Муля, не нервируй... Книга 2

Глава 17

Я не знаю, за что люди так любят свадьбы? Мне кажется, свадьбу нужно пережить, как засуху, как нашествие саранчи на злаковые культуры, как извержение вулкана или торнадо. Примерно так я рассуждал, обречённо поправляя галстук перед зеркалом.

Мда, вид у Мули не так, чтобы аполлонистый, но хоть свирепого хомяка я уже не напоминал. Ежедневные пробежки по утрам и подтягивания на турнике в соседском дворе творят чудеса. А, может, быть, играет свою роль ещё и то, что организм у Мули молодой и обменные процессы идут в этом возрасте довольно быстро. Как бы то ни было, но скоро придётся костюмчик покупать на размер поменьше. Что радует.

В коридоре нашей коммуналки царили кавардак и суета, поэтому я туда особо и не спешил. И хоть сердобольные соседи уже трижды колотили в дверь по какой-то там срочной надобности, я затаился и не открывал. Потому что первый раз по наивности открыл. Им, оказывается, понадобилась верёвка. Я сильно удивился. Как выяснилось, решили привязать куклу к машине соседа. Пояснение: на машине Печкин с невестой Ложкиной должны были ехать в ЗАГС, расписываться. Остальные соседи планировали пройтись пешком, благо ЗАГС находился всего-то через одну улицу (хоть и по лужам), а если идти дворами, то свадебный кортеж мы явно обгоним.

Почему верёвка должна быть у меня, я так и не понял. Отбился с трудом. Белла с Полиной Харитоновной выход нашли быстро – привязали куклу порванной на ленты марлей. А я после этого больше не открывал. Но это было ещё утрам, а так я уже успел сбегать на работу, показался Козляткину. Сказал, что иду в театр, а сам отправился в ЗАГС (чтобы не отпрашиваться и не брать отгул). Хорошо, что обе церемонии расписывания у Печкиных-Ложкиных и у Бубновых-Сазоновых шли одна за другой, ноздря-в-ноздрю, причём в одном и том же ЗАГСе.

В общем, прячься, не прячься, а на роспись идти надо.

Я взял себя в руки, перестал партизанить и мужественно шагнул навстречу свадебному хаосу.

И понеслось.

Но здесь следует отметить, что я сперва вышел в коридор и увидел, как из чуланчика Герасима выглянул Гришка. Завидев меня, он махнул рукой:

– Муля, бегом сюда! Только тихо!

Я торопливо юркнул в чулан.

В чулане Герасима я был впервые. Узкая тесная комнатушка, больше похожая на келью или тюремную камеру, вместо окна – слуховое окошко. Здесь места хватало только для кровати и сколоченной из досок узкой тумбы у изголовья. Одежду Герасим вешал на вбитых почти под потолком длинных жердинах.

И вот на этой накрытой тряпьём кровати сидел Жасминов в смокинге, белой рубашке и с бабочкой, Гришка в новом пиджаке и жилете, и Герасим, который был одет, как обычно.

А на тумбочке, на газете «Правда», стояла бутылка самогона и кое-какая нехитрая снедь (что удалось утянуть со стола).

– Наливай! – свирепо велел Гришка.

– Нет, я пить не буду, – начал отнекиваться я. Неохота было приходить в ЗАГС поддатым. Там ещё коллеги Модеста Фёдоровича будут. Неудобно же.

Но Гришка даже слушать не стал:

– На тебе лица нет, Муля, – строго сказал он, – я тебя не пить заставляю, а как лекарство. От одной рюмочки не опьянеешь, зато крыситься на весь белый свет перестанешь. Это же праздник! Орфей, наливай ему до краёв, я сказал.

Я выпил. А потом ещё… раза два.

И мир раскрасился во все цвета радуги, заиграл новыми красками. Так что в ЗАГС я уже шел в совершенно другом настроении.

Этот апрельский денёк беззаботно звенел трамвайными проводами над широким проспектом, даже не подозревая, что сегодня целых четыре хороших советских человека добровольно обменяют свободу на брак. Хоть и было сыровато после ночного дождя, но дышалось по-весеннему легко. Я, стиснутый праздничной одеждой, словно мумия Тутанхамона, в новом, специально по случаю сшитом коричневом костюме-«полуторке», стоял у здания ЗАГСа и рассеянно рассматривал гипсовые венки, которые на фасаде капитально так облупились, а красный флаг над входом совсем выцвел (в послевоенное время всё финансирование шло на то, чтобы накормить людей и восстановить страну после разрухи, а всё остальное оставалось на потом).

