Кондитер Ивана Грозного 2

Глава 17

Враги пришли солнечным ранним утром четвертого мая. Спасибо им за неспешность — за это время мы успели подготовиться к «встрече». «Слабое» место трудовым подвигом мужиков сократилось вдвое — теперь всего метра три погонных «голого» частокола осталось. Изнутри мы успели нарастить стрелковые позиции и выстроить баррикады на случай, если частокол степнякам получится опрокинуть. Баррикады хитрые, формирующие узкие проходы с частыми поворотами — такими, чтобы защитникам было удобно орудовать оружием в правой руке, а врагам приходилось отбиваться левой. Какое-то количество левшей в этом уравнении не учитывается — их всегда меньшинство.

Стройкой укреплений было кому командовать, поэтому я занялся другим делом — мы с Иваном переработали остатки сырья в огненную смесь «старого образца»: она готовится проще, быстрее, и хорошо себя зарекомендовала. Заодно упаковали в горшки весь имеющийся «брак» в виде бензина. Новую смесь, которая настоящий Греческий огонь (в моем понимании, хрен его знает какой рецепт пользовали византийцы), разлили по горшкам для использования во вторую очередь. Есть и иной козырь, который я покуда буду беречь, чтобы разыграть в нужный момент.

Ох, огонь Греческий! Намаялись мы с ним так, что вспоминать не хочу. Не хочу, но само в голову лезет: пробовали мы с Иваном и так, и этак. Спасибо моей кулинарной профдеформации и упорству: я знаю, что ежели долго складывать ингредиенты, размешивать и играть температурами, рано или поздно получится нормальное блюдо. Так и вышло: в какой-то момент, «отработав» перспективные составы на температуре, которую обеспечивал наш горн, мы добавили жару при помощи мехов и почти сразу получили крайне огнеопасную штуку — тот самый керосин.

Побочные так сказать продукты — парафин и мазут. Из первого можно лепить свечки — в храм их как минимум поначалу не возьмут, потому что Церковь к новинкам мало склонна. Громоотвод да печка — это одно, а замена восковых свечей на парафиновые — совсем другое. Для себя, тем не менее, свечек наделаем — экономия на освещении получится великолепная. Сейчас с врагами разберемся, и я вплотную возьмусь за основание в поместье стеклодувного подворья, и для окон с теплицей стекла делать будем, и «колпаки» для ламп.

К керосину мы подмешали вазелиновое масло, дёготь, мазут и селитру — полученная смесь не только восхитительно горит в воде и даже под нею (но недолго, кислорода-то для поддержания горения не поступает), но и обладает отличными для любой «доставки» к врагам вязкостью. Нужно будет заморочиться на что-то вроде огнемета, но это прямо очень далекий план. Пока — по горшочкам и с «козырным» средством доставки.

Батюшка игумен помог не одной лишь молитвой. Спасибо Даниле, который в силу знания раскладов в Степи рассказал нам о том, почему татарва ополчилась персонально на меня. Да, именно «персонально» — такую армию записать в разбойники уже не выйдет, не грабить они идут, а по мою душу:

— У Василия и Софии Палеолог была внучка София. Ее замуж выдали за татарского князя Бараша. Он при Казани погиб, а ее вместе с сыном, татарчонком, в Москву забрали. Природная Палеолог, и ее, Гелий Далматович, с богатым приданным Государь в жены и определил. Татарчонка если хошь приюти, а хошь — в Москве оставь. Уразом его звать, шесть лет ему. Самой Софии — двадцать. Отбить Софию и Ураза у Государя татары не могут, но прознали, что под твою руку оба отойдут. Не будет тебя — не будет свадьбы.

Вот так вот — мне Государь «разведенку с прицепом» в жены определил, дабы плодили мы ему Палеологов, а мне теперь от степняков отбивайся. Видит Бог — все силы свои я положил на то, чтобы подальше от интриг политических держаться, знал, что проблемами большими сие грозит, но если гора не идет к Магомеду, Магомед сам идет к горе.

Против Софии ничего не имею. И против Ураза ничего не имею. В Москве его не оставлю — напуганная, лишившаяся мужа и хрен его знает какие еще испытания пережившая женщина с сыном под боком явно себя лучше чувствовать будет. Я себе не враг, и одними лишь тумаками дисциплину внутри личного домохозяйства поддерживать не собираюсь: не привык так и не хочу. Попробуем нормально договориться с двадцатилетней Палеологиней.

Немного грустно, что не девицу мне в жены сватают, но на девице и по любви я в прошлой жизни женился, и всю жизнь с нею прожил. В этой могу позволить себе рациональное мышление: приданного Государь даст богатое, происхождения София знатного, а татарчонок… Ну че, воспитаем его русским человеком. Даже хорошо на самом деле — ежели одного родить успешно смогла, значит и мне наследника выносит и родит.

Вдов в эти времена вообще в жены берут охотно. Чаще всего в тот же род — например, помер старший брат, а младший, совсем как с Советском мультике, его жену «донашивает». Добро и потомки таким образом из рода не утекают — вполне разумная практика.

