Инвестор. Железо войны

Глава 7: Приходите к нам учиться!

Первый образцово-показательный коттедж для старшего персонала, предназначенный для Сурина, закончили быстро, и я уже понадеялся, что во второй въеду сам, однако хрен. Приехал законтрактованный главный инженер завода, мистер Джон Уолтер Кристи и с ходу высказался, что жить в гостинице в центре города (а приличные были только там) и тратить целый час в день, чтобы добраться в контору завода и обратно, слишком расточительно.

Сурин пожал плечами и уступил. Втроем, в сопровождении инженеров, охранников и секретарей, мы обошли площадки, где на уже размеченных участках шли земляные работы. Шли с бешеным темпом — рабочих рук хватало с избытком, несмотря на то, что большинству приходилось обитать в армейских палатках, пока не закончат жилье для рабочих. Просто мы платили землекопам по десять песет в день, что было вдвое больше, чем очень приличная зарплата поденщика, и это на фоне максимума, который получали в Астурии квалифицированные металлисты — песет по шестнадцать-семнадцать.

Рабочим поселком занимался Хосе Абехоро и получалось у него неплохо. Для экономии времени мудрствовать не стали, а попросту адаптировали готовый проект общежитий для Мадридского университета, выигрыш получился двойной — компания Абехоро строила то, на чем уже набила руку.

Проигрыш же получился в деньгах — да, Хосе сумел добыть нам все необходимые лицензии и разрешения, но стоило это немало. К тому же я подозревал, что изрядная часть этих бабок осела в карманах пронырливого испанца. Панчо только руками разводил и обещал наверстать в будущем — его «отдел» пока был слаб и не успел нарастить необходимой плотности информаторов и агентуры из местных. Я же относился к перерасходу философски — время сейчас стократ важнее денег, тем более Абехоро сумел выдурить из властей провинции налоговые преференции для нового завода.

На таком фоне неудовлетворенный у нас нарисовался один — Кристи. На малоподвижном узком лице инженера почти не проявлялись эмоции, разве что шевелилась щеточка жестких усов под длинным носом, но в целом долговязая фигура Джона Уолтера скорее выражала скепсис, чем восторг.

Он раскритиковал план, заставив покраснеть Сурина, пренебрежительно отозвался об эскизном проекте автомобиля «Атлантико», забраковал нескольких техников, нанятых на работу, словом, всячески изображал «новую метлу».

Общее настроение выразил Ларри, пробормотавший вполголоса, как только за Кристи закрылась дверь:

— Дать бы ему в рыло…

— Успеем, — поперхнувшись от смеха, я похлопал его по плечу. — Пусть сперва работу наладит.

— Наладит он, — сомневался мой охранник, — у него рожа вечно недовольного. Ну или жрет по лимону каждые полчаса.

Остальные инженеры и техники иногда тоже показывали норов, но в целом процесс притирки шел нормально. Днем кипела работа в двух импровизированных бюро — строительном и конструкторском, по вечерам завезенные господа инженеры дружно садились долбить испанский.

Школа при заводе работала в три смены, с утра до вечера, невзирая на дым и шум стройки — мы учили всех, начиная от чернорабочих. Если мастеров и техников можно было легко навербовать в Штатах, то персонал конвейера проще подготовить на месте. К тому же, по моему плану требовалось создать рабочие дружины из местных.

Не все шло гладко — во-первых, очень уж большой разброс в подготовке учеников, от совсем неграмотных, до имевших какой-никакой «аттестат», а во-вторых, очень мешала нехватка педагогов, готовых и умеющих работать с таким контингентом. А ведь через полгода придется открывать и техническое училище… Так что я старался навещать школу ежедневно, и сам на уроках испанского сидел, и за процессом приглядывал.

Иногда даже сквозь щелочку приоткрытой двери.

В оборудованном под класс помещении у доски стоял Хавьер, высокий парень лет двадцати, и напряженно смотрел на квадрат с диагоналями, нарисованный мелом на черной поверхности.

