Инвестор. Железо войны

Глава 6:…и умереть

Ехавшие в Берлин доучиваться краскомы что в коридорах поезда, что в вагоне-ресторане от нас с Панчо шарахались и старательно делали вид, будто мы их не замечаем. Вероятно, лично наркомвоенмор товарищ Ворошилов накрутил им хвост, чтобы не общались с разными там сомнительными американцами.

Вместо этого с нами настойчиво общался Ян Кочек, расспрашивая о жизни в Париже и Нью-Йорке. Надо отдать ему должное, человек он обаятельный, располагающий — не в пример пани Анне Кочековой, особе замкнутой и малоразговорчивой.

Поезд гуднул, отправляясь от Негорелого, пересек заболоченные поймы Синицкой и Перетути, за окном мелькнул пограничный столб № 778… Я почувствовал нечто вроде облегчения — если поля и березки, оставшиеся за спиной, были безусловно родными, то люди напрягали меня крайностью своих суждений и поступков. Фанатичная вера в победу мировой революции потускнела, но еще сияла, заставляя адептов действовать радикально. Кто не с нами, тот против нас — и никак иначе, жесткое разграничение. А природа, кстати, не любит резких границ, у нее все переходы плавные. Вон, убери столбы и заграждения, и не поймешь, где СССР, а где панская Польша — те же лески и речушки…

В столице Германии красные командиры в нелепо с непривычки сидящих костюмах покинули поезд, а служители Рейхсбана приволокли мне кучу телеграмм. Я начал перебирать их прямо на ходу, в коридоре вагона, когда мне навстречу из своего купе вышел Кочек.

— Все в делах?

— Да, переписка с архитектурно-строительным бюро, вы в этом что-либо понимаете?

— Нет, я больше по механической части, — отмазался «инженер».

— А, вот мне насчет автозавода пишут, вопрос насчет номенклатуры станков…

— Химико-механической, — напряженно улыбаясь, уточнил Кочек.

Вся его общительность и разговорчивость улетучились, а мне веселые бесенята тут же нашептали в ухо, и я выудил из пачки весьма кстати пересланную Осей телеграмму от Хикса:

— О, мне тут вопрос задают, связанный с кадмием…

Не знаю, как пани Анна почувствовала, что инженер Кочек попал в затруднительное положение, но она приоткрыла дверь купе и тягуче позвала:

— Я-ан…

И псевдословак, извинившись, немедленно с облегчением скрылся, отрезав дальнейшее общение захлопнутой дверью.

Понятно, что великая и ужасная советская разведка только отращивает зубы, но я никак не ожидал, что легендирование поставлено настолько тяп-ляп. Ну ладно я, усмехнулся и забыл, а если его начнут спрашивать другие люди? Или, того хуже, заговорят с ним на словацком? Русский-то, похоже, для него родной, во всяком случае, никакого акцента, иного построения фраз или чуждой лексики я в разговоре с ним не заметил.

Сказал, что словак — значит, словак, все верят. Сказал, что инженер — значит, инженер, никто не проверяет. Читал — с кем-то из великих нелегалов как раз в это время случилась до крайности нелепая история, когда он на первом выходе, в Германии, услышал бытовой вопрос на русском и на автомате ответил на русском же. А потом полдня мыкался, искал хвост и готовился к аресту.

Золотые времена. Ни тебе единого шенгенского учета по всем границам с базами данных за последние надцать лет, ни биометрии, ни анализов, которые могут выявить, например, когда и какой штамм гриппа подхватил, а потом сравнить с «биографией» — а мог ли фигурант такой штамм поймать?

Никакой помощи от «инженера» я не дождался и всю ночь разгребал ворох сообщений самостоятельно, под неодобрительные взгляды Панчо, которому мое шуршание мешало спать.

На Северном вокзале Кочеки быстренько откланялись, а мы плюхнулись в авто. В гостинице, зевая с риском вывихнуть челюсть, я заявил Панчо, что если мне не дадут поспать хотя бы два часа, то пусть пеняют на себя, и заперся в номере.

