Между небом и землей. Через Дух Андрэ Луиса

7 НЕУРАВНОВЕШЕННОЕ СОЗНАНИЕ

Согласно полученным рекомендациям, мы ждали Антонину в той узкой комнате, где проходило семейное обучение.

Сейчас мы более внимательно могли понаблюдать за развоплощённым стариком. Сохраняя остатки физической жизни, дрожащий и подавленный, он казался встревоженным и безумным.

Напрасно мы пытались подойти к нему. Он нас не видел.

Я напомнил своему спутнику, что мы могли бы сделать нашу периспритную форму более плотной с помощью концентрации воли, и мы поспешили привести эту меру в исполнение.

Немногим позже, делая вид, что мы — вновь прибывшие, мы привлекли его внимание.

Старик бросился к нам с восклицанием:

— Вы офицеры или солдаты? Вы за или против?

Его диковатый взгляд действительно был подобен безумному. Мы с Хиларио обменялись впечатлениями, смешанными с любопытством и удивлением. И не успели мы заявить о себе, как он конвульсивно разрыдался, повторяя:

— И кто принёс сюда эту идею о прощении? Где я буду в этом вопросе? Должен я прощать или быть прощённым? Не понимаю нужды спорить по этому поводу со слабыми женщинами и детьми. Комментарии подобного рода должны предоставляться людям угнетённым, как я, у которых внутри черепа вулкан!

Говоря это, он вдруг изменился в лице. Теперь он казался нам отдалённым от реальности, ушедшим в подсознание.

Почти крича, он продолжал:

— Всё было бы по-другому, если бы они позволили мне встретиться с новым главнокомандующим… Его Высочество понял бы моё положение. У Маршала была мысль взять меня к себе на исключительную службу, но под влиянием моего ничтожного преследователя я вынужден был терпеть несправедливый перевод.

Наш неожиданный друг обвёл взглядом комнату, словно боялся присутствия невидимого свидетеля, и продолжил:

— Послушайте, что я вам скажу! Он не только претендовал отстранить меня от милостей больного Маршала, но и планировал украсть мою жену, Лолу Ибаррури! Разве я мог бы не желать её со всей страстью, что она вдыхала в меня? Зачем мне надо было бы уезжать в Фечо дос Моррос? Их желание причинить мне вред было очевидным. Конечно, я вынужден был уехать, но я уехал не дальше Такуарала. Генерал Полидоро не оставил бы меня… Я должен был вернуться в Лук, и я туда вернулся…Но подлец Эстевес не знал о перемирии… Мало того, что он нападал на мои права врача в Генеральном штабе, так он ещё и обратил на себя внимание Лолы. Нежная Ибаррури мне больше не принадлежала; она отдалась моему подлому приятелю. Наша небольшая ферма апельсинов и сад были забыты. Кто может знать, чем я пожертвовал ради приобретения чудесного домика, который я передал этой вероломной женщине? В течение целого месяца, долгого и ужасного, я мечтал о возвращении её нежности ко мне. Когда я вернулся в дом той майской звёздной ночью, я обнаружил её в объятиях предателя. Лола пыталась оправдаться, но я их застал вместе. Я хотел отомстить за себя сразу же и насадить её на свой кинжал. Однако войска через три дня покидали город, и мой враг, который скрылся во мраке при моём приближении, поспешил отправиться в путешествие по работе, в направлении Итагуи. Тогда меня охватила ненависть, делая меня слепцом. Я найду его, где бы он ни был, и обниму его с той же притворной сердечностью, с какой он обнимал меня в первый раз, и я вырву из него жизнь. И я так и сделал. Я позволил ему поверить, что ничего не знаю об их отношениях. Я пришёл к нему на встречу, улыбаясь. И улыбаясь, я отравил его. Но поверьте, я сделал так, потому что он был бесстыдным, распущенным и жестоким. Если бы мне не хватило мужества ликвидировать его, он бы убил меня.

