Муля, не нервируй... Книга 2

Глава 15

Я посмотрел на комсорга. А комсорг посмотрел на меня.

Очевидно, на моём лице отразилось что-то не очень светлое и доброе, потому что комсорг вдруг тоненько охнул и выскочил из кабинета.

Конечно же, я его догонять не стал.

Потому что прежде всего нужно было решить вопрос с финансированием театра Глориозова, и желательно срочно.

– Сидор Петрович, – вежливо сказал я, – я просил пару минут, и они ещё не истекли. Дослушайте меня, пожалуйста.

Козляткин, который после моих требований сильно изумился, после пантомимы и последующего бегства комсорга, вообще впал в ступор. Потому что пробормотал нечто невнятное.

Ну, а кто я такой, чтобы не воспользоваться подвернувшейся возможностью. Поэтому я сказал:

– Финансирование театра Глориозова должно быть, потому что там будет выступать Раневская.

Козляткин посмотрел на меня скептически. Явно имя великой актрисы не произвело на него никакого впечатления.

Блин, и тут не прокатило.

Пришлось на ходу импровизировать:

– У нас будут самые высокие показатели в этом году по посещаемости театров. Я знаю, как организовать пиар-акцию по привлечению целевой аудитории!

Козляткин посмотрел на меня недоумённо и чуть поморщился. Опять мимо (кажется, он вообще не понял, что я несу).

И тогда я выпалил:

– Я помогу вам стать заместителем директора Комитета!

Надо было видеть лицо Козляткина. Он тихо прошипел:

– Вон!

– А что вы теряете, Сидор Петрович? – хмыкнул я (мне-то уже терять было нечего). – Вы же знаете из какой я семьи?

Козляткин посмотрел на меня более внимательно и, после продолжительной паузы, кивнул.

– Ну вот, – развёл руками я с загадочной полуулыбкой, – я могу посодействовать. Вам до пенсии сколько осталось?

– Пять лет, – хрипло сказал Козляткин.

– Так ведь на пенсию лучше уходить с должности заместителя директора Комитета, а не начальника отдела кинематографии и профильного управления театров, не так ли, Сидор Петрович?

– Не зря в стенгазете писали, что ты карьерист, Бубнов, – покачал головой Козляткин, но из кабинета прогонять меня почему-то не стал.

Значит, заинтересовался.

– Там писали, что я конформист, – поправил я с ласковой и многозначительной полуулыбкой, – хотя, когда вы станете замдиректора Комитета, то место начальника нашего отдела будет вакантным…

Козляткин расхохотался и вдруг зло сказал:

– Ты понимаешь, Бубнов, что ты сейчас по тонкому льду ходишь?

– Конечно, понимаю, – ответил я, – но я бы не стал, если бы не понимал, что вы –человек умный.

Я сделал паузу и добавил:

– И благодарный.

Козляткин посмотрел на меня нечитаемым взглядом.

– Кроме того, я ведь не для себя прошу, – сказал я, – театр Глориозова на хорошем счету, а вот ремонт там давно нужен… И зрители, и артисты будут благодарны… и потомки тоже…

– А твой интерес какой в этом деле? – прищурился Козляткин.

– Я – за справедливость, – ответил я пафосно, и Козляткин впервые усмехнулся и произнёс:

– Хорошо, Бубнов, давай смету, посмотрим. И за язык тебя никто не тянул. Подключай свои ресурсы семьи, чтобы на пенсию я вышел… эммм… с правильной должности.

Я согласно кивнул.

– А если ты сейчас мне врешь или у тебя «случайно» что-то не получится – я тебя сгною. Уж компромата на тебя нарыть нетрудно будет.

– Всё получится, Сидор Петрович, – заверил я и вышел из кабинета.

Я был доволен собой. Поддержкой Козляткина заручиться удалось. Значит, ремонт в театре Глориозова будет сделан и Фаина Георгиевна получит роль в спектакле Островского. А вот что касается меня и моего обещания Козляткину, так тут я вообще не парился – ведь скоро я уеду в Цюрих! А уж там он меня не найдёт. Как там у Ходжи Насреддина было? А за это время или ишак сдохнет, или падишах.

