Кондитер Ивана Грозного 2

Глава 9

Мир вокруг вроде бы медленный, но от статичного бесконечно далек. Медленно изменения копятся, как будто незаметно совсем, а потом — раз! — накопившиеся изменения реализуются этаким скачком, и вот тогда изменения по-настоящему заметны даже максимально оторванному от информации о них человеку и становятся.

Посад благодаря моему появлению в окрестностях не сказать чтобы прямо «расцвел», но определенно похорошел, медленно не верно превращаясь из совершенно депрессивного в депрессивный с нюансами. Больше всего в глаза бросаются подновленные заборы, редкие печные трубы да более приличная, чем раньше, одежка на жителях. «Более», но все еще совсем не то, в чем хочется ходить каждый день, если есть выбор.

Прохладный ранне-утренний воздух заставлял неуютно ежиться, рассвет еще только-только обрушил на горизонт свою первую бледную полоску, но воздух упоительно пах очистившейся от ледяного плена землей, дымами домов и сожженных сорняков, начавшей пробуждаться природой и всем тем неописуемым, заставляющим ноги шагать шире, а легкие раздуваться во весь свой объем, что и зовется коротким словом «жизнь».

Двор Сиуанов благодаря неиссякающей помощи односельчан пребывает в перманентном порядке. Неплохо я попа учительской деятельностью «подпёр», теперь даже вся кривизна его личных рук не сможет довести хозяйство до былого упадка.

И насколько же нормальная печка преображает жилище! Нечто вечно закопченное, провонявшее гарью и несмотря на это вечно полухолодное моментально (ладно, если усилия куда надо прикладывать) обращается чуть ли не лубочным воплощением той картины, что возникает в голове каждого человека из моего времени при словосочетании «русская изба». Беленые потолок со стенами и сама печка визуально увеличивают скромную площадь жилища, уже нет нужды укутываться во все, что есть в доме для обогрева, а готовить бренную пищу всяко удобнее на печной плите, а не на очаге. Даже утварь в доме из-за новой печки встает иначе, удобней да краше, а в саму планировку так и просится дополнительная стена, превращающая одну большую горницу в классическую «пятистенку». Силуан себе такую, например, отгрохал.

А как расцвела попадья! Из забитого, укутанного в грязные лохмотья, будто пытающегося спрятаться от самого мира непонятного существа Евпраксия преобразилась в опрятно одетую в домотканое платье, новенькие «домашние» лапти и цветастый платочек бабушку-Божий одуванчик. Не потому, что она раньше ленилась, а потому что от труда того толку не шибко много было. Теперь, с новыми «вводными», семейство Силуана обрело истинную крепость, разрушить которую неспособен даже сам хозяин — криворукий же, прости-Господи, по миру пойти захочет, даже тут не справится!

И «семеро по лавкам» тоже хороши — щеки какие-никакие (посты всё же) наели, принарядились ради такого гостя, любо-дорого на таких деток смотреть! Застолье тоже что надо — холодец свиной, кашка гречневая, яички, квасок, каравай пасхальный, из хлеба черного: с белым на Руси сейчас сложно. Вот теперь с твердой уверенностью, ничуть не кривя душой могу заявить:

— Благостно! Спасибо за угощение, хозяйка! — поклонился попадье.

— Такому гостю угодить радость великая, Гелий Далматович, — отвесила она ответный.

— Твоими заботами крепость дом наш скудный обрел, — поклонился и Силуан. — Спасибо тебе, кормилец и заступник наш. Без устали, днями и ночами Господа за тебя молю.

— По делам награда, — как положено ответил я. — За грамотность великую да передачи ее малым сим. Дети — наше будущее.

Новая связанная с детьми крылатая фраза Силуаном была схвачена с привычной радостью. Ждем ее из его уст на ближайшей проповеди.

— Как там валеночники посадские? — перевел я тему.

— На службу через раз ходят, — недовольно ответил Силуан. — Мол, работа не пускает. Гордецы! Будто у других работы меньше.

— И не говори, батюшка, — согласился я. — Все мы тут аки пчелки трудимся. Господь им судья — не наши своей гордыней души травят, а свои собственные.

