Инвестор. Железо войны

Глава 12 Русские идут

Пуля щелкнула по скальному выступу сантиметрах в двадцати выше головы, обсыпав советника Крезена каменной крошкой.

Снизу его дернул за штанину майор Баррон и сразу же зашипел в ухо, скривив длинное треугольное лицо с густыми усами:

— Я же говорил, не высовывайтесь! Проклятые рифеньос и так неплохо стреляют, а эти воюют лет десять!

Михаил уселся на землю, снял пробковый шлем и ссыпал мелкие осколки.

— Почему вы так решили, майор?

— Хорошо вооюют, чувствуется большой опыт. Вы сидите, сидите, — Баррон попытался удержать Крезена, когда тот привстал, чтобы вытряхнуть песчинки из намотанного поверх шлема кисейного шарфа.

— Да сижу я, сижу.

— Вот и хорошо, сейчас дождемся помощи, к вечеру все будет кончено.

К этому ущелью они попали в ходе преследования банды берберов, напавшую на строителей шоссе Тетуан-Мелилья. «Бандой» их называло армейское командование, а на деле рифеньос не только разогнали дорожников и разграбили склады, но также сожгли технику и довольно ловко подорвали почти законченный путепровод и подпорную стенку. С грабежом, кстати, тоже не все ясно — большую часть наверняка утащили с собой набранные из местных рабочие. Ну зачем кочующему по горам партизанскому отряду битум или цемент? А вот в хозяйстве может пригодится…

Крезен усмехнулся, вспомнив, что точно так же, «бандами», называли в штабах ВСЮР отряды Махно, которые доставили «добровольцам» немало тяжелых минут. И вообще, нечего «бандами» обзываться, если у самих батальон легионеров именуется «бандерой», а батальон туземных войск — «табором».

Михаил обернулся — чуть ниже как раз занимали позиции бандера и табор, легионеры и «регуларес», составлявшие основу вооруженных сил Испании в Марокко. Обычные призывники тут несли в основном гарнизонную или тыловую службу — в обществе сложилось устойчивое мнение, что сынки богатых родителей откупаются от армии, а вместо них правительство посылает на смерть бедняков, вот командование и перестраховалась.

К тому же, боевые качества легионеров и регуларес на порядок превосходили линейные войска. Неудивительно — в Испанский легион, как и во французский, принимали отморозков, не спрашивая, кто и откуда и записывая под любым, зачастую вымышленным именем. А в Fuerzas Regulares Indigenas набирали марокканских головорезов, которым неуютно жилось в традиционном окружении, эдакий местный вариант «Дикой дивизии». Вот они и тащили на себе всю войну, разве что в некоторых случаях регуларес отказывались воевать против родных или дружественных племен, ну да это дело штабных определять, кого против кого ставить.

Службу свою Михаил начал с представления командующему Восточным округом, а потом отправился в лагерь под Мелильей. В одном из пасторальных беленых домиков среди зеленого поля ему выдали легионерскую форму — не ту суконную тесного покроя, в которой мучилась вся испанская армия, а нечто вроде индийской у британцев. Полотняный китель, рубашку с отложным воротников (и без какого-либо галстука!), брезентовые краги и удобные ботинки вместо тяжелых и жарких сапог… В качестве головных уборов полагались шляпа типа панамы с широкими полями, в которой Крезен больше походил на старосветского помещика, чем на офицера, и пилотка непривычной формы, да еще с названием gorilla[18]. Поразмыслив, Крезен прикупил в Мелилье неуставной пробковый шлем, решив, что советнику не помешает немного выделяться на общем фоне.

Офицеры что в Легионе, что в регуларес подобрались боевые (еще бы, при таком-то контингенте — других сожрут и выплюнут) и Михаила в свой круг допустили не сразу. Он выполнял обязанности инструктора, натаскивал снайперов и пулеметную команду, да считал дни. Все переменилось после того, как на него наехали трое подвыпивших легионеров, начавших с оскорблений. Самый пьяный еще ухватил Крезена за лацкан, после чего получил хук в челюсть, улетел в дренажную канаву и в дальнейших событиях участия по причине нокаута не принимал. Может, это его и спасло — остальные двое вытащили навахи, но вместо поножовщины Михаил выбрал перестрелку, итого: один насмерть, второй с ранением в госпитале. Дознание прошло быстро, обвинений советнику не предъявили, зато офицеры приняли, как своего.