В вестибюле пахло нафталином и одеколоном фабрики «Новая заря». На мраморной лестнице, под портретом скептически улыбающегося Сталина, два потока гостей смешивались, словно течения в Саргассовом море. Слева находились гости будущей четы Печкиных: соседи из коммуналки и из нашего двора, а также некоторые артисты из театра Глориозова. Я узнал корпулентную актрису в палантине из кролика, седоусого гримера, который зажал под мышкой коробку конфет, и, неожиданно – приму Леонтину в кокетливой шляпке. Справа интеллигентно толпились сотрудники НИИ физколлоидной химии: мужчины в роговых очках и костюмах, строгие женщины с широкими бровями, в платьях из бязи, и с портфелями вместо сумок.

Зажатый между гостями, я ловил лишь обрывки фраз:

– Ты слышала, Модест Фёдорович женится на своей аспирантке? Говорят, она на двадцать лет моложе… Он ей диссертацию пишет!

– Какой кошмар, она что, в положении?

– А Печкин-то! Вчера в «Скоморохе Памфалоне» так кликушествовал, зрители в восторге. А одну старушку даже валерьянкой потом отпаивали.

– Кто бы подумал, этот Печкин, такой себе бездарь, а сама Раневская тамадой, говорят, у него будет…

Мда, люди никогда не меняются, во все времена. И при коммунизме, и при капитализме – одно и то же.

Регистрационный зал №1, где ждали Печкина и Ложкину, был обильно украшен бумажными гирляндами и плакатом «Мир! Труд! Май!», который повесили прямо на шторы с ламбрекенами цвета «чайная роза» (или же забыли снять). В зале №2, предназначенном для Модеста Фёдоровича и Машеньки, на столе уже стояла огромная напольная ваза с искусственными гвоздиками – подарок от парткома института.

Печкин сегодня превзошел сам себя – в бархатном пиджаке, с печальной улыбкой Моны Лизы, он бережно поддерживал под руку Варвару Ложкину. Ее платье шуршало, как осенние листья на ветру, а густая фата до пола вызывала жгучую зависть у всех наших соседок.

– Товарищи, просим пройти! Проходите, не толпитесь в дверях! – гаркнула служащая, и гости хлынули в зал, обгоняя друг друга.

Я наблюдал, как регистраторша с лицом мопса и фигурой кузнеца, чеканит торжественную речь, как включили гимн Советского союза. Варвара Ложкина расписывалась молча, выражение лица её при этом было счастливое и немножечко свирепое. А вот Печкин что-то говорил, но мне не было слышно. Перед тем, как поставить подпись он долго-долго смотрел на текст, всё вздыхал, мялся, но потом расписался. Новобрачные обменялись кольцами и невинным поцелуем. Гости захлопали, аккордеонист заиграл «Не шуми, волна коварная…», все принялись поздравлять новобрачных, а я скользнул во второй зал.

Не успели смолкнуть аплодисменты за моей спиной, как в зал №2 уже входил Модест Фёдорович с будущей супругой. Он был в строгом чёрном костюме и галстуке. Машенька, в голубом платье до колена и туфлях на «манной» подошве, смущённо держала увесистый букет из гвоздик.

Я краем глаза выхватил Дусю в новом нарядном платье и без платка, зато с локонами. Она украдкой утирала глаза платочком.

Здесь повторилась та же картина: речь, гимн, роспись, обмен кольцами и поцелуй.

– Товарищ Бубнов, поздравляем с вступлением в законный брак! – какой-то важный сотрудник НИИ, вручая хрустальную вазу, подмигнул и попытался выдать шутку: – Для реактивов пригодится.

Все угодливо захихикали. Из этого я понял, что важный сотрудник явно из руководства.

Протиснувшись между гостями, я от души поздравил отчима и Машеньку.

– Муля, ты должен будешь сказать речь в ресторане, от нашей семьи! – шепнул Модест Фёдорович, но его перебил звон бокалов: гости из соседнего зала, захмелев от креплёного вина, грянули «Катюшу» в джазовой аранжировке.

А потом начались гулянки.

Сперва я решил отметиться у Печкиных. Соседи же.

Комната Печкиных, с свежепобеленным потолком, коврами на всех четырёх стенах и огромным длинным столом через всю комнату, уже ломилась от соседей и еды. На столах, сдвинутых из всех комнат и кухни, стояли: студень, котлеты, голубцы, тушенная с мясом и грибами картошка, селедка под «шубой»…

– Муля, держи! – Григорий протянул мне граненый стакан с казёнкой, наполненный почти полностью. За стеной, в соседней комнате, спорили, на кухне вроде как ссорились, где-то в коридоре затянули песню:

– «Веселей играй, гармошка, и раздайся, хоровод…»

Гости подпевали, спотыкаясь о ведра в коридоре.