— Вразуми их, от алчности ополоумевших, — перекрестился Силуан. — А к нам тут Евдоким приходил, артельщик, за сына своего Людмилу сватать, — кивнул на сидящую около печки девчушку лет четырнадцати.

Стараюсь изо всех сил не смотреть на девиц «на выданье», ох и тяжкие мысли от их вида в голову лезут!

— А вы чего же? — поддержал я разговор.

— А мы такому прохиндею кровиночку нашу не отдадим, — заявила попадья. — Темка-то его бедовый, на весь посад славится, на жопе его места от розг свободного уж и не осталось — то сопрет чего, то юбку бабе задрать попытается…

Ну так может жена мозги на место вставит? Как там? «Молодая кровь играет»? Не, если в этом социуме умудрился зарекомендовать себя «непутевым», «непутевым» до конца дней своих слыть и будешь. Несправедливо на мой взгляд: я считаю, что каждый, если он, конечно, непоправимого не совершил, имеет право на второй шанс. Но это только я так считаю — в мире уже сейчас очень много людей, и от этого цена конкретного индивида не шибко-то велика. Сюда добавляется старое доброе и бесспорное «Господь разберется», и лично я собираюсь свои хотелки и «понятия» отправить в утиль, вооружившись общепринятыми — не мое это общество, не моё «таймлайн», и не мне, выкормышу сытых и одновременно скотских времен учить местных правилам общежития.

— … Словом — не видать ему дочки нашей как своих ушей. Евдоким-то думал, что бесприданницу-то его сыночку без раздумий отдадут, да только приданное-то мы собрали доброе, теперича и жених под стать надобен, — закончил рассказ Силуан.

— Дурному человеку кровиночку отдавать последнее дело, — согласился я. — Щеками Людмила румяна, здоровьем крепка, черноброва да очами большеока — такая краса жениха и без всякого приданного крепкого требует…

Поповская дочка залилась краской и потупилась. Неизбалованная совсем.

— … Но с приданным оно надежнее будет. Люба мне семья твоя, батюшка, дозволишь ли и от себя приданное за Людмилою положить? Три рубля серебряных сверх вами собранного кладу.

Мы же в ответе за тех, кого приручили. Поразительно, насколько биология на нас влияет — вот знаю я тезис о том, человек гораздо охотнее будет помогать тому, кому уже однажды помог, но все равно в эту «ловушку» охотно голову сую, хотя казалось бы… Даже наоборот — вроде как оправдание есть, «ничто человеческое мне не чуждо». Странно это, но факт!

Неделя с Пасхи прошла, и прошла не сама собою, а как водится в заботах и делах. «Первая очередь» посевной успешно закончилась, на две завершены земляной вал и ров, из которого по большей части землю на вал и брали. «Вал» — не просто горка рядом с частоколом насыпанная, а вполне себе сложное инженерное сооружение, пусть метод насыпки грунта и является основным в строительстве.

Высота метра три-четыре, делать ее прямо ровной и одинаковой сложно и бессмысленно. Толщина изряднейшая, не меньше пары метров в верхней части, а в основании и вовсе от пяти до семи. Со стороны нашего частокола склон относительно пологий, а со сторону наружной, «лицом» к потенциальным врагам, практически отвесный. Такая куча земли не может не осыпаться, поэтому вал на всем своем протяжении укреплен: деревянными клетями-срубами, плетнями, а в будущем мы высадим на верхние его части слои дерна — травяные корни помогут валу сопротивляться дождям и ветрам.

По верхней кромке вала у нас строятся боевые площадки, укрепленные дополнительным частоколом. Время от времени гляжу на эти укрепления и пытаюсь представить условную разбойничье-татарскую ватагу в пару сотен человек, которые отважатся на попытку атаковать наше поместье. Как ни крути, результат в моих глазах их ждет архипечальный. Другое дело оснащенные пушками войска совсем другого уровня или долгая осада. К счастью, для первого мы мелковаты, а осуществить второе в этих неплохо обжитых местах затруднительно: не пройдет и месяца, как кто-нибудь попытается нас «деблокировать» — здесь же не только поместье, но и монастырь.

Помимо боевой площадки, верх вала укреплен еще одной линией частокола. Не так уж и дорого так хорошо укрепиться обошлось на самом деле — сооружение совокупно сложное, но каждый этап его постройки не требует квалифицированного труда.

