(не) Зайка для Волка (СИ)

Игры хищников

Наступил новый день, с лёгким ветром, который пробегал по утреннему двору Академии, трепал плащи студентов и приносил запах сосен с дальнего склона. Ана уже привыкла ходить с приподнятым подбородком и хищным взглядом, словно напоминая миру, что теперь она не та заяц, которую можно было пугать за углом.

С самого утра над Академией висело напряжение, будто сама земля, пропитанная осенней влагой, ожидала схватки, которая должна была расставить всё по своим местам. Тренировка, объявленная как простая игра за флаг, на самом деле была проверкой не только силы и скорости, но и воли, инстинктов, умения держать баланс между зверем внутри и разумом снаружи. Для каждого участника она обещала стать чем-то большим, чем просто испытанием. Она была вызовом, шансом доказать себе и другим, кто ты есть на самом деле.

Среди противников, что выстроились в две команды, был он — Аррен, тот самый волк, что в первую её тренировку позволил себе насмешки, слова, будто пропитанные ядом, и долгие, хищные вдохи её запаха, думая, что перед ним всего лишь жалкая дрожащая омега, не способная даже взглянуть в ответ.

Ана нашла его взгляд сразу, стоило им выстроиться напротив друг друга. Его глаза были такими же холодными, как тогда, такими же уверенными в своей силе. Он усмехался, будто заранее знал результат этой игры. Но теперь она не была той зажатой ученицей. Она не отвела взгляда, а лишь медленно, плавно изогнула уголки губ в хищной улыбке, и её голос прозвучал тихо, но остро, словно коготь по стеклу:

— Сегодня ты пожалеешь, что недооценивал меня.

Сигнал к началу был резким, словно выстрел, и мгновенно пространство наполнилось звуками борьбы: рычанием, короткими командами, топотом ног, ударами тел, падениями, стуком веток и травы, сбитой чьими-то плечами. Ана двигалась среди этого хаоса, как тень, как струя тёплого воздуха между скал. Она не ломала препятствия, она обходила их. Её движения были быстрыми, отточенными, точно выверенными, её тело слушалось. Она не боролась за силу, она брала ловкостью.

И когда наконец их пути пересеклись, когда она оказалась лицом к лицу с Арреном посреди сражающихся студентов, мир будто замер. Его ухмылка была всё той же, самоуверенной, надменной, грубой.

— Ну что, пантера, покажешь, на что ты способна? — произнёс он, вставая в боевую стойку, не сомневаясь ни на мгновение, что всё закончится для него победой.

Она не ответила. Только сделала шаг вперёд, не скрывая ни хищного блеска в глазах, ни лёгкого напряжения плеч. Она не собиралась защищаться. Она собиралась атаковать.

Они бросились друг на друга одновременно. В его движениях чувствовалась грубая сила, желание навязать своё, сломать, подчинить. В её — плавная упругость, гибкая угроза, будто игра. Она позволила ему приблизиться, дала возможность почувствовать свою уязвимость — лишь для того, чтобы в следующий миг резко уйти в сторону, вонзить колено ему в бок, вывести из равновесия и, ловко зацепив за бедро, уронить его на землю. Всё это заняло считанные секунды, но для них обоих они растянулись на вечность.

Аррен тяжело дышал, прижимаясь лопатками к мокрой траве, а Ана, стоя над ним, ловила его изумлённый взгляд. Её сердце билось часто, но внутри было спокойствие.

— Это тебе за тот день, — тихо сказала она, не громко, не злорадно, просто как факт.

А затем, не дожидаясь, пока он опомнится, развернулась, сорвалась с места, ловко схватив флаг, словно охотник свою добычу, и рванула в сторону своей команды.

Она принесла им победу. Стоя посреди ликующей толпы, держа флаг, она впервые почувствовала вкус триумфа не как случайной удачи, а как заслуженной награды. Это была не её внешняя победа, это был внутренний рубеж, который она давно должна была пересечь.

Но сквозь общий шум она чувствовала ещё один взгляд. Тот, что был всегда. Таррен. Он стоял чуть в стороне, просто наблюдая. Его лицо оставалось спокойным, почти равнодушным, но в глазах горел огонь, который говорил больше, чем любые слова, больше, чем простое восхищение. Что-то глубже, намного глубже.

Позднее, когда коридоры академии опустели, оставив после себя лишь затихающий шум шагов и отголоски далёких голосов, тишина стала почти осязаемой. Ана шла быстро, стараясь не думать, не чувствовать, не вспоминать. Но Таррен нашёл её — как всегда, слишком легко, слишком быстро, как будто их разделяло не пространство, а тонкая, натянутая до предела нить, которую он умел дёргать в самый неподходящий момент.

