Переход II

Глава 10

Разговоры товарища Несмеянова с товарищем Лебедевым и товарища Берга с товарищем Бартини состоялись вследствие еще одного разговора, состоявшегося еще девятого мая. Хотя День Победы и был праздником, но уже семь лет он отдельным выходным днем не являлся — но в пятьдесят четвертом праздник пришелся на воскресенье, и руководство страны устроило в Кремле праздничный обед для героев войны. И героев тыла, поэтому Алексея (по протекции товарища Пономаренко) тоже туда пригласили. Но народ-то там собрался вовсе не ради того, чтобы просто пожрать вкусно, так что в основном собравшиеся именно разговаривали. О войне разговаривали, делясь воспоминаниями, и о послевоенном мире — причем о мире разговаривали больше.

Пантелеймон Кондратьевич Алексея отловил и принялся из «партизана» вытягивать информацию по «дерьмоперерабатывающим станциям»: в Казахстане, которым он по-прежнему руководил по партийной линии, бурно развивалось сельское хозяйство — а какие-то инженеры ему предложили это сельское хозяйство газифицировать, используя «подножный корм». Эксперименты провели и выяснили, что тонна соломы, пропущенная через биореактор, дает минимум триста кубометров чистого метана — а если всю солому, бесполезно сжигаемую в республике, на дело газификации пустить, то вроде получалось, что только с соломы можно будет получить миллиард кубометров очень удобного топлива. А если использовать не только солому, то перспективы вырисовывались исключительно радужные — но товарища Пономаренко смущало то, что почти нигде, кроме как в Белоруссии, биогаз массово не производился, и он попросил Алексея высказать свое мнение о причинах «игнорирования ценного ресурса».

Одна причина была ему понятна: в Белоруссии все же использовали больше навоз с добавлением торфа и прочие «растительные остатки», не требующие специальной подготовки для загрузки в реакторы: ту же картофельную ботву, например, а отходы лесоперерабатывающих заводиков (то же корье, например) на заводиках же и измельчали, да и вообще их в метановые танки отправляли нечасто, в основном сжигая на заводских же небольших электростанциях. Но ведь там и солому почти всю на газ перерабатывали, а в Казахстане по каким-то причинам технология «не взлетела». И это при том, что теперь почти в каждом крупном селе свой «дерьмоперерабатывающий заводик» уже имелся…

— Вот скажи мне, партизан… Ты же придумал, как заставить одиноких баб детей рожать, у меня в республике они уже почти триста тысяч младенцев родили, а улучшать дерьмоперерабтку народ не хочет. Придумай что-то, чтобы народ понял, что это — дело выгодное!

— Пантелеймон Кондратьевич, про детей я придумал, когда на врача учился, и придумал потому, что в общежитии больше половины именно одиноких молодых женщин проживало. И именно они говорили, причем не мне, а между собой говорили, чего им не хватает, а я просто это услышал и решил им помочь получить недостающее. А с переработкой соломы-то я вообще незнаком!

— Вы, товарищ Воронов, — заметил проходивший мимо столика, за которым уселись Алексей и Пантелеймон Кондратьевич, — очень хорошо успеваете услышать то, что нужно стране, и услышанное быстро воплощаете в разные полезные изобретения. Не расскажете, что нового вы услышали, скажем, относительно новых электронных приборов?

— Кое-что интересное услышал, например, как товарищи из Энергетического рассуждали, что если их радар поставить на самолет, то радар сможет увидеть самолеты уже вражеские на расстоянии в полтысячи километров.

— Но ведь радар дальнего действия — это очень большой и тяжелый агрегат, разве его можно установить на самолет?

— Сразу после войны товарищ Бартини разрабатывал самолет, на который такой радар установить можно. То есть почти можно, а если его попросить построить самолет, на котором разместится и сам радар, и операторы… Три-четыре таких самолета смогут полностью перекрыть нашу западную границу, замечая вражеские самолеты уже в момент взлета где-то в Германии, Англии или Франции, еще пара самолетов перекроет черноморскую границу…

— И во что это обойдется Советскому Союзу?