Скрестись в дверь начали, кажется, минут через двадцать, когда я только-только избавился от фантомной железнодорожной тряски и начал проваливаться в сон. Скреблись настойчиво, но вежливо — это не Панчо и не Ося, они бы колотили в дверь без зазрения совести, и это не гостиничные, они бы предварительно позвонили в номер.

Тогда кто посмел?

Либо газетчики пролезли, либо безумные гении, на которых жаловался Ося — начитаются своих «Гиперболоидов» и суют кому ни попадя лучи смерти! Встал, завязал пояс халата и отправился к двери, проклиная неизвестного изобретателя, до сих пор не придумавшего табличку «не беспокоить».

В коридоре, к моему изумлению, обнаружились пять или шесть работяг со здоровенным фанерным ящиком. Стоявший впереди лысый и бородатый посмотрел на цифры на двери, нахмурился и уставился в разграфленную бумагу типа накладной.

А пока я набирал воздуха в грудь, чтобы наорать матом и выпустить все раздражение, мне в лицо брызнули какой-то дрянью из резиновой груши.

Последняя мысль в гаснущем сознании была «Ну спать так спать».

Очухался я в тесной каморке, размерами живо напомнившей мне историю моего попадания, даже машинально скосил глаза посмотреть, нет ли где на полу двух металлических решеток. Но нет — больше похоже не на кладовку, а на камеру. Пошевелился — не связан и рот тряпкой не заткнут, уже хорошо.

Помещение два шага поперек, четыре вдоль, малюсенькое окошко под потолком, железная койка и… и все, если не считать матраса.

Вставать я не торопился, в голове еще клубилась муть, неизвестно, как поведет себя тело. Понапрягал мышцы в статике — вроде ничего не болит, не сломано.

Что любопытно, ни страха, ни беспокойства я не испытывал и отнес это на счет последействия от той дури, чем меня усыпили. Какой-нибудь мощный транквилизатор или что там сейчас принято в морды брызгать? Эфир, хлороформ? Хикса бы сюда, разъяснил бы живо.

Прислушался… за стенкой бубнили, причем на русском, наши неопределенные артикли «ля» ни с чем не спутаешь.

Вот тут я напрягся — а что если советская власть решила мне секир-башка сделать, как генералу Кутепову? Но зачем, вроде мы обо всем договорились…

Нет! Это с Куйбышевым и Триандафилловым все хорошо, а что там Ворошилов и направляющий его Сталин надумали, неизвестно. Нет человека — нет проблемы, так? В Москве пачкаться не стали, во избежание скандала, а в Париже можно еще и на белоэмигрантов свалить… А вдруг это настоящие белоэмигранты — но им-то что от меня надо? Похищение с целью выкупа? Как-то не вяжется, там люди военные, бомбу бросить еще туда-сюда, но киднеппинг?

Отбросил пустые умствования, еще разок перебрал планы на будущее — да, в Испанию. Не Бельгию же в 1940 защищать и уж точно не Польшу в 1939. Опять же, выбор Испании по личным мотивам — два близких родственника там воевали. И вообще мне страна нравится, хоть я там ни разу не бывал. Барселона, Гауди, Андалусия и все такое. Одни названия городов чего стоят — Малага, Херес, Риоха…

Встал, размял руки-ноги и только подошел к двери, как она открылась и на меня уставился тот самый лысый-бородатый, за его спиной еще парочка серьезных мужчин, и все с пистолетами. Блин, я вам что, Одинокий Герой, которым Джонни в детстве зачитывался? Бац-бац и всех уложил?

Я невольно улыбнулся воспоминаниям, что заставило лысого крепче сжать револьвер и отступить на полшага:

— Спокойно! Несколько вопросов, и все! Следуйте за нами.

Меня крепко взяли за локти и по лестнице вывели из подвала в комнату, всей мебели в которой был стул посередине, а в углу — стол и два кресла.

