Муля, не нервируй... Книга 2

Глава 8

Свадьбу Ложкиной и Печкина назначили на субботу. И свадьбу Модеста Фёдоровича и Машеньки Сазоновой – тоже на субботу.

И вот как?

А суббота – рабочий день. И вот как?

Ну, с Мулиным отчимом ещё всё понятно, они с Машей тоже работают, так что само торжество назначили в ресторане на вечер. Успею после работы.

А вот что делать с Ложкиной и Печкиным? Не пойти – обидятся. А когда пойти, если с утра я работаю, а потом сразу пойду к Бубновым?

Печкин, когда узнал, торжественно заявил, что раз их с Ложкиной познакомил я, то и быть мне почётным гостем и сидеть на самом почётном месте.

Ну и как быть?

Хорошо, что время ещё есть и я успею всё обдумать. Но главный вопрос – что дарить? Зарплата у Мули, как оказалось, была не так, чтобы достаточной. На обеды в столовой и ещё чуток сверху хватало. А вот если что-то посущественнее купить, то уже и всё.

И начал я задумываться о том, что пора бы наведаться к заветному свёртку. Да и вообще вопрос с этим госконтрактом давно пора решить. А я что-то так чужими проблемами увлёкся, что о своих совсем позабыл. И тот рейд у дома мне тоже покоя не дает.

От всех этих мыслей настроение у меня было совершенно не предпраздничным.

А тут я ещё посадил себя на диету, стал бегать по утрам и подтягиваться на турнике в соседнем дворе. И озверел окончательно.

Так что в это позднее воскресное утро я вышел варить кашу на кухню в категорически дурном настроении. И совесть меня абсолютно не мучила, когда я, пока вода вскипала, вытащил сигарету из пачки, оставленной Мулиным отчимом, и закурил.

Дверь хлопнула и на кухню заглянула прехорошенькая белокурая головка.

– О! – прощебетала она, тряхнув шикарными локонами и ослепительно улыбнулась. – Закурить девушку не угостите?

– И мне! И мне! – на кухне возникла вторая нимфа, только эта была ярко-рыжей жгучей и лучезарной, – я тоже хочу!

– Я в раю, а вы ангелы? – поражённо спросил я, угощая нимф сигаретами.

– Мы к Белле пришли, а её нету, – усмехнулась блондинка и выставила точёную ножку чуток вперёд, – там какой-то дедок нам открыл и сразу ушел.

– У него ещё была коробка с гайками, – добавила рыжая.

Вот оно как!

Я совсем по-другому посмотрел на нимф. Они прикурили от конфорки и подошли поближе к форточке. При дневном свете стало видно, что нимфам явно за тридцатник и плотный театральный грим морщинки и припухлости на лице особо не скрывает.

– Белла на рынок ушла, – сказал я, – надо подождать немного. Она быстро вернётся. Если языком, конечно, ни с кем не зацепится.

Мы познакомились. Блондинку звали Вера Алмазная, а рыжую – Нонна Душечка. Насколько я понял, работали они в том же ресторане, что и Белла. Но только Белла играла на пианино, а девушки работали в кордебалете.

А я решил ковать железо, пока горячо:

– Вам же Белла говорила о вашей роли? – завуалированно спросил я.

– Говорила, – ответила белокурая нимфа Вера, – но мы всё ещё сомневаемся. Вот, пришли посмотреть, что и как.

– И окончательное решение мы примем только после того, как посмотрим, – добавила рыжая нимфа Нонна.

Пока мы курили, вышла Фаина Георгиевна покурить и сердито сказала:

– Муля, ты эту роль скоморохов видел? Там нужно выйти, помахать руками, а потом упасть, красиво обвиснув. Ну, что это за роль для меня?! – она прикурила он конфорки и подошла к форточке.

Вера Алмазная и Нонна Душечка уважительно расступились и перестали щебетать.

– Так что, вы не справитесь? – простодушно спросил я.

– Муля, я могу так упасть и обвиснуть, что весь зал будет рыдать и верить! – заявила Фаина Георгиевна, – но ведь дело вовсе не в том! Этого мало!

– Там вроде ещё надо кликушествовать, – осторожно сказал я, смутно представляя, что это такое.

– Кликушествовать! – возмутилась Фаина Георгиевна. – Муля! Какой идиот это придумал?

– Лесков, – брякнул я на автомате, не подумав.

