Наследник огня и пепла. Том ХI. Кровь вассалов

Глава 12. Дом, милый дом

Я стоял перед ним — и первое, что подумал: это невозможно.

Небольшой бронзовый бак на толстых клёпаных стенках, могучие поршни, гроздья шестерёнок, золотые монетки, сверкающие, будто праздничный узор на храмовой утвари, и всё это живое, дышащее, грохочущее. Магопаровоз.

Он тянул за собой десяток массивных бронзовых вагонеток с углём. Гребень каменной дороги был выдолблен так, что ведущие колёса опирались прямо на гребень, а по бокам ещё крутились дополнительные — поддерживающие. Повозка не шла, она ползла, но с такой силой, что скрипели камни.

Вокруг суетились десятки долгобородов. Кто-то смазывал шестерёнки тёмной густой мазью. Другие ловко меняли части это был ритуал: золотая вставляется, бронзовая — отдыхает. Двое юных, с короткими бородами, стояли на площадке сверху и качали огромные рычаги — нагнетали воздух в бронзовый баллон. Я слышал, как хрипло сопят помпы.

— Вода под давлением, — комментировал Ан, не сводя глаз с механизма. — Наши насосы умеют это делать. В толстостенном цилиндре, под действием заклятия, вода превращается в пар и выстреливает стальной стержень. Стержень крутит колесо.

Я слушал и чувствовал себя дураком. Я совершенно точно не описывал им этого. Да, когда-то в разговоре пробросил принцип парового двигателя. Но это? Бронзовые цилиндры, золотые руны, шестерёнки, что складываются в магические фигуры? Это было уже не моё.

— Слишком часто срабатывают руны, — пояснял Ан. — Бронзе не хватает времени «отдохнуть». Поэтому мы используем золото.

Я смотрел на мерцающие монетки, и в голове крутилась мысль: бронза, медь, серебро, золото… всё это копит магию. Особенно золото. Особенно — демонские рога. Интересно, что сотворят долгобороды, подари я им пару пластин из демонячьих рогов?

Я хмыкнул и сказал вслух:

— Вам надо было сделать два рельса. Две линии камня. Тогда было бы устойчивее. Как у ваших вагонеток — по два колеса.

Ан тряхнул бородой.

— Так слишком долго тесать камень, — ответил он. — Не стоит того.

— А вы ведь везёте это Бруно и его гильдии оружейников? — спросил я, и голос мой прозвучал подозрительно спокойно.

— Тебе он и это рассказал? — хмуро бросил Ан, щурясь на меня из-под кустистых бровей.

— Легко догадаться, — ответил я. — Слишком много руды нужно для его печей. А я видел дорогу от Караэна к Большому Заберу. Там и так уже не протолкнуться.

Ан хекнул так, будто проглотил кость.

— Удержать в секрете тоннель? О котором уже знают люди? Ха! Это так же реально, как твёрдый воздух! — он ударил кулаком по ладони. — Я не удивлён.

Он замолчал и уставился прямо мне в глаза. Его взгляд был тяжёлым, как камень: в нём не было ни злобы, ни насмешки — только проверка.

— Клянусь своим мечом, Магн Итвис, — медленно произнёс он, — эти новые печи жрут руду, как свинья персики. Если бы они не срали металлом, я бы приказал их разбить. Мы построили всего две, но даже так перевооружили всю подгорную стражу и отлили две новые статуи в Зал Предков.

Слова были сказаны небрежно, но я уловил, что он проговорился. Сколько там у них серебра припасено для статуй? Тонна? Две? Я торопливо перевел разговор на другое:

— А чем вы их топите? Не находили ли горючий камень?

Ан покачал головой.

— Таких камней нет в этом мире. Мы искали их с того времени, как предки пришли в эти горы. Нет, Магн Итвис. Хотя странно, что ты знаешь о нём. Ты полон секретов. Но я оставлю их тебе. Страннее другое: Брагу и его гильдии как-то удаётся не разориться на дровах.

— У них в печах огненные знаки — они сильно экономят топливо, — подсказал я.

Он мотнул бородой.

— Я знаю. Но их уже пять. Если бы не наш рукотворный бронзовый бык, что таскает руду вдвое быстрее и в пять раз больше, чем раньше, мы бы не смогли их всех накормить. А он строит ещё. Руды не хватает. А ведь ты обещал мне людей для расчистки нижних шахт от зверья. Но не беспокойся. Я знаю, что ты пытался.

Ан хмыкнул.

