Муля, не нервируй... Книга 2

Глава 2

– Ты сейчас хоть сам понял, что сказал? – рыкнула Фаина Георгиевна и недовольно шмыгнула носом.

– Вы сомневаетесь, отдаю ли я отчёт своим словам? – вопросом на вопрос ответил я.

Загнанная в угол Фаина Георгиевна недовольно поморщилась и вызывающе заявила едким тоном:

– Да, представь себе, я сомневаюсь!

– Тогда аргументируйте, – ни капельки не обидевшись сказал я (да, психотерапия всегда проходит непросто, через жёсткое отрицание. А в таких случаях, как с Фаиной Георгиевной, так вообще).

– Как я могу быть виновата, что режиссёры против меня сговорились?! – выпалила она и с вызовом уставилась на меня.

– Два фактора, – спокойно ответил я и показал два пальца буквой V.

– Какие? – успокаиваясь, буркнула Фаина Георгиевна, посмотрела на мои пальцы и хмуро добавила, – так ты меня в гроб загонишь раньше времени, Муля. И потомки будут называть тебя Муля Дантес. Или Муля Сальери. Тебе как больше нравится?

– Тогда уж пусть будет Муля Лучезарный или даже Муля Озаряющий Надеждой, – лучезарной улыбнулся я и, дождавшись, когда Фаина Георгиевна расхохоталась, что означало, что угрозы больше нет, продолжил терапию, – во-первых, Фаина Георгиевна, вы слишком, даже чересчур, талантливы. Сами же рассказывали, как после вашего выступления публика вставала и уходила из театра. А какому режиссёру это понравится? А другим артистам?

Фаина Георгиевна проказливо хихикнула, похвала ей явно польстила, но я совсем не для этого её похвалил, поэтому опять продолжил:

– А, во-вторых, со всеми режиссёрами, давайте будем честными хоть сами с собой, вы по сто раз перегрызлись, – увидев, что у неё возмущенно дёрнулся подбородок, едко сказал. – Что, разве не так?

Фаина Георгиевна собиралась ответить мне что-то явно нелицеприятное, но после моих слов умолкла, крепко сжала губы, и вздохнула.

– Как думаете, если на сцене произошел конфуз, публика ушла, мол, кроме Раневской здесь и смотреть нечего, то как при этом будет чувствовать себя режиссёр? Он же готовил спектакль, старался. А теперь его завтра вызовут «наверх» и ему придётся как-то это всё объяснять.

Раневская молчала и только сердито сопела.

– А после того, как ему «намылят» там шею и поставят условие, мол, ещё хоть раз такой провал и будешь работать не режиссёром в театре, а дворником, интересно, что он будет о вас думать? С благодарностью вспоминать вашу роль и восхищаться талантом Раневской? Благодарить бога, что у него играла такая великая актриса? Или что?

Раневская не удержалась и опять проказливо хихикнула.

Ну слава богу, кажется, лёд тронулся. И я продолжил закреплять успех:

– Ну, даже тут ладно, предположим, что у этого режиссёра интеллект на уровне дождевого червя, нет чувства самосохранения и он рождён с единственной целью – чтобы восхищаться только вами при любых обстоятельствах. Это я рисую, так сказать гипотетическую ситуацию. Так вот, представьте, как такой вот восхищающийся вами режиссёр возвращается обратно с «намыленной» «сверху» шей. И настроение у него соответствующее. И что он в первую очередь сделает с теми артистами, чья игра не смогла удержать зрителей? Кого он винить будет?

Раневская вздохнула и согласно кивнула моим словам. Ну слава богам, кажется, до неё начинает доходить весь драматизм ситуации.

– И что будут делать те актёры, во время игры которых зрители встали и ушли?

– Ясное дело, они настроят режиссёра против меня, – развела руками Фаина Георгиевна, осеклась и изумлённо посмотрела на меня.

– Именно так, – кивнул я и продолжил, – И их винить нечего. Потому что у них тоже остаются только два варианта. Признать, что они никакие не актёры, что они случайно затесавшиеся в театр бездарности. Или обвинить во всём Раневскую, мол, такая-сякая, это она во всём виновата.

