Кондитер Ивана Грозного 2

Глава 27

— Куды хапаешь⁈ И так двух кобыл отхватил! А ну положь, откель взял! — раздался за окном кабинета батюшки Игумена гневный окрик.

Поразительно, насколько всё изменилось за какие-то три часа, прошедшие с момента, когда степняки вдруг без всякой раскачки, побросав телеги, шалаши и — у кого были — шатры попрыгали на лошадок и с тем, что поместилось в руках и на горбу, драпанули со всех ног. Дело было под утро седьмого дня штурма. Нас, защитников, в живых осталось едва ли больше половины, а уверенно стоять на ногах от усталости не мог вообще никто. Боевая работа давно превратилась в механический, словно в трансе воспроизводимый процесс, и мы не сразу поняли, что тяжелейшая неделя наконец-то закончилась.

— На себя посмотри! — ответил наполненный праведный гневом голос. — Сам-то вообще пришлый, а нахапал больше меня, погорельца!

Царь и Великий Князь Всея Руси Иоанн Васильевич, еще не прозванный за усилия по укреплению вверенной ему Господом державы Грозным, крики из-за окна слушал с интересом, повернувшись туда в пол оборота и сохраняя на лице снисходительную улыбку.

Сам нас спасать во главе большого войска пришел. И спас без всяких преувеличений — максимум сутки бы еще продержались.

Государь обладал могучим телосложением, высоким ростом, пронзительным, умным взглядом, зрящим словно в самую душу, и удивившей меня живой мимикой. Сходство с актером Юрием Яковлевым весьма отдаленное, что, признаться, меня несколько разочаровало. Старался советский кинодеятель изо всего своего таланта, но, сколько Станиславским не обмазывайся, все равно останешься актером, а не самим Господом «поставленным» на Святую Русь Государем.

Ох и радовался народ! Спасение жизни само по себе в качестве повода для праздника годится очень даже, а когда спасает сам Государь, да еще и в Праздник Вознесения Господня…

— Не гневайся на овечек сих, Государь, — на всякий случай вступился за паству игумен. — Со дворов крепких ушли, да на пепелище возвращаться придется.

— Короток век земной, да не отпускает, — проявил Иван Васильевич понимание. — Не на что гневаться здесь. Степняки дворы пожгли, степняки и заплатили — справедливо сие. Да, Девлетка? — повернулся к сидящему на сундуке у левой стены, напротив игумена, меня и Данилы, Девлет Гирея.

Вот так вот, да — в плен попался хан Крымский. Никаких на нем цепей и веревок, тем более — побоев и следов пыток. Уважаемый человек все-таки, и упакован от этого в чистые (изначально грязноват был, но ему разрешили переодеться) и богатые одежды. Я бы гниду лично удавил, за мужиков убитых и нервы сожженные, но чего уж теперь.

— На все твоя воля, Государь, — поклонился Девлет Гирей, всем видом демонстрируя покорность.

Тварь.

— Что людом окрестным движет — понятно, — продолжил Иван Васильевич. — А вот тебе чего не хватало, Девлетка? Мы же с тобой, пёс паршивый, договор заключили, а ты вот так — с сабелькой на обитель людей Божьих.

Ни намека на гнев не было в голосе Ивана Васильевича, лишь печаль и искреннее желание понять.

— О Софии промеж нас уговора не было, Государь, — тщетно пытаясь маскировать вызов в голосе, заявил степняк. — А меж мной и Барашем, мир ему, был. Жена Бараша, сын его и все имущество по уговору меж нами племяннику моему должно было отойти. Не супротив тебя и Бога твоего шел, Государь, а за своим.

Игумен от исламской формулы «мир ему» скривился, перекрестился и изрек беззвучную, короткую молитву. О, кстати…

— Если ты — мусульманин, почему твой переговорщик говорил, что верит в языческого Тенгри? — спросил я.

На правах пострадавшей стороны и Палеолога могу себе позволить влезть в разговор.

— А ты его из кусочков обратно собери да спроси, — посоветовал хан. — Не влезай во взрослые разговоры, мальчишка. Кто тебя воспитывал? В разговоры старших лезет, по тем кто миром договориться хочет из пушки палит…

Не выдержав наглости ублюдка, я метко, через всю комнату, плюнул ему в рожу.

— Что ты себе позволяешь⁈ — взревел хан, и, яростно вытирая лицо рукавом, вскочил на ноги. — Бери меч! — вызвал меня на дуэль.