Я, чуть ли, не посвистывая (чтобы не слышно было) прошел по коридору, немного подумал и свернул в кабинет, где трудилась кареглазка. Две её подруги сидели за столами и что-то писали, а её самой не было.

– О! Муля! – обрадовались девушки мне, – а когда у нас занятие будет?

– А вы не знаете разве? – удивлённо спросил я.

– О чём?

– Наш всемилюбимый комсорг на меня ужасную докладную написал, – ответил я горестным тоном, – приходил сейчас к моему Козляткину на меня жаловаться. Так что никаких занятий, увы… тут хоть бы не выгнали…

Оставив глубоко опечаленных девушек переваривать информацию, я сообщил Ларисе, что иду в театр Глориозова, и ушел.

Так как до обеда оставалось минут сорок, то я решил зайти пообедать домой. Тем более сегодня придёт Дуся и принесёт мне чего-то вкусненького.

Дуся готовить в коммунальной кухне категорически не любила. Ограничивалась приготовлением там супов, иногда ещё кашу гречневую варила. А вот всякие вкусняшки исправно приносила с собой из квартиры Модеста Фёдоровича.

Вот интересно, сегодня она мне опять котлет принесёт или жаренной рыбы? Но рыба была в прошлый раз, так что, скорей всего, сегодня будут котлеты. Или даже отбивные. Отбивные я любил даже больше, чем котлеты…

Я шагал по весенней Москве и поймал себя на мысли, что, видимо, здорово проголодался, раз вместо того, чтобы любоваться городом, думаю только о Дусиных котлетах и отбивных.

– Ваши документы! – от строго официального голоса я аж вздрогнул.

Напротив меня стоял юный милиционер с чуть проклюнувшимися усиками и пытался казаться значительным и взрослым.

– Не понял? – не понял я, но паспорт вытащил и показал.

– Почему вы не на работе? – спросил он суровым ломающимся голосом.

– Иду на проверку театра Глориозова, – ответил я, – я из Комитета по искусствам СССР.

Милиционер вернул мне документ и отдал честь.

А я пошел дальше. Совсем забыл, что в эти времена уже начинается тенденция проверять праздношатающихся граждан в рабочее время. Потом это ещё больше усугубится – дневные облавы в магазинах, кафе, проверки гостиниц, кинотеатров.

Ну, ладно, меня хоть миновала чаша сия.

А дома я заглянул в комнату – там Дуся домывала полы. Чтобы не мешать, я тихонько вышел на кухню покурить (каюсь, это уже вошло в привычку, но ничего, вот я скоро уеду в Цюрих и там сразу брошу).

Пообещав себе клятвенно, что да, скоро брошу, я с наслаждением затянулся.

На кухню вышла Белла. Она плюхнула кастрюлю на плиту и подкурила от конфорки.

– Ты чего это тут посреди дня? – удивилась она, – заболел что ли?

– Да нет, – выпустил дым в форточку я, – нужно в театр Глориозова идти, документы забрать, вот решил по дороге домой зайти пообедать.

– А, ну да, – кивнула Белла, – сегодня твоя Дуся с утра бушует.

– Дуся всегда бушует, – вздохнул я. – Зато котлеты у неё выше всяких похвал.

– Ох ты и сатрап, Муля, – покачала головой Белла, и не понять было по её тону, то ли она осуждает, то ли такой комплемент сделала.

Я предпочёл воспринять всё как комплемент.

– А Муза из комнаты так и не выходит, – наябедничала Белла, – как Софрона забрали, так она заперлась и только плачет там. Я же через стенку, мне иногда слышно, как она рыдает прямо, взахлёб.

– И не ест? – спросил я.

– Не есть, – покачала головой Белла.

– Но в туалет же она выходит? Или воды попить? Может, подкараулить её и попробовать поговорить? – предположил я.

– Ложкина пыталась, – мрачно вздохнула Белла, – и даже Фаина Георгиевна пыталась. Не идёт на контакт.

Это плохо. Если даже Раневской не ответила, которую она безмерно почитает и восхищается, значит, дело действительно плохо.

А в комнате Дуся сказала:

– Котлет принесла. Ничего из-за этой свадьбы не успеваю.

– Почему? – удивился я, уплетая за обе щеки. – Они же в ресторане будут торжество проводить.