— Ко мне приходили люди, называвшие себя охотниками на чудовищ. Но они были надменны и просили слишком много серебра. Поэтому я вспомнил, как ты говорил о людях, и пошёл другим путём.

Технически он сказал: «обошёл твёрдый валун на пути». Я насторожился.

— Вот как? И как ты решил эту проблему?

Ан погладил бороду и прищурился.

— Нашел тех, кто делает это дешевле. Ты мне нравишься, Магн Итвис. Я благодарен, что ты вернул реликвию моего народа. Я помню твои слова о людях и о нас. Верю, что мы можем быть добрыми соседями, как уже стали с горцами. Но ты опасен. Руны говорят о тебе странные вещи. А мудрые седобородые видят, как всё меняется с тех пор, как появился ты.

Он шагнул ближе. На мгновение его массивная тень заслонила колышущееся в свете факелов пламя.

— Пока не было тебя, — его голос стал низким, почти гулким, — трудно было найти воина, что полез бы в глубины гор, даже за серебро. Всадник привык сражаться в седле, и хоть его магия полезна, там, внизу, решают только сила и выносливость. Но сейчас… Сейчас найти человека с оружием в руках почти так же просто, как того, кто пашет землю. Приходят и люди с гор, и из долины. Они уже со своим железом. Они жаждут серебра, они видели кровь и не боятся клыков и яда тех, кто живёт внизу.

Ан замолчал, медленно втянул воздух сквозь зубы.

— И они дешевы. Гораздо дешевле, чем жизни моего народа. Это хорошо. Сейчас.

Он наклонился вперёд, так близко, что я почувствовал запах железа и дыма, въевшийся в его бороду. Собственно, он прислонился своей бородой к моему нагруднику. Стоит ли это расценивать как интимное касание?

— Но что будет, когда война далеко на юге закончится? — Ан смотрел прямо в меня, будто хотел достать взглядом до костей. — Что ты сделаешь с теми, кто не пашет землю, не пасёт коз и не боится крови, Магн Итвис?

Я ответил не сразу. Взвесил свои слова. И сказал:

— Вы другой народ, Ан из Инсубров. Но не думаю, что мир для вас отличается от того, в котором живут люди. Здесь, может, не так заметно, когда идёт дождь или день сменяется ночью. Но это всё равно происходит. И если ты решил отправиться в путь — надо быть готовым. А если ведёшь целый народ, тебе следует понимать: так же как день сменяется ночью, мир будет сменяться войной.

Я запнулся, подбирая слова.

— Аст Инобал живёт так долго не потому, что я не могу сокрушить его. А потому… — я нахмурился и поискал образ, который был бы понятен и долгобородам. — Потому что он всего лишь первый кусок скалы в начале длинного тоннеля, который я хочу высечь.

Ан хмыкнул и качнул плечами, будто ожидал этого ответа.

— Так я и думал, — прогремел он. — Ты пришёл и привёл с собой войну. Пусть будет так. Пока это приносит нам пользу.

Он поднял руку, будто отсчитал на пальцах:

— Мы богатеем, Магн Итвис. Мы открываем старые копи, что давно потеряли, и находим новые. Мы можем накормить каждую бороду, что приходит к нам, и дать в каждую руку кайло и лопату. Теперь у нас есть железо. Теперь у нас есть еда.

Он помолчал, прищурился, и его голос стал ниже:

— Но нам всё так же не хватает места.

Вокруг нас шумели повозки, колёса скрежетали по колее, но вдруг стало казаться, что горная долина замерла, слушая его слова.

— Ты обещал мне новый дом, новые копи и новые руды, — сказал Ан, наклонившись ближе. Его борода чуть дрогнула, когда он выговаривал каждое слово. — Я напомню тебе об этом только один раз, человек, который не боится дождя и войны. Потому что об этом не следует забывать.

Я кивнул, не отвечая. Слишком многое стояло за этими словами Ана. Его борода дрогнула, глаза на миг блеснули — и я понял: он сказал всё, что хотел. И если я забуду, он напомнит уже иначе.

Мы постояли молча. Каменные стены поднимались над нами, тяжёлые, вечные, будто сами горы слушали наш разговор и взвешивали его на своих весах.

— Ладно, Ан, — сказал я наконец. — Я сделал всё, что хотел. Увидел ваши машины. Поговорил с тобой. Теперь мне пора в Караэн. Там тоже ждут.

— Так иди, — коротко ответил он. — Но помни: слово, сказанное долгобороду, не забывается.

Я протянул ему свою руку — крепкую, мозолистую, кисть фехтовальщика, украшенную золотым кольцом с фамильной печаткой. Он пожал её своей, широкой и грубой, коротко и тяжело, как скалу толкают с места.

