Инвестор. Железо войны

Глава 14 Как три различных полюса

Вот нежданчик так нежданчик…

Будущего генералиссимуса я предполагал увидеть только через прорезь прицела, а тут вполне вежливая просьба ознакомиться с продукцией и возможностями ее применения в армии…

Первый импульс — послать Франко лесом, Серхио напишет не менее вежливый отказ, а я сохраню спокойствие духа. Но когда шок прошел, я обдумал ситуацию и решил — а почему бы нет? Все равно и грузовики, и танки продавать собираюсь, в том числе испанской армии, а Франко вроде перед гражданской до начальника генштаба дослужился. Во всяком случае, на высоких должностях пребывал — даже сейчас в его подписи имеется «директор Военной академии». Правда, тогда непонятно, почему он ошивается в Овьедо, а не в Сарагосе, где расположено означенное учебное заведение.

В пачке писем и телеграмм нашлось и еще одно — помимо генерала, меня желал увидеть премьер-министр, только не он напрашивался на визит, а приглашал меня в Мадрид…

Покрутил оба письма, соображая, в каком порядке лучше устраивать встречи, и решил начать с генерала — он-то уже тут, а к министру я успею на самолете.

Серхио быстренько разыскал телефон Франко, договорился о визите и даже послал за ним автомобиль. Я же ради такого случая переоделся из привычного комбинезона, в котором гораздо удобнее, в тройку с удавкой на шее и прочими атрибутами солидного костюма.

Мои опасения, что при встрече с потенциальным каудильо я выплесну на него свое предубеждение, улетучились, как только визитер выбрался из машины. С этого момента мне пришлось контролировать себя, чтобы не ржать и не усмехаться — вождь нации оказался упитанным коротышкой. Генерал едва доставал мне до носа, хотя здесь я сантиметров на десять пониже, чем мои метр восемьдесят шесть в прежнем времени.

Но в целом генеральный злодей грядущей драмы отторжения не вызывал — вполне приятный мужчина лет сорока, начавший слегка полнеть, что особенно отразилось на пухлых щечках. Ну, разве что усы чуть больше гитлеровских и пристальный взгляд черных, как маслины, глаза? Но такие усы кто только не носил, от Чарли Чаплина до маршала Говорова, а глаза черные у половины Испании. Хуже, что он вылил на себя минимум полпузырька одеколона и распространял вокруг приторный аромат…

— Это сборочный цех, мы планируем установить фордовский конвейер, — я старался держаться с наветренной стороны, — но пока не все цеха запущены, первые машины собираем вручную.

Над рамой установленным двигателем навис тельфер с крылом, которое принимали рабочие.

— Какова будет грузоподъемность? — генерал показал тросточкой на почти готовый грузовик.

— Сейчас две тонны, с перспективой модернизации до трех. Может буксировать пушки весом до двух с половиной тонн.

— О! Это же 105-миллиметровые орудия!

— И даже некоторые 155-миллиметровые, — поддакнул я.

По ходу экскурсии я разглядел, что форменная пилотка с кисточкой и каблуки надраенных сапогу у него чуть выше уставных, что визуально увеличивало рост Франко. Значит, без ухищрений у него метра полтора с небольшим. Может, его жестокость объясняется комплексом Наполеона — отыгрывался за унижения молодости?

— А что там грохочет? — генерал даже поморщился, когда мы вышли из цеха на другую сторону.

— Штамповочный участок, тяжелые прессы. Дальше сварка и окраска, есть механический и термический цеха, вон там склады и чуть подальше литейка.

— То есть вы все производите сами, от начала и до конца?

— Хотелось бы. Но шины мы точно не потянем, закупаем во Франции у Michelin. Сталь получаем из Сестао и Хихона. Электрическое оборудование, генераторы, магнето и фары тоже пока берем у других.

Мы прошли по дорожкам кирпичной крошки, выложенным по бокам «главной линии», где сновали грузовые платформы. Франко с удовлетворением смотрел на газоны, ему очевидно нравились чистота и порядок (ну, кроме тех участков, где еще шла стройка). Интересно, в испанской армии траву красят? Я внутренне хмыкнул и рискнул спросить:

— Простите, сеньор генерал, а чем вызван ваш интерес к заводу?