И тут же насели с расспросами — а как вы там в России воевали? Ну скучно же, служба в лагере, служба, боевой выход, снова служба — все одно и то же. Изредка привозили новые фильмы, нечасто удавалось выбраться в Мелилью, где все злачные места давны-давно обследованы, а все женщины, с которыми есть шанс интересно провести время, известны поименно, с перечислением всех достоинств и недостатков.

Книг почти никто не читал (что весьма удивляло Михаила — среди дроздовцев попадались такие, что ухитрялись читать даже во время самых жестоких боев), чем оставалось занимать свободное время? Только рассказами да картами. Да еще шуточками друг над другом, порой жестокими: неприятному человеку могли змею в постель подкинуть, а сильно неприятному — тоже змею, но ядовитую.

А так… подначки по мелочам. Пухлый живчик капитан Ромералес особенно любил подкалывать майора Баррона: тот родился в Жироне, а прижимистость и скупость каталонцев вошла в анекдоты.

— Скажите, майор, а что делают каталонцы, когда наступают большие холода?

— Вытаскивают из кладовок или покупают жаровни, — не чуя над собой беды отвечал Баррон.

— А когда наступают ужасные холода? — сохраняя серьезное лицо, продолжал допытываться Ромералес.

— Ну, не знаю, — пожимал худыми плечами каталонец, — покупают еще одну?

— Нет! Они разжигают жаровню! — торжествующе завершал хохму Ромералес под хохот присутствующих.

Баррон не оставался в долгу в следующий раз все ржали над андалусцем Ромералесом, так вот и коротали время. А если выпивали — тут же начиналось безудержное хвастовство, в основном, подвигами в прошедшей Рифской войне. Разумеется, о катастрофе при Анвале, когда «дикие берберы» вполовину меньшими силами в пух и прах разгромили испанцев, предпочитали не вспоминать. Как стотысячная испанская армия не могла сковырнуть «Рифскую республику» даже с помощью новеньких танков «Рено» — тоже. Но в поражениях все дружно винили «шпаков из Мадрида», вязавших армию по рукам и ногам дурацкими требованиями и скудным бюджетом.

Все поменялось, когда с юга взялись за дело французы — берберы претендовали и на земли французских колоний. Рифеньос зажали с двух сторон, начались победы и появились поводы для хвастовства. Хвалились собственными деяниями, мерялись под чьим командованием довелось служить — больше всего котировались создатель Легиона Мильян Астрай и подполковник Франко, ставший в тридцать три года самым молодым генералом в армии.

— Он первый спрыгнул с корабля в воду при высадке в Алусемас![19]

В точности, как добровольцы восхищались Дроздовским или Марковым. Многое связывало этих вояк с друзьями боевой молодости Крезена: бесстрашие в бою, жесткость к подчиненным, жестокость к противнику, идеалы… Если добровольцы дрались за Россию, то здесь — за Испанию, и за любым застольем первым звучал тост ¡Arriba España![20]

Сразу же после отречения Альфонсо XII в колонии начались волнения, и опытные командиры немедленно отменили увольнения и удвоили караулы. Уже в мае в Мелилье состоялась первая демонстрация — марокканские рабочие потребовали равенства прав с испанскими, а местные старейшины направили письмо с теми же требованиями в Кортесы.

Оживились и остатки «бандитов», но такой крупной акции, как на шоссе, никто не ожидал. Табор регуларес, поднятый по тревоге, партизан не догнал, но в бою с заслоном взял пленных. Их привезли на допрос в поселок, куда на грузовиках перебросили бандеру Легиона. Михаил вызвался на операцию вместе со всеми — можно было остаться в лагере, никто бы слова не сказал, но репутация, репутация…

После марша Крезен устроился в занятом офицерами домике у небольшой мечети, но едва задремал, как ночь прорезал жуткий вопль.

