Наследник огня и пепла. Том ХI. Кровь вассалов

Глава 10. Магия и память

Я с неожиданным удивлением ощутил уютное чувство надёжного тыла. Лишь один эпизод слегка испортил его. На охоте Ранульф улучил момент, поймал меня наедине и завёл разговор о Гонорате. Как оказалось, тот прислал гонца с приказом на сбор: мой брат хотел, чтобы Бурелом собрал войско и двинулся ему на помощь.

Ранульф сообщил об этом и долго ждал моей реакции. Не дождавшись, всё же решил пояснить, почему люди Бурелома так и не пришли:

— Когда стяги Итвис с обеих сторон, трудно понять, куда обратить копья.

Я отметил про себя, что он не стал выставлять Гонората негодяем, нанявшим наёмников. Или себя благородным человеком, сразу сердцем прозревшим, что на моей стороне правда. Он говорил честно. Что еще не делало его искренним. Вывод я сделал другой: Ранульф и остальные главы родов предпочли остаться в стороне от семейной распри, вполне обоснованно рассчитывая, что им за это ничего не будет. Кто бы не победил. И в этом сквозила немалая степень их самостоятельности. Значит, и в будущем мне следовало не приказывать, а предлагать. В целом меня это устраивало. Я ведь не знал, что здесь скрывается обширный и богатый край, представляя его скорее подобием пустынных предгорий горных кланов возле Караэна, и потому не включал местных в свои расчёты.

Хотя земли здесь действительно было меньше хорошей, чем в остальной Долине Караэна, зато на множестве холмов росли деревья и кустарники, водились землеройки, а сочная трава прекрасно подходила для выпаса коней. Коней здесь было много. Похоже, Бурелом был если не главным, то одним из основных поставщиков лошадей во всей долине. Холёных коней не пускали без присмотра — их пасли вооружённые мужчины, часто на огороженных пастбищах. И кроме коней здесь держали множество собак.

Меня даже специально отвели на псарню, где я с удивлением обнаружил пару знакомых рож конюхов, доставшихся мне в Таэне вместе с собаками. Тут Ранульф впервые проявил яркие эмоции. Его холодная сдержанность лопнула, как глиняный горшок, и наружу вырвался бурный восторг — седой воин был в неописуемом упоении от собак. Как выяснилось, буквально у меня под носом Леонхарт увёз с собой в Бурелом четырёх таэнских сук и одного лучшего кобеля для разведения.

Наблюдая, как Ранульф брызжет слюной от радости и рассыпается в похвалах таэнским псам, я наконец понял, что недооценивал их ценность. В Караэне собак держали редко. Уверен, что маленькие любимцы благородных дам по численности не уступали дворовым Шарикам. Объяснялось это просто: в этом мире, как и кошек, собак толком не кормили. Не корова ведь. А в плотно заселённом контадо Караэна псу прокормиться самому было трудно — разве что мышей ловить, как кошке. Здесь же псы кормили себя в значительной мере сами, выходя на охоту за стены замков.

На охоте я сам убедился в их пользе: похожие на лохматых собак горцев, охотничьи псы местных аристократов умело выслеживали и загоняли под арбалеты хозяев диких коз, а однажды даже загрызли небольшого волка.

Конечно, середина осени, пусть и мягкой, караэнской, не лучшее время для отпуска. Но, видит Пан, он был мне нужен уже давно.

Впрочем, не всё обошлось без проблем. Если уж ты начальник — все будут лезть к тебе со своими заботами. К чести буреломцев, они делали это максимально корректно: сперва осторожно, между строк ответов на мои же расспросы, и только после прямых вопросов вывалили всё, что копилось.

Как и в остальной Долине, местные земли были перенаселены. Это не бросалось в глаза из-за рельефа: люди и дома были раскиданы по склонам, и толпы не ощущалось. Но под очередной кувшин — стеклянный, старинного таэнского вина для Ранульфа и глиняный, с молодым караэнским, для меня — на меня вывалили целую корзину проблем.