— Скукой, сеньор Грандер, — не стал темнить Франко, — прежде всего скукой. Я вижу, вы удивлены?

— Удивлен, не буду спорить.

— После смены власти я оказался не у дел, Академия закрыта…

— Даже так? — я не подозревал, что премьер Асанья так резко возьмется за армию.

— Временно, временно, но мне от этого не легче. Вот, сижу в загородном доме, гуляю, занимаюсь рыбалкой и охотой. А я солдат! Я привык служить Родине!

— Охотой? — я даже остановился. — С собаками?

— Иногда, если меня приглашают друзья, у которых есть псарни.

— А у ваших друзей есть местная порода, я видел ее в Кантабрийских горах?

— О, вы про нашего мастифа? Прекрасные собаки! Хотите приобрести? — воодушевился Франко.

— Да, было бы неплохо, псы мне очень понравились.

— Думаю, что смогу вам помочь. Приезжайте к нам послезавтра, жена будет рада, а я к тому времени разузнаю про собак.

— Прошу прощения, но послезавтра я никак не могу, меня вызвали к премьер-министру.

— Асанья, опять Асанья! — Франко дернул щекой и резко пригладил рано поседевший висок. — Вот скажите мне, зачем он взял на себя военное министерство?

Моего ответа он не дождался и продолжил:

— Это в корне неверно! Армейскими делами должен управлять военный, человек, ставящий превыше всего интересы Испании и который понимает, как и чем живут войска!

Кто-то из французских политиков сказал, что война слишком серьезное дело, чтобы доверять ее военным. А тут, похоже, все наоборот — военные считают, что политика слишком серьезное дело, чтобы доверять ее гражданским.

Наконец, он прекратил изливать яд на шпаков:

— Не послезавтра, так в другое время, приглашение в силе. Дайте мне знать, когда вернетесь из Мадрида, сеньор Грандер.

Водитель увез генерала, я отдышался от густых волн одеколона и отправился собирать вещи — в министерствах не поймут, если я припрусь в своем обычном виде, придется и дальше страдать в галстуке.

«Белянка» изящно, даже с некоторым шиком оторвалась от земли и легко полезла вверх.

— Ишь ты, сучье вымя! — восхитился летчик, но тут же поперхнулся: — Прошу прощения, господин Грандер, привык, что меня никто не понимает.

— Ничего-ничего, мне не мешает, — так же по-русски ответил я. — Крепкое слово порой бывает весьма к месту.

Место нового пилота после рекомендации Воеводского и короткой проверки занял Всеволод Марченко, морской летчик с почти двадцатилетним опытом. Последние годы он работал инструктором (недавно ему даже предложили пост начальника аэродрома Барахас), но с охотой перешел ко мне — зарабатывали в гражданской авиации не слишком много, к тому же, ему претило однообразие и рутина.

— Они нам потребуются! — оскалился летун и ткнул большим пальцем за спину. — С моря гроза идет!

Техник на сиденье впереди и Ларри позади с недоумением следили за разговором и я счел нужным перейти на английский, который понимали все. Так-то Марченко полиглот — еще и французский, и немецкий, и, само собой, испанский.

— Вы можете от нее уйти, Всеволод Михайлович?

— Да зовите меня Севой, jefe! Уйти можем, если вы не боитесь болтанки, — и он потянул штурвал на себя.

Как мы с Ларри не проблевались, известно только богам воздушного океана, но Марченко вытянул самолет выше облаков и пошел с плавным снижением, набирая скорость. Когда стрелка перевалила за двести пятьдесят километров, забеспокоился техник:

— Мы почти на пределе!

— Сколько максимум? — рыкнул на него Сева.

— Двести семьдесят, но после самолет придется перебирать!

— Вот сучье вымя! — ругнулся пилот, но дальше держал не более двухсот шестидесяти.

Домчал за два часа. Все-таки русские — самые отчаянные ребята в мире, но, блин, еще хотелось пожить.