На них сидели два типа, до одури похожие выражением лиц и повадками на военных контрразведчиков, которые мотали нам души в Чечне после не слишком удачного разминирования с потерями. Один недоверчиво хмурился, второй приветливо улыбался — все по классике, злой и добрый. Лысый с еще двумя подельниками стояли у стенки, не спуская с меня глаз, и меня это снова развеселило, даже несмотря уходящую из головы муть и растущее беспокойство.

— Что вы делали 28 января? — резко бросил на французском злой, заметив мою ухмылку.

Ну, если они изображают французов, я тоже буду изображать:

— Я гражданин Соединенных штатов Америки. Немедленно известите американского консула.

— Отвечайте!

— Немедленно известите американского консула. Я буду отвечать только в его присутствии.

Я попытался встать, но сзади нажали на плечи, а когда это не помогло, один из подельников шагнул вперед и без затей ударил под дых.

— Вы обвиняетесь в причастности к похищению генерала Кутепова, — ласково сообщил добрый, наблюдая, как я ловлю ртом воздух. — Вас видели на месте похищения и вам может грозить гильотина.

— Немедленно… известите… американского… консул…

Хрясь! Тот же подельник дал мне по зубам.

— Молодой человек, — добрый подошел почти вплотную. — Вы в очень тяжелом положении, и в ваших интересах рассказать все, как есть.

— Непременно, в присутствии консула, — я сплюнул кровь и снова поднялся.

По почкам врезали ребром ладони с такой силой, что я чуть не взвыл.

Так мы бодались примерно минут пятнадцать, а я все думал, что случится раньше — они сорвутся или меня спасут? Хорошо бы второе, вон их сколько, отметелят дай боже. А есть еще и «форсированные методы», бр-р-р…

Что в гостинице поднялся шухер, я был уверен на сто процентов — не Панчо, так Ося не пережили бы моего молчания сверх объявленных двух часов. Правда, я не знал, сколько валялся в отключке, сколько времени было у ребят на организацию поисков, и насколько они успешны. Но в любом случае, выбираться силой я не вижу возможностей, переговоры отрезаны требованием консула, а если не знаешь, что делать — стой и ничего не делай, целее будешь. Если не пристрелят с целью сокрытия следов.

Злой потихоньку заводился, с доброго тоже доброта слезала, но полиция успела вовремя. Прямо как в кино — скрипнули тормоза, затопали ноги, ажаны в каскетках и блестящих резиновых накидках, «вы арестованы», следом Панчо и парочка нанятых им детективов, а за их спинами встревоженный Ося…

Первые показания с меня сняли прямо в соседнем кафе — после всех приключений жрать хотелось неимоверно, даже несмотря на разбитую губу и синяки. Идти в комиссариат без еды я отказался наотрез. Грузный бригадир полиции вздохнул, повесил на крючок драповое пальто с бархатным воротником и котелок, устроился напротив меня и вытащил из карманов трубку, ручку и блокнот.

От предложенного обеда он отказался, но кофе прихлебывал с удовольствием, пыхал ароматным табаком и заносил мои ответы на бумагу.

— Так вы говорите, кто открыл дверь налетчикам?

— Я сам.

Трубка чуть не выпала, но полицейский подхватил ее рукой и аккуратно положил перед собой:

— Не камердинер?

Вот тут-то я и понял причины его удивления: американский миллионер сам идет открывать, будто у него нет слуг! Это, блин, в XXI веке всякие миллионеры и премьер-министры ездят на велосипедах, в близость к народу играются, вплоть до демонстрации дырок на протертых подошвах. А тут еще крепки нормы сословного общества и «небожители» до простых людей не снисходят…

Камердинер, надо же, какой-то «Дживс и Вустер» получается! Но с точки зрения безопасности полицейский безусловно прав, если не камердинер, то ординарец нужен… После недолгих раздумий, решил вызвать Ларри, мы с ним очень неплохо сработались.

Бригадир терзал меня вопросами еще три чашки кофе, возвращаясь к деталям и словесным портретам, но затем оставил на попечение Панчо.

