Кондитер Ивана Грозного 2

Глава 1

За большим, оснащенным двумя слоями стекол окном бушевала метель, превратившая разгар дня в бело-серый сумрак и скрывшая собою весь мир за стенами моей усадьбы. Говорить об этом имею право уверенно — дорогущие, с самой Франции, стекла почти не искажают окружающий мир. Баланс между жабой и желанием иметь нормальные окна смещен в сторону первой, но в горнице-гостиной и своем рабочем кабинете окошечки сделал как надо, гостей очень впечатляет.

Впечатляет гостей и многое другое. Первое и ключевое — топиться по-черному я не желал принципиально, и очень удачно, что за остаток сентября и цельный октябрь нам с Ярославом и его подручными удалось создать работающий прототип нормальной печки, а следом, на кураже и опыте прокладки хитрых дымоходов, еще две ее разновидности: «голландку» и «голландку с плитой». Первая годится для отапливания помещений без необходимости готовить пищу, а вторая имеет все шансы стать самой популярной печкой на Руси: в отличие от полнопрофильной «русской», ее сооружение выйдет гораздо дешевле.

Пользу печи полноразмерной в полной мере осознать смогли только мы с кухонной братией, а народу к запеканию и томлению не склонному больше понравились «печи малые». На них-то, с упором на «голландки» обыкновенные, к кулинарии малопригодные, основные силы монастырских каменщиков сейчас и брошены. Туда же стекаются весь свободный кирпич да раствор со всей округи. Хорошо, что я предусмотрительно набил склады своего поместья строительными материалами под самую завязку, до самого лета их на развитие хватит. А там и свой кирпичный заводик заработает, став прекрасным дополнением к уже имеющейся лесопилке.

У важнейших батюшек во главе с игуменом и келарем новые печки уже есть, но первым делом, понятное дело, таким чудом с большой радостью и молитвами оснастили монастырский храм и — не без моего участия — посадскую церковь. Шефство над Силуановым приходом взял, в моем поместье покуда людей мало живет, собственная церквушка нам без надобности, поэтому ходим в посадскую. Ну а чертежи всех трех печей со всем уважением уехали в Москву Даниле вместе с ошалевшим от такой удачи опытным мастером-печником. Ежели будет на то воля Государева, сами палаты его печкою оснастит — это ли не счастье великое?

Удивляются гости чистоте, свежести воздуха, теплу и непривычной организации пространства. Могу себе позволить широкие коридоры с дверными проемами и радикально отличающуюся от актуальной времени планировку — во главу угла поставлено ощущение простора, поэтому получилось что-то вроде разделенной арками студии. Это позволяет теплому воздуху свободно циркулировать, а чисто побеленные стены и потолок визуально добавляют объема.

Освещение влетает мне в копеечку, но на сводчатых потолках висят железные люстры со свечами. Толку с них не так уж и много, без лампадок да лучинок в темное время суток один черт читать можно только через боль в глазах, но по статусу положено. Пол покрыт шлифованными широкими дубовыми досками. Натерты воском, а сверху — половики в коридорах и ковры в обитаемых помещениях. Утеплять пол смысла нет — третий этаж мой «терем» занимает, а на втором тоже живут люди, и тоже работают «голландки».

Классическая компоновка усадьбы в эти времена: первый этаж выстроен из камня, в нем окон почти нет, а те, что имеются, узенькие, и их похожесть на бойницы не кажущаяся: бойницы и есть, потому что первый этаж в эти времена немножко затачивается под оборону. Не отапливается первый этаж никак: это же склад добра по сути. Немного продолжается усадьба и под землею — там у нас ледник здоровенный выкопан и оборудован, а еще обыкновенный погреб.

Второй этаж представляет собой чисто утилитарный деревянный сруб, но окошки и в нем ниче такие, слюдой закрыты. Там у нас кухня с полноразмерной печкой, жилые покои для особо ценных мастеров и начальства моей невеликой дружины и пара кладовок с укрепленными дверьми для хранения средней ценности (в том числе и арматура воинская, типа арсенал) добра. Добро совсем ценное хранится на моем, третьем этаже.