Жены с пасынком еще нет, а проблемы исполинские — вот они, из рощиц, через поля (мои поля!) пред поместьем скапливаются. Полные полянки набрались, поля наши погибли — все в татарве — но никак не кончаются.

— Восемьсот три, восемьсот четыре… — считал Дмитрий.

Многие считают, и цифры прямо неутешительные.

— Ну что, там тыща и более, — подвел промежуточный итог Данила. — Нас, слава Богу, сто семьдесят четыре воина.

Мои дружинники, дружинники Данилы и контингент от монастыря. В этот раз нам помогут и мужики из посада — пришли и попросились в ополчение. Не все — три с хвостиком десятка — но и это великое подспорье в такой непростой ситуации. Было бы воинов больше, но увы — два моих десятка и столько же Данилиных до сих пор ловят старых татар, и, возможно, наткнулись на татар новых, сложив головы.

А посадские молодцы — здорово, что некоторые решили не прятаться, а отомстить за погром родного дома — в этот раз посад уже разнесли по кирпичикам, и пожар в нем потушить никакой возможности нет.

Вот она, истинная степная атака — черной рекою по Руси бегут, аки река Смородина смерть и пустоту за собой оставляя. Тысячи, миллионы человеко-часов погибло, и это не считая жизни мирных русских людей. А теперь вот на нас нацелились.

— Чуть более качественное, но все еще недостаточное соотношение сил, — стоя на вышке у ворот рядом с Данилой и глядя на копящихся степняков, я бодрился изо всех сил. — При штурме крепости в нашем случае, когда мы в доспехах, за крепкой стеной и при пушках с луками, я бы предположил, что на одного нашего степняков нужно не меньше полусотни.

— Сотни! — хохотнул Данила, и смех и пересказ его причины полетели по стенам и около них, где почти четыре сотни человек готовились как следует подтвердить мои слова о соотношении сил.

Ну пусть две тыщи монголов в итоге окажется — все равно получается недостаточно, мы ж в укреплении, при припасах, в броне, отлично вооружены — надо было еще арбалетами озаботиться будет — и готовы стоять до конца. В случае чего в монастырь сбежать можно опять же — там обороняться сподручнее. Мало степняков по всем средневековым воинским наукам на такую цель — за эту мысль я цепляюсь как могу.

Один черт мясорубка будет чудовищная, и много моих людей погибнет.

— Тысяча сто три, — поделился расчетами Клим.

Продолжают скапливаться.

— Ну и чего, сколько еще переговоры-то ждать? — риторически спросил я. — Руки уже чешутся стрелу-другую в рожу раскосую пустить.

Чем больше ждем, тем больше потраченных впустую нервов. А ведь кто-то прошлой ночью и сегодня утром, когда было велено поспать, уснуть от ожидания битвы не смог, а значит биться в полную силу не сможет. К черту пессимизм — адреналин и не таких в берсерков превращал!

— Степь уважает только силу, вот ее нам и показывают, — ответил Данила и указал на юга-запад, где около рощицы, метрах в четырехстах от нас, появилось широкое красно-золотое пятно.

Шатер для уважаемого «мурзы» или «оглу».

— Так-то можно попробовать ядром достать, — прикинул я.

— Можно, но пристреливаться придется долго, — прикинул и Данила. — Спрятаться успеет. Пустая трата, лучше вон туда, например, — указал на скопление монголов. — Ядрышко хорошо пройдет, будет степнякам просека.

Пушек у ворот две. Еще две — в «слабом месте». Стрелять планируем попеременно, создавая иллюзию бесконечного потока картечи. Один заряд в полминуты выкосит немало татарвы, но такой темп пушки долго не выдержат.

Последняя пушка — «внутренняя», оснащена лафетом с колесиками и предназначена стрелять перед собой на уровне земли. Ежели упадет частокол, она встретит прорвавшихся — на исходе баррикады предусмотрена площадка для скопления врагов. Очень хорошо картечь в них войдет. Ну а пока…

— Карася сюда! — велел я Дмитрию. — С подставкой да ядрами.

Чтобы повыше ствол поднять.

— После неудачных переговоров сразу ядрышками понемногу и начнем, чего ждать? — пояснил Даниле и другим. — А эту вот, Петр, — обратился к главе расчета «правой надвратной» пушки. — Наводи аккурат на переговорщиков, и когда уйти вознамерятся…

Переговорщики-то будут важные, степняки от этого разозлятся и могут наделать ошибок.

— Не принято так, Гелий Далматович, — поморщился Данила.

— Да пошли они к псу под хвост! — раздраженно ответил я. — Это ж бандиты, язычники, слова своего не держат, людей без разбору режут. Какие здесь приличия? Это — не люди, Данила Романович, а зло во плоти. Таким не то что картечь в спину, таких спящими еще младенцами вырезать нужно — земля от такого только очистится. Один дохлый степняк это одна спасенная русская жизнь!..

— Охолони, Гелий! — тихо, но очень разборчиво шепнул Данила.

Помогло — скрутившая все мое естество ненависть приняла новую форму, зарядив меня решимостью положить в сырую землю как можно больше бандитского скота.

Над белым пятном шатра поднялось красное знамя.