Через пару минут мы уже выезжали по дороге вниз, мимо грохочущих повозок. Каменные колеи тянулись в долину, туда, где шумели реки и гудели города. Я не оборачивался — знал, что там, за стеной, остался целый народ, ждущий своей доли в этом мире.

А впереди был Караэн.

Мы нагнали долгобородов недалеко от Канала. О прошедшей битве ничего не напоминало. Странное дело, но я вокруг замечал все больше изменений. Вот и тут, канал, когда-то заросший тростником и подтопленный, сейчас очистили. Придуманные Бруно плавучие драги с колесами и опытные в делах очищения каналов люди работали по всей Долине. Сейчас старый канал уже не напоминал вялотекущую сонную речку, с омутами в прогалинах тростника. Нет, теперь были видны одетые в камень берега, а течение не смог сковать даже легкий ночной морозец. Вместо заливных лугов вплотную к берегам канала подступили поля, огороженные свежими каменными стенами. Я планировал привести себя и своих людей тут, разив палатки. Этого не потребовалось. Рядом с двумя новеньких деревянными мостами стояли укрепленные постоялые дома, которые сразу строились именно в расчете на поток гостей. Двух этажные строения "П"-образной формы с массивными воротами, конюшнями и харчевней на первом этаже и комнатами на втором. Это было даже кстати. Там мы смыли грязь, почистили коней, и выехали утром. Конечно, две сони долгобородов и полсотни орудийной прислуги не влезли в постоялые дворы, но предусмотрительные бородачи заранее договорились о том, что стоящий по соседству на скале укрепленный городок откроет им ворота и даст кров на ночь. Я почти уверен, что нас бы горожане не пустили. Без боя. Хорошо, все же, когда у тебя есть репутация человека, который держит слово. Я высказал эту мысль вслух.

— Важно так же, и чтобы ты был человеком, чье слово ценно само по себе, — прошептал Фарид из-за моей спины. Я не стал показывать, что слышал его. Интересно, это было просто брюзжание старика, или признак недовольства?

Утром мы шли не торопясь. И дело было даже не столько в тяжелых повозках с пушками. Просто многоопытные купцы встали до зари, и теперь дорога, стиснутая старыми, со следами пожаров, и новыми заборами, была забита здоровенными купеческими повозками. Мы просто уткнулись в хвост одного из караванов и следовали за ним.

Когда караван свернул к знакомым холмам, я почувствовал запах Караэна ещё раньше, чем увидел стены: дым костров, перегоревший хмель, сырость реки и тяжёлое дыхание толпы. У самых окраин, у Костяного города, дорогу нам перегородили люди.

Толпа топ-топов — бледные тощие лица, грубая одежда, сжатые кулаки. Их было столько, что лошади начали коситься, а мои воины машинально потянулись к оружию. Кто-то выкрикивал ругательства, кто-то просто толкал впереди стоящих, но общий ропот был единым — тяжёлым и мятежным.

— Сеньор… — шепнул Волок, и я почувствовал, как напряглась дружина.

Я поднял руку, удерживая их. В глазах толпы не было ярости — только отчаяние. И если сейчас пустить в ход клинки, Караэн захлебнётся кровью. Пришлось спешиться и идти к людям самому. Слово против крика, голос против гула — так и тянулась бесконечная беседа.

Они жаловались на налог, на произвол, на то, что мастеров убивают в тёмных переулках. Я слышал имя Лоренцо, повторяемое как пароль. И понял: они не за справедливость кричат — они ищут повод, чтобы их услышали.

Только когда голос мой прорезал гул и толпа, тяжело вздохнув, стала расходиться, я позволил себе перевести дыхание.

Тогда же услышал новость: Адель с сыном не в Караэне. Она ждёт меня в Горящем Пике.

Я кивнул — и направил коня туда.

Горящий Пик пах дымом и хлебом. В донжоне гудела печь, на длинном столе дымились блюда — простая еда, но приготовленная с заботой: тушёная баранина, пироги с луком, тёмный хлеб, медовые пряники. В воздухе висела смесь аромата жареного мяса и свежей хвои, которой услужливые девки усыпали пол.

Адель сидела у стола, держа на коленях сына. Мальчишка уже клевал носом, но, завидев меня, просиял и потянулся ручонками. Я подхватил его, и он тут же вцепился в мою шею — тёплый, живой, настоящий. В груди защемило: всё это время я жил, будто в долг, и только сейчас почувствовал, что вернулся по-настоящему.