Планировка второго этажа «барачная», первого так и вовсе отработанная веками — я в замысел архитектора влез только на этапе моего личного жилья. Сердце его — мой рабочий кабинет, местные такое помещение называют «мыслильней». Стол у меня высокотехнологичный, с выдвижными ящиками, специальными углублениями под чернильницы и самодельным органайзером для всего остального. Не на стуле перед ним сижу, но в настоящем кресле с высокой спинкой и мягким, обтянутым кожей и набитым шерстью, сиденьем.

Поработал и над системами хранения — стеллажики с полками для бумаг, хитрой внутренней конструкции (разделен на сектора) дубовый запирающийся сундук для важных документов и личного архива. Проблему со светом люстре и большим окнам помогает решать усовершенствованная лампадка: отражатель из полированной жести помогает концентрировать и направлять на мой стол скудный световой пучок. Мечтаю о нормальной керосинке.

Ко столу моему канонично прислонен торцом еще один, уже без ящичков, самый обыкновенный длинный стол. Для планерок, разборов полетов и совещаний другого формата потребен. Второй для них важный атрибут — большая, покрытая воском доска на стенке, пригодная для записывания на нее идей и «повестки» совещания. Нормальный оплот бюрократии получился, а работники, коим здесь довелось позаседать, дали мне пищу о размышлениях на тему «ко всему человек привыкает», ибо очень быстро принялись оперировать подсказанным мной «новоязом»: «проект», «дорожная карта», «смета», «сроки реализации» и так далее. Нравится это русичам, прямо ощущают свое превосходство над коллегами «старого образца».

Опочивальня моя тоже не обошлась без «приветов из будущего», и начинались они прямо с кровати. Не полати, а нормальная, на основе высокого и широкого деревянного каркаса. Вместо надоевшего тюфяка — набитый овечьей шерстью матрас. Тоже то еще удовольствие на самом деле, но лучше, чем было! Постельное белье привычного формата пошито из мягкого льна. Полог над такой кроватью — не каприз и не понт, а необходимость: тонкая, светлая тряпица надежно оберегает (будет оберегать, сейчас-то комаров с мошкарою уже нет) меня от кровососущих насекомых. Кроме клопов — эти не летают, а ползают, сволочи такие, никакого спасения нет.

На стеночке рядом со входом висит умывальник вполне привычного моим современникам образца. Кокетливая, резная полочка для мыла в наличии. Мечтаю о водопроводе, а пока радуюсь и этому.

И моя гордость — гардеробный шкаф! В глазах окружающих — поставленный «на попа» здоровенный раскрашенный березками сундук. Двойная дверца ведет в большой отсек с перекладиной для развешивания вещей, третья открывает доступ к полочкам.

А теперь вернемся в горенку. Главное отличие, если не смотреть на окна, заключается в мебели. Стол — он и в Африке стол, дубовый, скатеркой белой прикрыт, но стулья и лавки здесь выгодно отличаются теми же мягкими седалищами и спинками. Полки на стенах выглядят пустовато, но рано или поздно на них появятся книги и всяческие диковины прикладного и эстетического свойства. Особенно горжусь я вон той лавкой у стены напротив окна: целиком кожей обтянута, валики мягкие имеются, всамделишный протодиван!

Гостям терем мой сплошное удивление и демонстрация богатств несметных (хотя бюджет, если в расчет окна и затраты на не-типовой проект не брать, очень даже скромный выложить пришлось), а мне — удобное и уютное жилище. Первое за долгие месяцы, которое я могу назвать домом без всяких кавычек и допущений.

— Ченьслером главного их кличут, — припевая теплый отвар на травках и шиповнике (нету чая, но не то чтобы я его фанатом был, мне травки родные больше нравятся), рассказывал мне вернувшийся вчера вечером из Москвы «торговый представитель».

К отвару на столе имеются медовые прянички, а гостя зовут Афанасием Васильевичем. Третий сын купеческой на поколения вглубь веков семьи, лет ему двадцать шесть, темно-русые кучерявые борода с волосами всегда аккуратно пострижены и уложены, карие глаза смотрят на мир с живым любопытством и отражают немалый ум, и я должен отдать дядюшке Даниле должное: лучшего кандидата на роль главного моего связного с мировым рынком и желать нельзя.

Левый глаз Афанасия нынче являет собой печальное зрелище — ячмень вылез, в эти времена им болеют много и часто. Народных средств лечения от этого накоплен огромный пласт, да ни одно из них не помогает. Основной причиной заболевания вполне логично считается «дурной глаз» — сглазили, вот на глазу шишка зудящая и вылезла.