До вечера меня посетили посол США во Франции, Эренбург, заместитель министра внутренних дел и еще раз грузный бригадир, приставивший ко мне двух полицейских агентов в штатском. Распорядитель, который не находил себе места и не знал, как загладить скандал — еще бы, сперли буквально из-под носа такого постояльца — выделил им диванчик в коридоре и служебную комнатку, после чего я озадачил его изготовлением табличек «не беспокоить».

Утром Панчо доложил некоторые результаты расследования: белогвардейцы, конкретно РОВС, исключительно из-за подозрений в похищении Кутепова. В момент похищения по гостинице шарахался какой-то американец и требовал показывать ему номера, якобы для Лоренса Льюиса. Нефтяному магнату отбили запрос и получили ответ, между строк которого сквозило удивление — какой еще Париж? С персоналом гостиницы поработали криминалисты, словесный портрет будет. На всякий случай нам рекомендовали проверить своих сотрудников. С этими мыслями мы, наконец, отправились на авеню Опера.

Секретариат меня потряс даже не организацией работы и бьющей через край энергией, а двумя знакомыми лицами или, скорее, личиками — блондинки и брюнетки. Две попутчицы-филологини довольно ловко управляли потоком, а на вершине этой иерархии довольно жмурился Ося.

Ничего не имею против его загулов, но есть железное правило — не там, где работаешь или живешь. Много раз видел, как нарушение этого принципа рушило семьи, карьеры, фирмы и большие проекты.

Молча, не говоря ни слова, проследовал в назначенный моим кабинет, там сгреб Осю за галстук и впечатал в стенку:

— Ты их проверил?

— Кого?

— Баб своих! Брюнетку и блондинку!

— А чего их проверять? Нормально работают, получше многих…

Но меня уже несло.

— В гостинице шарился американец, откуда он знал, где шариться? Может, он здесь был? Может, он с твоими девицами знаком? Может, они вообще в сговоре?

В тот момент я еще не подозревал, что попал в десятку.

— Не преувеличивай! — Ося наконец отперся и отошел к столу, поправляя смятый воротничок. — Это у тебя с переляку.

— Говорил тебе, что бабы доведут до цугундера, и снова говорю! От работы отстранить.

— Но…

— Отстранить! Временно. Назначить проверку! Панчо!

— Да, Джонни?

— Пусть люди Лаврова их тряхнут на предмет знакомых и вообще. Как закончат с ними — пусть проверяют остальных. Все подозрительные моменты докладывать мне немедленно.

— Сделаем.

Я раздраженно плюхнулся в кресло и подгреб к себе подготовленные бумаги, из кучи вывалился пухлый конверт. На роскошной бумаге под вычурным гербом — башни, орлы, кресты, львы, дубины, лилии, звезды — шло золотое тиснение на испанском «Маркиз Эстелья и Собремонте».

— Очередной проситель?

Я уже собрался вышвырнуть конверт в мусорное ведро, но Ося воскликнул:

— Стой! Это от Примо де Риверы!

— Так он же помер?

— Ну да, но я успел раньше.

Этот бабник добрался до отставного испанского диктатора, расписал ему наши проекты, развернул панораму Нуэво-Васюков и выцыганил рекомендательные письма к сменившему Примо генералу Беренгеру и к нескольким чиновникам, военным и церковникам рангом поменьше.

— Это неплохо, глядишь, вместо взятки сойдет, — я выдохнул раздражение. — Что еще хорошего?

Финансовый отчет, как обычно у Оси, оказался безупречен, за исключением зарплат — они были существенно меньше намеченных.

— Почему? Мы же договаривались на другие цифры?

— Этого пока вполне достаточно, — объяснил Ося, — к тому же, легче увеличить, чем срезать, ты всегда можешь сыграть «доброго хозяина». Плюс кое-какая экономия, ты же знаешь, не так с деньгами хорошо, как без них плохо.

— Ну, раз ты так заботишься о деньгах, поедешь в Швейцарию.

Ося недовольно сморщил нос — неизвестно, разрешу ли взять с собой секретарш.

— Нам нужны счета в нескольких банках и, самое главное, хранение золота.