Михаил вскочил, сжимая пистолет, но майор Баррон, ночевавший в той же комнате, успокоил его:

— Ничего страшного, amigo, это Ромералес допрашивает пленных.

Крики продолжались еще долго, а утром Ромералес страшно ругался:

— Упрямые сволочи! Одному я отрезал три пальца, а он все молчал!

— Пальцы не надо резать, — вдруг вспомнил Крезен, — между ними надо вставлять карандаши. Так делали у нас в контрразведке.

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался капитан.

Карандаши нашлись в полевых сумках офицеров, Михаил быстро оборудовал руку Ромералеса и несильно сжал ее. Ромералес слегка побледнел, но хмыкнул:

— Ничего особенного, на кабилов[21] не подействует.

Не отпуская его руку, Крезен повернулся к Баррону:

— Не хотите попробовать?

Майор тут же перехватил руку капитана и сжал ее сильнее:

— А что делают андалузцы, когда наступают большие холода?

Ромералес взвыл и попытался выдернуть руку, но Баррон держал крепко. До увечья дело не дошло, но капитану отлились все майорские слезки — Ромералес долго тряс кистью, растирал пальцы, дул на них и поглядывал на Михаила с уважением.

Приказ сводному отряду составили на основании выбитых из пленных данных и вскоре бандера и табор двинулись туда, где предполагался лагерь повстанцев. На выходе из деревни Михаила ждал неприятный сюрприз: на кольях торчали четыре отрезанные головы пленных.

Легионеры, проезжавшие мимо в грузовиках, дружно орали безумный девиз Легиона:

— ¡Viva la muerte, y muera la inteligencia![22]

Конный табор марокканцев проскакал без криков, сверкая белыми зубами лошадей и всадников.

— Капитан, — обратился Крезен к аналузцу, ехавшему с ним в штабной машине, — а зачем было отрезать головы? Мы просто расстреливали…

Ромералес уже оклемался от утренней демонстрации и восстановил свою обычную жизнерадостность:

— Пленных отдали в табор, там нашлись их кровники. Но вы не беспокойтесь, в следующий раз мы обойдемся карандашами!

— Главное, чтобы до шпаков в Мадриде не дошло, — буркнул Баррон, — а берберам это станет неплохим напоминанием, что никто с ними цацкаться не будет.

После двух дней маневрирования по горным дорогам и нескольких перестрелок, сводный отряд добился своего — партизан блокировали в одном из многочисленных ущелий. Однако они успели укрепиться и отбить три атаки, после чего Баррон затребовал поддержки, а отряду приказал отойти, залечь и ждать.

Вот они и ждали.

— Скажите, майор, а почему вы не запросили танки? Артиллерии у противника заведомо нет…

— Артиллерии нет, а динамит точно есть, чем-то они ведь путепровод взорвали? Уверен, что они заложили заряды, и во-он там, на скалах вверху наверняка засели метатели. Едва сунемся — подорвут и сожгут любую машину.

— Тогда я не очень понимаю, чего мы ждем.

— Самолетов, Мигель, самолетов.

Крезен слегка высунулся из-за камня, но Баррон опять дернул его вниз:

— Я же сказал, не высовывайтесь! Если вам не жалко своей жизни, пожалейте мое время — вы не представляете, сколько писанины потребуется, если вас ухлопают!

— Хорошо-хорошо. Но самолеты… сколько их в Мелилье? Десяток, два? Вряд ли они смогут разбомбить повстанцев.

Баррон усмехнулся половиной лица, его усы перекосились:

— Горчичный газ. У нас большие запасы бомб с горчичным газом.

— Но Женевский протокол запрещает использование газов!

— Только во внешних войнах, mi amigo. А тут внутреннее дело, никого не волнует, что мы делаем в своей колонии. Разве что кто-нибудь сообщит презренным шпакам в Мадрид, — майор скосил испытующий взгляд на Михаила.

— И не подумаю.