— Кораблем большим на Русь он с людьми своими попал, в обход Балтики. Сказывают — в Индию путь искали, а попали к нам.

— Тож хорошо, — хохотнул я.

— Специй у нас нет, да медок-то послаще их будет, — согласился со мной Афанасий. — Сказывают — живут на острове они большом, на самом краю земли. Без кораблей и торговли жизни своей не мыслят, ибо остров ихний природою скуден, а климатом суров.

Знаем мы эту «суровость» — когда в нашей Сибири минус тридцать, там в худшем случае минус один. Но в целом — да, тоже климат тот еще, влажность большая, а ресурсов мало.

— Где кораблей да скудности много, там грабежом и пиратством за версту разит, — заметил я.

— Может оно и так, — осторожно согласился Афанасий. — Но нас поди пограбь. Татарва-то привычная, да и по земле ходит, а с корабля как?

— Эти Руси не угроза, — кивнул я.

Пока.

— Сказывают, Государь с ближниками радовались — Ченьслер энтот сам того не желая цельный путь торговый на Русь в обход Балтики нашел.

— Чем больше торговых путей, тем больше торговлишка множится, — согласился я с тем, что случившееся — большая удача.

Англия — это не только источник головной боли для всей Европы, но и один из важнейших торговых партнеров России на долгие века.

— Чудно́е рассказывают Ченьслеровы люди: правит, мол, ими, король Филипп, но главная над ним — баба, королева то бишь, Мария. Называется — «король-консорт».

— Интересно, — улыбнулся я исчерпывающему описанию британской политической системы, опустил руку под стол и сцапал неосторожно подошедшего ко мне кота Калача, дымчатое, полудикое, трехмесячного возраста настолько пушисто-растрепанное существо, что поселить его где-то кроме терема у меня рука не поднялась.

Пока я игнорировал возмущенный «мяв» и терпел укусы и царапины, усаживая котенка на колени, Афанасий продолжал рассказ:

— Давно уж в Москве Ченьслер сидит, готовится бумаги важные королю своему везти. О Руси расскажет ему, о Государе и Вере наших, о товарах… — среди перечисления Афанасий вдруг резко показал своему ячменю кукиш. — Ячмень-ячмень, на тебе кукиш, чо хошь то и купишь!

Я не обиделся и не удивился — такое вот народное средство лечения, нужно неожиданно постараться посильнее обидеть болячку.

— Спаси и сохрани, Господи, — перекрестил я своего «торгпреда».

— Благодарю, Гелий Далматович, — поклонился купец.

Ценят мое крестное знамение окружающие, репутация-то ого-го, натуральный сакральный ореол благодаря череде летних событий и общему уровню христианской любви к ближним и смирения приобрел.

— Скрежещут зубами завистники подлые, — продолжил Афанасий. — Псы глазливые. Ячмень-то как пришел, так и уйдет, а души их несчастные от боли плачут. Помилуй их, Господи, — перекрестился на «Красный угол».

— Помилуй, Господи, — перекрестился и я.

Ни на кого мы тут не обижаемся, за все души заблудшие молимся, и не из тщеславия, а от любви большой. По крайней мере, стараемся делать вид.

— Чего там с Ченьслером-то?

Подумав, купец улыбнулся:

— Представь, Гелий Далматович — плыли в Индию, а попали в море Студёное, — хохотнул. — Льды, вода серая бездонная, а вдоль берега — избушки поморские да поморы сами стоят, и большому да красивому кораблю и не удивляются — привыкли, нет-нет да заплывет кто от холода полумертвый. Люди они добрые, там, на Севере ледяном, жизнь людская не в пример здешним местам ценится, прости-Господи, — перекрестились. — Обогрели Ченьслера, как смогли истолковали — мол, на Русь попали вы, а не в Индию, да клич до Москвы кинули, за что от Государя им теперь милость большая будет.

— С целой страной помочь знакомство свести дорогого стоит, — покивал я.