– Ой, да как там в этом ресторане готовят! – отмахнулась Дуся, – я судаки сама нафарширую, и заливное сделаю. И поросёнка ещё зажарю. Разве ж они так зажарят, как надо?

Я не сомневался, но согласно покивал головой, чтобы не обидеть Дусю. Проявил дипломатическое лицемерие, так сказать.

Я уже доедал десерт, когда в дверь постучались.

Дуся побежала открывать.

На пороге стояла Фаина Георгиевна, при полном параде (то есть в своём старом пальто, на воротнике которого красовалась огромная брошка.

– Муля, мы опаздываем, – заявила она.

– Мы? Опаздываем? – я чуть чаем не захлебнулся.

– Ну да, – кивнула она, – мне Белла сказала, что ты к Глориозову в театр идёшь. Так я с тобой за компанию прогуляюсь.

– Но я только документы забрать, – вякнул я.

– Вот и прекрасно, – констатировала Фаина Георгиевна, – ты заберёшь документы, а я поговорю с Глориозовым.

Она взглянула на меня и удивилась:

– Муля, мне ещё долго ждать?

Я с сожалением отставил недопитый чай и разочарованно посмотрел на недоеденный кусочек яблочной шарлотки, которую испекла Дуся. Пришлось торопливо собираться, и мы вышли из дома.

– Волнуетесь? – совсем нечутко брякнул я, когда мы шли по дороге.

– Ой, Муля, я давно уже не волнуюсь, – беспечно ответила Фаина Георгиевна. – В театре меня любят талантливые, бездарные ненавидят, шавки кусают и рвут на части.

– Но отношения в этом театре… – я пытался подготовить её к не очень радушному приёму, особенно со стороны артистов.

– Муля, я могу сыграть кого угодно, – отмахнулась Фаина Георгиевна, – даже Чапаева.

– Но Глориозов…

– С ним у нас будет взаимная любовь, – она язвительно хихикнула, – слонихи и воробья.

При виде Раневской Глориозов помрачнел, но старался «держать лицо».

– Иммануил Модестович! Фаина Георгиевна! – расшаркался он, – проходите, проходите! Безумно раз вас видеть!

Он провёл нас в кабинет, что-то просигналив секретарше. К слову, теперь в кабинете сидела уже брюнетка, небольшая, аппетитная такая, с ямочками на щеках.

Очевидно, товарищ Глориозов предпочитает разнообразие.

– У вас новая секретарша, – сказал я, пока мы устраивались в мягких креслах, чтобы заполнить паузу.

– К сожалению, они имеют свойство выходить замуж, – помрачнел Глориозов и сменил печальную тему, обратившись к Раневской, – Фаина Георгиевна, в пятницу репетиция, к двенадцати. Будем играть. У вас роль Сосипатры Семёновны. Надеюсь, мы с вами быстро найдём общий язык…

– Я всегда согласна договориться по-хорошему, если вы обещаете, что будет по-моему, – прощебетала Раневская и я, глядя как побагровел Глориозов, понял, что мой план провален.

Вот чёрт! Вроде же провёл с ней разговор, вроде всё поняла! И тут на тебе!

А ведь, чтобы сунуть её на эту роль, пришлось такую многоходовку замутить: я выбиваю финансирование театра, а Глориозов взамен даёт роль Фаине Георгиевне, за финансирование я помогаю Козлляткину получить место замдиректора Комитета. И это я уже не беру в расчёт такую мелочь, как необходимость уговорить Печкина уехать в свадебное путешествие, чтобы его роль сыграла Фаина Георгиевна. И вот сейчас она всё благополучно запорола практически двумя неосторожными словами.

Я взглянул на неё ледяным взглядом и торопливо сказал Глориозову, пока тот не пришел в себя:

– Фёдор Сигизмундович, вы смету подготовили, я надеюсь?

Глориозов, который смотрел на Раневскую с видом бандерлога перед взором мудрого Каа, очнулся и кивнул:

– Д-да…

– Тогда давайте, пока я не забыл, – сказал я, и добавил многозначительным голосом, – знали бы вы, чего мне стояло выдержать битву с Козляткиным. Пришлось финансирование из Большого театра к вам перенаправлять. Вот они будут в ярости!