— А откуда мы его возьмем? — резонно удивился наш финансовый гений.

— Свободные средства на что?

— Лучше в оборот…

По моему взмаху мы собрались в тесный кружок, и я шепотом, чтобы не дай бог не услышал никто, выдал еще один инсайд из послезнания:

— Через два года Америка уронит доллар, золото будет стоить вдвое дороже.

— Точно? — неверяще вытянулось лицо Оси.

— Точно, депрессия только начинается, свободное хождение золота вообще прикроют.

Помимо банков у меня был еще один интерес в Швейцарии — фирма «Эрликон», точнее, ее 20-мм зенитные автоматы. Лучше бы, конечно, «Бофорс», но я наводил справки и шведы вроде бы еще не приступали к разработке. Ося проникся, особенно когда я навесил еще одну задачу — предварительные переговоры с французами на предмет шнайдеровских пушек, но начал ныть, что одному не управиться.

— Если твои девицы пройдут проверку, можешь взять их с собой, — подсластил я пилюлю, и Ося умчался готовить поездку.

В Испанию мы выбрались ближе к маю, когда собрались все члены нашей делегации — американский архитектор из конторы Альберта Кана, несколько инженеров, детективы от Лаврова, мобильный секретариат и даже Ларри.

Охрану подбирал Панчо, ради такого случая отдав предпочтение тем, кто знает испанский, вроде него самого, остальным приходилось уповать на знание французского или на переводчиков. На весь табор заказали специальный поезд из шести вагонов — салон, два спальных, ресторан, багажный и нечто вроде аудитории, с доской и столами. Еще бы парочку бронеплощадок для солидности и нарядить охрану в красные кожанки для форсу комиссарского — вот бы Европа вздрогнула!

Цветущая Гасконь, она же не менее цветущая Аквитания с Биаррицем остались позади, поезд прогрохотал по мосту с разноплеменными постами и вот она, Испания!

Собственный поезд, как оказалось, очень способствует уважению со стороны лиц, склонных к синдрому вахтера — разного рода полицейских, таможенников и пограничников.

Прямо в Ируне нас встретили инженеры Байков и Сигалов, командированные на Пиринейский полуостров заблаговременно и тут же завалили предварительными наметками и предложениями.

Ирун, Сан-Себастьян, Бильбао, Сантандер, Хихон, Овьедо — строители и архитекторы азартно спорили в вагон-классе с производственниками, а я слушал и болезненно ощущал собственную тупость. Никаких тебе компьютеров и автокадов, никакой информации из Интернета — только собственная голова, логарифмическая линейка и, в лучшем случае, карманный справочник, но предварительный проект эти люди могли рассчитать буквально на клочке бумаги. Настрадавшись и убедившись в их квалификации, я перестал висеть над инженерами и занялся испанским в компании Ларри и еще нескольких человек.

К моменту завершения осмотра в Овьедо все свелось к изначальному плану Байкова с незначительными изменениями.

И вот тогда начался кошмар.

Внешне все обстояло просто великолепно: меня принимали алькальды и губернаторы, местные промышленники и банкиры торопились засвидетельствовать свое почтение. Вокруг клубились десятки людей во фраках, визитках и цилиндрах или в увешанных орденами мундирах. Хозяева древних замков и поместий зазывали в гости, наперебой предлагали поездки в горы и знакомство с достопримечательностями, разве что хвост на поворотах за мной не заносили.

Но — исключительно в неформальной обстановке.

Если купить выбранную землю оказалось достаточно просто, через оформление у нотариуса и банковскую закладную, то выбить разрешение на строительство…

Каждый клерк принимал любой мой запрос исключительно подобострастно, но при этом было видно, что в следующий момент он его засунет в одну из бесчисленных папок и забудет навсегда. Каждый чиновник стремался решать что-либо сам и многозначительно показывал куда-то вверх. Хорошо хоть не кивали на украшавшие каждый кабинет портреты пожилого фата с завитыми усишками, короля Альфонсо XIII.