Хрупнув медовым пряничком, Афанасий запил отваром и отдал глиняную чашку маленькому Гришке. Тому самому, которого однажды порекомендовал мне в помощники вместо себя Федька. Тринадцать лет ему, на самом деле не такой уж и маленький, на голову меня ниже всего, рожа уморительно-рыжая да лопоухая, а смышленый настолько, что даже уши драть ни разу не пришлось. Сам подошел и без обиняков, но с земным поклоном попросился на работу, когда по монастырю разнеслась весть о том, что я переезжаю. Отчего бы и не взять такого инициативного? Тож у Федьки в подчинении теперь, тот-то опытный работничек.

По проложенному рыжим пацаном пути тут же бросились другие — все трудники как один захотели переехать из монастыря в «дикое поле», а особенно тяжело было смотреть на три десятка монастырских деток, которые очень хотели «как Федька и Гришка». А куда мне их? Сам-то еще не переселяюсь даже, поле-то и впрямь дикое, необжитое. Хотя бы пару бараков нужно до зимы возвести успеть — тогда я еще не знал, насколько споро выстроят всю потребную для зимовки инфраструктуру пригнанная Данилой из Москвы строительная бригада. Поставив два жилых барака, три большие бани, склады да коровники и требующую внутренней отделки основу моей усадьбы, прожившая пару месяцев в палатках пара сотен человек уехала домой уже в начале декабря. Усадьбу доделывали мы уже силами будущих постоянных жителей поместья.

— Из бездельного — всё, — получив новую порцию напитка, подвел итог теме Афанасий. — А ежели о деле, то сговорился я с человечком при Дворе, чтобы шепнул мне как будет чего — сказывают, ежели король островной с Государем нашим сговорятся, будет на Москве подворье торговое английское. Нескоро то, но знать о том полезно.

— Полезно, — согласился я. — Когда начнется большая торговля, нужно подсуетиться.

Будет чего англичанам предложить к тому времени — сейчас годик Ченьслер до дома добираться будет, потом еще за годик случится обмен посольствами, а до нормального, стабильного и прогнозируемого товарооборота здесь лет пять, если не считать единичные торговые караваны почуявших наживу частных лиц.

— Подсуетимся, Гелий Далматович, — пообещал Афанасий и посмотрел в окошко.

Метель теряла свою силу — стихший ветер перестал разбрасывать пушистые хлопья снега, позволив посветлевшим тучам безобидно отдать земле последние запасы и вернув поместью возможность продолжить свою в высшей степени деятельную жизнь.

— Хорошо, что добро за ночь под крышу со стенами снести успели, — порадовался торгпред за прибывший с ним караван.

Бочки, ящики да мешки с припасами на полста живущих в поместье едоков. Сено, овес и прочее потребное для нашего немногочисленного скота — десяток коров и два десятка лошадок. Пятнадцать из них — транспорт моих дружинников. Сейчас достроим еще один большой хлев, и выпишем еще лошадей да прочего скота: сейчас он дешевле, чем в сельхозсезон, спрос-то в него сильно вырастает.

Привез Афанасий и цельную телегу великой ценности — радующие глаз и пальцы рулоны настоящего шелка притащили прямиком на мой этаж. Чудовищно, почти невыносимо дорого, но придется купить еще раза три по столько же. Окупится проект сторицей, поэтому пускай Данила открывает мошну пошире да не морщится.

— Хорошо у тебя здесь все-таки, — ощутив острый приступ уюта, он откинулся на стуле и потер живот. — В Москве домишко присмотрел себе, о двух этажах. Торг веду, печи добрые там выстрою, окна расширю… — мечтательно потянулся. — Ох и довольна хозяюшка моя будет, всем барыням на зависть!

Женат Афанасий, что неудивительно в его возрасте. Деток двое, мальчик шестилетний да дочка двухлетка. Был и еще один ребенок, средний, храни душу его Господь. В Москве детки, с женой Афанасия Марфой в доме на родовом дворе купеческого семейства живут. Человек двадцать пять их там, и Марфа регулярно пилит суженому мозги на тему переезда подальше от старших дам, которым молодую пошпынять в большую радость.

— Рад за тебя, Афанасий, — честно признался я. — Оставайся, чего тебе в людской избе ютиться? Опочивальня гостевая свободна.

— Благодарю за милость к холопу твоему верному, Гелий Далматович, — застенчиво шаркнул ножкой купец, допил отвар и кивнул на окно. — Улеглось почти. Пойдем добро смотреть?

— Пойдем, — допил я свою чашку и поднялся на ноги.

Всегда интересно на добро посмотреть.