Зерно тут росло далеко не везде, поэтому его закупали в Долине. А последние годы цены сильно подскочили. Пока обходились рыбой из Во и брюквой, но и рыбы, как выразился Ранульф, «стало меньше, чем сетей». Зато цены на лошадей, наоборот, упали: слишком дорогое удовольствие их содержать.

Моя врождённая подозрительность Итвис шептала, что Ранульф попросту хочет выбить себе уступки или помощь. Но я видел и другое. В Долине Караэна время от времени можно было встретить «толстяков» — по местным меркам, людей с десятком лишних килограммов. Здесь же все были сухие и подтянутые. Рыцарское сословие — жилистое и подтянутое, как гончие. А крестьяне на полях — просто худые, с ввалившимися щеками.

Он набрасывал всё новые проблемы. Главное было в том, что он ни разу так и не назвал причину, которую я видел отчётливо: перенаселение. Ему это просто не приходило в голову. Чем больше людей — тем больше вспашут, тем больше снимут налогов. Он не замечал предела естественного роста. В его защиту скажу: границы эти неочевидны. Мне, у кого есть само понятие такой концепции, понятно, что Долина Караэна балансирует на краю: пара не то что неурожайных — просто посредственных — лет, и всё посыплется. Со стороны же Ранульфа видно лишь, что крестьяне ленятся распахивать ещё землю, пусть и на склонах и сеять брюкву там, где не посеять рожь или овёс. «С брюквой-то что — засеял и жди, пока вырастет; ну, землероек местных иногда погоняешь. Так это даже хорошо: повадятся — будет мясо».

Мои осторожные предложения увеличить поголовье овец, коз, коров — не говоря уже о лошадях — вызвали ворох возражений. Вполне обоснованных. В отличие от «ковыряния в земле», здесь Ранульф владел темой до тонкостей. Настоящий практик. Надо отдать ему должное: высыпав на меня груду объективных сложностей — от восстановления лугов до труднодоступности ещё не вылизанных овцами пастбищ (овцы оставляют после себя голую землю, потому почти всех перевели в мясо и перешли на коз — но помогло мало), — он замолчал и посмотрел мне прямо в лицо.

— Вы что-то хотите сказать, мой сеньор. Скажите прямо. Я старик, и мой разум уже не так…

— Вы упёрлись в естественные границы роста, — перебил я.

Фраза на местном языке прозвучала коряво, но мысль я донёс. Ранульф долго думал. Я терпеливо ждал. В больших вещах, иногда мелочи решают.

— И что же нам делать, мой сеньор? — наконец спросил он.

Я удовлетворённо прикрыл глаза: именно на такой ответ и надеялся. Он готов. Он чувствует тупик и готов рассматривать самые необычные выходы. Мне оставалось указать направление.

— Самое простое — захватывать новую землю и переселять туда по нескольку тысяч бедняков. А лучше — ставить новые города. И так каждые несколько лет.

Ранульф усмехнулся в усы, но, видя мою серьёзность, сдержал улыбку, удивлённо расширил глаза — и задумался.

— Согнать с места других? — произнёс он. — Вы решили, что Большой Забер…

Он по-прежнему был ограничен горизонтом привычного: взять и разорить городок у Большого Забера, вырезать или выгнать жителей, заодно занять перевал.

— Взять Большой Забер было бы полезно, — осторожно сказал я. Честно говоря, после Вириина от самой мысли об резне целого города меня мутило. Показывать это нельзя. Я выдержал паузу и продолжил: — Возможно, получится один раз. Но делать это придётся раз в несколько лет. И неизбежно будет сопротивление.

Ранульф фыркнул, вздыбив седые усы; капли вина брызнули, но этим он и ограничился — рефлекторная бравада. Презрение к опасности, готовность к драке, и далее по списку. Видя, что он при этом слушает внимательно, я продолжил:

— Люди будут отчаянно драться за свою жизнь. А вот за нас многие драться не станут. Посмотри на Аста Инобал. Ещё пять лет назад за ним стояли Великие Семьи Таэна, всё Луминаре, люди из Башни и Отвина, да и немало семейств в Караэне. Теперь он сидит в своём замке и держится за счёт подачек.