Он сделал короткую паузу и затем, став на колени перед нами, стал снова взывать громким голосом:

— О!… я был убеждён, что свершил правосудие, но правда в том, что этот человек не оставляет меня! Я столько боролся!… Я женился и создал большую семью!… Я предался религии, я пользовался благодеяниями святого причастия и думал, что всё прекрасно улажено, но после утраты физического тела по болезни и старости, далёкий от того, чтобы найти Небеса, которые, казалось, лишь отдалялись от меня, я признаю, что этот человек продолжает преследовать меня изнутри!… Вот уже много лет, как я оставил свои хрупкие кости и скитаюсь, подавленный и несчастный, неся в себе огонь ада!… Вначале я отправился на свою могилу в надежде собрать свои останки и, скрываясь, я старался забыть, забыть. Но понимая, что моё желание не осуществимо, я навсегда бежал из тех мест, где покоились мои останки, и с тех пор брожу по улицам и площадям в поисках сил, которые могли бы прийти мне на помощь.

Проводя руками по лицу, вытирая слёзы, он продолжил:

— Господа, ради всего, что вы представляете!… даже если моя ошибка была столь велика, столько времени жить с этим чудовищем, которое безжалостно смотрит на меня, разве этого не хватит на искупление, которое соответствовало бы моему исправлению? Если бы я признал преступление и провёл более короткое, чем это, время в тюрьме, разве я не рассчитался бы перед судом?

Чувствуя, что нам надо бы сказать что-нибудь в утешение, я погладил его по седой голове и сказал, стараясь выглядеть любезным:

— Успокойся, брат мой. Кто из нас никогда не ошибался на жизненном пути? Твоя боль не одинока. У нас тоже разум наполнен болезненными воспоминаниями. Слёзы отчаяния не помогают душе, напротив.

По тому, что мы услышали, я понял, что наш собеседник ссылался на времена войны в Парагвае, и, стараясь проникнуть в лабиринт его слов, которые устанавливали связь прошлого с настоящим, я спросил его:

— О каком новом Генерале ты говоришь?

— Как! Вы не знаете?

Давая понять, что он живёт сильно привязанным к деталям прошлого, он сказал:

— Я помню всё точно. Да, его провозглашение было шестнадцатого апреля. Принц Д. Гастон Орлеанский снова был главнокомандующим, но отдаление Маршала меня сильно удручало.

— Которого из них? — спросил я, освежая свою память.

— Маршала Вильгельма Хавьера Сузского. Он был моим другом, моим защитником… Больной, уставший, он нуждался во мне. Но они удалили меня от него. Эстевес, неверный пёс.

Но в этот миг его голос словно утонул в горле. Его глаза затуманились, и словно мучимый изнутри какими-то ужасными силами, неподвластными нашему исследованию, он в отчаянии вновь принялся жаловаться:

— Ах, я не могу продолжать!… Он, снова он растёт во мне! Он с отвращением смотрит на меня, и я слышу ещё его последние слова в предсмертном хрипе. Нет! Нет! — рычал он, явно встревоженный. — Я хочу освободиться! Я хочу освободиться! У меня есть вера!…

Я с волнением подошёл к бедному старику и сказал:

— Да, друг мой, вера представляет собой чудесное спасение из всех крушений. Молился ли ты? Просил ли у Иисуса защиты и помощи?

— Да, да…

— И что, тебе не пришло ни одного знака небесной помощи?

Несчастный тревожно посмотрел на меня и сказал:

— Несколько дней назад я был в церкви Розер, вспоминая, как обычно, свой визит сюда, который я совершил накануне моего ухода на войну, и я так молился, что мне явилась радость увидеть Маршала, который внезапно возник передо мной. Он был моложе, он непонятным образом изменился. Я попросил у него защиты, и он ответил, что мой случай будет принят на рассмотрение, и что я должен отдыхать, поскольку хоть мои ошибки и велики, но сочувствие Божье более велико, и оно никогда никого не оставляет…

И с жестом глубокого уныния добавил:

— Но пока что у меня нет ни малейшего знака обновления пути.

Я погладил его седую шевелюру и взволнованно сказал:

— Всё же будь уверен, что в доброте Иисуса нет недостатка.

— Обещайте, что поможете мне! Пожалейте меня! — вскричал несчастный.

С глубоко тронутым подобным зовом сердцем я пообещал способствовать возвращению покоя к нему и его выздоровлению.