Во дворе, где решили танцевать, если не будет дождя, Герасим заводил патефон:

– Рио-Рита, дура ты, Рио-Рита!

Тамада, толстая тётка с суровым лицом, требовательным голосом разбивала всех на пары и раздавала листочки со словами.

– Муля, давай я скажу тост и нужно бежать отсюда, – шепнула мне Фаина Георгиевна, – терпеть не могу все эти народные игрища.

Я был с нею вполне солидарный.

Мы дождались, когда подойдёт Арсений, фотограф, которого уговорила Фаина Георгиевна, а я оплатил. Он был длинноволосый и бородатый. И напоминал хиппи. Зато у него был фотоаппарат и желание отработать гонорар, а также выпить и поесть на свадьбе надурняк.

Мы вернулись в комнату, к гостям, и я поднял стакан с водкой:

– Дорогие Пётр Кузьмич и Варвара Карповна! – провозгласил я, – мы с Фаиной Георгиевной долго думали, что бы вам такое подарить, чтобы затмить всех гостей!

Гости засмеялись и захлопали. Белла из своего места показала мне большой палец, мол, молодцы.

Дождавшись тишины, я продолжил:

– И поэтому, когда Фаина Георгиевна предложила подарить вам фотосессию, я сразу же согласился. Знакомьтесь. Это – Арсений. Он фотограф. И сегодня весь вечер будет фотографировать вас и ваших гостей. Чтобы этот свадебный день запомнился вам навсегда!

Ох, что тут началось! Гости хлопали, радовались, выкрикивали предложения, как и где лучше фотографироваться. Женщины вскочили с мест и побежали наперегонки поправлять причёски в ванной. Мужчины не побежали, но степенно приглаживали усы (у кого они были). А фотограф тем временем, пока суета, торопливо уплетал котлеты с голубцами.

Фаина Георгиевна тихо сказала:

– Ну что, бежим к твоим?

– Подождите ещё пару минут, – сказал я, – нам нужно будет хотя бы на одной-двух фотографиях сфотографироваться. А то Печкин обидится. Он же ваш ярый поклонник.

Фаина Георгиевна вздохнула и пододвинула к себе тарелку поближе. Она была в красивом (я бы даже сказал шикарном) бархатном платье с огромной брошью.

– Наливай, Муля! – велела она.

Тем временем, в ресторане «Центральный» (бывшая «Астория»), были сервированы столы для Бубновых. Модест Фёдорович, нервно поглядывая на часы, поправлял галстук:

– Муля, ты почему так долго? Ты должен будешь произнести тост!

– Давай позже, – отмахнулся я. – и позови Машеньку, мы сперва будем поздравлять вас.

– Мы? – удивился Модест Фёдорович, но его перебили:

– Товарищ Бубнов, разрешите поздравить! – директор НИИ вручил Мулиному отчиму папку с докладом: – Для молодоженов. Новые данные по осаждению аэрозолей.

Машеньке с хохотом вручили в подарок от коллег бюст Менделеева.

Когда все пересмеялись, руководитель хитро улыбнулся и вытащил из-за пазухи и уже по-настоящему вручил конверт с деньгами.

Неплохо. Молодцы.

А то я уже и впрямь подумал, что они на свадьбы вот такую фигню друг другу дарят. А это просто юмор у них такой.

В зале «Центрального» играл струнный квартет, но их «Вальс цветов» заглушали крики:

– Толик, неси вторую!

– Горько!

– Наливай!

И тут в зал вошла Фаина Георгиевна. И разу начался нездоровый ажиотаж. Даже о невесте забыли.

Нам поднесли по фужеру с портвейном.

– Отец, Маша, – поднял я фужер, – в этот торжественный день я рад, что в нашу семью вошла такая хорошая женщина. Что у моего отца появилась спутница жизни. И я очень надеюсь, Маша, что тебе в нашей семье будет хорошо и уютно. И на сестричку тоже очень надеюсь…

Все зааплодировали, засмеялись. Машенька смущённо покраснела, а Модест Фёдорович раздулся от гордости.

– И поэтому мы с Фаиной Георгиевной решили подарить вам впечатление! Незабываемое впечатление! Так как из-за плотного графика работы медовый месяц вы себе позволить не можете, то пусть хоть эти четыре дня станут для вас памятными и праздничными. Это путёвка в подмосковный Дом отдыха.