— По радарам — это вопрос к Акселю Ивановичу, но он лишних денег не попросит. А по самолету… я знаю, что вы не очень доверяете товарищу Бартини, но он неоднократно доказывал, что коллективом в тридцать человек он может сделать больше, чем Туполев с тысячью инженерами. Дайте Роберту Людвиговичу сотню разработчиков — и через три года у нас будет авиационное радиоприкрытие наших границ.

— А вы считаете, что кроме товарища Бартини…

— Он сделает это вдвое быстрее и впятеро дешевле, чем кто-то другой. Потому что он — гений от авиации и умеет мыслить нестандартно.

— Рыбак рыбака… а вы считаете, что Аксель Иванович сможет построить радары, которые поместятся в самолет? И там этому радару хватит электричества для работы?

— В этом-то я не сомневаюсь уже. Вон у товарища Лебедева вычислительная машина занимала огромный зал и потребляла двадцать пять киловатт электричества, а моя машина занимает один небольшой шкафчик и потребляет всего пять киловатт, будучи в тысячу раз более производительной.

— И ценой в сто раз меньше… а я давно хотел спросить, не пора ли нам в связи с вашими успехами институт товарища Лебедева просто закрыть? Зачем нам напрасно деньги на ветер…

— Я думаю, что товарищу Лебедеву нужно наоборот добавить и людей, и средств. Моя машина — это всего лишь его конструкция, переведенная на новую элементную базу, о которой Сергей Алексеевич даже не догадывался. А если ему к такой базе дать доступ, то он очень скоро машины сделает еще более мощные и более дешевые, а если ему и задачи правильно поставить… Ведь вычислительные машины могут не только атомные реакторы рассчитывать или баллистику ракет, они в управлении народным хозяйством будут незаменимы. Сейчас товарищ Рамеев делает упрощенную версию вычислительной машины на микросхемах, такие в том же Госплане переворот произведут в качестве планирования.

— Но вы свою машину на доработку отдали именно Рамееву, а не Лебедеву.

— Простой корыстный расчет: у Лебедева пятьдесят человек в институте, которым едва на зарплаты денег хватает. А Рамеев у Акселя Ивановича в лаборатории трудится, а товарищу Бергу даже на новый завод микросхем выделить полста миллионов труда не составило…

— Корыстный, говорите, расчет… интересная у вас корысть. Ну ладно, не буду вас больше отвлекать, вы, гляжу, и тут важные вопросы решаете. Это, конечно, не совсем правильно в такой-то день, но… правильно. Пантелеймон Кондратьевич, надеюсь, вы не забыли: завтра в час дня…

В июне на очередной сессии Верховного Совета СССР была принята обновленная Конституция, по результатам которой в Союзе осталось только семь республик, и из нее исчезло «право выхода союзных республик из состава СССР». Товарищ Сталин очень серьезно отнесся к «личному составу» желающих его свергнуть, поэтому Армения превратилась в автономную республику в составе Грузии (утратив в процессе переданный Азербайджану Зангезур), а Анастас Иванович был отправлен «на заслуженную пенсию». Конкретно к Микояну у Сталина претензий не было (если не считать резких возражений того против автономизации Армении), но ни сам Иосиф Виссарионович, ни другие руководители страны не считали его «способным принести заметную пользу Союзу», а занять должность первого секретаря Армянской АССР он сам отказался.

Алексея эти изменения практически не коснулись, а вот Сону слегка зацепили, правда «в положительном смысле»: ее избрали секретарем комитета комсомола Университета по работе с азербайджанскими учащимися. Правда, таких (с учетом аспирантов) в МГУ было меньше сотни человек, причем большинство азербайджанских студентов учились вообще на биофаке. К тому же всем было в принципе наплевать, кто кем является по национальности, как наплевать и на то, что азербайджанским языком девушка вообще не владела — и общественная работа Соны сводилась большей частью в сидениях на заседаниях университетского комитета комсомола, но вот положенная ей по должности «корочка» давала немало очень интересных возможностей. Например, никто в руководстве университета не возразил против создания «группы по изучению вычислительных машин», в которой, кроме самой Соны, азербайджанцев-то и не было. Зато появилась вычислительная машина (товарищ Рамеев с огромной помощью со стороны Акселя Ивановича наладил мелкосерийное производство «упрощенных» ЭВМ в своей лаборатории и парочку Алексей «отъел»), так что что изучать в этой группе, в университете уже появилось. А привлечение в эту группу студентов и аспирантов, которые занимались разработкой микросхем, сделало работу «группы» весьма эффективной.