На аэродроме Куатро Вентос ждала арендованная машина и водитель за полчаса довез нас до отеля — за стеклом промелькнули все красоты и достопримечательности Мадрида: кафедральный собор Святой Марии, королевский дворец, Пуэрто-дель-Соль с белой фигурой Марии над фонтаном и часами на Доме Почты. Еще через час я вошел в арку дворца Буэнависта у парка Ретиро, которую охраняли статуи Эль Сида[24] и Гран Капитана, а затем попал в руки дежурного офицера.

Утраченное величие Испанской империи лезло в глаза на каждом шагу: истертая мраморная лестница, весьма пожилая ковровая дорожка, потускневшие гобелены и пыльные люстры, скрипучие двери, следы поспешного и не слишком тщательного ремонта…

Офицер довел меня до кабинета министра, всем видом излучая неодобрение гражданскому во главе Военного министерства, и передал секретарю — как я понял, в чине майора. Радостью он тоже не лучился, но свалившееся на головы военных горе переносил стоически.

Минут через пять кабинет покинули три генерала. Судя по тому, как они стискивали зубы и раздували ноздри, они тоже были не в восторге.

— Сеньор Грандер, министр ждет, — взялся за дверную ручку секретарь.

Вот и «Чудовище», как его обзывали правые газеты. Одутловатое лицо, нос-картоха, губы-пельмени, брови домиком, две бородавки — ну да, не красавец, но и не урод.

Консерваторы ненавидели Асанью за широкие реформы, которые он безоглядно проводил в жизнь. Обычная беда интеллектуалов во власти — примат отвлеченных принципов над целесообразностью. Когда после установления республики начались погромы церквей, он послал на защиту войска, но стрелять запретил. Решение верное, но зачем это сопровождать сентенцией '«все церкви Испании не стоят и одного республиканца»?

Очень его католики возлюбили, особенно после того, как Асанья выслал из страны кардинала Сегуру, примаса Испании. Так что тут не только анархисты резкие, как понос, левоцентристы тоже дают прикурить. Особенно военным — ну зачем во всеуслышание заявлять, что намерен «растереть в порошок военную касту»? Понятно, что в армии бешеный переизбыток офицеров, их надо сокращать, но это можно сделать без нагнетания обстановки. Например, без расследования законности присвоения званий «африканцам», что дико озлобило самую боевую часть военных. В мятеж 1936 года они впишутся в первую голову — Санхурхо, Астрай, Мола, Ягуэ, Франко…

В общем, нынешний премьер — бескорыстный и принципиальный человек (этим и страшен), прекрасный оратор и публицист. Качества хорошие, но недостаточные для руководства страной.

— Сеньор Грандер, — премьер демократично встретил меня на полпути к столу и подал руку, — я думал, вы старше…

— Молодость это недостаток, который быстро проходит.

— Конечно, конечно… Чтобы не терять времени: военное министерство предлагает вам взять в управление Fabrica de Armas de Oviedo.

Блин! Это которая сидит в монастыре??? Нафиг-нафиг, у меня Фольмер, и мне этого достаточно! Глядя на мою реакцию, Асанья печально объяснил:

— Нам очень нужна современная армия, компактная, дешевая, технически оснащенная и аполитичная. Но испанцы ничего не хотят делать без принуждения, а у вас на заводе они прекрасно работают.

— План любопытный, но как говорят в Америке, я не вижу, где тут мой интерес. Мне и так хватает забот.

— Правительство готово пойти вам навстречу…

Асанья выложил сразу несколько козырей — налоговые льготы до конца строительства, заказы на закупки автомобилей и самолетов, помощь с заводскими школами. Последнее отлично ложилось в программу борьбы с неграмотностью (читать и писать не умела половина взрослых испанцев), и премьер очень меня хвалил, так что мне стоило больших усилий не поддаться на лесть.

Чего очень не хватало в министерском кабинете — так это калькулятора или хотя бы арифмометра, пришлось как первоклашке считать доходы и расходы в столбик. По всему, затея выходила убыточной, но не слишком — при чуть более благоприятной конъюнктуре можно выйти в ноль. Зато у меня появится доступ к массовому производству стрелковки и, что еще важнее, к нескольким тысячам рабочих. Так что пободавшись часик, я дал себя уговорить.

