(не) Зайка для Волка (СИ)

Воспоминания о маме

На следующий день в Академии словно исчез один из её самых ощутимых центров притяжения. Таррена не было. Ни в столовой, ни в аудиториях, ни на утренней пробежке, где он обычно обгонял всех, ни даже в коридоре боевого крыла, куда она заглянула будто бы случайно. Он словно испарился из воздуха, оставив лишь ту тяжесть, что тянула грудь к земле и не давала дышать спокойно.

Ана старалась не думать о поцелуе. Старалась не вспоминать тепло его ладони, как он держал её в танце, как будто в тот момент в зале не было никого, кроме них. Но мысли возвращались сами. Неумолимо. Как река к морю. И каждый раз она ловила себя на том, что ищет его взгляд в толпе, слушает, не раздастся ли где-то рядом его шаг, не дрогнет ли воздух от его запаха.

Но его не было.

Весь день прошёл в тревожном ожидании, в тишине, пронзённой отсутствием. И только вечером, когда она шла в библиотеку, чтобы хоть как-то отвлечь себя, с головой зарыться в свитки и формулы, чтобы дать разуму передышку от сердца, она увидела его. У лестницы между двумя этажами. Он стоял, уткнувшись в экран планшета, словно изучал маршрут отряда или график охранных смен. Когда она подошла ближе, он поднял глаза и тут же опустил их. В его лице не было ни холодности, ни злости, только что-то болезненно сдержанное.

— Таррен, — тихо произнесла она, останавливаясь.

Он не смотрел на неё. Ни одного взгляда. Словно стены между ними вдруг стали непрозрачными.

— Извини за тот поцелуй, — сказал он негромко. — Это была ошибка. Я не должен был тебя целовать.

Ана не сразу поняла смысл слов. Они будто прошли сквозь неё, но только спустя пару секунд начали болеть. Как холод, что сначала обманчиво мягкий, а потом жжёт кожу.

Внутри что-то сжалось, не резко, не драматично, а мучительно тихо. Как узел, затянутый в сердце. Она смотрела на него выжидающе.

— Почему? — её голос дрогнул, но в нём не было упрёка. Только простое, безоружное «почему», в котором звучала едва заметная просьба: не обманывай.

Он всё же взглянул на неё. Медленно. Взгляд оказался почти невыносимым. В нём было всё: и сожаление, и вина, и что-то обжигающе личное, что он, вероятно, хотел бы спрятать, но не успел.

— Потому что я могу дать тебе ложные надежды, — произнёс он сдержанно, будто каждое слово было занозой.

Ана не отвела взгляда. Сердце глухо стучало в груди, будто где-то в глубине, под слоем воды. Она слышала этот стук, как зов.

— Надежды на что? — спросила она тихо, почти шёпотом.

Ответ пришёл не сразу. Он словно искал в себе силу произнести это вслух. Плечи его были напряжены.

— Моё сердце уже занято, — выговорил он. — Там... навсегда останется одна омега.

Сквозняк качнул занавеску наверху, и ткань тихо вздохнула, будто затаённый воздух вырвался наружу. Всё вокруг стало громче, капля воды где-то в трубе, шаги по отдалённому коридору, и над всем этим звучали его слова. Обнажённые. Без защиты.

Ана смотрела на него, не двигаясь. Лицо её почти не выражало эмоций, но в глазах стояла неуверенность, как у человека, ступившего на лёд, не зная, выдержит ли он.

— Кто? — прошептала она. Даже не знала, зачем спрашивает. Просто не могла не спросить.

Таррен опустил глаза. Вздохнул. Так глубоко, будто пытался вынуть из себя не только воздух, но и память.

— Её больше нет, — сказал он наконец. — Она умерла.

И повернулся. Просто ушёл, в тень, растворяясь в полумраке, оставив Ану стоять у стены, с выдохом, в котором не осталось воздуха.

Когда она вошла в свою комнату, в ней было темно и тихо. Лея спала, свернувшись под пледом, но как только дверь скрипнула, она приподнялась, сонно глядя на подругу.

— Всё в порядке? — спросила она, откидывая с лица волосы.

Ана не ответила сразу. Сбросила с плеч кардиган, села на край кровати. Шепнула:

— Он сказал, что это была ошибка. Поцелуй. Что он не должен был этого делать.

— Таррен? — Лея нахмурилась.

— Да.

Они замолчали. Потом Ана добавила:

— Сказал, что его сердце уже занято. Что одна омега навсегда там.

— Какая омега?

Ана покачала головой:

— Не знаю. Сказал, её больше нет, но она останется в его сердце навсегда.

Лея вздохнула:

— Иногда мёртвые держат нас крепче живых.

Ана кивнула. Потом долго сидела, опустив голову, пока не подняла глаза и не сказала:

— Мне так не хватает мамы.

Лея удивлённо посмотрела на неё, не сразу понимая, откуда взялись эти слова.

— Я редко о ней говорю… Она умерла, когда мне было девять. Болела долго. Очень долго. Тогда я не понимала, насколько серьёзно. Верила, что она поправится. Все так говорили: «Всё будет хорошо». Но однажды она просто… не проснулась.

Тишина наполнила комнату, как вечерний туман, мягко, не сразу, но так, что воздух стал тяжелее. Ни часы, ни звуки с улицы не нарушали её.

Ана продолжила, не глядя на соседку, словно произносила слова вслух только для того, чтобы не задохнуться:

— Она подарила мне кулон на день рождения. Такой простой, с цветком внутри. Тогда я не придала этому значения. Просто украшение. А потом... это оказалось последним, что получила от неё. Перед смертью.

Она прикусила губу, еле заметно.

— А я... его отдала. Понимаешь?

Лея ничего не сказала. Просто положила тёплую ладонь на её руку. Не чтобы утешить. А чтобы быть вместе.

— Ты же не знала, что мама умрёт, — произнесла она мягко. Словно боялась, что голос ранит сильнее тишины.

Ана слабо улыбнулась, но в этой улыбке не было ни капли света. Только усталость. И что-то большее: память, обида, пустота.

— После её смерти отец изменился. Не сразу, не внешне, но внутри он будто застыл. Стал холодным, как гладкая поверхность льда, ничего не отражающая.

Она сделала паузу, вдохнула, продолжила чуть тише:

— Всё стало по графику. Учёба, отчёты, распорядок, формулы. Без чувств. Без памяти. Он не говорил о маме. Никогда. Будто её не было.

За окном пронёсся ветер, качнул ветви деревьев, и их шорох заполнил паузу между словами.

— А потом появилась новая жена. Тихая, покладистая. Я не возражала, просто приняла ее. Потом у них родился сын. Ему сейчас семь. Маленький. Добрый. Когда он меня обнимает, чувствую, как расплетается что-то внутри. Я его люблю. Он ни в чем не виноват.

Она вдруг замерла, будто запнулась о внутреннюю грань.

— Но это всё... так сложно. Порой мне кажется, что меня как будто вынули из этой жизни и поставили рядом, наблюдать.

Лея не перебивала. Она смотрела на неё спокойно, без жалости, просто с участием.

— Ты сильная, — наконец произнесла она.

Ана чуть качнула головой, и на секунду её глаза потемнели.

— Нет. Я просто научилась не показывать, когда больно, но это не одно и то же.

И снова наступила тишина. Уже не неловкая. Теплая, будто плед, накинутый поверх дыхания. За окном шуршали листья, и этот звук сливался с молчанием, словно подтверждая: есть моменты, когда слова излишни.

Они просто сидели рядом. Не говоря ни слова. Не глядя друг на друга. И этого было достаточно.