— Самое время добить, — буркнул старый воин.

— Этим и займусь после возвращения в Караэн, — заверил я. — Но на его месте оказываться не хочу. Нам нужна свободная земля. Пусть даже далеко. Говорят, Побережье Стрел мало заселено.

Ранульф откинулся на высокую резную спинку стула, поднял кубок, долго смотрел на вино, но пить не стал. Поставил на столешницу, отшлифованную до каменного блеска, и сказал:

— Нам потребуется много кораблей.

Я не сдержал улыбки (пора и мне сбавить с вином — теряю выдержку). Порадовало меня то, что он даже не вспомнил, что Побережье Стрел числится землями Королевства Фрей. Впрочем, он и так уже тихонько откусывает куски у семейств Варры — ещё один подвешенный конфликт.

— Вы строите рыбацкие лодки. С этого можно начать, — сказал я.

— На горных склонах попадается хороший лес. Мы даже баржи для рек строим. Но их утопят пираты, как только выйдем из устья Во в Сорское море. Или первая же волна их перевернёт, — трезво отрезал Ранульф. Как всякий умный, он прежде всего он видит сложности, а не возможности.

— Ближайший из портов Луминаре уже принадлежит Итвис. Там же можно достать морские суда. К тому же у меня есть добрый друг среди Морских Баронов…

— Думаю, не меньше двух сотен семей пойдут в неизвестность хоть завтра, если дать им надежду, — перебил он. Глаза у него блеснули — пусть и слегка пьяно, но твёрдо. — Простите мою горячность, сеньор. Вы даёте им... мне... Нам! Надежду. Лишь сейчас понял, что загнан, как коза в загон мясника, и не видел выхода. Я вверяю вам детали и оставляю себе лишь право исполнить ваши пожелания с величайшим усердием!

Пришлось его чуть остудить. Сначала — подготовить пути переселения. Я же намеревался сперва поставить город на пустующем побережье графства Адвес — перевалочный пункт. Туда можно будет перебросить первых переселенцев из-под Бурелома. Но это потом. Для начала следовало зачистить тылы: Инобал всё ещё влиятельны и в значительной мере контролируют два крупнейших портовых города Луминаре. А если я хоть что-то понимаю во власти — купцы, порты и пираты, какими бы врагами ни казались, — части одного целого. Из этого уравнения надо убрать Инобал, прежде чем обеспечивать безопасный проход кораблям с людьми.

Это был один из разговоров, заставивших меня — пусть и с сожалением — начать собираться в Караэн.

Беззаботная жизнь властителя и владетеля… такой бы она могла быть, уедь я в Адвес. Минимум ответственности, зато все слушают. Неизвестно, правда, как с исполнительностью на практике. Но даже так мне нравилось.

А то ведь встрял, как мелкий предприниматель: пашу двадцать четыре на семь, причём подчинённый тупой, а начальник мудак. Учитывая, что и тот и другой — я сам, то даже уволить никого нельзя.

Покой в Буреломе оказался больше похож на тюремную камеру. Узкие окна-бойницы, в которые не пролезет человек, были забраны деревянными ставнями. Сквозь щели упорно лез сырой ветер, и доски то и дело подрагивали, отстукивая раздражающий, рваный ритм. Казалось, будто кто-то невидимый играет на барабане. Наверное, кроме меня этого никто и не слышал.

В небольшом камине жадно трещали поленья, с ужасающей скоростью исчезавшие в огне. Но тепла было мало: каменные стены выстывали за ночь до промозглой стужи. Какая бы ласковая ни была осень, ночью в этих голых, не обшитых деревом и даже не задрапированных тканью стенах становилось холодно, как в леднике. Заваленное шкурами ложе было не признаком роскоши, а суровой необходимостью. Даже мех пах не зверем, а пылью и дымом. Несколько сдвинутых лавок у камина служили постелью для Волока.