— Я слышал, у вас был генерал Франко, — сверкнул стеклами очков Асанья. — Какое у вас сложилось о нем впечатление?

Так, значит мои телодвижения отслеживают и сообщают в Мадрид. Ну что же, это неплохо, хуже, когда государство оставляет без контроля такую фигуру, как Джон Грандер-младший.

— Он весьма опечален закрытием академии.

— Это исключительно экономия! У нас и так на двести пятьдесят тысяч солдат двадцать шесть тысяч офицеров! А из них восемь тысяч одних полковников!

Н-да, похоже, Франко вовремя скакнул в чинах — при такой конкуренции выслужить генеральское звание ой как непросто.

— Он карьерист, как и положено военному.

— Положено? — густые брови Асаньи поднялись над дужками очков.

— Как говорил один русский генерал, карьеризм как член: должен быть у каждого офицера, но показывать его неприлично.

— Метко, метко…

Мы поговорили еще минут пять на отвлеченные темы, но под конец премьер меня просто убил:

— Ах да, чуть не забыл, Fabrica de Armas de Oviedo с прошлой недели объединена с Fabrica de Armas de Trubia.

Мать моя женщина!!!

Из министерства я вывалился в расстроенных чувствах — надо думать, что делать с насунутыми фабриками, как трансформировать свой военный консорциум, где взять спецов-управленцев, юристов и так далее. По дороге понял, что не хочу возвращаться в Овьедо.

А хочу в Барселону.

Правильно, а то голова лопнет, а Габи меня вообще забудет.

До аэродрома устроил небольшой шопинг, накупил всяких дамских штучек и шоколада. В Барселоне наверняка можно найти то же самое, но тут важно внимание, к тому же Габриэла вряд ли будет сама ходить по магазинам.

Без грозы и под нон-стоп ворчание техника, что crazy russians угробят отличный самолет, Сева спокойненько, без гусарства довез до столицы Каталонии за три часа.

Неотлучный Ларри тут же выпихнул местного водителя с переднего сиденья и уселся рулить сам. Вскоре я уже стучался в квартиру директора школы, но безуспешно — сеньора Уберно занималась своим многотрудным хозяйством вдали от дома.

Развернулся, но тут Ларри выскочил из машины и в два шага оказался рядом.

— Jefe, пистолет при тебе? — он закрыл меня телом, держа руку под пиджаком.

— Всегда, что случилось?

— Не крути головой, справа у фонарного столба первый и слева второй, где водяная колонка.

Скосил глаза — точно, два сомнительных типа, которым тут никак не место. Рука сама полезла к оружию, но типы, словно почуяв, что речь идет о них, вразвалочку удалились.

Блин, если это Абехоро, найду и вобью в землю по самые уши!

Мы внимательно осмотрели улочку — новенькие дома для специалистов, недавно высаженные деревья и кусты, ничего подозрительного. Очень не здорово огораживать поселок стеной и превращать его в эдакое гетто «для своих», но, видимо, придется — не только Абехоро захочет сунуть нос в наши дела, найдется немало других.

Пока ждали Габи, успел десять раз пожалеть, что никакого фаст-фуда и тем более доставки еще нет, а что у нее с ужином — неизвестно. Заняться самому? Нет, не взлетит, другой образ жизни. Тут холодильников-то — раз, два и обчелся, продукты покупают в лавках у дома и сразу готовят. К тому же, средний класс слабенький, а у пролетариев на панские вытребеньки нет денег. Но списочек желаемого я составил и передал Ларри. Он показал его местному водителю, и они оба заверили, что за полчаса управятся.

Наконец, к дому подкатила разъездная машина. Габи с сомнением оглядела ворох пакетов и свертков у меня в руках, но щелкнула замком и пригласила:

— Заходи.