Учитель дон Херонимо, вылитый Дон Кихот, если бы не маленькие настороженные глаза, молча отошел к окну, в котором по огонькам угадывались улицы города и участки стройки. Оттуда было удобнее наблюдать за мучениями Хавьера, сжавшего губы в тонкую полоску. Где-то на улице ветер раскачивал дерево и оно мерно стучало веткой о стену «тук-тук-тук», будто отсчитывало секунды до того момента, когда лопнет терпение дона Херонимо.

— Ну же, Хавьер! — резко оборвал тишину учитель, для акцента стукнув костяшками пальцев о подоконник. — Или ты решил, что задача решит себя сама?

Парень еще немного побуравил доску тяжелым взглядом, неуверенно поднял руку, ткнул в вершину квадрата, но кусочек мела вырвался из пальцев, упал на пол, подпрыгнул и покатился между столами, оставляя белые следы.

— ¡Imbecil! — тихо, но отчетливо, чтобы его услышали все в классе, прошипел дон Херонимо.

Он подошел к Хавьеру вплотную, ткнул ему в грудь пальцем и еще раз прошипел, обдавая ученика табачным дыханием: — Ты позор для школы!

Смуглый Хавьер покраснел так, что это заметили не только сидевшие в слабо освещенном классе, но и я, стоявший за дверью.

Он сжал кулаки, тяжелые кулаки шахтерского сына:

— Вы не имеете права…

Развернувшись, Хавьер неловко налетел на угол стола, выругался под нос и зашагал к двери, резко распахнув ее — я еле успел отскочить.

Дон Херонимо дернул кончиками длинных усов и, как ни в чем не бывало, открыл классный журнал:

— Тогда к доске пойдет…

Но в классе уже родилось движение — первыми встали двое рабочих с задней парты, потом две девушки, потом коротко стриженый крепыш махнул остальным:

— Пошли!

Загрохотали стулья, упала на пол книга, часть выходила прямо и гордо, часть с оглядкой.

— Немедленно вернитесь! — воскликнул дон Херонимо, но голос его дрогнул и дал петуха.

Через минуту мимо меня вытек весь класс, сидеть остался только один ученик, с ироничной улыбкой он лениво смотрел на процесс. Учитель, не обращая на него внимания, выбежал в коридор, но там уже не было никого, кроме меня и Ларри.

— Сеньор Грандер! — кинулся ко мне дон Херонимо. — Это безобразие! Я требую исключения зачинщиков!

— Разберусь, — повернулся я на каблуках и зашагал за ушедшими, оставив учителя в одиночестве.

Меня встретили молчанием — густым, как бетонная смесь, которую они укладывали утром. С грехом пополам, используя пару сотен знакомых мне слов в духе «моя твоя не понимай», я постарался донести, что срывать занятия нельзя.

— Мы не желаем учиться у дона Херонимо, — насупившись, проговорил крепыш.

— Другой учитель нет, новый искать. Скажи где.

— Габриэла, — несмело предложила девушка из-за спин.

— Она откажется, — с сожалением вздохнул крепыш.

— Ну спросить-то можно? — надавил Хавьер и повернулся ко мне: — Габриэла Уберно, она закончила учительскую семинарию и сейчас…

— Не быстро. Габриэла кто? Адрес?

Крепыш тут же нацарапал на клочке бумаги несколько строк и вручил мне:

— Мы надеемся.

— Хорошо.

Когда я повернулся и пошел, за спиной закипело обсуждение, в котором звучало имя «Карлос». Моего знания испанского едва хватило, чтобы понять что это оставшийся в классе ученик.

— Надо его проучить, — предложил крепыш.

— Подловить вечером и вломить как следует!

— Надо узнать, почему он остался! — охладил горячие головы женский голос.

С директором было проще — французский знали мы оба и пришли к решению направить письма в учебные заведения, выпускники которых могли бы поработать у нас. И в университет, предложив подработать студентам старших курсов. Описать ситуацию, что учениками будут не детишки, а взрослые люди с непростыми характерами. Правда, у нас и учителя получали сильно больше среднего, а если добавить и квартиры для сотрудников…

На крыльце школы пахло, как и везде на территории будущего завода и поселка — пиленым деревом, соляркой движков, цементной пылью. В беседке курили несколько человек, голос Хавьера горячо доказывал:

— Я должен учиться! Я не хочу быть, как отец, как дядя! Шахта… шахта выела их до донышка!