Тот еще перец, если верна информация Лаврова: на государственные дела забил, подмахивал любые подсунутые ему бумаги не глядя — что о репрессиях, что о финансовых аферах. А сам втихую гулял по бабам и занимался съемкой порнофильмов. Это в католической-то стране!

У каждого начальника имелось собственное представление о том, когда надо появляться в присутствии — и это вдобавок к сиесте! Причем чем выше начальник, тем короче у него рабочий день и меньше приемных часов. А если удавалось к таким бонзам пробиться, то они предпочитали часами говорить о политике, лишь бы не заниматься делами.

Политика, конечно, давала уйму поводов для обсуждения — после отставки Примо де Риверы все как с цепи сорвались. Само правительство, в попытке удержать ситуацию в рамках, распустило Национальную ассамблею и восстановило либеральную конституцию аж 1876 года.

За недолгое время, проведенное в Овьедо, я наблюдал уже два довольно больших митинга — социалистов, республиканцев и еще один поменьше — коммунистов. Первые радовались амнистии политзаключенных, последние требовали вот прям сей секунд установить диктатуру пролетариата.

На этом фоне я с ностальгией вспомнил советских функционеров, по крайней мере, у них слово не расходилось с делом. К стенке — значит, к стенке, строим — значит, уже завтра копают котлован. А эти застряли в XIX веке и не желают «умножать число наемных рабочих, склонных к антигосударственному поведению». И мечтают, что колонии к ним вернутся.

Хуже всего, что уже начались закупки оборудования и его требовалось где-то хранить — вместо того, чтобы сразу отправлять в Испанию, а тут монтировать «с колес».

С другой стороны, утешало, что в арендованный под штаб-квартиру особняк съезжались специалисты, а проект первого завода обретал все большую детальность.

Поводить жалом и познакомиться явилась парочка местных — инженер Эдуардо Торроха и архитектор Мануэль Санчес Аркас. Поначалу хотел уклониться от встречи, но когда мне сказали, что они вот прямо сейчас строят Университетский городок в Мадриде, одолела ностальгия или как это называется — ведь там, в Ciudad Universitaria, погиб прадед.

Торроха больше общался с коллегами, а вот Мануэль, выслушав про наши мытарства по инстанциям, улучил момент и тихо подсказал:

— Начните с поселка. А через годик получить разрешение на завод будет проще.

— Вы что-то знаете?

Но он только загадочно улыбнулся, а я продолжил биться в стенку лбом.

Пышная, пыльная, долгая и бестолковая бюрократия выбесила меня всего за несколько дней и я уже всерьез подумывал, а не дать ли денег каким-нибудь боевикам (а тут они точно в количестве, как минимум, анархисты должны водиться), чтобы всю эту плесень к едрене фене поубивали. Удерживало понимание, что и без меня тут найдется кому разжечь гражданскую войну. И вообще, это же не наш метод!

От радикальных мер меня спас еще один визит. Секретарь-референт доложил:

— Вас хочет видеть Хосе Мария Абехоро Гонзало.

— Кто такой?

— Уроженец Сан-Себастьяна, — зачастил секретарь, заглядывая в папку, — Президент и управляющий строительной компании «Абехоман». У них большой портфель контрактов на общественные работы и строительство. В частности, они заняты на возведении Университетского городка в Мадриде и железнодорожной ветки Кастеллана. Большие связи в Астурии, Кантабрии, Стране Басков и Наварре.

Пока секретарь докладывал весьма подробную справку, я сделал пометку — уточнить у Панчо, кто собирал досье, такая дотошность заслуживает поощрения.

— Хорошо, назначьте встречу.

На следующий день в кабинет, где кроме меня скучал на кресле в углу Ларри, время от времени поправляя кобуру под пиджаком, вошел худощавый горбоносый испанец. Темные глаза под высоким лбом уставились на меня с интересом:

— Весьма наслышан, сеньор Грандер. Полагаю, у вас большие трудности с получением разрешений?

— Да, все верно, — я протянул руку.

— У меня довольно большой опыт в этом деле, — он пожал ее и чуть сощурился. — Если мы договоримся, я мог бы помочь…