– Если не умеют играть – зачем лезут в театр? – буркнула Злая Фуфа. – Некоторые вообще играют как болонка в климаксе!

– Возможно, но если в театре останется только одна Раневская, то что это будет за театр? – насмешливо изогнул бровь я.

Фаина Георгиевна не сочла нужным ответить. А я продолжил:

– И тут получается двойная ситуация. Вот смотрите: первый вариант, это когда режиссёр восхищается вами, невзирая ни на что, а актёры коллективно бунтуют и настраивают его против вас или ставят вопрос ребром: все они или одна Раневская? И ему надо выбрать. А второй вариант, когда режиссёр, разъярён взбучкой сверху. И вполне осознаёт своё ничтожество, которое вы ему так наглядно продемонстрировали. Да ещё вдобавок его науськивают актёры, которым тоже нужно как-то оправдаться, почему зрители вашу роль смотрят, и с их игры – уходят. Что они вместе будут делать? Пригласят вас с распростёртыми объятиями на главную роль, да? Получается, первый вариант – плохой для вас. А вот второй – ещё хуже, правильно я понимаю?

Раневская тихо и печально вздохнула.

А я безжалостно продолжил анализ:

– Но вам же и этого мало, да, Фаина Георгиевна? Даже если вдруг какой-то режиссёр ставит искусство выше своих личных обид и самолюбия, и всё-таки, наплевав на всё вышесказанное, таки приглашает вас на роль в спектакле, вы что делаете, а, Фаина Георгиевна?

– А что я такого делаю? – изобразила невинное лицо Раневская.

– Ой, Фаина Георгиевна, – укоризненно покачал головой я, – давайте вы хоть передо мной не будете изображать святую невинность! Как вы называете режиссёра Завадского?

– Маразматиком-затейником, – хихикнула она, – иногда уценённым Мейерхольдом называю, а когда сильно допечёт, то чаще всего – перпетуум-кобеле.

Она посмотрела на меня с вызовом, мол, а что мне кто сделает?

– То есть он после всего этого всё равно берёт вас на роль, а вы его так называете, да?

– Он Ирину бросил, – надулась Злая Фуфа.

– А Ирина его так тоже называет? Почему она не ушла работать в другой театр? У неё больше нет мужчин, да?

Раневская тяжко вздохнула.

– Правильно вздыхаете, Фаина Георгиевна, они оба давно живут каждый своей жизнью, только вы всё ещё лелеете какие-то былые обиды.

– Тебе хорошо говорить, Муля… – вскинулась Фаина Георгиевна, но я жёстко перебил:

– Ну да, ну да, ведь это не у меня мать ушла к другому мужчине, бросив нас с отцом. Который, как потом оказалось, и не отец мне вовсе… Куда же мне, глупенькому, понимать все эти высокие отношения и душевные тонкости!

– Не дуйся, Муля, – примирительно сказала Фаина Георгиевна, – я в память о Павле Леонтьевне простить Завадского не могу.

– А вы точно уверены, что Павла Леонтьевна хотела бы, чтобы вы ругались с её бывшим зятем? Да ещё и прилюдно в театре, постоянно поднимая этот вопрос на потеху другим артистам? Ей приятно бы это было? А Ирине? Только-только она отпускает эту ситуацию, и тут хоба! Тотчас же есть кому напомнить! Так может быть хватит уже мученицу изображать? Все и так верят, что вы великая актриса!

Фаина Георгиевна молчала. Ну, и правильно, что тут ещё говорить?

– А других режиссёров как вы называете, а?

Фаина Георгиевна продолжала молчать и даже отвернулась.

– Ага. Теперь говорить не хотите, – покачал головой я, – потому что нечего хорошего сказать. Вся Москва смеётся над ними, над теми режиссёрами, у которых хватило храбрости позвать вас на роль. Вы как Эйзенштейну ответили? Что за анекдот по стране теперь ходит? Напомнить?

– Я всего лишь сказала, что лучше буду продавать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна, – хихикнула она.