Самолеты отбомбились на удивление точно, возможно, этому помогли выложенные из белых плащей регуларес указатели, по которым ориентировались летчики. Через час после воздушной атаки бандера осторожно двинулась вперед и после короткой перестрелки подавила сопротивление оставшихся. Следом хлынул табор, но Крезен вернулся к штабной машине, чтобы не смотреть на резню.

По дороге обратно в Мелилью он составлял рапорт, в котором надлежало отметить беспрекословное выполнение приказов, а в самом городе их огорошили новостью, что Мадрид расщедрился на испанское гражданство марокканским евреям.

А вот на следующий день пришла гораздо более тяжелая новость: в Сеуте неизвестный застрелил командующего Легионом полковника Хуана Матео.

— Я получил письмо от дяди из Мадрида, — тихо начал Ромералес в офицерском клубе.

Все тут же подобрались поближе — дядя служил в военном министерстве.

— Идут слухи, что премьер-министр Асанья намерен сократить Легион до двух тысяч человек…

Собрание взорвалось возгласами:

— Проклятые шпаки! Чертовы республиканцы! Сколько можно терпеть этих тварей в Мадриде?

— Надо брать пример с Муссолини. Вот у кого порядок!

Габи убрала с моего живота ногу, потянулась и безаппеляционно заявила:

— Нам нужны цветы.

Блин, вот я дятел, до сих пор ни букетика не подарил! Но все обстояло значительно серьезнее: цветы требовались в промышленных масштабах, чтобы засадить все клумбы и газоны вокруг школы, а по возможности — и всю территорию городка и завода.

— Мы едем в Палафружель, — Габи решительно встала с кровати и выдала планы на день.

— Это где? — осторожно спросил я, пытаясь отгородиться подушкой.

— Где Жирона, знаешь? Вот примерно там, у моря.

— Скажи пожалуйста, а неужели цветов нет где-нибудь поближе? В той же Барселоне?

— Нет! — отрезала Габи, но смилостивилась и объяснила: — Там усадьба, в ней частный ботанический сад, больше тысячи видов растений. Я списалась с хозяйкой, нас ждут. Вставай!

Мыслишку спрятаться за делами я отмел — во-первых, весь день рядом с Габи, во-вторых, лучше уступать женщинам в таких мелочах, чтобы стоять на своем в реально важных вопросах, и в-третьих, даже предстоящие полторы сотни километров в один конец, если за рулем будет водитель, не так страшны. Я даже помечтал, как можно было бы туда слетать, но что там с посадкой — неизвестно.

Хозяйка, Дороти Уэбстер, немедленно увлекла Габриэлу в дебри даже не сада, а парка на семнадцати гектарах, оставив меня на попечение мужа, Николаса, высокого англичанина в идеальном костюме. Он провел меня по псевдо-замку, рассказал, что проект делал сам, а камни собрали с полуразрушенных окрестных строений. Я вежливо скучал ровно до того момента, как он споткнулся о приступочку и отчетливо чертыхнулся на языке родных осин.

— Вы русский?

— Вы понимаете по-русски?

— Мама русская.

Хозяин сложил два и два и воскликнул:

— Так вы тот самый Джон Грандер, который строит авиазавод? Тогда позвольте представиться: Кавалергардского полка ротмистр Николай Воеводский, военный летчик и авиаконструктор.

Блин, не дай бог он будет мне впаривать свой самолет… Но нет, от авиации визави отошел несколько лет назад и посвятил себя антиквариату и ботаническим увлечениям жены. А также проектированию — некоторым гостям так понравился замок, что они захотели нечто подобное. Так что пока дамы составляли список растений и необходимых для транспортировки саженцев приспособ, мы прекрасно поговорили о развитии авиации, и напоследок Николай Степанович, несколько смущаясь попросил:

— Если вас не затруднит, я бы очень хотел посмотреть на ваш завод. Понимаете, небо моя любовь, я скучаю по нему…

— Если вы найдете поблизости ровную площадку в двести метров, я пришлю за вами самолет.

