Кондитер Ивана Грозного 2

Глава 4

Не дословно, но хорошо помню сценку с отцом Кабани из «Трудно быть богом». Изобрел там «Кулибин»-Кабани «мясокрутку», а ее у него центральная власть забрала, чтобы «делать нежный мясной фарш» в Веселой башне. Людей пытать то бишь, что интеллигентной душе изобретателя очень тяжело далось. Интеллигенты от разных сфер жизни общества вообще любят предаваться покаянию за то, что трудились на «кровавый режим», но мне такой подход чужд, и я за судьбу выкованной за день до сочельника нашим кузнецом мясорубки спокоен: у «заплечных дел мастеров» инструментарий и методы работы веками отработаны, и применять мясорубку на «испытуемых» они могут разве что из личных садистских наклонностей, а так будет себе новинка стоять там, где и положено — на кухне.

Война и прочие формы человеческого насилия были, есть и будут. Для меня, носителя совсем иного менталитета, все вот эти боярские «а мы под Литву уйдем, нам-то чего» неприемлемы, и плевать, что окружающие за бегство/переезд меня не осудят — сам-то я себя не иначе как предателем считать буду, поэтому охотно отдам Государю всё, что способно изменить поле боя к пользе русичей. Мой это Царь, Православный, а там, за границами, чужие люди с чужой верой.

Короче — мясорубку и порцию приготовленных с ее помощью котлет из фарша я нес в монастырь руками маленького Федьки со спокойной душой.

— Дядька Гелий, а правду говорят, что ты — самому Государю нашему родич? — спросил по пути помощник.

Как не пытайся секретность поддерживать, а не утаишь шила в мешке.

— Правда, Федька. Но родич далекий, неважный, ты о сем не думай лучше.

— А как не думать, дядька Гелий, ежели оно думается? — задал пацан очень важный в жизни любого человека вопрос.

— Специально отгонять то, что беспокоит, нельзя, — ответил я. — Только силу от этого обретет, займет все место в душе да голове. Просто отвлекаться нужно — например, руками чего-нибудь полезное сделать.

— Я попробую, дядька Гелий, — пообещал Федька.

— Попробуй, — одобрил я. — А ежели не получится, ко мне подходи, вместе подумаем.

— Хорошо!

Не подойдет снедаемый переходным возрастом и испытывающий первый в своей жизни экзистенциальный кризис Федька — знаем мы этих подростков, будет из пустого в порожнее в голове гонять, но помощи не попросит ни за что: маленькая личность хочет чувствовать себя сильной и автономной. Вот где-то здесь я в прошлой жизни критично ошибся — думал, подойдут лоботрясы мои, поговорят ежели что не так, а надо было самому к ним лезть. Урок усвоен — буду внимательнее за своими «пасынками» следить, и. если замечу грустные мордашки, подойду и поговорю сам. Подростки — они гордые, но за протянутую руку помощи или простой моральной поддержки пусть и не сразу, но как правило хватаются.

— В дозоре с этим тяжко, — вдруг подключился к разговору Тимофей. — Сидишь, жизни да покой братьев бережешь, а душу мысли бередят, и не денешься от них никуда.

Плата за абстрактное мышление и без дураков очень сильный эволюционный механизм: ежели уметь предвидеть задницу, лезть в нее и не захочется. Но и проклятие, прости-Господи, немалое — такого норовит голова порой придумать, что хоть ложись да помирай.

— И как ты от них спасался, дядька Тимофей?

— Молитвою, — с улыбкой ответил тот единственное, что можно в этой ситуации.

— Молитва — в любом деле подспорье и от любого горя спасение, — процитировал какого-то из преподавателей Федька.

— Так, — согласился я.

Вера с чисто этой, предельно утилитарной точки зрения, гораздо лучше всяческих научных атеизмов — Вера-то надежду дает на то, что вот этот вот кровавый и нищий хаос вокруг — не единственная форма бытия, а ежели Веру у людей отнять… Видели мы, к чему оно приводит — когда «ничто не истина, все дозволено» материализм выходит на пик своего могущества, превращаясь в повальное воровство и желание разменять «первородство» на чечевичную похлебку. Ежели нет большой, всеобъемлющей Истины, какой вообще смысл стараться жить честно? Правильно — никакого, и страх загреметь в тюрьму здесь вообще не рассматривается: ко всему человек привыкает, в любой чуши себя убедить может, и даже проведя всю сознательную жизнь на нарах будет странный кретин гордиться тем, как ловко он возложил болт на систему, спустив свою жизнь в унитаз.