— Важный кто-то, — прокомментировал это Данила. — Не меньше двух тысяч значит пришло.

— Тысяча восемьсот три…

— А нужны ли вообще переговоры? — вздохнул я. — Пустая трата времени.

Словно услышав меня, от сплошного татарского моря отщепился десяток конников. Впереди — степняк в золоченом панцире. В руке бандита справа от него — палка с красным знаменем. Сейчас подъедут, и Данила сможет разглядеть подробности.

— Неужто сам пришел? — неверяще прошептал Данила.

Лицо его начало стремительно бледнеть, губы принялись артикулировать неслышимые нам обрывки активных внутренних размышлений, и мне от такого вида бывалого во всех смыслах боярина стало не по себе.

Что значит «сам»?

— Охолони, Данила, — вернул я ему его же шепоток.

Негоже мне тут людям мораль своей «тряской» понижать — я-то хоть от ненависти трясусь, а он — от чего? Смерти в бою он не боится точно, и превосходство врага даже в сто тысяч воинов воспримет только как повод всласть помахать мечом.

— Ежели знамя по праву несут, стало быть сам Девлет Герай пришел, — вернулась осмысленность во взгляд Данилы. — Крымский Хан. Большая ставка в битве этой, Гелий Далматович. Не только голова твоя, но и непонятные последствия разгрома Девлет Герая.

Этот вот «разгром» меня и окружающих сильно порадовал, вернув мораль на место.

— А Девлетушка, получается, мирный договор с Государем признал ничтожным да пошел меня воевать, — поддержал я разговор.

— Получается так, — подтвердил опытный юрист Данила.

Глава МВД все же, не лапотник сельский.

Красиво и богато одетая, сидящая на нормального размера лошадях, а не привычных степных «поняшках» «пачка» парламентеров остановилась у рва перед поднятым мостом к воротам, старательно «не замечая» целящуюся в них пушку.

Вон там, в трех метрах от самого левого степняка, «волчья яма». Их вдоль рва и особенно перед «слабым местом» успели нарыть изрядно. Удачных падений на колья, уважаемые незваные гости.

— Слушайте волю Девлет Герая, Хана Крымского и Повелителя Степи! Вы убили его мурзу Аслана, человека знатного рода. Вы украли наследника рода Бараша-мурзы и его жену. Хан требует справедливой платы за эти преступления. Выдайте для справедливой казни грека Гелия Палеолога, и ханская милость позволит вам покинуть крепость без оружия и доспехов. Откажетесь — и пощады не будет никому. Ни мужчине, ни женщине, ни младенцу.

— Готовься, Петр, — шепнул я пушкарю.

Даже наносекунды сомнений не испытываю — «выдавать грека» мои мужики ни за что не станут, потому что верить в «милость хана» может только кретин. А еще есть такая мелочь, как запредельно богатая и сытная по здешним меркам жизнь. Есть развитие. Есть даже жена и дети в поместье. Вся жизнь — здесь, на этом пятачке земли. Жизнь такая, за которую не стыдно проливать чужую и свою кровь.

А еще мы все здесь русичи, а там — басурмане!

— Скажи своему Хану, слуга, — ответил Данила, ведущий переговоры на правах опытного государственного деятеля. — Русская Земля не торгует головами верных сыновей своих. Боярин Гелий Далматович Палеолог исполнил свой долг перед Государем, защищая землю его. И я, Боярин Данила Захарьин-Юрьев, здесь для того, чтобы видеть долг сей исполненным до конца.

В своих золоченых доспехах, высокий и статный, зычным басом отвечающий врагу с высоко поднятой головой боярин был хорош, и, любуясь этим достойным картины художника моментом, я впервые по-настоящему обрадовался, что этот вот «богатырь» на моей стороне.

— Боярин, одумайся, — продолжил упражняться в дипломатии степняк. — Ты говоришь с силой, перед которой трепетало само войско русское! Ты готов положить всех этих людей… — обвел рукой стены. — За одного грека? Он не стоит и десятой доли твоей дружины! Хан дает тебе шанс сохранить жизнь твоим воинам. Цена — одна голова. Мудрый правитель не станет колебаться.

Степняк перегнул: рожа Данилы покраснела от гнева:

— Мы не цесарцы и не литва, чтобы трепетать перед потешной силой хана твоего!

— Две тысячи двести три… — продолжал считать врагов Клим.

— Ежели жаждет хан крови брата моего Гелия — пусть придет попробует взять ее сам, а не сидит в шатре как трусливый шакал!

— Давай пальнем, — стукнул я его налокотником по наплечнику.

— Давай, — согласился раздраженный он. — Совсем страх потерял хан, забыл Казань и Астрахань, так мы напомним.

— Пли! — скомандовал я, и в вальяжно поворачивающиеся к нам спинами с тем, чтобы уйти, степняки превратились в далеко разлетевшиеся пестрые кусочки.

К этому моменту пятую пушку успели установить как надо, и я скомандовал «пли» и туда — ядро, как и задумывалось, влетело в плотный строй и оставило за собой десятки метров кровавой «просеки».

Артиллерия — бог войны!