Сама Сона в этой группе проводила семинары, рассказывая участникам-математикам то, чему ее муж учил, и в качестве «практической работы» все они занимались разработкой компилятора с «придуманного Алексеем» языка высокого уровня. Пока работа эта шла ни шатко, ни валко: составлялись отдельные модули для синтаксического анализа текстов программ, но это было делом очень не простым из-за «отсутствия нужных технических средств»: все же хранить программы на бумажных лентах было очень неудобно. Так что большей частью студенты и аспиранты с преподавателями просто придумывали алгоритмы, которые пока что просто на бумажке записывались или даже рисовались в виде блок-схем, а воплощение всего задуманного в «товарный продукт» откладывалось до появления годных устройств хранение информации. Хотя отдельные успехи в создании таких устройств демонстрировали «физики-железячники»: ими был изготовлен магнитофон, подключаемый к вычислительной машине и позволяющий хранить на одной катушке магнитной ленты до пары сотен килослов цифровых данных.

Еще Сона сумела подключить к работе группы и людей с химфака: она «по комсомольской линии» передала тамошним молодым преподавателям «придуманную мужем» схему накопителя данных на гибких дисках, и отдельная группа химиков теперь занималась разработкой магнитного лака, который хорошо бы держался на лавсановой подложке. И вроде бы у них тоже определенные успехи в этом направлении прорисовывались…

Успехи — успехами, а вот обычная семейная жизнь у Алексея еще во время сессии резко поменялась. Не вообще, а только по части места жительства: они все же «уехали на лето в деревню». Это несколько усложнило всем доступ к местам обучения (не всем, Яна и Марьяна до завершения экзаменов в школе пока в Москве остались). А еще Алексей каждый раз перед экзаменом отдельно девушек заезжал успокаивать, так как экзамены у них были не самыми простыми. Не по знаниям: все же Мария у себя в школе поблажек дочерям не давала и знаний у них хватало, а по самой процедуре. Потому что обе девушки «шли на золотые медали», и по правилам работу потенциальных медалистов должны были проверять отдельные комиссии из РОНО. Но так как в новом районе пока было всего две школы, работники РОНО решили себе «жизнь облегчить» и сами все экзамены принимали — а в районе всего две потенциальных медалистки и были, причем мало что родные сестры, так еще и «переростки»: Яне в день последнего экзамена уже двадцать стукнуло. Но все прошло нормально, медали девушки честно заработали, так что и с поступлением в институты у них проблем больше не возникало.

То есть одна проблема все же возникла: обе так и не решили окончательно, куда поступать собираются, но эту проблему «волевым решением Соны» закрыли и Алексей их по очереди отвез в университет и в МИФИ. Объяснив им, что «Сона лучше знает, что молодым девушкам в жизни нужно», а раз у них дома стоит компьютер, то выбирать что-то, не связанное с математикой, просто глупо. Тем более что в самое ближайшее время «домашний компьютер» он пообещал превратить в очень интересную игрушку.

В очень-очень интересную: в лаборатории Башира Искандаровича закончили разработку набора микросхем для знакогенератора монитора на телевизионной трубке, группа «автоматиков» в МИФИ уже сделала для этого монитора клавиатуру с кнопками на герконах и теперь оставалось лишь придумать, как монитор к ЭВМ присоединить. То есть в лаборатории Энергетического института свой вариант уже придумали и даже схему подключения изготовили — но в их варианте к машине подключался только один монитор, а Алексей собирался подключать целые терминальные станции — и в МИФИ студенческое КБ разработкой такой станции и занималось. Тоже «с переменным успехом»: провода-то куда надо воткнуть и не особо сложно, а вот для того, чтобы от проводов все же польза была, требовалось и соответствующее программное обеспечение.