– И вы действительно считаете, что после этих слов он вас возьмёт на роли в своих будущих фильмах? – удивился я. – Зачем ему это?

– Потому что он меня на роль в «Иване Грозном» не взял! – пожаловалась она, – а я так мечтала и надеялась сыграть Ефросинью Старицкую!

– Он не взял? Точно он? – прищурился я, – или же он взял, а вас «наверху» не утвердили? Но получил на орехи и «сверху» и потом ещё и от вас именно он? Да, вы хорошая актриса, великая. Но кому интересно возиться с вами, переносить все ваши капризы, истерики, мотать нервы, а потом в виде ответной любезности выслушивать о себе очередной анекдот, как метко и остроумно Великая Раневская высмеяла его прилюдно?

Раневская вспыхнула.

– И вот закономерный результат – с вами никто не хочет работать, Фаина Георгиевна. Вообще никто. Всё! Точка!

Фаина Георгиевна опять расплакалась. Кажется, моя короткая, но крайне экспрессивная речь произвела на неё неизгладимое впечатление. Видимо, до этого момента с нею эти вопросы никто так жёстко не прорабатывал.

Наконец, высморкавшись и повздыхав, она привела себя в порядок и спросила тихим голосом смертельно уставшего человека:

– И что мне теперь делать, Муленька? Пойти утопиться или лучше-таки повеситься?

– Ну почему же сразу такие крайности? – изумлённо покачал головой я, – Что за дикость, Фаина Георгиевна! Двадцатый век на дворе! Есть же более гуманные варианты. Получше.

– Какие? – вскинулась Раневская, всё-таки она была оптимисткой по жизни и всегда искала выход даже с самых невероятных и безвыходных ситуаций.

– Ну, на пример, есть ещё револьвер, или можно выпить яду… – начал перечислять я, но Фаина Георгиевна нахмурилась и своим фирменным едким тоном сказала:

– Муля. Не нервируй меня! Я тебя о другом спрашиваю. А ты мне вместо этого нервы делаешь! Нехорошо над старой больной женщиной издеваться!

Вот и прекрасно. Она уже сердится и ищет варианты выхода из этой ситуации. Этап апатии и самоуничижения, значит, прошел. Сейчас начинается этап гнева. И гнев этот нужно направить на саму себя. Чтобы выкорчевать глупые установки и начать действовать с «чистого листа».

Поэтому я сказал:

– Фаина Георгиевна, а что вы сами хотите?

– В каком смысле?

– Ну, вот давайте представим, что перед вами сейчас открыты любые возможности. И любое ваше желание, любая хотелка исполнится. Что вам надо?

Она надолго задумалась и потом улыбнулась:

– Я хочу сыграть в главной роли. Хочу много-много ролей. Трудных, главных. Хотя можно и второстепенные, но, чтобы они были интересными, глубокими…

– А для этого что надо? – спросил я и уточнил, – я просто далёк от театра и кино, поясните мне, как простому обывателю, простыми доступными словами.

– Нужна свободная роль и нужно, чтобы режиссёр был заинтересован и пригласил на эту роль, – ответила она.

– А чтобы режиссёр был заинтересован в конкретной актрисе и пригласил её на роль, что нужно? – спросил я.

Фаина Георгиевна задумалась и не ответила.

Пауза затянулась. Поэтому я сказал:

– Вот пока вы хотя бы сами себе не ответите на этот вопрос и не наладите отношения с режиссёрами, выхода мы не найдём. Вас больше не будут приглашать на роли. Никто и никогда.

Фаина Георгиевна вспыхнула и обиженно сказала:

– Так что, для меня уже жизнь окончилась? Я же без ролей не могу! Я погибну без театра, Муля!

– Ну, можно же поступить, как поступила Белла… – начал перечислять я.

– Нет. В кабак я не пойду, даже если мне есть нечего будет! – психанула Фаина Георгиевна.

– А в Крыму вы по-другому думали, – напомнил я.

– В Крыму! Скажешь тоже! – вскинулась Злая Фуфа. – Тогда время такое было! Кругом враги!