— Завод тоже не рай. Слышал, вчера парень со стропил упал?

В тишине ярче засветились огоньки сигарет.

— Завод дает надежду, — наконец ответил Хавьер. — Можно стать механиком. Или металлистом.

— А что Карлос?

— Карлос инивидуалист, — ответил незнакомый голос и вдруг передразнил: — «Не желаю со всеми, как стадо баранов», тьфу.

Вдали заурчал грузовик, и скрипнули ворота склада — грузы из Хихона доставляли днем и ночью, пока на машинах, но землекопы уже заканчивали насыпь под заводскую ветку железной дороги.

Инженеров мы набрали для старта достаточно, даже с избытком, а вот управленцев заметно не хватало и во многие дела приходилось впрягаться самому. Тем острее я чувствовал растрату времени на разного рода ассамблеях местного бомонда, где вокруг меня вились астурийские промышленники, землевладельцы и церковники.

Мне выедали мозг опасениями, что «американский гигант» подавит мелкие предприятия в Овьедо, что вместо жилья для рабочих надо в первую очередь построить церковь (их вокруг заводской площадки и так восемь или девять), что есть просто великолепный участок земли за смешные деньги, что вот этот замечательный сеньор готов почти бесплатно поставлять мне чрезвычайно нужную (с его точки зрения) хрень, что благотворительный бал, который организует жена губернатора донья Эстефания, затмит все предшествующие…

Больше всего мне хотелось игнорировать эти сборища, но — нельзя, иначе можно очень быстро стать изгоем. Кроме того, в толпе бесполезных личностей все-таки попадались нужные люди, особенно, если на них выводил Хосе Абехоро. Например, очень толковый железнодорожник дон Фелипе помог нам справиться с проблемой перевозки тяжелых прессов, а еще один контакт Абехоро стал фактически нашим постоянным консультантом по местным строительным нормам.

Я разрывался между светскими мероприятиями, инженерами, приемом грузов (из Хихона доставили первые станки и оснастку конвейера), перепиской с Парижем и Нью-Йорком, приемом новых сотрудников — и это при том, что уже пора начинать работу в Каталонии!

Так что в школу для проверки «новой политики» я выбрался нескоро. Пока мы с Ларри откашливались от заполонившей все вокруг строительной пыли, один из моих помощников продолжал зачитывать последние сводки — работать приходилось и на ходу.

В коридоре появились портреты Сервантеса и Колумба, и референт тихо заметил:

— Хорошая инициатива, я бы предложил поощрить.

— Вы правы, запишите, пусть добавят портреты знаменитых испанцев, карту великих открытий, что-нибудь из освободительной борьбы против Наполеона. Школа должна воодушевлять, не рутиной единой жив учебный процесс.

Помощник записал мое педагогическое озарение, мы завернули в коридор, ведущий к кабинету директора, и я замер: голос.

Женский голос.

Он доносился из класса, и я в первое мгновение подумал, что это Таллула.

Но голос вел урок на испанском.

Ларри приоткрыл дверь — он как-то умел делать это так, чтобы петли не скрипели — и дал мне заглянуть внутрь.

Она стояла у доски, спиной ко мне, с тугим узлом черных волос, открывавшим длинную шею. Мел в ее руке выводил цифры с такой уверенностью, будто это не математика, а поэзия:

— Не бойтесь задач, если из них вычесть страх, останется только решение.

Работяги с въевшейся в лица пылью, благоговейно слушали ее, сжимая в натруженных руках карандаши и ручки.

Ее бедра качнулись из стороны в сторону, когда она сделала два шага вдоль доски. Мое горло пересохло, я взмолился, чтобы на лицо она оказалась не хуже, чем со спины, и сглотнул.

Видимо, слишком гулко — она обернулась

— Сеньор Грандер? — удивилась она, не опуская мела.

Светлая кожа, темные глаза, лет двадцать, не больше…

— Меня зовут Габриэла Уберно.

— Мои извинения, сеньорита Уберно, продолжайте урок.