– Муля, Лесков – это великий писатель! Это Мастер Слова, но даже он не мог бы такое придумать! А обвисать и кликушествовать придумал Глориозов! Муля, Глориозов – бездарность и жалкий фальсификатор! Я отказываюсь принимать в этом участие!

С этими словами она сердито затушила недокуренную сигарету и ушла, чеканя шаг.

– Жаль, – расстроенно вздохнул я, – такие роли просветляют душу.

– Это же Раневская! – восторженно сообщила нам Нонна Душечка.

– Ну, ничего себе! – добавила Вера Алмазная и посмотрела на нас круглыми глазами.

– Так вы согласны сыграть эти роли? – спросил я, так сказать, по горячим следам.

– Угу, – задумчиво кивнули нимфы. Они всё ещё находились под впечатлением и хоть решения окончательно не приняли, но уже были податливы на любые уговоры.

– Теперь вы сами видите, что у вас есть шанс сыграть эту роль убедительно и прославиться на века, – замироточил я, пользуясь их податливостью. – Если получится увести отсюда Софрона, то у вас есть шанс выйти за рамки ресторанного кордебалета. Фаина Георгиевна лично увидит, восхитится вашим талантом и всё потом преотлично устроит.

Нонна Душечка и Вера Алмазная переглянулись. Они всё ещё находились где-то между восторгами и сомнениями.

И пока я думал, как их убедить, подбирал мотивационные речи и формулировал вдохновляющий пример, на кухню вышел Жасминов и сказал:

– Муля, я всю ночь думал над твоими словами. Слушал скрип дивана Пантелеймоновых и много думал. И я понял, что мне действительно надо жениться. Нужно только найти невесту… – и лицо его сегодня было не красное и распухшее, а, как раньше, импозантное и красивое.

Выпалив эту тираду, он развернулся и ушел. А мне захотелось проклясть его до седьмого колена.

Даже чёртов ледниковый период и то не нанёс такого ущерба мамонтам, как скотина Жасминов этой катастрофической фразой моему плану!

Нонна Душечка и Вера Алмазная опять переглянулись, и рыжая сказала, с придыханием:

– Это же сам Жасминов!

– И он хочет жениться! – задумчиво добавила блондинистая Вера. – Невесту ищет!

А потом они опять переглянулись, и я понял, что мой план позорно провалился, ещё даже не начавшись.

А вообще, это был первый нормальный выходной со времён моего попадания сюда. И я решил провести его с пользой. Мой товарищ Егор был тогда, в том ресторане, абсолютно прав, когда сказал, что я себя угробил работой и что мне следует хоть немного отдыхать. Ведь действительно, если бы я столько не пахал, может быть, я сидел бы сейчас не в загаженной коммуналке, а на своей персональной яхте.

Поэтому теперь я решил отдыхать полноценно. Пусть выходной здесь один-единственный за всю неделю, а на работе так и норовят заполнить его то субботником, то парад какой-то придумывают, то посещение культурных мероприятий организовывают, но нужно же и отдыхать.

Приняв такое конструктивное решение, я позавтракал кашей и сварил себе ароматного кофе. А потом с полной кружкой и книжкой о графе Монте-Кристо устроился на кровати с твёрдым намерением весь день только читать и ничего больше.

Но не успел я дочитать до того места, как храбрый Дантес выбрался из савана в бушующем океане, как в дверь постучали.

Опять двадцать пять! Да что же это такое!

Я отложил книгу, отставил чашку и поплёлся открывать.

На пороге появилась Дуся. И была она крайне озабочена:

– Муля! – воскликнула она встревоженным тоном, – а я на рынок ходила. Всё равно мимо иду, дай, думаю, тебе молочка занесу, свеженького, утрешнего. Я там у одной хозяйки покупаю. У неё корова жирное такое молоко даёт, как сливки.

Она отодвинула меня и прошла в комнату.

– А ещё я заодно и творожка купила. Модест Фёдорович любит по воскресеньям на полдник творожок кушать. Так я много взяла и тебе половину оставлю. И сметанку ещё вот. Тоже домашняя.

– С-спасибо, Дуся, – ошеломлённо от такой заботы пробормотал я, – сколько я тебе должен?

– Да ты что, Муля! – возмутилась Дуся, – на продукты деньги Модест Фёдорович даёт, а что он своему ребёнку кружку молочка пожалеет?