Я протянул Мулиному отчиму конверт, все опять зааплодировали, а Модест Фёдорович и Машенька бросились обнимать сперва меня, потом Фаину Георгиевну.

К полуночи сотрудники НИИ, уже забыли, что это за мероприятие и сгрудились, обсуждая квартальный план по науке, затем и вовсе начали переругиваться. Затем помирились и дружно пили мировую.

Машенька, стояла на стуле и с жаром доказывала гостям:

– Коллоидные системы – это будущее! Представьте: однажды мы сможем делать суп из воздуха и патриотизма!

Сотрудники НИИ, мужчины в галстуках-селедках и женщины с начёсами, хлопали в ладоши. Один седой профессор даже уронил в холодец очки – видимо, от восторга.

В другом углу поклонники приставали к Фаине Георгиевне и выпрашивали автографы.

– Муля, скажи тост! – Модест Фёдорович подтолкнул меня к столу и сам еле удержался – его здорово повело.

Дальше тянуть было некуда, пришлось импровизировать. Я поднял фужер с портвейном, и сказал тост:

– Товарищи! Сегодня мы празднуем союз двух великих сил – науки и... энтузиазма! Пусть ваши коллоиды всегда будут стабильными, а любовь – дисперсной!

Зал замер. Потом раздался смех лаборантки в очках:

– Дисперсной? Это же когда частицы мелкие!

– Именно! – не смутился я. – Чтобы не слипались!

– Всё, Муля, я больше так не могу! – заявила Фаина Георгиевна на втором круге (мы бегали от ресторана в коммуналку и обратно, туда-сюда. И везде нам наливали).

– Давайте ещё один круг? – попросил я.

– Всё, Муля, или я умру до утра, – покачала она головой и икнула.

– Ну, так нам нужно всё равно вернуться в коммуналку, – сказал я.

– Нет, Муля, – она ткнула пальцем на одно из окон многоэтажки. – Я домой пойду. Я здесь живу же. Хоть и давно не появлялась.

Я проводил её до самих дверей квартиры и сдал на руки домработнице. И аж позавидовал, что она вот сейчас разденется с помощью своей Глаши и завалится спать.

А мне предстояло ещё наматывать круги.

Я метался между двумя мирами. Во дворе коммуналки Варвара Ложкина танцевала кадриль Печкиным, а ее платье вздымалось, обнажая поношенные чулки с заплатками. А в ресторане я натыкался на Машеньку, которая оживлённо обсуждала с женщинами-коллегами чью-то новую статью про «ионный обмен в коллоидных системах», особенно напирая на какую-то «дисперсию».

Обратно в коммуналку я мчался на грузовике, подвозившем бочки с молоком. Шофёр, мужик с лицом как у героя соцтруда, завистливо ворчал:

– Ты, браток, как буржуй – на двух свадьбах развлекаешься!

В дворовой толчее Печкин к тому времени уже разыгрывал спектакль «Как Колобок пятилетку выполнял». Артисты слаженно грянули частушки про трактор и целину, а гости, подвыпив, пытались танцевать кадриль под баян.

Гармонист, заметив меня, затянул «Амурские волны», и Белла, размахивая платком, потащила меня в пляс. Кружась среди столов и гостей, я поймал себя на мысли, что этот день – точная копия советского анекдота: смешного, абсурдного, но почему-то очень родного и близкого.

Я пил и пил, ощущая, как горизонт двора и хрустальные люстры «Центрального» сливаются в единый пёстрый калейдоскоп. Где-то внизу там Герасим завел патефон на повтор:

– «У самовара я и моя Маша…».

Народ начал потихоньку расходиться, а артисты, обнявшись, сидели на скамейках и пели какой-то тревожный романс. Я обнаружил себя, что сижу почему-то на лестнице коммуналки. В кармане у меня лежала театральная афиша с автографом Печкина и брошюра «Коллоидные системы в народном хозяйстве». Земля кружилась вверх-вниз.

Ко мне подошла Ложкина и проворчала:

– Пошли танцевать, Муля.

– Танцуйте с Жасминовым, — буркнул я, с трудом вставая, – У меня план по бракосочетаниям на сегодня перевыполнен! Пойду спать.

Когда я, наконец, добрался до своей комнаты и рухнул на кровать, часы на кухне пробили полночь. Из-за стены доносился храп соседа, со двора слышалось хоровое пение и пьяные выкрики, а в душе зрела надежда, что завтра будет чуточку лучше.

Ну что ж, – подумал я, засыпая. – Ещё один день в этом мире прожит не зря...