– А сейчас что изменилось?

Фаина Георгиевна дёрнулась и всё поняла. Поэтому тихо сказала, рассматривая меня взглядом ослика Иа из небезызвестного мультфильма.

– Что мне делать, Муля?

– Я же сказал, Фаина Георгиевна. Ищите ответ на поставленный вопрос.

– Это не так просто и не быстро, – вздохнула она, – а я хочу играть! Уже сейчас хочу! Вот прямо сейчас! Сию минуту хочу! И что мне делать?!

– Это как раз не такая уж большая проблема, – поморщился я, – давайте прикинем, сколько времени вам надо, чтобы проанализировать ситуацию и ответить самой себе на поставленной мною вопрос?

Раневская задумалась, а потом неуверенно сказала:

– Ну… примерно неделю надо… но я не знаю, может, и чуть больше…

– Вот и отлично, – обрадованно кивнул я. – Через неделю и начнём думать, что делать дальше.

– И что мне всю неделю в комнате сидеть? – возмутилась Фаина Георгиевна, – Муля, ну придумай что-нибудь? А то буду называть тебя Дантесом!

Я внутренне усмехнулся. Фаина Георгиевна, даже не ожидая сама от себя, уже капитулировала. Хотя она же не признается и будет требовать выполнения «программы успеха» для Музы и Беллы. Очень упёртая дамочка. Но я и не таких в своё время обкатывал.

Но надо было отвечать, и я ответил:

– Хотите играть хоть что-нибудь, да? Лишь бы играть роли? Любые роли?

– Хочу! – вскинулась Фаина Георгиевна. – Я уже на всё готова!

– И режиссёру мотать нервы не будете?

– Не буду!

– Придумывать о нём анекдоты?

Фаина Георгиевна кивнула.

– Спорить с ним, ругаться? Демонстрировать своё превосходство и что «пуп земли» здесь только Великая Раневская, а все остальные, так себе, сбоку?

– Муля! – возмутилась Фаина Георгиевна.

– Так да или нет?

– Я же сказала, что да! – она уже начала терять терпение.

– Отлично, я завтра прямо с утра пойду к Глориозову и договорюсь с ним о роли для вас, – начал я, но Фаина Георгиевна обрадовалась:

– Глориозов ничтожный как директор театра и режиссёр, конечно же, но у меня сейчас особо и выбора нету.

Опять двадцать пять!

– То есть вы сейчас уверены, что он вам предложить главные роли в лучших спектаклях?

– Ну, возможно не главные, – задумалась Фаина Георгиевна, – там же местных прим придётся двигать, но если ты договоришься, то думаю, он найдёт для меня подходящую роль.

Так, всё намного хуже, чем я думал.

– Фаина Георгиевна, – тихо сказал я, – я уже разговаривал с ним. Он даже слышать про вас не хочет.

– Этот? Этот халтурщик?!!! – взвилась Раневская, – да он бездарность и фальшивка! Позорник!

Она несколько минут метала громы и молнии, аж стёкла дрожали. Я терпеливо ждал, пока накал эмоций утихнет. Когда она выдохлась, сказал:

– Да, представьте себе. Даже такой бездарный режиссёр как Глориозов категорически не хочет брать вас ни на одну роль. Ни на одну, Фаина Георгиевна! При звуках вашего имени его перекосило.

– Так, а как же… – растерянно пролепетала Раневская.

– Я не сказал, что всё получится сразу, – развёл руками я, – но я буду пытаться. Я оказал ему услугу. И его театр не закрыли. И он прекрасно знает, кто именно его спас. Поэтому может пойти мне навстречу и выполнить просьбу об ответной услуге. Тем более две роли для вас там точно есть.

– Две роли?! – аж захлопала в ладоши Раневская, – какие же?

– Скомороха в «Скоморохе Памфалоне» и Лешего в «Аленьком цветочке» – ответил я и Фаина Георгиевна, казалось, сейчас упадёт в обморок.

– Я? Муля, ты бредишь! Да чтобы я играла эти роли в «Скоморохе Памфалоне»?! В «Аленьком цветочке»?! Пела частушки скоморохов и кликушествовала? Не бывать этому!