В тёмном углу, за грубым столом, сидел Фарид. Бурелом не дворец: отдельное помещение для него найти не удалось. Сажать чародея в зал с рыцарями я опасался: мои матерые бойцы, как дети, вечно испытывают границы дозволенного и наверняка начали бы «подшучивать». Поэтому Фарид ютился в бывшей кладовке при моих покоях. Разумеется, он не горел желанием там сидеть, предпочитая вечерами оставаться рядом со мной. Честно говоря, скорее это я искал его компанию. Он был прирождённым лектором, умел рассказывать так, что даже сухие факты звучали как истории. Я часто засыпал под его голос, словно под старый, уютный подкаст.

У дверей на низкой лавочке дремал мой щитоносец. В соседней комнате — ещё пара стражников, привычно сопевших носами сквозь решётки забрала. Где спали остальные многочисленные слуги, я не знал и знать не хотел. У заботы о людях есть границы: накормить, одеть, согреть — да, но бегать по замку и гонять местных ради того, чтобы устроить моих конюхов, уже лишнее.

Волок присел у камина, подкинул дров и задержался, протянув руку к огню. Пламя потянулось к нему в ответ — не как при порыве ветра, а словно тянуло к нему ладони. Волок отдёрнул руку и замахал ею в воздухе, будто отмахиваясь от липкой паутины.

— Думайте о хорошем, молодой сеньор, — отозвался Фарид, даже не взглянув в его сторону. Голос звучал лениво, словно на автомате. Он устроился поудобнее и плеснул себе вина.

Запах вина смешался с дымом, гарью от дров и чуть терпкой вонью мокрого меха. Всё это было Буреломом — мрачным, холодным, но на удивление уютным.

Фарид отхлебнул неразбавленного вина, скривился от кислого вкуса, и заговорил:

— Запомните, юные господа. Как бы ни была сильна голая рука, если она держит меч — удар её разит куда сильнее. Но и наоборот: если меч в руках того, кто не умеет им владеть, то даже слабый противник может обернуть оружие против вас. Магия — это ваш меч. И, как любое оружие, она требует постоянной практики.

Вы привыкли думать, что сила магии в вас самих, в крови и воле. Нет. Это лишь рукоять, за которую вы держитесь. Настоящий клинок выкован из памяти.

Вспомните, как вы в детстве впервые обожгли палец о пламя. Боль — и вместе с ней страх. Вот почему, когда вы тянете руку к огню, сердце ваше вздрагивает. Но если вы научитесь не отводить её, а удерживать память, связав её с другим чувством — с яростью, с решимостью, с любовью даже, — тогда огонь станет послушен.

Магия питается памятью. Но не сухой, книжной, а живой — в запахах, вкусах, боли и радости. Потому что только то, что вы пережили всем существом, оставляет след в вас. И этот след — нить. Потяните за неё, и сила придёт.

Да, сначала трудно. Душа ваша словно кувшин: память расплескана по стенкам, и вы не знаете, за что ухватиться. Но если упражняться, снова и снова, связывать движение руки с конкретным чувством, слово — с воспоминанием, то постепенно магия станет течь сама. Как ручей, что сначала пробивается между камнями, а потом превращается в реку.

Потому упражняйтесь. Не только в голом таланте. Вспоминайте. Каждый день. Каждый жест. Каждую ноту голоса. Чем яснее память, тем точнее будет ваше заклинание.

И запомните: магия не забывает. Если вы связываете её с гневом — однажды вы станете рабом гнева. Если с милосердием — то, возможно, сами удивитесь, как станете мягче, чем хотели. Потому выбирайте воспоминания так же осторожно, как воин выбирает оружие перед битвой.

Фарид снова отхлебнул вина. И с удовольствием крякнул. Несмотря на то, что он каждый раз кривился от кислого, танинного вкуса, вино считалось невероятно хорошим и разбавлять его было бы неприлично. Впрочем, Фариду, как и многим другим, оно нравилось. И я не стал оказывать ему в маленькой радости, отдав в его распоряжение несколько найденных в подвале стеклянных бутылок с этой кислятиной.