Исключения всегда и везде есть, но ориентироваться именно на них нельзя: любые системные усилия, в том числе и имплантируемый окружающим миром в сознание нового человека комплекс Православных норм, служит не насаждению всеобщего блага, а минимизации ущерба от совсем уж отбитых отщепенцев. Воруют здесь истинно верующие? Конечно. Обманывают? Вдвойне «конечно», но подавляющее число людей здесь в полной мере обладают тем, что зовется «доброй волей». Как, впрочем, и всегда, и везде — иначе человечество попросту сколлапсировало бы под грузом накопленной социопатии. Хорошие они в массе своей, люди, и я предпочитаю верить им до тех пор, покуда они не доказали обратного. Немного потерянных от такой позиции денег я считаю малой ценой за возможность сохранить саму веру в человечество.

Проблем ни у ворот, ни по ходу движения, ни у входа в мой бывший дом не возникло — все грека знают, все любят, и везде я желанный гость. Приятно такое доверие и расположение ко мне, и терять ни то, ни другое я не планирую.

Батюшка игумен встретил незваных нас в своем кабинете. Встретил радушно, с готовностью отложив все дела — знает, что попусту Гелий ни свое, ни чужое время тратить не станет.

— Вот, батюшка Алексей, — жестом велел я Федьке поставить на стол закутанное в тряпицы блюдо с котлетками и положить рядом мясорубку.

Некрасивая — формы грубы и стремятся к кубическим, металл несет на себе следы обработки, ручка вращается тяжело, а ножи по словам кузнеца пусть и выполнены из металла доброго, но заточку держать будут хреново. Но чего еще от прототипа ждать? Главное — работает.

Я объяснил игумену принцип работы, угостил котлеткой (рыбные они, день-то сегодня пусть и скоромный, но мяса животного есть нельзя), рассказал о том, что кузнечный коллектив «валандался» с мясорубкой дольше недели, но теперь готов раз в четыре дня по такой выдавать не отвлекаясь от других, гораздо более важных, дел.

— Еще когда только попал сюда, в монастырь этот славный, хотел тебе, батюшка, в подарок устройство сие преподнести, да завертелось-закрутилось, только сейчас и спохватился.

— Неисчислимы дары самой Русью от тебя полученные, — улыбнулся мне Алексей. — Благодарю тебя, Гелий Далматович — угодно Господу было зубов меня лишить, дабы укрепить в смирении. Ежели тебя теперь с устройством сим пищу размягчающим послал, стало быть доволен Он рабом своим недостойным.

Неплохо Божий промысел отслеживает, профессионал!

Мир за окошком медленно, но неотвратимо терял краски, погружаясь в вечерний зимний мрак, а мы с важными для поместья людьми собрались в моем кабинете.

— Убытки поместья нашего на данный момент девятьсот три рубля серебром, — заканчивал отчет Клим Петрович.

Сочельник сегодня, самое время подвести промежуточные итоги.

— Однако убытки имеют устойчивую тенденцию к снижению. Конкретно за ноябрь-месяц мы потеряли двенадцать с половиною рублей. Предполагаемые потери за декабрь — девять рублей, за январь — шесть с половиною. С учетом намеченных на весну планов, в марте и апреле убытки вновь вырастут, но к июлю-августу, ежели Господь испытаний нежданных не пошлет, поместье наше выйдет на самоокупаемость, а еще через год у нас есть объективная возможность окупить вложения и начать получать доход.

— Полагаю, окупимся и начнем получать доходы пораньше, — оптимистично заявил я. — Спасибо за отчет, Клим Петрович. Как всегда, блестяще.

— Спасибо, Гелий Далматович, — с поклоном опустился он на ближайший ко мне стул за прислоненной к моему столу ножкой буквы «т».

— Далее на повестке собрания у нас расширение валеночной мануфактуры, — посмотрел я на Евгения.

Тот самый монастырский «лапотник», получив от меня предложение сменить работу, думал недолго и даже прервал свою карьеру послушника, чем изрядно расстроил батюшку игумена. Не так уж крепок в Вере оказался, но рулит нашим «валеничным» сектором экономики как надо. Эффективность «отдела»-то оценить легко даже без траты личного времени впустую: ежели сбоить начнет, мы сразу заметим, а раз работает хорошо, значит и руководитель у него толковый.