Пустой объем служебной квартиры радикально преобразился: на пол легли неяркие коврики, на диваны покрывала в тон, на полках выстроились книги и безделушки. Картины и патефон со стопкой пластинок дополняли интерьер. И когда только успела, если она занята школой с утра до вечера? Причем готов поспорить — на кухне тоже наверняка полный комплект посуды, приборов и утвари. А еще цветы — в ящиках за окном, на подоконниках, в вазах, на этажерках… Дух казенного жилья улетучился полностью.

От подарков Габи попыталась отказаться и сохранить таким образом независимость, но продавщицы в Мадриде точно знали, перед чем не устоит ни одно женское сердце. Разбирать шляпки, перчатки, чулки и шоколадки она закончила в тот момент, когда Ларри постучался в дверь и передал большой пакет с еще горячей едой из ресторана и две бутылки вина.

После ужина мы даже потанцевали под звуки патефона, но очень недолго — я сразу же начал расстегивать все ее пуговки, крючочки и пряжечки, Габи присоединилась, и к концу второй мелодии все наши вещи усеяли путь из гостиной в спальню.

— Besame, besame mucho, — запел я, едва отдышавшись. — Сomo si fuera esta noche la ultima vez. Besame, besame mucho que tengo miedo tenerte y perderte despues[25].

Габи, только что расслабленная, тут же повернулась ко мне, прижалась грудью и своим хрипловатым голосом спросила:

— Что это за песня?

— Не знаю, слышал где-то…

А действительно, откуда я ее вспомнил? Слышал-то однозначно, но без знания языка текст сливался в «бесами мучим» и другие непонятные звуки, а сейчас, гляди, поднатаскался в испанском и слова воспроизвел…

— Где?

— Кажется, в ночном клубе в Нью-Йорке, там часто кубинские оркестрики выступали и пели свои песни.

— Вспоминай! — коснулась она губами моего уха.

Все мысли разом вылетели из головы, я обнял Габи…

Проснулся я часов в десять, что неудивительно — мы оторвались друг от друга далеко заполночь. Но почему Габи никуда не спешит?

Она, будто почуяв мой взгляд, потянулась, закинув руки за голову, отчего спина выгнулась, а с груди сползло одеяло. Я тут же просунул руку ей под талию и поцеловал сосок — сперва правый, потом левый, отчего она с томным стоном проснулась.

— Ты никуда не торопишься?

— Сегодня же воскресенье, глупый.

Блин, с этими делами я совсем потерял счет дней! Но раз она никуда не идет, ее можно перевернуть на живот…

— Ай! Отстань! — и через несколько секунд: — Нет! Не останавливайся!

За утренним кофе, который мы пили по-семейному, в халатах, счастливо улыбаясь солнцу, я рассказывал ей о визитах последних дней. Об Асанье она отозвалась с большим уважением — я-то не очень знал, а он, оказывается, известный литератор, даже какую-то национальную премию выиграл. А Франко назвала «майорчиком».

— Это из-за роста?

— Не только. Я сама не помню, маленькая была, мама рассказывала. Молодой офицер, только-только стал майором, без средств и вдруг сватается к богатой наследнице, которая, к тому же, старше его на четыре года! Ее родители были против, а местное общество не принимало, вот и окрестили El Comandantino, майорчиком или майоришкой.

— Сватовство расстроилось?

— Да, но потом он все равно добился ее руки, когда король сделал его камергером.

— Забавно, — я вдруг сообразил, что в течении недели познакомился с лидерами двух противоборствующих лагерей 1936 года. Интересно, смогу ли я извлечь из этого хоть какой-то профит?

По возвращении в Овьедо мы с Панчо засели за модификацию системы охраны и допуска, а через несколько дней я съездил на оружейные фабрики в Овьедо и Трубиа, обрадовал их новым руководством и новыми веяниями. Нельзя сказать, что они сильно обрадовались, но понимали неизбежность происходящего.

Систему с двойным внешним забором, разделением производства на зоны и бейджиками с указанием цехов, в которые мог ходить носитель, мы начали внедрять после проверки на мозговых штурмах в управлении.

И тут как дамбу прорвало!

Испанцы уперлись, как бараны — никогда такого не было! Мы свободные люди! Не желаем носить пропуск с фотографией! Долой! Вернуть, как было!