— О! Это было бы потрясающе! А площадка есть, как раз вдоль авениды де ла Коста Браво…

После перелета и экскурсии по будущим цехам, поселку для рабочих с непременными больницей, школой, училищем и «Народным домом», Воеводский долго молчал, пока автомобиль вез нас обратно в управление, а потом выдал:

— Вы почти что большевик, только они так заботятся о рабочих!

— Я слышал, что в России до революции многие бизнесмены именно так и строили свои предприятия — с общежитиями, больницами, школами…

— Но они не заигрывали с профсоюзами. Все-таки вы большевик…

— Я не красный, Николай Степанович, я новый. Будь я большевиком, я бы строил в СССР.

— А что помешало? Богатейшая страна, прекрасный народ…

— Видите ли, дедушка ослеп, а не сошел с ума, — напомнил я Воеводскому гулявший анекдот о Советской России.

— Но почему вы строите в Испании?

— Мне просто здесь нравится.

Из всей эпопеи с Палафружелем и англо-русской семьей мы, помимо рассады и множества советов по уходу за растениями, вынесли еще и рекомендации — Николай Степанович знал нескольких русских пилотов, живших не слишком богато. Все, как на подбор, белогвардейцы, в грядущей гражданской наверняка пойдут воевать за националистов, но я прикинул — инструктора мне все равно нужны, пусть пока учат. Глядишь, кто-то переметнется к республиканцам… Вдруг тот русский летчик, что вывез Франко из Марокко в Испанию после начала мятежа? Мелочь, конечно, на фоне размаха противостояния, но курочка по зернышку клюет…

28 июня 1931 года, когда все газеты вышли с огромными заголовками о победе республиканских партий на выборах в Кортесы, подоспела телеграмма из Берлина — встречайте! А уже через неделю из вагона на перрон Овьедо выбрался, щурясь на яркое солнце сквозь очки-велосипеды, человек в мягкой фетровой шляпе и с плащом через руку. Малость измятый пиджак, усики того фасона, который вскоре сделает знаменитым один там австрийский художник, темные вьющиеся волосы — обычный бухгалтер или некрупный чиновник вернулся из поездки в Париж или Мадрид.

— Здравствуйте, Владимир Кириакович! Маскировочка что надо! А Калиновский не приедет?

— Он новую должность принимает, начальник управления моторизации и механизации, дел невпроворот.

— Жаль, жаль, его мнение было бы крайне интересно.

— Постараюсь его заменить, сколько это в моих силах.

— Вы напишите ему, чтобы на самолетах не летал. А то я несколько раз попробовал и, честно говоря, все время опасался разбиться в лепешку.

Ларри провез нас с Триандафилловым по всем новым корпусам и городку, пару раз на перекрестках приходилось ждать, пока пройдут «патрули» — молодежные отряды разных возрастов. Старшие гордо носили за плечами совсем настоящие винтовки, младшие пока таскали деревянные макеты и страшно завидовали старшим.

— Это у вас вроде скаутов?

— Не совсем. Здесь только те, кто связан с заводом, плюс есть такие же «патрули» из рабочих.

— Не боитесь вооружать?

— Нисколько. Они сами охраняют территорию.

— От кого?

— Есть злопыхатели, куда же без них.

Триандафиллов молча кивнул — в Советском Союзе вовсю разгоралась охота на «вредителей». А заодно на «военспецов», «шпионов» и «контрреволюционеров».

Наконец, Ларри довез нас до боксов, где на площадке за высоким забором стояли два деревянных танка в натуральную величину. Ознакомившись с проектами Кристи и Сурина, я потребовал построить макеты со всеми лючками, оборудованием и прочим.

С иезуитской целью посадить в лужу высокомерного инженера — если Алексею я кое-что подсказал, то полет мысли американца никак не ограничивал. Вот он и ввергся в башню своего макета под шипение от удара локтем по выступающему краю боеукладки.

Триандафиллов, оглядев его мучения сквозь верхний люк, заметил:

— Костя наверняка бы сказал лучше, но мне кажется, что механик-водитель в такой позе долго не выдержит.