Не в запихивании личного своего носа во все места заключается мастерство начальника, а в умении выстраивать процессы так, чтобы этого НЕ делать. Кадры, собака такая, решают все не только в СССР, а «по жизни». Везло мне с ними и раньше, везет и теперь. Не всегда — в отличие от ключника, «торгпреда», Евгения и прижившегося у нас кузнеца, другие получившие зону ответственности люди за короткие месяцы смениться успели не раз и даже не два. Тасую кадры безжалостно — сейчас, когда выстраивается основа исполинской корпорации (а на меньшее замахиваться я и не хочу), выбирать людей нужно особенно тщательно, потому что им в будущем предстоит занять ключевые места с совсем другими рисками. Сейчас смена начальника разве что на уровень личной лени работников влияет, а в будущем станет способна парализовать работу критически важных отделов: пока новичок в курс дела войдет, пока за предшественником подотрет…

Гарантий, когда дело касается людей, не бывает нигде и никогда — всегда найдется кто-то поначалу нормальный, а потом зажравшийся и обленившийся. Всегда найдется «махинатор», который попытается выжать из компании больше, чем ему положено. Всегда найдется «серая мышка», которая, поначалу не отсвечивая, в какой-то момент неожиданно для всех окажется где-то очень близко к вершинам социальной лестницы. Товарищ Сталин например, в успехе которого некоторые вычленили интересную деталь: Иосиф Виссарионович по-русски в молодости говорил не очень, талантов ораторских не имел, поэтому, пока его коллеги толкали на площадях пламенные речи, Сталин корпел над бумажной и организационной работой. Вот и «докорпелся» до высшей должности в стране. Словом — идеальных прогнозов и людей не бывает, и главное — это минимизировать потери.

— Трое новых работников цеха первичной обработки шерсти в первую рабочую неделю показали усердие и прилежание, — поделился хорошей новостью Евгений. — А Стёпка-валяльщик обиделся сильно на то, что титул «лучшего работника» по итогам ноября потерял и через это руки опустил. Завтра переведу его в «первичный цех», а на его место новенького переведу — в «первичке» лишние руки только мешаться будут.

— Ишь ты, обиделся, — фыркнул Клим.

— Попрошу Силуана отдельно за погрязшую в гордыне душу помолиться, — пообещал я. — Все у тебя? — спросил докладчика.

— Всё, Гелий Далматович, — поклонившись, Евгений уселся обратно.

Мотивация — она сильно разная бывает. Ежели спросить персонально мое мнение, эта штука вообще как таковая исчезнуть должна. Все взрослые люди, все понимают, что работать нужно, и от работы твоей зарплата собственная зависит, но один черт приходится вешать «доски почета», колдовать над системой штрафов и премий, время от времени лично хвалить отличившегося и накачивать, накачивать, накачивать работников корпоративной солидарностью. И в мои-то времена это все хорошо работало, а в этих у русичей от одной лишь «доски» крыши посносило так, что на фоне мечты о попадании на нее даже поразительно щедрая по этим временам зарплата как-то меркнет, хотя на нее вообще-то внимание в первую очередь и надо обращать. А что будет, когда я начну вручать грамотки и «висюльки» за организационно-трудовые подвиги?

— Как поживет кузнечное дело? — перевел я взгляд на кузнеца-Петра.

— Слава Богу, — коротко ответил тот.

Перекрестились, и я воспользовался моментом, чтобы порадовать исполнителя сложного заказа:

— Мясорубка батюшке игумену понравилась. Обещал в книгу тебя специальную записал, чтобы потомки знали, благодаря чьим рукам это полезное изделие обрело плоть.

— Спасибо Его Высокопреосвященству, — смущенно поклонился кузнец.

Приятно, когда «потомки» — крепки в эти времена связи между поколениями, и такой ситуации, как незнание ФИО даже собственного прадедушки, здесь не встретишь, если, конечно, не напороться на исключение в виде потерявшего всю родню еще в бессознательном возрасте беспризорника.

— Текстильное дело? — обратился я к архитектору.

Он не шьют и не ткёт, он по поим кривым объяснениям и жалким подобиям чертежей и при помощи плотников пытается построить ткацкий станок. Без него придется шить шмотки актуально времени — силами крестьянок, а я так не хочу. Я вообще если честно побаиваюсь момента, когда придется заселить в поместье семьи работников и «запустить» сюда незамужних баб. Проблем сразу прибавится, и не потому что дамы плохие, а потому что начнут «олени» средневековые рогами сшибаться в схватках за лучших самок. Ох, грехи мои тяжкие. Ладно, все равно без этого никак — до больших проблем пока не дошло, но крестьянки посадские к нашему поместью стараются лишний раз не приближаться.

— Работаем, Гелий Далматович, — отозвался Сергей Петрович. — Сроков, как и прежде, назвать не могу даже приблизительных — совсем не такой у нас станок должен получиться, как у ремесленников в городе.

Я что там у ремесленников не видал, но верю компетентному человеку — ежели «совсем не такой», стало быть так оно и есть.