— Сеньора Уберно.

Я поклонился, чтобы скрыть разочарование — она замужем! Но как только прозвенел звонок, ноги сами принесли меня в опустевший класс:

— Расскажите, почему вы согласились работать в заводской школе?

— Потому что ваши инженеры учат их считать гайки, а не мечтать, — она гордо вскинула голову.

— Мечты не накормят.

— Разве? Неужели вы сами не мечтали построить завод? — она вытерла доску и небрежно повесила тряпку на бортик ведерка в углу. — Без мечты нет жизни.

Я шагнул ближе и уловил запах — нет, не духи, просто чистое тело и вездесущий мел.

— Вы хотите, чтобы я построил мечту?

— Я хочу, чтобы вы смотрели им в глаза, — она не отступила. — Как сейчас смотрите в мои.

Идеалистка. А кем еще быть в двадцать лет?

— Людям нужна мечта, а не место винтика на заводе.

Я машинально разворошил стопку исписанных листов на ее столе — задачи, решения, отмеченные красным ошибки, кривые строчки и вдруг рисунок в уголке: автомобиль с крыльями!

Референт деликатно кашлянул: поставки, графики, профсоюзы, неожиданный конфликт конструкторов… Я сунул рисунок в карман.

— Зайдите ко мне в управление, завтра.

— Я занята. У нас сложная тема.

— Тогда я приду к вам.

Она замерла и, словно вычислив время, ответила:

— В восемь. После уроков.

Когда я вышел, накрапывал легкий дождик, прибивая пыль. Я потрогал рисунок в кармане — крылья, блин! Крылья! Здесь есть люди, которые мечтают! Неужели мы с ними не свернем горы?

До заводоуправления наконец-то дотянули телеграфную линию, и если бы не мысли о Габриэле, я бы смог отдаться процессу переговоров с Нью-Йорком и Парижем целиком и полностью.

Кое-как совладав с возбуждением (блин, всю жизнь считал, что предпочитаю блондинок и рыженьких, а тут на тебе!), просмотрел последние отчеты по авиационному направлению.

Небольшая компания Seversky Aero Corp, производитель деталей и приборов, испытывала очень большие сложности и ее можно прикупить со всеми наработками и персоналом. Особенно если это Северский кого надо Северский — лет через десять его фирма под названием Republic Aviation прославится истребителем P-47 Thunderbolt, а позже и реактивным F-84 Thunderjet. Причем конструировал их тоже эмигрант, Картвели. По моей просьбе Лавров навел справки — да, есть там такой, и вообще, у Северского много сотрудников из числа бывших подданных Российской империи.

Вот тут я зачесал репу: одно дело нанимать поодиночке, и совсем другое — сразу коллективом. У каждого есть свои тараканы в голове, с индивидуальными заскоками справиться-то можно, но что делать, если воззрения спаянной группы пойдут вразрез с воззрениями нанимателя? Например, они зачислят республиканцев в «большевики» и наотрез откажутся помогать? Тему оставили на подумать, а пока выкупить у Северского по максимуму патентов и разработок.

Еще Лавров нашел того самого Роберто Лонги, создателя Regiane2000 — итальянец ухитрился вбухать все свои сбережения в покупку маленькой авиакомпании в Нью-Джерси как раз перед биржевым крахом. Сейчас он ожидаемо сосал лапу и на предложение поработать на «самого Грандера» отозвался с восторгом.

После расширенной разработки установили нужного инженера — из трех кандидатов в авиаконструкторы остался только Лоуренс Дейл Белл, которого все именовали Ларри, как моего охранника. А дальше все пошло не слишком гладко — первое предложение Белл сразу отмел, второе тоже, третье притормозили, чтобы выяснить, почему он так он держится за пост генерального директора полудохлой Consolidated Aircraft. Оказалось, ему гарантировали долю в капитале. Я намекнул Владимиру Николаевичу, что тут подходы должны быть такие же, как и при вербовке, человеку нужно предложить то, чего он сам страстно хочет.