Кристи, уловивший из русской речи только ее невосторженные интонации, огрызнулся:

— Это первый вариант! Дайте мне возможность, и я все поправлю!

В суринский танк мы лазали по очереди и скопом — я, Владимир, Кристи и Сурин. Вместо зауженой клиновидной морды у танка Кристи, необходимой для поворота передних колес, у суринского нормальная ширина передка дала возможность относительно свободно разместить мехвода и стрелка-радиста. Вообще суринская модель по эргономике крыла творение Кристи, как бык овцу.

Не говоря уж о наклонной броне, что с удовлетворением отметил Триандафиллов.

Но чем больше мы лазали по макетам, тем больше мрачнел Кристи и в конце концов взорвался тирадой, из которой следовало, что тут собрались сплошь профаны и дилетанты, и что дай ему, известному инженеру, волю, он тут же построит такой танк, что ого-го!

Ну да, быстрый. Обещанные сто километров в час — это не баран начхал, но где танкам летать с такой скоростью? Да и по модельному хобби я помнил, что в реале скорость оказалась куда ниже рекордной, порядка пятидесяти. И что танку куда важнее запас хода и ремонтопригодность.

А с последним у Сурина обстояло гораздо лучше — во всяком случае, расположение лючков и крышек давало куда более легкий доступ к агрегатам и механизмам. Кристи же ухитрился нахватать заноз, когда елозил внутри своего макета, пытаясь убедить нас, что «это легко, как отобрать конфету у ребенка».

Как и ожидалось, за модель Сурина проголосовало подавляющее (танками) большинство, оскорбленный в лучших чувствах Кристи гордо удалился, скрежеща себе под нос про «заговор этих чертовых русских».

— Жаль, Кости нет, — как бы в сторону заметил Триандафиллов. — Ему было бы интересно, особенно посмотреть документацию…

— Это легко устроить, — ответил я вполголоса, пока остальные закатывали макеты в боксы. — Найдите канал, и я передам бумаги. Пока на некоторые узлы, на остальное и танк целиком еще не готово.

— Хватит и этого! — воодушевился комкор. — А вы могли бы показать мне, как готовите «патрулей»?

В ближайшее время наши квазискауты должны были переехать в специально построенное для них здание, которое я именовал «Домом пионеров», а пока отжали себе часть «Народного дома». Там, в тесноте да не в обиде, разместились стрелковый кружок, клуб следопытов, часть конноспортивной секции и альпинисты.

Вот к ним я и повел гостя — на днях приехали зафрахтованные Осей в Швейцарии инструктора, которые заодно привезли и кучу закупленного оборудования.

В клубе дежурил необычно бледный Хавьер, но он предпочел выставить вперед одного из швейцарцев, а сам облегченно спрятался за его спину.

Инструктор с ходу затараторил на французском, расписывая необыкновенные кошки, крюки, альпенштоки и ледорубы, карабины, какую-то особенную «горную» веревку… А я все пытался понять, что с Хавьером — такое поведение совсем не в его стиле.

— А что насчет лагерного снаряжения? Палатки, котлы, оборудование для костра?

— Месье Грандер, мы еще не закончили закупки снаряжения, ваши пожелания мы учтем в следующей партии!

Ну что же, на Эверест нам лазать не придется, альпийского опыта выше крыши хватит, пока обойдемся тем, что в наличии. Ботинки только хорошие нужны и одежда, ребята все небогатые, жаль будет в горах изорвать последние штаны. Надо дать заказ на швейные фабрики в Оспитальет — пусть настрочат нам спортивную и рабочую форму, только не синие комбинезоны, как тут принято, а зеленые.

Сзади с грохотом упал ящик с карабинами, сверкающие железяки разлетелись по всему полу.

— Извините, — выдавил Хавьер, сменивший цвет с белого на красный.

— Эй, парень, что с тобой? — я придержал его за локоть.

— Нич… — начал было он, но вдохнул и выпалил: — Младший патруль не вернулся с гор! Должны были вчера, но никаких вестей!

— И ты молчишь??? — рявкнул я. — Поднимай всех свободных, искать будем!