Я только глазами захлопал, а Дуся продолжила, выставляя на стол всё новые и новые баночки, кувшинчики и горшочки:

– А ещё тётя Тамара из Вербовки порося колола и из деревни привезла свежатину продавать. А я её сёдня на базаре и встретила. Так я взяла и тебе сальтисона тоже. С чесночком, всё как полагается, – она вытащила из сумки свёрток и оттуда по комнате пошёл такой чесночный дух, что у меня рот наполнился слюной. – И хлеба домашней выпечки я заодно у неё взяла. Ейная средняя невестка хорошо хлеб печёт. Даже у меня так не получается.

Следом на столе материализовался пышный каравай размером с колесо от трактора.

Дуся приговаривала и продолжала с видом фокусника-энтузиаста, который извлекает из цилиндра одного за другим целое стадо кроликов, выуживать из своей безразмерной сумки всё новые и новые продукты.

Наконец, оглядев заставленный в два ряда стол, она удовлетворённо вздохнула:

– Ну вот и ладненько. Еды у тебя есть маленько, до понедельника продержишься. А в понедельник я приду и принесу расстегаев с рыбой. И котлеток тебе пожарю. И картошки потушу, – она на секунду задумалась и покачала головой, – нет, тушенная картошка – это несерьёзно, я лучше картошку с мясом в горшочках запеку.

– Зачем столько? – пробормотал я, но Дуся услышала и крепко рассердилась:

– Ты, Муля, на себя погляди, исхудал весь. Куда это годится? Какая девка за тебя замуж пойдёт, подумай своей лысой башкой? Мужик справным должен быть! Чем справнее мужик, тем оно лучше. И он добрее будет и на его фоне любая девка дюймовочкой выглядит. Всяко выгодно получается. Так что и не возмущайся даже, а садись и ешь давай. А то получишь у меня!

Я не возмущался. Я понимал, что это примерно то же самое, если бы муравей возмутился на Всемирный Потоп. Кроме того, Дуся была умная, как Шопенгауэр, поэтому спорить с ней изначально было бесполезно. Вряд ли в мире найдётся хоть один человек, который вот так запросто переспорил бы самого Шопенгауэра.

Поэтому я просто смиренно кивнул и сказал «ага».

– Ой, чуть не забыла, – хлопнула себя по лбу Дуся, – тут же тебе Модест Фёдорович письмо передал. Так ты глянь и мне скажи, я ему передам.

Она вытащила из бездонных складок юбки сложенный вчетверо листик бумаги из ученической тетрадки в косую линию:

– Вот! – и протянула мне.

Я развернул. Записка гласила:

«Дорогой Муля! Приходи сегодня на ужин. Дуся обещала фаршированную утку с солёными груздями сделать и пополамный расстегай из стерляди. А ещё придёт Машенька, так что ужин у нас будет по-семейному. Подпись – твой отец».

– Что передать? – спросила Дуся и по её виду было понятно, что ответ мой они уже наперёд с отцом знают, а остальное это всё только из приличия соблюдается.

– Скажи, что я не знаю, – неопределённо ответил я, – если успею – то буду. А не успею, то пусть без меня ужинают.

– Да как же так? – изумлённо всплеснула руками Дуся и левый глаз у неё дёрнулся, – я же для кого такие блюда готовить буду?!

– Для Модеста Фёдоровича и Машеньки? – подсказал я, а Дуся нахмурилась:

– Муля! Это несерьёзно! Ты посмотри, как ты исхудал! Тебе нельзя фаршированную утку пропускать!

– А, может, у меня свидание с девушкой будет? – загадочно улыбнулся я.

– Да как же это так, а?! – вознегодовала Дуся, – Модест Фёдорович вон нашел себе, теперь ты нашёл, а как же я буду? Что же вы меня все покидаете?!

Слёзы крупными каплями скатились по её пухлым щекам.

– Да мы просто прогуляемся по Арбату и всё, – постарался успокоить я Дусю (ну не буду же я ей говорить, что собирался, как стемнеет, наведаться к тому дому и попытаться забрать свёрток с деньгами. Дальше то тянуть некуда).

А тем временем Дуся бушевала:

– Нет! Это никуда не годится! Я так Модесту Фёдоровичу и скажу!

– Дуся, ну, я постараюсь, – примирительно сказал я, – но могу опоздать, могу сильно опоздать, а могу и вообще не успеть. Просто сразу предупредил, чтобы меня не ждали. Ладно?

Дуся, чуть успокоившись, нехотя кивнула.