Повиновавшись движению пальца Ивана Васильевича, его одетый в золоченый доспех дружинник ударил Девлет Гирея в «солнышко». Радуйся, что перчаточки дружинник снял, гнида.

— Гелий Давлатович, негоже в таком месте даже в шакалов подлых плеваться, — ласково укорил меня Государь, пока дружинник грубо усаживал жадно хватающего ртом воздух хана на место.

— Негоже, — признал я и перекрестился на Красный угол, попросив прощения.

Стыдно — не потому, что «в таком месте», а потому что самоконтроль утратил.

— Гелий с тобою бился уже, Девлетка, — обратился Иван Васильевич к хану. — С Данилою моим рука об руку за Веру Православную стояли, — ввернул в разговор Захарьина ради демонстрации расположения к последнему. — Сам видал, в кого пламя да молнии летели — что это, ежели не Воля Божья?

Успели уже Государю рассказать, насколько мощно и результативно «грек к Господу за помощью взывал» — в этом мнении все наши однозначны, и того, насколько близки мы были к поражению, многие даже не заметили, отчего я натурально выпал в осадок.

Это насколько в меня люди верят, что даже объективная реальность отступает на второй план?

Насколько бы ни был сейчас зол и обижен хан, он все равно оставался продуктом своего времени с мистическим мышлением, поэтому посмурнел и тему развивать не стал.

Отвернулся от Девлет Гирея его Бог.

Одним из качеств, отделяющих хорошего администратора от плохого, является способность не допускать простоя имеющихся мощностей. Иван Васильевич сим обладал в полной мере, в кратчайшие сроки «нарезав» задачи кому считал нужным и не забыв проконтролировать их исполнение лично и через других «нужных» людей.

Первое большое дело — сбор, учет и дележка трофеев, коих на нас свалилось великое множество. Одних лошадок под тысячу, и я сочувствую Государевым «завхозам», которым придется пересчитывать и переписывать одежду, оружие и предметы быта. В начале этого этапа нам открылась финальная численность приведенного Девлет Гиреем войска — семнадцать тысяч степняков. Из-за такого количества «юнитов» округа на многие десятки верст тупо вымерла, потому что проклятые кочевники выгребли и разграбили все, до чего дотянулись. Неудивительно, что тыщонка-другая потерь во время штурма хана не смутила: его людские ресурсы считай бесконечны. Были бесконечны — Государь с собою пятнадцать тысяч «комбатантов» привел, все окрестные полянки да рощицы ныне палатками и шалашами заняты. Не-боевую компоненту русского воинства считать мы и не пытались — и так понятно, что их несоизмеримо больше.

Потрясающие административные таланты Ивана Васильевича подкреплены не только великолепным образованием и без дураков выдающимся умом, но и опытом: Казань брать пытались трижды, и два первых раза споткнулись о логистику и головотяпство исполнителей. Этот колоссальный пласт ошибочных и правильных решений лег в основу нынешней «перетяжки», и иначе в настолько краткие сроки собрать и переместить такие массы людей с имуществом было бы невозможно.

«Срок» — не неделя, кою мы сидели в осаде, а побольше: первые приготовления Государь прозорливо инициировал еще тогда, когда первая, потешная на контрасте со «сборной Степи» пачка татарва была на половине пути к моему поместью, а Девлет Гирей еще только-только войско собирал. Не слеп и не глух Кремль — шпионы на всех интересных ему направлениях имеются, и мое им человеческое спасибо за хорошо выполненную работу.

Второе большое дело — сбор выживших защитников и обращение к оным с хвалебно-благодарственной речью. Случилось это сегодняшним утром, после долгой праздничной службы — очень символично нас спасли, и батюшка игумен служил особо одухотворенным образом.

Стоящий на крылечке храма Государь был прекрасен. Длинный, до щиколоток, вишнёвого бархата ферязь по краям был оторочен вышитой золотом и жемчугом каймой в виде трав и цветов. Ферязь — распахнута, не подпоясана, потому что мы в реальности, где пояс носить обязаны все жители Святой Руси кроме одного. Из-под ферязи виднелся зипун из золотой парчи, ворот и неширокие манжеты которого украшали темные и густые соболиные меха. На голове — бархатная «тафья», покрывающая макушку «тюбетейка», навевающая лично мне мысли об оставленном Золотой Ордой следе.