По условным «углам» нашего далекого от прямых форм укрепления однажды встанут сторожевые башни — вежи. Спроектированы так, чтобы на них можно было размещать пушки — их я в Москве через Данилу уже заказал, геополитическое противостояние с крымчаками в актуальной фазе не требует полной концентрации пушечных сил Руси на пополнении Государева арсенала, человеку с деньгами пушечку отольют с радостью.

Отдельного внимания заслуживают ворота — дубовые, не жалеючи обиты железом. Установлены в узком проёме в валу, за подъемным мостиком через ров, и пространство перед ними отлично простреливается с боевого помоста.

Сам ров широк, в самых узких местах около четырех метров, и соответствующе глубок: два-три метра. Копать его непросто — под приличной, мягкой землицей начинаются суглинки и камни, но кому вообще сейчас легко? Вода во рву покуда только дождевая да в одном месте из нечаянно потревоженного родника потешной мощности. Еще до слома отделяющей ров от реки перегородки мы установим в самых мелких и узких местах «волчьи ямы» с кольями и «частик» — вбитые под углом копья. Все это помешает решившим перейти ров вброд или по наведенным переправам.

Масштабное строительство, и без пригнанной Данилой огромной бригады мы бы проваландались с ним два-три года. Хорошо иметь высоких покровителей в Столице и банальные деньги. Так же, как и все остальное видимое глазам сторонних людей, укрепления влияют и на мою репутацию. Со стороны мы уже смотримся внушительно, грозно доминируя над окрестностями, но проигрывая гораздо более крепкому, каменному стенами монастырю.

Совать свой нос туда, где ну совсем ничего не понимаю — в средневековые укрепления — я с чистой совестью не стал, дав работникам спокойно делать свое дело и высвободив себе время на собственные. Последние три неделя я с Сергеем и парочкой выписанных из Москвы при посредничестве Церкви «алхимиков» экспериментирую на тему Греческого огня.

«Алхимиков» двое, причем парочка весьма колоритная. Один — привычный русский «дворф» с косой саженью в плечах и «клочной» от регулярных подпалин и знакомств с кислотами да щелочами бородой по имени Иван Андреевич. Из Коломны родом, а как в «алхимики» выбился я пока не интересовался.

Второй — тощий, нескладно-длиннющий немец. Впрочем, «немцем» он сам себя не считает — из Саксонии, и как положено доброму европейцу, считает всех за пределами родного региона варварами. Для русичей, впрочем, хотя бы на людях вынужден делать исключение: крепкие кулаки у нас тут, и расизма не приемлем! По вероисповеданию он католик, поэтому в храмы на службу с нами не ходит. Беседовать с ним о прелестях Православия — задача каждого уважающего себя русича, но я-то грек, поэтому за свободу совести. Просто молюсь за еретика — хороший Иоганн фон Грахен человек в целом, может и смилостивится Господь.

Само собой, образование обоих далеко от профильного: не завелось даже в Европе химиков в полном смысле этого слова, но богатый теоретический и практический опыт в сфере металлов, минералов и прочих веществ, помноженные на общую эрудицию и учебу в одном (как у Ивана) и трех (как у Иоганна) европейских университетах. Нормальные средневековые ученые — такой тебе и крепостицу не хуже Сергея моего «расчертит», и пушку при должной материально-технической базе отольет, и отвары целебные знает, не говоря уж я языках. Ну а мне вот для огня Греческого сгодились.

Иван доселе работал мастером-технологом (здесь это называют «знаменщик») на многопрофильном, выпускающем поташ, мыло и стекло предприятии в Москве. Данила счел нужным перекупить такой ценный кадр, а я не стал спорить — Иван собеседовался одновременно со мной, Климом, Сергеем и кузнецом, и мы не стеснялись гонять его как могли на протяжении шести часов, после чего единогласно поприветствовали радующего возможности работать в источнике всей Москве известных чудес ученого в наших рядах.

Иоганн прибыл на Русь восемь лет назад, в свите мастера-литейщика, и все эти году трудился в Оружейной палате. Уважаю — внес свой посильный вклад в такую критически важную для самого выживания Руси как Государев пушечный наряд. Будучи с ног до головы продуктом системы образования эпохи Просвещения смотрит на окружающих со снисходительностью и мечтает создать Философский камень. Сам он, понятное дело, обо всяких там «эпохах» не задумывается и даже не подозревает, что века сейчас — «Средние».