Он настиг её молча, резко, без предупреждения, схватил за запястье, и в следующее мгновение её спина ощутила холод стены. Воздух между ними дрогнул, стал плотным, электризованным, насыщенным тем самым напряжением, которое они оба пытались игнорировать, но которое неизбежно вспыхивало, стоило им остаться наедине.

Его лицо оказалось слишком близко — так близко, что дыхание Таррена, тёплое, неровное, обжигало её кожу, напоминая ту ночь в хижине, где границы между ними стерлись, смешались в единое, опасное чувство.

— Ты сводишь меня с ума, — прошептал он хрипло, так, будто каждое слово давалось ему с усилием, как признание, которое не хотелось произносить вслух.

Ана вскинула на него глаза, полные злости и чего-то ещё.

— Отпусти, — голос её дрожал, но не только от гнева. Там, в этих дрожащих нотах, пряталось нечто, что она не могла контролировать.

— Нет, — тихо сказал он, и в этом отказе звучала вся его одержимость.

И прежде чем она успела что-либо сказать, он поцеловал её. Не мягко, не осторожно — а так, как поцелуй должен был быть, когда сдерживать чувства больше невозможно. Глубоко, настойчиво, требовательно. Его губы не оставили ей выбора, как не оставляли его собственные желания.

Она пыталась оттолкнуть его — вначале. Рванулась, напряглась, но её тело, предательски отвечало на этот поцелуй так, словно всё это время только этого и ждало. Как зверь, который устал прятаться. Как сердце, которое устало молчать.

Его рука крепко держала её за талию, другая не отпускала запястье, и в какой-то момент весь мир вокруг перестал существовать. Остались только он, она и горячее, сбивчивое дыхание между ними, которое сливалось в одно целое.

Когда их губы, наконец, разомкнулись, Ана тяжело дышала, чувствуя, как горит её лицо, как дрожат пальцы. Она встретила его взгляд — прямой, дерзкий, полный вызова и внутренней борьбы.

— Это ничего не значит, — сказала она ровно, почти спокойно, но слишком ярко ощущая, что врёт не ему, а себе.

Она вырвала руку из его пальцев и пошла прочь, не позволяя себе обернуться. Потому что знала, если остановится, если посмотрит назад, всё повторится.

Позже на лекции по тактике, сидя на задней парте, Ана пыталась сосредоточиться на планах построения обороны, но мысли снова и снова возвращались к тому поцелую, к его рукам, к жару его губ. Она злилась на себя за слабость, за то, что хоть на миг позволила себе потерять контроль.

Лея сидела рядом, опустив плечи, словно тяжесть несказанных слов и несбывшихся надежд давила на неё невидимым грузом. Она пыталась слушать лектора, старательно удерживая внимание на сухих терминах и скучных формулировках, но мысли упрямо сбивались с курса, скользили к тому, кто сидел по другую сторону аудитории.

Томас. Его фигура, как и прежде, была статуей равнодушия, выточенной из холодного камня. Он смотрел вперёд, не поворачивая головы, не позволяя себе ни малейшего движения в её сторону, будто мир за пределами его взгляда перестал существовать. Но руки выдавали больше, чем он хотел показать: тонкие пальцы ритмично постукивали по краю стола, и в этих коротких ударах слышался весь тот внутренний шторм, что он тщетно пытался скрыть за маской безразличия.

— Он всё ещё притворяется, что меня нет, — тихо произнесла Лея, и на губах её дрогнула грустная, почти безнадёжная улыбка. Она говорила это так, будто признавала свою невидимость перед ним как данность, как нечто, с чем придётся научиться жить.

Ана молча коснулась её ладони, сжимая её мягко, но уверенно, словно пытаясь хоть на мгновение стать опорой в её зыбком, покачивающемся мире.

— Может быть, ему нужно больше времени, — сказала она, и голос её прозвучал спокойно, но внутри этого спокойствия слышалась осторожная надежда, та самая, которая боится поверить в своё право на жизнь.

Белка медленно повернула голову к окну. За стеклом, словно в отражении её собственных мыслей, тяжёлые серые облака лениво плыли по небу, а ветер гнал их прочь, не разбирая, чьи они и зачем там собрались.

— А если время не поможет? — прошептала она, так тихо, будто боялась нарушить хрупкое равновесие между верой и отчаянием.

Ана не нашла слов для ответа. Потому что знала, иногда даже самое длинное время бессильно против тех зверей, что живут глубоко внутри и рвутся наружу, оставляя после себя только пустоту и боль.