На груди, поверх ферязи — тяжелая панагия с изображением Богородицы, усыпанный сапфирами и изумруда. Из-под широких рукавов виднелась тонкая, белоснежная рубаха. Ноги Государя оберегали сапфирового цвета сапоги из мягкого сафьяна. В руке — богато украшенный посох черного дерева с набалдашником из горного хрусталя. Общий оттенок одеяния — темный, но темнота сие не мрачная, а торжественная. Не знаю, какой мощи «дизайнерская школа» стоит за облачениями Государя, но почему-то дорогущий «прикид» в первую очередь «пахнет» не роскошью, а всем видом излучает колоссальную, способную растоптать кого угодно, силу. Смотришь и сразу понимаешь: это — Царь, а не просто экстремально богатый средневековый русич.

— Не о добыче и не о славе суетной радели вы, но о душах своих и о святыне сей. И сие есть наивысшая служба, каковая может быть Царю Небесному и Нам, земному Его помазаннику. Вы, чада православные, явили не токмо мужество ратное, но и крепость духа, что есть превыше всякой стены каменной. Вы посрамили басурманскую гордыню, ибо их сила — в числе, а ваша — в Истине и Вере. И ныне не только Москва, но и все пределы Русской земли знают, что есть на Руси твердыня, где каждый инок — воин Христов, а каждый ратник — исповедник. За службу вашу верную, за кровь вашу, за стояние до конца — благодарность Наша царская на вас и на чада ваши.

И Государь Всея Руси низко, по русскому обычаю, поклонился нам, даровав высшую из возможных на нашей грешной земле наград. Высшую, но не единственную — ратники наши получили денег из казны и по пачке трофеев. Раненые — награду особую. Ополченцы из крестьян и мастеровых денег получили поменьше, но доставшейся им доли трофеев с лихвой хватит восстановить хозяйство и вывести его на качественно новый уровень. Монастырь, помимо исполинских репутационных плюшек «твердыни веры», сильно преумножил свои земельные владения и тоже получил немалое число трофеев. Батюшка игумен собирается обитель увеличить, ибо после такого эпичного замеса сюда попросту не могут не хлынуть страждущие духовного подвига люди и оккультного толка «туристы».

— Не забудет Русь подвиг ваш, и Ангелы на Небесах вписали ваши имена в книги жизни. Доблестно стояли. Верно служили. Царствие вам Небесное заживо стяжали! — закончил хвалебную речь Государь.

Третье большое дело — печальное: организация отпевания и похорон павших защитников, в число которых заслуженно внесли тех воинов, что пришли с Иваном Васильевичем и погибли во время операции по деблокаде монастыря и пленению Девлет Гирея.

Ежели прямо по уму, то хоронить мужиков нужно завтра, но во-первых многие покойные погребения уже заждались, а во-вторых время у Государя не резиновое. И вообще коллективный запрос: похороны как бы подведут черту под тяжелейшими деньками, позволив всем начать уже обустраивать новую жизнь.

Братская могила в радикальном религиозном обществе штука не сильно-то приятная: похороны служат «порталом» для души доброго Православного христианина в Царствие Небесное, где каждого новоприбывшего ждет Высший суд. Толпою на него пребывать дело такое себе, но здесь и сейчас братскую могилу посчитали уместной. На монастырском кладбище, у северной стены, вырыли большую могилу. Сто семьдесят два тела с высочайшим почтением под соответствующие песнопения братии обернули в чистые холстины и опустили в выстланную еловыми ветвями могилу головами на Запад, дабы в день Воскресения могли они восстать и узреть Христа, который придет с Востока.

Отпевание совершалось соборно, всеми монахами обители во главе с Его Высокопреосвященством. Пели не «Со святыми упокой», а победно-торжественный «Христос воскресе из мертвых» — смерть за веру приравнивается к мученичеству.

Горсть родной земли в могилу — последнее «прощай» мертвым от живых, и не было того, кто не захотел его сказать. В будущем, когда стены обители будут расширены, на могиле появятся часовня и каменный обелиск с именами всех похороненных здесь защитников.