– Как это прекрасно: отремонтировать зрительный зал, оснастить сцену, расширить гримерные, да и в туалетах теперь вонять не будет... Вы всё делаете для театра, Фёдор Сигизмундович, но об одном забыли – актеры-то у вас прежние… – вздохнула Раневская.

– Актёры у нас хорошие! – возмутился Глориозов.

– А роль Зои Васильевны Окоёмовой кто играет? – спросила вдруг Фаина Георгиевна.

– Леонтина Садовская, – с придыханием сказал Глориозов и аж причмокнул от удовольствия.

– Примы во всех театрах похожи между собой, как очковые змеи. Они готовы играть Джульетту до восьмидесяти лет, только бы роль не досталась сопернице, – хмыкнула Раневская и Глориозов побагровел.

Я окончательно понял, что мой план провалился, ещё не начавшись, и даже финансирование уже не поможет. Поэтому обречённо сказал:

– Ну, я, пожалуй, пойду.

Глориозов и Раневская, которые сидели и бодались взглядами, кажется, меня и не услышали.

– Неужели вы считаете, что вы бы сыграли Зою Окоёмову лучше? – раздражённо прошипел Глориозов.

– По крайней мере, вам не придётся на этот спектакль раздавать контрамарки принудительно, – фыркнула Раневская.

– Леонтина прекрасно играет! – возмутился Глориозов, – публике нравится!

– Хорошо, что Островский не дожил до наших дней, иначе непременно принял бы яд, сходив всего лишь на одну постановку его пьесы…

Дальше я слушать их не стал и позорно ретировался.

Чёрт с ними! И вообще, я скоро уеду в Цюрих.

Я шел по тротуару и злился. А маленький котёнок сидел на бордюре, прямо посреди улицы, и жалобно мяукал.

– Ты чего здесь сидишь? – спросил я и оглянулся, – и где твоя мама-кошка?

Но глупый котёнок ткнулся мне в ботинок и заплакал.

– Тихо, тихо, не плачь, – я погладил его по свалявшейся шерстке. Он был совсем ещё маленький, видно было, что только-только глазки открылись.

И вот как?

Очевидно, кто-то подбросил котёнка сюда. Видимо, утопить рука не поднялась.

Котёнок опять жалобно замяукал. Он весь дрожал от холода. Хоть апрельский ветер был не так, чтобы очень уж холодный, но малышу было холодно.

И что мне теперь делать?

– Что мне с тобой делать? – спросил я котёнка, и тот от звуков моего голоса опять мяукнул.

– Ладно, – сказал я, – я тебя не брошу, парень. Иди сюда.

Я подхватил мелкого и сунул за пазуху.

– Надеюсь, ты меня не обмочишь, – строго сделал я ему устное предупреждение.

Котёнок пригрелся и заурчал, словно лилипутский трактор.

– В принципе, мы с тобой похожи, – сообщил я ему, поглаживая по шерстке, – ты такой же попаданец, как и я. А попаданцы должны помогать друг другу. Так гласит главный закон попаданства. Так что не беспокойся, я тебя не брошу.

И мы пошли ко мне.

Дуси уже не было, ушла домой.

Я выгрузил котёнка на кресло. Но он моментально спрыгнул (точнее практически свалился) на пол и сразу же сделал там лужу.

– Молодец, – похвалил я его выдержку, – дотерпел. А ведь мог же и за пазухой мне сделать.

Котёнок посмотрел на меня, на лужу и мяукнул извиняющимся голосом.

– Да ладно, не переживай, я сейчас вытру, – успокоил я его. – Только пальто сниму и вытру.

Быстренько переодевшись, я помыл пол и посмотрел на котёнка, который ходил за мной по комнате, как собачонка.

– Тебя как звать-то? – строго спросил я его.

Котёнок посмотрел на меня и горестно мяукнул.

– Ну, имя мы тебе сейчас придумаем, так что не переживай, – успокоил я его, – но вот мне кажется, что ты есть хочешь.

Котёнок не ответил. Но я подозревал, что в данной ситуации я абсолютно прав.

– Сейчас, – сказал я и с видом фокусника вытащил заветную кастрюльку с котлетами, которую Дуся оставила для меня в холодильнике на ужин.