И насчет программного обеспечения нужные мысли теперь не у одного Алексея появились: это и товарищ Берг понял, и товарищ Рамеев, и товарищ Лебедев. И, что было, пожалуй, не менее важно, это поняли и в Средмаше, и в Ракетном комитете Совмина, так что к началу июля, когда все экзамены остались позади, к нему в гости (в деревне) зашел сосед:

— Добрый день, Алексей… Павлович, если не ошибаюсь? Мне сказали, что ты у нас по вычислительным машинам главный специалист… у тебя в доме чай-то есть? Угостишь старика? Я кое о чем спросить тебя хотел, а на сухую оно как-то не очень. Да ты не суетись, я сейчас домой заскочу, к чаю пряников принесу, баранок там, вот под них сядем и поговорим, если не прогонишь.

Сона, ранее соседа вживую не встречавшая, и стоявшая во время этого разговора на пороге дома, сразу после того, как тот закрыл за собой калитку, бросилась ставить самовар. Это делать она любила, и самоваров в доме уже три было, а уголь для самоваров Алексей сам жег в специально выстроенной печке, так что к возвращению соседа самовар уже стоял на столе во дворе дома. Правда, сосед принес не только пряники с бубликами, но и большой торт — так что Сона, принимая от гостя «подарки», не смогла не поинтересоваться:

— Климент Ефремович, а вы что-то посущественнее не хотите? Я уже мясо для шашлыка замариновала, через полчаса можно будет и шашлыком угоститься. Попробуйте, у нас они ну очень вкусные получаются!

Ворошилов на предложение Соны согласился, и пока она крутилась возле стоящего во дворе большого «стационарного» мангала, присел за стол и пригласил сесть рядом Алексея:

— Алексей, мне тут в последнее время про вычислительные машины все уши прожужжали. Я, конечно, не очень понял, зачем они нужны, но раз все говорят, что нужны… ты мне можешь кратенько так рассказать, почему всех как будто пчела в задницу укусила, вокруг них бегают — это раз, и два — чем Верховный Совет, Президиум Верховного Совета может тебе помощь с ними оказать?

— Мне-то помощь не нужна, потому что я, по большому счету, только сказал знающим людям, как их делать сподручнее. А вот этим знающим людям помощь не помешала бы, и для начала было бы неплохо организовать в МИФИ и в МНУ отдельные кафедры, или даже целые факультеты, которые будут и студентов по нужным специальностям учить, и работу исследовательскую проводить. А то сейчас-то такие работы ведутся, но больше на общественных началах, что тоже неплохо, однако на голом энтузиазме серьезную работу провести сложно. А если этот энтузиазм стимулировать должностями, званиями, просто зарплатами достойными…

— Ты, сосед, не части, да и в мелкие детали сейчас не вдавайся. Про кафедры и факультеты со всеми должностями ты мне отдельно бумагу подготовь, мне говорили, что на это ты очень даже способен. А вот как простому советскому рабочему ты мне расскажи, зачем они, машины эти проклятые, вообще нужны…

«Простой рабочий» вообще-то занимал должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР и очень неплохо разбирался в административной работе, так что Алексей ему сначала рассказал, как ЭВМ могут по этой части людям помочь, а затем — и тоже очень кратко — каким образом их можно (и нужно) использовать в армии. Про промышленное использование он только говорить начал, когда Сона сообщила, что «шашлыки готовы, заканчивайте разговоры свои, садитесь есть пока все не остыло». И за столом до Алексея дошло, что «на шашлыки» Климент Ефремович изначально согласился скорее из вежливости: уж больнее восторженно он отреагировал на практически неизвестный в этом времени шашлык из хорошо замаринованной свинины. И дальнейшие разговоры больше касались рецептом маринования мяса, того, какое для шашлыка лучше выбрать… Однако, прощаясь, товарищ Ворошилов Алексею все же сказал:

— Ну а предложения по институтам ты мне обещал написать, когда управишься? Я знаю, что у тебя каникулы и вроде сейчас ты ничем особо не занят, но если даже занят… до воскресенья успеешь? Буду ждать. И огромное спасибо за шашлыки, давненько я такого удовольствия от еды не получал!