Через некоторое время Лавров доложил, что Белл мечтает о собственной авиафирме и, несмотря на возросшие ставки, по-прежнему кряхтит и мнется, мнется и кряхтит. В принципе, можно обойтись и Лонги, особенно с перспективой прихода под мое крыло Северского с компанией, но я уже закусил удила и вызвал Белла к «прямому проводу», хотя такового еще не существовало физически, межконтинентальные телефонные переговоры велись по радиоканалу.

— Мистер Белл, здесь Джон Грандер.

— Добрый день!

— Вы бы не согласились возглавить наш новый авиазавод в Барселоне и разработать для него несколько моделей самолетов?

— На каких условиях?

— Все прежние, плюс как только мы достигнем продаж в двести единиц по всему миру, вы получите долю в двадцать процентов и в дальнейшем завод будет работать под вашим именем.

— Двести??? Это слишком много.

Ну да, Consolidated выпускала самолеты мелкими сериями: Commodore — четырнадцать штук, Fleetster — двадцать шесть… Впрочем, у остальных компаний дела тоже обстояли не лучше — войны нет, государственных заказов кот наплакал, да еще депрессия с падением спроса. Вот лет через пять они забабахают знаменитую летающую лодку «Каталина», вот там счет пойдет на тысячи…

— Двести, мистер Белл, это начало. Я рассчитываю на тысячные тиражи, иначе бы не вкладывался в строительство. Но если вы настаиваете, пусть будет сто единиц.

— Я могу подумать до завтра?

— Конечно, жду ответа.

Обмен сообщениями с Нью-Йорком в силу разницы во времени обычно тянулся допоздна, в этот раз я спохватился только без пяти восемь. Ехать переодеваться уже поздно, за пять минут до школы не добежать, остается «Испано-Сюиза». Да, понты наше все — местное общество просто не поняло бы американского миллионера за рулем какого-нибудь «Форда-А» или, прости господи, «Пежо».

Ларри ловко остановил машину у самого крыльца и я, прыгая через ступеньки, поднялся вверх.

— Сеньора Уберно, я приглашаю вас в ресторан гостиницы «Палас»… — ляпнул я первое название, пришедшее мне в голову и только секунду спустя сообразил, что промахнулся с выбором.

Она посмотрела на меня, как на малолетнего недоумка — ну да, стоит только представить, как мы войдем в самый распальцованный ресторан Астурии, круче которого только Кантабрийские горы[12]… Она в обсыпанном мелом платье, я в мятом и пыльном костюме — это же пересудов для публики во фраках и вечерних туалетах месяца на два. Да какие два, в спину шептаться еще полгода будут, пока я не отчебучу еще что-нибудь в тот же духе.

— Да, не подумал… может, вы знаете место, где можно спокойно поужинать? Я целый день ничего не ел, заработался…

— Таверна дядюшки Рауля. Это недалеко, тихо и очень вкусно.

Насчет тихо она оказалась права — после того, как мы заняли столик перед входом, две шумные компании замолкли, а три человека предпочли пересесть подальше. Честно говоря, не знал, что произвожу такое впечатление на простых людей… или это они так боятся учительниц? Хотя не исключаю, что так подействовал взгляд Ларри, севшего по соседству.

Насчет вкусно она тоже не ошиблась, здоровенную миску астурийского супа с фасолью и колбасой я смолотил в один момент и довольно откинулся на спинку. Дядюшка Рауль тут же ловко разлил по стаканам сидр — красиво, с высоты, а кувшин водрузил на середину стола.

Утолив голод, я вдруг заметил, что у сеньоры ни на левой, ни на правой руке нет ни единого кольца. Она перехватила мой взгляд и оторвалась от «карне гобернадо» — томленой в овощах и белом вине постной говядины золотистого оттенка:

— Ищете обручальное кольцо? Не ищите, я вдова.

Блин, это во сколько же она вышла замуж, если успела стать вдовой? С вопросами я, разумеется, не полез, и перевел тему:

— Габриэла, а почему у вас такая светлая кожа? Я всегда считал, что испанцы смуглые.

— До арабского завоевания тут жили вестготы, свевы и вандалы, это германские народы, светловолосые и голубоглазые. Сюда, в северные графства, арабы не дошли, поэтому среди астурийцев встречается нордический тип.