— Простолюдины — глупы, и в этом нет их вины. Скудный ум — не грех, ибо недостает его на грехи. Если спросить меня, я предпочесть компания тупой добряк, чем умный злодей, — такой вот тезис услышал я однажды от Иоганна на сдобренном характерным акцентом, но весьма приличном в силу долгой жизни у нас русском языке.

Немца порою заносит, а еще он не шибко любит отступление от академически заведенных порядков. Хорошо ограничивает порою увязающего в экспериментаторстве Ивана, а тот, в свою очередь, компенсирует избыточную любовь Иоганна к «орднунгу».

Вроде такого:

— Это книга твоя говорит олово класть, а я те говорю — в нашей глине да с нашим углем олово только переводить зря. Вот медь сюда, да сурьмы чуть-чуть, где ветром подуло, станет крепче. Не наша книга твоя, чужая — другая у нас здесь земля.

«Греческий огонь» — это примерно то же самое, что напалм. Компонентов там три: горючее, окислитель и загуститель. Энтузиазм научных кадров зашкаливает — это же та самая утраченная технология из древних легенд!

В качестве загустителя мы перепробовали многое — смолу, воск (совсем неудачно), поташ (тоже не то), его производное — мыло, а потом, поняв, что мыльные щелочи в нефти нестабильны, попробовали нагреть нефть с берёзовым дегтем. Я не верил, что это сработает, но результат получился отличным: масса великолепно липла к поверхностям, и теперь осталось решить «крохотную» проблемку — заставить смесь нормально гореть.

Выбор ингредиентов здесь не больно-то велик — даже в сигареты для «горючести» добавляли селитру, и я был уверен, что именно она поможет нашему проекту воплотиться в жизнь. Вещество сие в эти высокоразвитые времена уже известно, и мы собрали его из нескольких источников. Первый — имеющаяся в пяти верстах к югу, заселенная летучими мышами пещера. Белый, пушистый налет-«корочку» аккуратно соскоблили под руководством Иоганна и привезли в поместье. Для экспериментов — ок, но не более: это ж слёзы, а не потребные промышленные объемы.

Второй источник — прямо под боком: хлевы, свинарники, старенький монастырский ров в той его части, где больше всего отходов, помойные и компостные ямы подверглись набегу мужиков с лопатами, скребками и ведрами. Работа тяжелая и очень дурно пахнущая, а потому «добровольцев» привлекать пришлось за щедрую премию. Не обошлось и без «производственных» расходов: в хлевах без жалости срывали доски полов и выгребали годами напитывающийся органикой, зловонный слой пола земляного.

Здесь селитра не в готовом виде — такое сырье требует доработки. Рабочий техпроцесс методом проб и ошибок выстраивался мною и Сергеем еще до появления обоих «алхимиков», а с ними за пару недель обрел финальную форму: «селитряную землю» помещают в огромную, выстланную глиной яму после чего многократно промывают. Подобие получению щелока для мыла из золы.

Полученный щелок сливают в огромные котлы и долго выпаривают. В процессе на поверхность всплывают органические остатки и соли аммония, которые снимаются шумовкой. Далее, для очистки от лишнего, к смеси добавляется поташ, а раствор разливается по чанам для медленного остывания. На дне и стенках в процессе вырастают кристаллы чистой селитры — их нужно извлечь, высушить и столочь в порошок.

Здесь объем вещества сильно лучше, но все равно совсем не то, что могучие комбинаты моих времен. Ладно, когда Государь осознает перспективы нашего открытия — а чистая селитра и сама по себе таким является! — на решение этой проблемы будут брошены огромные ресурсы, а я таким образом переложу ее на более мудрую голову.

Сегодня у нас очередной прорыв — доселе интегрировать селитру в нефть не получалось: та не растворялась и норовило отслоиться. Решение предложил Иван — добавить растертую в пыль селитру в «присадку»-дёготь. Этот опыт увенчался успехом, и, несмотря на закатившееся уже за горизонт солнышко, мы отправились на реку — проводить испытания.