Он повторял такие монологи раз за разом. Но разными словами, при мне не повторившись ни разу. Честно говоря, если бы я не подглядел воспоминание самого чародея, я бы не понял смысла. Каким-то образом, дергая за ниточки ассоциаций и намертво связывая их врожденным источником магии, он добивался удивительного результата.

Легче всего, конечно, было зацепиться за что-то известное и повторить. Посмотреть в детве, как отец сплетает огненного змея. Долго пытаться, запомнить когда получилось похожее... Вспомнить, и повторить. И снова. Пока не научишься мгновенно вызывать нужное состояние ума, сплетая силу в нужную форму по первому же желанию. Вот тебе и родовая школа владения магии. Что-то похожее было у Магна, во время его обучения фехтованию. На некоторые выкрики учителей, тело реагировало само, будто даже без участия мозга.

Скорее всего, это из-за того, что у людей нет чувств для магии. Мы не можем пощупать, понюхать или услышать магию, пока она уже не воплотилось в реальности, например, огнем или холодом. Словно высекать из невесомой и неосязаемой скалы, таким же зубилом, статую, которую не видишь. Однако, это, очевидно, работало. Я предполагаю, напрягая мышцу внутри себя, элементалисты запоминали то, как именно это сделали привязывая нужный эффект к яркому эмоциональному якорю. И это достаточно трудно, неудивительно что большинство рыцарей останавливались на одном заклинании, предпочитая шлифовать мастерство владения им.

Думая об этом, я рассматривал Фарида, машинально отмечая отблески магии на его вышитых на одежде неброских знаков, отмечая тусклый ореол голубого сияния рядом вокруг волшебной бездонной фляги, разноцветную подсветку исходящую изнутри из мешочек и сумочек... А ведь мое магическое зрение это тоже магический талант. Что если он сырой? Не выкован в клинок.

В комнате стало светлее. Волок задумчиво рассматривал сгусток огня, который изливался из его руки. Он, весьма отдаленно, напоминал кинжал. Но это было не долго, огонь сначала распался, став похож на огонь очень большой свечи и сжал кулак, гася огонь. Он посмотрел на своего наставника и спросил:

— Так в чем смысл, сеньор Фарид, в памяти, или в чувствах? Что, если ты не можешь вспомнить что-то важное?

Фарид усмехнулся и поднял палец, будто собирался чертить что-то в воздухе.

— Ты путаешь сосуд и воду, мой юный друг. Память — это сосуд. Чувства — вода, что наполняет его. Один без другого бесполезен. Сухой сосуд звенит, но не питает жаждущего. Вода без сосуда проливается сквозь пальцы.

Он наклонился вперёд, блеснув глазами:

— Когда ты не можешь вспомнить, значит сосуд треснул. Но чувства всё равно живут в тебе. Их не стереть. Даже если ты забыл лицо матери, то тепло её рук в детстве остаётся в том, как ты берёшь младенца на руки. Даже если забыл первый бой, тело помнит дрожь страха.

Мы с Волоком синхронно хмыкнули. Страх, у нас? Скажи это кто-то другой... Но мы оба сдержали резкие слова. Фарид лишний раз напомнил, что он совсем не рыцарь. Не в первый раз. Фарид сделал паузу, поняв что сказал не то. Но потом продолжил, как будто ничего не было:

— Магия рождается в точке, где память и чувство соединяются. И если нет памяти, то чувство всё равно можно вызвать. Не воспоминанием, а воображением. Ты можешь не помнить, но можешь представить — и это тоже станет нитью. Иногда иллюзия оказывается прочнее истины.

Я зарылся в шкуры. Кажется, перед тем как я начал видеть магию, я видел несколько странных снов. Что же я в них видел? Перед глазами замелькали смутные образы. Башня с бесконечными ступенями. Лес с огромными деревьями. Озеро окруженное белыми как молоко руинами с темной фигурой рыбака в лодке посередине. Фарид, слегка пьяным но не теряющим убедительную силу голосом продолжал наставления. А я провалился в сон.