Я, честно, говоря, опешил — чего они хотят? Свободно шляться по всей территории и так невозможно (если, конечно, работать, а не груши околачивать). Бейджик с фото? Так по нему тебя и в столовой накормят, и в кооперативной лавке товар отпустят, а не только не пустят «в гости» через три цеха. А чтобы встретиться, есть курилки и общественные места, но нет, вожжа под хвост. Анархисты, разумеется, эту бучу подогревали и возглавляли.

Еще на мою голову свалился конфликт с Pratt Whitney и Allison, захотевших по примеру Curtiss-Wright продавать лицензии на свои движки в Европу. Конкретно — в Германию, вот нахрен мне надо, чтобы у немцев хорошие моторы появились раньше времени? Пусть сумрачный тевтонский гений корячится сам…

Ситуация уплывала из рук, главный пропагандист Эренбург, умевший донести мысль до рабочих, как раз уехал в Париж, и туда же Ося вызвал меня, чтобы как-то разрулить проблему с лицензиями.

Так что, когда забастовали оружейники в Овьедо и Трубиа, я плюнул и добрался до Рикардо:

— Значит, так. Бузить против чего-то легко и удобно, а вы попробуйте подойти конструктивно. Нам в любом случае нужна система охраны, хотя бы для того, чтобы избежать поджогов. Если вам не нравится предложенные мной меры, я готов выслушать ваш вариант. Очень даже может быть, что он окажется лучше. Короче, вот список требований, думайте.

А потом, когда слегка обалдевший Рикардо уткнулся в бумаги, добавил:

— Пока будете думать, производство будет стоять.

— Это локаут!!!

— Ни в коем случае. Никого не увольняют, просто фабрика закрыта до установления системы охраны. Вашей или моей, неважно.

Кроме анархистов, сильно возбудился Сурин. Его прямо до глубины души поразила идея, что можно противиться разумным правилам внутреннего распорядка. Наверное, такого отношения он набрался у прилежных чехов — помнится, за всю Вторую мировую в протекторате Богемия и Моравия ни единой забастовки не случилось.

— Они что, не умеют договариваться? — возмущался Алексей. — Какой они профсоюз? Стачка есть крайнее средство борьбы!

— Да-да, Алексей Михайлович, крайнее, крайней не бывает. Если не считать такой мелочи, как вооруженное восстание.

Оставил чешского ассимилянта поразмышлять над этим и укатил, тем временем горячие головы остынут, может, и надумают чего полезного. Уже в поезде меня догнало известие, что в Барселоне события разворачиваются по тому же сценарию. Плюнул, отбил им телеграмму с теми же условиями, пусть тоже отдохнут.

С лицензиями мы с Осей разобрались довольно быстро, предложив американским акционерам более выгодную схему — продавать непосредственно моторы, которые мы собирались производить в Барселоне. И нам заработок, и возможность слегка перекрыть краник немцам. «Слегка» потому, что они наверняка вывернутся, но затраты лишнее понесут.

А потом я нажаловался на испанцев, на то, что Асанья мне предлагал ввести на завод войска, на Рикардо и прочих. Ося слушал, слушал, подумал и сказал таинственную фразу:

— Те, кто нам мешают, те нам и помогут!

И уволок Эренбурга шушукаться в угол. О чем две умные еврейские головы секретничали, не знаю, но пару раз они поминали какого-то Жана Лебедева, после чего развили бурную деятельность — катались по городу, рассылали курьеров и агентов, но к исходу второго дня взяли меня под белы руки и потащили за собой.

— Куда?

— К человеку, который может устранить нашу проблему.

Автомобиль провез нас по всему городу, выскочил за бульвары Маршалов[26], мимо Венсенского замка и одноименного леса домчал нас в пристанционные кварталы, где до войны среди «частного сектора» построили несколько многоквартирных домов для рабочих.

Ося постучался в квартирку под самой крышей, сказал пару слов приоткрывшей дверь женщине, и нас пропустили внутрь. Приболевший хозяин, лежавший на постели под одеялом, повернул к нам лицо со шрамами. Оська шагнул вперед и дрогнувшим голосом сказал:

— Здравствуй, батько!