Я уже было облегчённо выдохнул и начал надеяться, что сейчас Дуся, наконец-то, уйдёт, а я сразу сяду, наемся сальтисона с домашним хлебом, и как засяду графа Монете-Кристо читать, так аж до самой ночи буду. Пока всё не прочитаю.

Но тут Дуся, метнув взгляд на мою комнату сказала строгим голосом:

– Муля, я, как в понедельник приду, так буду у тебя в комнате убираться. А вот ковры на стенах вытрепать надо. А я сама не управлюсь. Руки у меня болят, если поднимать высоко, да и росту не хватает. А со стола доставать я боюсь. У меня голова сразу на высоте кружится. Так ты все ковры сейчас сними и на улице их от пыли выбей. А потом обратно повесишь.

– Зачем?

– Ну так пыльные же они, – покачала непреклонной головой Дуся, – а до Пасхи положено дом в чистоту приводить. Так что сделай это прямо сейчас.

Вот и отдохнул в воскресенье.

Так-то Дуся была права. Пылесборники это ещё те.

Но выбивать ковры всё воскресенье – это совсем не тот вид человеческой деятельности, за которым мне бы хотелось провести выходной.

Я даже пригорюнился. Выбивать ковры категорически не хотелось, занятие это глупое. Но, с другой стороны, если я не сделаю этого, то завтра придёт Дуся и сама начнёт выбивать их больными руками. Я же знаю её принципиальность.

Озабоченный этими мыслями, я вышел на кухню с целью покурить (ох и гадостная привычка, но я буду бороться. Сейчас только одну сигарету выкурю и всё, это просто Дуся меня с этими коврами расстроила, а вот с завтрашнего дня окончательно бросаю!)

Дав себе такую страшную клятву я со спокойной совестью закурил.

А потом вышел Печкин и сказал:

– Ты почему, Муля, опять сигареты куришь? Ты же давеча говорил Белле, что бросишь.

– Да вот, – развёл руками я и замолчал, любуясь сигаретным дымом, который истончался куда-то к засиженному мухами потолку.

– А ко мне Фаина Георгиевна приходила, – сказал вдруг Печкин и печально вздохнул.

Я насторожился, начало мне показалось зловещим. И не ошибся, потому что Печкин сказал, ещё более печальным голосом:

– Сказала показать, как я в роли скоморохов кликушествую…

– И как? – осторожно спросил я (подсознательно ответ мне слышать совершенно не хотелось).

– Я показал, – пригорюнился Печкин.

– А она?

– А она показала тоже, – чуть не плача сказал Печкин, – а потом спросила Варвару Карповну, кто из нас лучше кликушествует, я или она.

– А что Варвара Карповна?

– А что ты с влюблённой бабы возьмёшь? – махнул рукой Печкин, – в общем, Фаина Георгиевна обиделась и сказала, что раз так, то на свадьбу она не придёт.

Он окончательно загрустил. Так мы и стояли на кухне у форточки: я курил, Печкин вздыхал.

А потом Печкин сказал:

– И будет у нас не свадьба, а сплошная насмешка, – и опять вздохнул. – Людей стыдно.

– А вот если бы вы в комнате, где застолье будет, ковёр повесили, то было бы красиво, – внезапно даже для самого себя сказал я. – И людей не стыдно.

– Да где же его, ковра этого, взять? – развёл руками Печкин, мол, всё плохо, на свадьбе не будет ни Фаины Георгиевны, ни ковра, хоть бери и отменяй всё.

А я этого допустить никак не мог. Поэтому сказал:

– Ну так у меня ковёр возьмите. А лучше – все четыре. Гости сразу поймут, что вы серьёзные люди.

– Вот спасибо тебе, Муленька! – всплеснул руками Печкин, – вот уж выручил!

– Только они пыльные, – скромно сказал я, – их сперва выбить надо.

– Да за это не переживай! Ерунда это! – засуетился Печкин, – я сейчас Герасима кликну, мы их быстренько снимем и сами прекрасно выбьем!

Он торопливо выбежал из кухни звать Герасима, пока я не передумал.

А я стоял, курил и улыбался.

Пока Герасим и Печкин выбивали ковры от пыли, а я опять уселся на кровать с книгой о злополучном графе Монте-Кристо, в дверь снова поскреблись. Пришлось идти открывать.

Ко мне заглянула Белла и сообщила довольным голосом:

– Муля! Девочки согласились!