— Ты похудел, — сказала Адель. Не упрёк, не жалость — просто констатация.

— Дороги, — пожал я плечами. — Но вернулся живым.

Она всё же коснулась моего лица, провела пальцами по щеке, словно проверяя, не сон ли это. Но в этом движении было меньше тепла, чем прежде. Будто её сердце тянуло в разные стороны.

Я сел рядом, усадив сына к себе на колени. Он сразу ухватил кусок хлеба и начал грызть, осыпая крошками шёлковый подол матери. Она не остановила его — только посмотрела с лёгкой задумчивостью.

Мы ели вместе, как семья. Слуги приносили блюда, ставили кувшины с вином и спешили прочь, не задерживаясь в зале. Я ощущал уют, почти счастье, но на краю этого уюта таилась тень. Адель говорила мало, хотя обычно именно она оживляла застолья. Я пробовал затевать разговоры о пустяках, но её ответы были коротки, а глаза смотрели куда-то мимо.

Сына я уложил рядом, на лавке, прикрыв шкурами. Потом снова обернулся к Адель. Она сидела прямо, руки сложены на коленях. Прекрасная, как всегда, но холоднее, чем я её помнил.

— Что-то случилось? — спросил я тихо.

Она встретила мой взгляд. В её глазах мелькнуло всё сразу — тоска, ревность, тревога. Но вместо ответа она произнесла:

— Потом, Магн. Сегодня просто будь рядом.

— Расскажи мне о Лоренцо. Насколько я понял, это один из людей Итвис, — всё же начал я. Не каждый день тебя встречает толпа горожан с угрюмыми рожами. Хорошо ещё, что холод, — люди отчаянно мерзли, иначе продержали бы меня до самого вечера.

— Конечно, — опасно вежливо ответила Адель. И вдруг резко повысила голос: — Но не раньше, чем ты скажешь мне, кто та рыжая девка, что несёт твой стяг!

Я моргнул, не сразу поняв, о чём речь. И лишь через миг вспомнил — Эмма. Новая знаменоска. Я доверил ей стяг, потому что у неё хватало сил, выносливости и... да, красивого рыжего вихра над толпой тоже хватало, чтобы стяг был заметен. Но я вовсе не придал этому значения.

— Это всего лишь… — начал я.

— «Всего лишь»? — Адель вскочила с места так стремительно, что сын, задремавший на лавке, вздрогнул. — Ты задерживаешься в городе, возвращаешься поздно, и всё ради этих своих советов и делишек с Фанго и Вокулой. А теперь рядом с тобой рыжая девка со стягом! Я должна сидеть здесь и молчать? Делать вид, что ничего не вижу?

— Адель… — попробовал я встать, но она отступила, будто боялась моего прикосновения.

— О, не трудись! — перебила она, голос её то повышался до крика, то срывался почти на шёпот. — Я ведь знаю, как это бывает: сначала «просто знаменосец», потом «просто помощница», потом «просто друг»… А потом жены остаются сидеть у холодного очага, пока мужья «заняты делами».

Я попытался объяснить, что всё иначе, что за её подозрениями — только пустота. Но чем больше я говорил, тем меньше она слушала. Она будто решила устроить представление, и публика ей была не нужна — ей хватало и просто сцены.

— Ты всегда всё объясняешь так, что виновата я, — кинула она с горечью. — Так продолжай оправдываться. А я пойду.

И она ушла. Не хлопнув дверью, не бросив последний взгляд — просто скользнула прочь, оставив за собой пустоту. Няньки уволокли вслед за ней и Ивейна.

Я устало потер лицо ладонями. Тень от огня на стене дрожала, будто издеваясь. Сердце ныло — не от её слов, а от бессилия. Ладно. Иногда надо отступить, чтобы напасть снова и победить. Дам ей время. Я поднял глаза и кивнул Волоку, что стоял у стены.

Он нахмурился, не сразу понимая. Я снова, твёрже, махнул на дверь. И только тогда он нехотя подошёл. На миг мне показалось, что он хочет спросить — «Зачем?». У Сперата бы и вопросов не возникло. Тот понял бы сразу. Эта тоска ударила сильнее, чем ссора.

Волок распахнул дверь резко, почти грубо. И за ней… стояли Фанго и Вокула. Спокойные, ровные, будто тени, что умеют ждать. Рядом — их серые писари, молчаливые, с дощечками и чернильницами. Ни суеты, ни смущения.

Они не выглядели так, будто подслушивали. Но всё же, слишком уж близко к двери.