Интересно, не первый раз такое встречаю у чернявых народов — то Чингисхан сероглазый и ни разу не брюнет, то «среди настоящих армян встречаются блондины», это что же, такое общее поверье?

Пока я углублялся в этнографию, она поставила стаканчик сидра и чуть наклонив голову, спросила:

— Какая у вас мечта, Джон?

— Мечта… Для начала построить завод.

Уголки ее рта чуть дернулись, и я поспешил объяснить:

— Не только завод, и не только для прибыли. Я хочу делать лучшие в мире автомобили, простые и доступные. И чтобы их делали лучшие в мире рабочие, образованные и умелые.

Я рассказывал о новых заводских кварталах, о техническом училище, о конструкторском бюро, об инженерах, о запланированном стадионе, о лагерях для детей…

— Стадион? Зачем вам стадион?

— Чтобы мы были одной командой. Чтобы рабочий чувствовал, что это его завод, его команда, его стадион…

— А вы бы получали прибыль…

Я сжал зубы, помолчал и ответил:

— Знаете, я богат, очень богат. Мне, в общем-то, прибыль и не нужна, мне интереснее сделать большое дело. Если я сумею поднять заводы, очень сильно изменится не только Овьедо, но и вся Астурия.

— Это как?

— Через новое отношение к рабочим, через новые заказы и новое строительство. Понимаете, если в курятник поселить страуса, курятник никогда не будет прежним.

Она засмеялась:

— Да уж, нашли с чем сравнить наш край! Не спорьте, здесь действительно курятник, а вы действительно страус. И как этот страус собирается договориться с церковью и профсоюзами?

У меня были ответы, и я уже совсем открыл рот, но вовремя зацепился взглядом за Ларри, наслаждавшегося покоем после ужина. Что я знаю о женщине, сидящей передо мной, кроме фамилии и статуса вдовы? Ничего, и совсем не факт, что стоит говорить ей лишнее. И уж точно не стоило говорить лишнее в таверне.

— С церковью будет трудно, признаю. Но с ней трудно всем, кто затевает нечто большое и новое, так что не я первый, не я последний. А профсоюзы… посмотрим. Надеюсь, у меня получится с ними не конфликтовать, а сотрудничать.

— Сотрудничать, — засмеялась девушка. — Вы даже не можете заставить рабочих соблюдать график из-за сиесты!

Вот же! Нажала на больную точку — сиеста это святое, но дневной отдых ломает всю американскую систему. И что с этим делать, непонятно. Пока я пытался найти, что сказать, она спросила:

— Ну хорошо, а что потом, после завода?

— Потом я начну строить самолеты.

Шедший мимо нас на выход человек налетел на стул, уронил его, спинка сшибла глиняную тарелку, разлетевшуюся вдребезги…

Мы обернулись — рядом стоял Хавьер, красный, как астурийское вино. Он поднял стул, неловко поклонился и пустился бежать со всех ног. Встрепенувшийся от шума Ларри сел обратно, поправляя кобуру.

— Хавьер… Настойчивый парень, — задумчиво проговорила Габриэла. — И он умеет мечтать.

Мечтать? Если на него так подействовали слова о самолетах, то, получается, машину с крыльями рисовал он? Надо его запомнить.

Мы отвезли ее домой, Ларри остался у машины, а я проводил до дверей. На прощание я задержал ее руку в своей чуть дольше, чем позволяли приличия, она слегка вздернула бровь, но руку отобрала не сразу.

На следующий день после нескольких неудачных попыток втянуться в работу я плюнул и зашел к Панчо:

— Новая учительница в школе, что есть по ней?

Он оторвался от своих бумаг и начал шпарить, как по писаному, будто готовился заранее:

— Габриэла Ортега де ла Льоса, по мужу Уберно, двадцать один год, состоятельная семья из Хихона, муж погиб в железнодорожной катастрофе год тому назад, закончила учительскую семинарию в Хихоне…

Но с каждым словом его речь все больше замедлялась, а глаза все больше распахивались. Наконец, он совсем замолчал и уставился на меня, а я на него.

И только одна мысль долбилась у меня в черепе: Панчо западает на брюнеток…