Пока бедный старик пытался обнять меня, прибыл Кларенсио, ведя ещё одну из учениц, которая сопровождала нас во время экскурсии.

Симпатичная и скромная, она держалась на расстоянии после того, как поздоровалась с нами. Ментор в мгновение ока понял, что происходит. Мы увидели, как он за несколько мгновений сконцентрировался и уплотнился, чтобы быстрее помочь нам.

Поздоровавшись со стариком и поцеловав его в лоб, он заметил нам:

— Он безумен. Его разум блуждает в осаждающих его воспоминаниях.

Более опытный, чем мы, держа его в своих руках с отцовской нежностью, он спросил его:

— Что ты ищешь, брат мой?

Я пришёл умолять Антонину, мою внучку. Она единственный человек, который ещё с любовью вспоминает обо мне. Среди множества членов моей семьи лишь она предлагает мне приют в своём сердце.

И поскольку он уже снова начинал высказывать свои жалобы, Министр положил свою правую руку на голову нашего собеседника, словно пытался прозондировать его изнутри во всех деталях, и затем сказал:

— Это наш брат Леонардо Пирее, развоплощённый около двадцати лет назад. В молодости он был на службе у Маршала Вильгельма Хавьера Сузского, и сегодня хранит свой разум привязанным к преступлению отравления, восходящего ко времени, когда он был в бразильских войсках, размещённых в Пиражу в Парагвае. Мы можем ознакомиться с его преступлением в деталях, на экране мучающих его воспоминаний… Это праздничное воскресенье, провинция… 11 июля 1869 года… Мессу служит брат-капуцин на открытом воздухе. Присутствует граф Эв, со всей своей сияющей официальностью Генерального штаба… Ещё очень молодой, наш друг появляется в артиллерийском корпусе. Он не кажется заинтересованным ни религиозным действом, ни предупреждениями брата, и тем более не заинтересован страстным и патриотическим призывом Главнокомандующего, который произносит краткую вдохновенную речь перед войсками. Он бесцеремонно разглядывает недавно прибывшего из Итаугуи санитара специальной службы. Это Хосе Эстевес, бразильский непоседа, элегантного склада, полных тридцати лет. Он делит с нашим другом нежные чувства к одной красивой женщине, оставившей своего мужа и ребёнка ради удовольствия приключений. Пирее, брат, которого мы наблюдаем, не желая мириться с милостями, которые любимое им существо осыпает этого элегантного выскочку, которого он ненавидел, притворился, что не понимает ситуацию, и учтиво и любезно уходит… После праздника он приглашает Эстевеса принять участие в более приватном ужине. Вместе, они с энтузиазмом комментируют вечера, проведённые в Рио, с нетерпением ожидающие вернуться к соблазнам арьергарда… Эстевес делится впечатлениями о Леонардо, он доверяет ему и охотно беседует с ним, вплоть до момента, когда его коллега-мститель в первой же попавшейся им таверне не предлагает стаканчик вина, содержащего губительный яд. Его спутник выпивает вино. Он чувствует странное головокружение и умирает, произнося проклятия. Факт воспринимается с удивлением. Вызывают аргентинского врача, который удостоверяет факт отравления. Но властям выгодней молчание. Войска должны продолжать свой путь в направлении Парагвари, и дело кладут в архив без какого-либо расследования. Леонардо сопровождает армию в авангарде и старается забыть об этом. Он живёт ещё некоторое время с любимой им женщиной, но по возвращении на свою родную землю он бросает её и женится в Бразилии на другой. Он умирает в болезни; однако на своём смертном одре он признаёт, что воспоминание о преступлении терзает его внутренний мир. Он забывает почти все другие эпизоды своего существования, чтобы сфокусироваться на этом. Хосе Эстевес уже перевоплотился, находясь сейчас в других секторах земного сражения, а Леонардо Пирее живёт с образом жертвы, которая возрождается каждый день в его памяти в потоке угрызений его совести, считающей себя виновной. Как мы видим, здесь происходит естественное осуществление Закона причинности.

В этот момент в дверях своей комнаты, где отдыхало её тело, появилась Антонина в своём тонком теле, идя нам навстречу.