В этот раз голос государя был тих и полон светлой тоски:

— Не плачьте, братья, о павших сих. Не смерть прияли они, но бессмертие. Не в сырую землю легли, но в Царство Небесное вознеслись. Сие — жертва богоугодная. Сие — семя Руси будущей, что взойдет из костей их, ибо нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя. Ныне предстоят они пред Престолом Всевышнего в лике мучеников и воинов Христовых. И мы, оставшиеся на земле грешной, будем просить их о заступничестве, ибо молитва праведного много может, — дав нам с полминуты на осознание, Государь продолжил, и голос его с каждым словом набирал торжественную мощь, соколом взлетая к небесам. — Вечная память вам, страдальцы земли Русской, щитом и мечом Веры Православной явленные! Вечная память! Вечный покой! Да не убоимся и мы, оставшиеся, смерти, ибо видели мы её и познали! Она побеждена вашею кровью и вашею верою! Простите нас, и молите Бога о нас!

Четвертое большое дело — организация поминок, в которых так или иначе придется принимать участие всем нам и пришедшему с Иваном Васильевичем воинством. Хотя бы формально, придав молитвою обыкновенному ужину из «чем Бог послал» соответствующий посыл. Кутьи старого и «моего» образца на всех не хватит, как и блинов с хлебами и монастырским квасом, но тут уж ничего не поделаешь — не предназначены запасы наши армии кормить.

Хотя какие теперь «наши»? Все, прощаться пора — вместе с Иваном Васильевичем из этих мест уеду, и роскоши жить «наособицу» мне более не светит: всё понимает Государь, но и мне его желание держать ценнейшего, Богом поцелованного, лояльного и вообще со всех сторон уникального кадра рядом с собой понять придется. Понять и принять.

Иван Васильевич уже и начал сие понимание реализовывать — с момента его прибытия в монастырь и обращенных ко мне глубокомысленных слов «так вот ты какой, Гелий», мы с Государем по сути и не разлучались. Иван Васильевич засыпал меня тысячами вопросов — в том числе на такие темы, которые просто не мог прежде не обсуждать с Данилой, тем самым заодно проверяя боярина — и демонстрировал свое расположение. Реально боялся не успеть, и на Девлет Гирея со всей Степью в придачу зол не на шутку. В голову невольно пришло сравнение с родителем, который чуть не потерял ребенка, перепугался и от этого утроил заботу.

Но каким бы ни был Государь умницей, он — один, а забот и людей вокруг него много, поэтому он не сразу понял о чем его спрашивает дружинный сотник:

— Поп до Гелия Далматовича просится, и с немцем решить нужно, кормить его али нет.

«Попом» оказался успешно просидевший весь кипеш во Владимире Силуан, который плакал от благодарности и целовал нам с батюшкой игуменом руки за то, что сберегли его семью. А мы всех посадских сберегли, и радость батюшки от этого только сильнее. Целовать руку Государю он не дерзнул, да и не за что было.

Ну а «немцем» оказался никто иной как уже почти мною забытый из-за всей этой суеты ворюга Иоганн фон Грахен, которого в районе того же Владимира взяли за задницу тамошние «боевые монахи»: быстро по церковным каналам словесные портреты преступников расходятся, как оказалось. Будем Иоганна судить, а Девлет Гирея пока не станем — его Государь с собой повозить в качестве трофея хочет, поговорить о сущности предательства и вообще «за жизнь». Ну и показать, чем аукнется хану его авантюра — слишком много сил о нас и войско русское сточилось.

— Победа ваша — не конец войны, — с хорошо считываемым удовольствием объяснял нам с Данилой и приехавшим с ним «ближникам» Иван Васильевич. — Не только из-за того, что Девлетка всю Степь с собой привел — за что тебе спасибо, мой старый враг, — отвесил хану издевательский поклон. — Но и потому, что победа ваша стала ключом. Ключом к Волге от моря до моря. Ключом к Каспию. Ключом к новой Руси, друзья!

— Цвет конницы своей Девлетка положил, — продолжал Государь аж лоснясь лицом от предвкушения огромного приза, который скоро почти без усилий свалится к нему в руки. — Крым и степи прикаспийские опустели нынче. Рука, что Астрахань держала, ослабела. Огня твоего добро сварили, еще одним ключиком она послужит, — повернулся ко мне. — Приглашаю тебя разделить с нами славный поход.

Не хочу. Настолько не хочу, что хоть плач — мне бы переехать уже и делами поскорее заняться, чтобы наверстать так бездарно потраченное из-за придурошного хана время, но отказ здесь не подразумевается: не даром же Царь про огонь ввернул — проверка предстоит, и я, как изобретатель, за изделие свое головою ответить должен.

Надеюсь, что хотя бы до осени управимся.