– Тогда вам остаётся сидеть здесь, в коммуналке и упиваться жалостью к себе.

Я встал и развёл руками:

– Да и с этими ролями не всё так просто. Это Печкин, который в них играет, собирается с невестой Ложкиной в свадебное путешествие, в Костромскую область. Вот Глориозов и будет сейчас искать временную замену. Временную, Фаина Георгиевна. На неделю или две. А если вы сейчас хотите, то, кроме того, что нужно заставить Глориозова выполнить ответную услугу и взять вас на эти роли, нужно ещё уговорить Печкина взять неделю до свадьбы и неделю после, а не так как он сразу хотел – две недели после свадьбы. А вы же сами знаете, как он к деньгам относится.

Фаина Георгиевна сдулась, словно из неё весь воздух выкачали. Разом словно постарела.

Мне было очень её жаль. Очень! Прямо до слёз. Но больным дают лекарство, и оно всегда очень горькое, противное, мерзкое. И нужно заставить себя выпить это горькое лекарство. И только потом человек может выздороветь. А может и не выздороветь. Тут уж как повезёт.

Поэтому мои слова были для неё сейчас этим горьким лекарством. Если она примет это, переварит, в смысле сделает выводы, и изменит модель поведения, то дальше можно будет продвигать её на главные роли в лучших фильмах. Но если она продолжит, по сути, вот это саморазрушение, то ничего у меня не получится. И ни у одного психолога никогда не получится. Нельзя человека заставить против его воли быть счастливым.

Так что пусть отрефлексирует.

Поэтому я встал и сказал:

– Ладно. Устал я с вами тетешкаться, Фаина Георгиевна. Всё равно от вас благодарности не дождёшься. Но вы сегодня подумайте и скажите мне, если решите играть скоморохов. Я тогда с Глориозовым поговорю. Только не тяните, пожалуйста. А то Печкин не сегодня-завтра заявление напишет и тогда на эту роль какого-то Васю Дудкина возьмут.

С этими словами я вышел, закрыв дверь за собой и не дожидаясь ответа.

Пусть Злая Фуфа позлится. Ей нужно крепко переосмыслить своё поведение. Это как вытряхнуть пыльный коврик. Ей же нужно сейчас вытряхнуть свою душу и избавиться от этих надуманных детских обид и капризов.

В коридоре меня ждал дамский консилиум из заинтересованных товарищей соседок.

– Ну, что там? – прошептала Белла.

Я сделал большие глаза, показал на свои уши, потом на дверь в комнату Фаины Георгиевны и опять сделал большие глаза.

Товарищи дамочки мою пантомиму поняли, всё правильно сообразили и моментально потащили меня на кухню. При этом Лилю поставили на стрёме, а сами набросились на меня.

– Как она? Что сказала? – меня наперебой засыпали вопросами.

– Разозлилась, – честно ответил я.

– Да зачем же ты её так? – всплеснула руками Ложкина.

– Муля знает, что делает, – ответила ей Муза.

– Да что вы к нему прицепились? – фыркнула Белла, – правильно всё Муля сделал. Он её разозлил, вывел из апатии. А то она уже как мёртвая всё это время лежала. Даже есть не хотела! А теперь пусть она будет лучше злая. Зато вы же знаете её характер, она сейчас начнёт всех гонять и сделает в конце концов так, как надо! Так что Муля правильно, что ты её разозлил. Молодец!

Я прижал руку к сердцу и обозначил благодарственный поклон:

– Всегда даже не сомневался в ваших аналитических способностях и интеллекте, Белла.

– Вот паршивец, – хихикнула Белла и вытащила пачку с сигаретами.

Моя рука невольно потянулась к ней. И я не смог себя заставить не взять. А с другой стороны, ну и что? Один раз можно. Тем более, я для человечества сейчас сделал великую вещь: я вытащил Раневскую из начинающейся затяжной депрессии. И теперь её искусство не утеряно для потомков. Зная её характер, я уверен, что вот уж теперь мы пободаемся. И с режиссёрами, и с обстоятельствами. Но главное – мы пободаемся с характером и «тараканами» самой Фаины Георгиевны.