Я открыл крышку и вкусный котлетно-чесночный дух заполонил комнату.

– Мммм… – сказал я, – сейчас мы с тобой как наедимся, что капец нам будет. Дуся котлеты делает вкусно. Да, в принципе, она всё вкусно делает.

Я вытащил одну котлету, положил её на чайное блюдечко и поставил перед котёнком.

– Угощайся, – гостеприимно сказал я.

Тот подошел, осторожно понюхал, поднял на меня взгляд и горестно мяукнул.

– Что, маленький засранец, – с негодованием возмутился я, – уже и Дусины котлеты тебе не нравятся? Вряд ли ты их хочешь с горчицей и хлебом.

Котёнок опять замяукал. Он явно хотел есть. Очень хотел. Но котлеты есть всё равно не стал.

Не стал он есть и кусочек сырого мяса, который Дуся оставила на следующий раз для супа в холодильнике. Не привлекли его и остатки запечённого судака.

– Да вы гурман, любезнейший! – возмутился я.

А котёнок всё плакал, плакал.

И тут я понял, что он, возможно, болен. Может быть, поэтому его выбросили из дома? Чтобы не лечить?

И вот что мне теперь с ним делать?

Скажу честно, я как-то не имел никаких дел с котятами от самого глубокого детства. Тем более с такими вот мелкими и несчастными. И физиологию котят я знал чисто теоретически: четыре лапы, хвост и мяуканье. Вполне возможно, что это у него стресс, раз его мама-кошка бросила. Но я не уверен.

Мне нужно было срочно проконсультироваться. И поправить нервы. Потому что котёнок мяукал безостановочно и всё печальнее и печальнее.

Я схватил сигареты и малодушно бежал на кухню, плотно прикрыв за собой дверь.

Там я, подрагивающими от адреналина руками, попытался раскурить сигарету. К сожалению, все соседи куда-то запропастились. Вот когда хочется тишины и покоя, они тут как тут, бегают, орут, ругаются, советы спрашивают. А когда мне нужно совет спросить – так вообще никого нету.

И тут скрипнула соседская дверь и на кухню вышла Муза. Она держала в руках банку и была зеленовато-бледной, а под глазами запали тёмные провалы синяков.

При виде меня она кивнула и торопливо отвела взгляд, не желая разговаривать.

– Муза, – сказал я печальным и даже слегка испуганным голосом, – у меня какая-то беда случилась. Можно вас попросить только глянуть? Это займёт полминуты. А я уже не знаю, что и делать. Муза, пожалуйста!

Очевидно, у меня действительно был сильно встревоженный истерический вид. Так как она нехотя кивнула.

Набрав в банку воды, она её отставила на стол и посмотрела на меня.

– В комнате, – сказал я и торопливо затушил недокуренную сигарету.

Мы с Музой прошли ко мне в комнату.

– Осторожно только! – предупредил я её. – Под ноги смотрите!

Муза вошла, и я быстро успел закрыть дверь. В этот момент котёнок бросился к её ногам и заплакал, прижимаясь.

– Он всё время плачет, – пожаловался я, – кто-то его выбросил прямо на улице. Пришлось забрать, ему там холодно было. И он котлеты не ест.

Муза посмотрела на меня со странным выражением лица, а я торопливо добавил:

– И рыбу не ест! И сырое мясо не ест! Я уже всё перепробовал! Но он есть хочет!

И тут случилось неожиданное – Муза расхохоталась.

Я аж обалдел.

Отсмеявшись, она сказала, поглаживая котёнка и прижимая его к себе:

– Конечно не ест, он же родился совсем недавно, Муля. Кто же новорожденных котят мясом и котлетами кормит?

– А что делать? – как придурок спросил я.

– Молока ему надо, – нахмурилась Муза.

– У меня молока нет, – сказал я, – но магазин ещё должен работать. Я сбегаю.

Муза кивнула, а я спросил:

– Муза. Но ведь нельзя его одного в комнате оставлять. Он такой маленький. Может, пока я сбегаю, вы подержите его у себя? Если это удобно…

Муза кивнула и, ни слова не говоря, взяла котёнка и вышла из комнаты.

А я поспешил в магазин…