Я с наслаждением закурил в форточку.

Курильщиками были только мы с Беллой, но остальные всё равно не расходились. Они жаждали подробностей. Сериалов в это время ещё не было, поэтому народ развлекался, как умел, и каждый, даже самый незначительный, скандальчик смаковался с удовольствием и долго.

– А что она сказала? – прицепились ко мне Муза и Ложкина.

Белла скривилась. Я понял по её виду, что она специально спровоцировала меня сигаретами, чтобы мы остались на кухне вдвоем и она спокойно могла выудить у меня подробности нашего разговора. Но остальные не ушли. Они хотели знать подробности тоже.

– Кто-то идёт, – пискнула от двери Лиля и шмыгнула к нам.

Товарищи женщины моментально преобразились:

– А я буду рассольник своему Петру Кузьмичу готовить! – громко (даже слишком громко) заверещала Ложкина, – с перловкой! С перловкой буду готовить, вы слышите?! А вы знаете, что рассольник можно готовить по четырём рецептам? И он будет разным! Рассольник!

– А я не люблю рассольник, у меня его дома никто не ест! – взвизгнула Лиля оглушительным голосом на четыре октавы. – Даже Колька не ест! Рассольник!

Они так демонстративно принялись обсуждать этот чёртов рассольник, что сразу стало ясно, что тут только что кому-то яростно и увлечённо перемывали кости.

На кухню вошел Орфей Жасминов.

Здесь следует пояснить, что он на два дня уезжал в командировку. Насколько я понимаю, у них где-то была вроде как какая-то то ли конференция, то ли богемная театральная тусовка, то ли он врёт и вообще ездил по своим делам, но не хотел говорить куда и зачем.

– Здравствуйте, товарищи соседи, – вежливо поздоровался он со всеми нами и улыбнулся Лиле.

Одет он был, как и всегда, с иголочки. Сейчас апрель только-только начался, но на улице было ветрено и сыро. Поэтому Жасминов был в пальто и шляпе. Под мышкой он держал ярко раскрашенную деревянную лошадку-качалку.

– Вот, – протянул он лошадку Лиле, – для Коли взял.

Судя по тому, как зарделось и ещё больше похорошело лицо Лили, она обрадовалась отнюдь не лошадке.

Лица у Беллы и Музы вытянулись, а Ложкина осуждающе фыркнула.

– Как прошла командировка? – огромные глаза испуганного оленёнка посмотрели на Жасминова, и его щёки полыхнули румянцем.

Они молча смотрели друг на друга. А Лиля прижимала к себе лошадку, как родную, и нежно поглаживала её по деревянной гриве.

– А я нынче на рынке творог взяла, задёшево, – с намёком сказала возмущённым голосом Ложкина, – такой хороший. Жирный такой и зернистый при этом. Прямо на пластиночки такие масляные рассыпается. Мой Пётр Кузьмич ел и всё нахваливал. Думала с творогом ватрушек напечь, но он и так поел. Со сметанкой.

– А я ватрушки с брусникой больше люблю, – подхватила тему Муза, но глаза её при этом косились на Лилю и Жасминова.

Дальше тема ватрушек окончательно себя исчерпала и все замолчали. Повисла многозначительная густая тишина.

Лиля и Жасминов продолжали молчать и смотреть друг на друга. И между ними сейчас была только лошадка.

– Муля, а ты какие ватрушки любишь? – красноречиво семафоря мне взглядом, спросила Белла.

Я понял, что пора вмешаться и затушил окурок:

– Товарищ Жасминов, как командировка ваша прошла? – спросил я, оставив вопрос о ватрушках без ответа.

– Ч-что? – с усилием отвёл взгляд от Лили Жасминов и посмотрел на меня с таким изумлением, словно вообще впервые человека живого увидел.

– Командировка, говорю, как прошла? – чуть насмешливо повторил я.

Рядом не выдержала и фыркнула Белла.

Жасминов очнулся, всё понял и вспыхнул. Но, справился с собой и ответил культурным голосом:

– Результативно прошла, спасибо, Муля. В поезде только слегка простыл. А так всё нормально.

– Ой! У меня же есть мёд! При простуде нужен мёд! Я сейчас чаю согрею, – моментально захлопотала Лиля, нежно прижимая к груди лошадку, но не сдвинулась с места даже ни на шаг.

– И то правда, – поддакнула Ложкина и сурово проворчала, – чай липовый нужен. У меня липа есть. Пошли, Лилька, отсыплю. Заваришь ему.

Лиля сделала над собой усилие и поплелась за Ложкиной. Всё же не удержалась и пару раз оглянулась на нас (ага, на нас, конечно именно на нас!).

Жасминов остался стоять на кухне, но в душе порывался бежать помогать заваривать чай. Поэтому я сказал, чтобы чуть разрядить обстановку:

– Товарищ Жасминов, а вы Глориозова хорошо знаете?

– Это директор театра, что ли? – наморщил лоб Орфей. – Так, знаком с ним, но не близко. Он меня один раз приглашал петь в его постановке, но у меня там накладка вышла, и я не смог. Больше он меня не приглашал.

– Обидчивый такой, что ли? – полюбопытствовал я.

– Да не сказал бы, – покачал головой Жасминов и чихнул, – может, принципиальный. А может, прима его там мутит.

Он вновь с надеждой посмотрел по направлению коридора. Но там никого не было. Тогда он вытащил из кармана носовой платок и с наслаждением высморкался.

Белла спохватилась:

– А у меня калина есть! Я сейчас принесу, – и умчалась за калиной.

Муза вздохнула, у неё ничего не было: ни калины, ни мёда, ни даже чаю. Поэтому она просто осталась стоять рядом. Уж очень ей любопытно было узнать, чем всё закончится.

– Орфей, а кто на финансирование разных спектаклей влияет? – спросил я.

А сам мучительно размышлял, может стоит прозондировать эту сторону вопроса? Если бы я мог влиять на тех, кто влияет на финансирование спектаклей, то можно было бы иметь рычаг давления на режиссёров и диктовать им, кого взять на главную роль! Но пойдут ли они на это? Нет. Слишком длинный путь. Не годится.

Я совершенно задумался и как-то незаметно пропустил момент, когда на кухне появились одновременно все: и Белла с калиной, и Лиля с липовым чаем и мёдом, и Ложкина, которая тащила кастрюльку с исходящей паром вареной картошкой. Все они бежали спасать Жасминова от насморка.

Кухню моментально заполонили всевозможные аппетитные ароматы: мёда, липы, картошки и ещё чего-то горьковато-вкусного.

Муза побледнела. Мне показалось, что она сейчас упадёт в обморок.

– Муза, – тихо, почти шепотом, сказал ей я, – у меня есть вареники с капустой и с картошкой. Шкварками с луком зажаренные. Дуся вчера полную кастрюлю сделала. Мы с Беллой сегодня утром всё съесть не смогли. Пойдёмте ко мне, поможете? А то Дуся придёт, увидит, что вареники остались, и обидится. Вы же знаете эту Дусю, какая она.

Муза вздрогнула, машинально сглотнула, а потом вздёрнула подбородок и отчеканила ледяным тоном:

– Благодарю, Муля, я не голодна.

И тут, когда Ложкина открыла крышку кастрюльки, чтобы Жасминов мог подышать над картошкой в мундирке, в животе у Музы громко заурчало. Кровь бросилась ей в лицо, но она прямая, с абсолютно ровной спиной и высоко поднятой головой, гордо чеканя шаг, удалилась к себе в комнату.

Ну вот что ты тут сделаешь!

Тем временем операция по спасению Жасминова от насморка началась:

– Орфей, ниже немножечко! – ворковала Лиля, поддерживая нежными руками голову Жасминова над кастрюлькой с картошкой, – дышите глубже. Ещё глубже, Орфей!

И тут дверь открылась и вошел Гришка Пантелеймонов, Лилин муж.