Первый монитор (с прямым подключением к процессору) Алексей получил в конце августа, а к нему в довесок пришла и новенькая буквопечатающая машинка, печатающая эти буквы целыми строчками со скоростью две строки в секунду. Правда, печаталку он сразу отправил в МГУ, и вовсе не потому, что самому ему она была не нужна — но ставить дома горохочащий агрегат весом в полтонны он просто не рискнул. В Институте точной механики и вычислительной техники инженеры (а там уже почти полторы сотни инженеров работало) разрабатывали печатающую машину «поменьше и попроще», но когда она появится «в железе», никто даже примерно пока еще сказать не мог. И в институте у товарища Лебедева никто даже об этом и не размышлял: специальным постановление Верховного Совета штат институту установили в двести пятьдесят человек (которых следовало набрать до конца года), и Сергей Алексеевич в основном был занят набором дополнительных работников. Но не вообще, а под конкретные программы, а в институте уже «целевых» лабораторий было организовано почти два десятка.

Но и «наукой» он продолжал заниматься исключительно серьезно: лаборатория вычислительных систем, «распробовав», наконец, интегральные схемы, вплотную занялась разработкой новой вычислительной машины. Точнее, существенной переработкой машины, предложенной товарищем Вороновым: Алексей же в описании своей конструкции довольно подробно перечислил все то, чего его машине не хватает для использования ее для любых вычислительных (и не только) работ — и теперь инженеры старались нехватающее в конструкцию добавить. Что было очень и очень непросто, так что отдельная лаборатория была организована исключительно для проектировании микросхем, реализующих те или иные функции, и даже для переработки микросхем существующих, для того, чтобы повысить эффективность «арифметической части» машины. Той самой, которую сам Воронов обозвал «процессором», и это название даже начало потихоньку приживаться. Пока — лишь в институте, точнее, в нескольких институтах: в МИФИ и в МГУ «вычислительный модуль» иначе и не называли. Понятно, студенты — народ ленивый, тяжело им лишние пару слов произнести…

А с началом учебного года Вороновы из деревни сразу не уехали: Сона решила, что оставлять пропадать урожай вообще дело последнее, а откуда им ездить на учебу, было, в общем-то, почти безразлично: для автомобиля лишняя пара километров была практически незаметна. А вот дороги вокруг Петровско-Разумовской стали уже труднопроходимыми: еще весной там вырыли огромный котлован, в котором смонтировали проходческий щит для постройки тоннеля метро и теперь грузовики от этого котлована возили выкопанную щитом землю. Сона искренне надеялась, что к ноябрьским праздникам дороги, как обещали, все же в порядок приведут: по слухам, ходившим среди жителей района, щит уже почти докопался до промежуточной шахты, заложенной примерно в полукилометре от котлована и когда он мимо шахты пройдет, то землю уже оттуда вывозить будут. А пока она с огромным удовольствием занималась «уборкой урожая».

Странного урожая, практически «бесконечного»: в небольшой теплице она по совету соседа посадила кабачки в бочках и каждый божий день она там рвала килограммов по пять все новых и новых кабачков. Как Михаил Иванович и предсказывал, урожай составлял по полкило свежего овоща с квадратного метра в сутки — и Алексей с затаенной улыбкой вспоминал мемы про кабачки «из времен своей старости». Летом урожай в основном распихивала Лена — и по коллегам в поликлинике, и по семьям некоторых своих пациентов — но это становилось сделать все труднее и труднее, так что с началом учебного года и Сона стала «ценный овощ» сбагривать однокурсникам, живущим в общежитии. Но кабачок все не заканчивался…

Причем он не заканчивался не только в крошечной теплице в деревне: в «опытно-промышленной» теплице, где его выращиванием занимался сам Михаил Иванович, он тоже «бурно рос» и оттуда в торговлю ежедневно отправлялось уже по три центнера свежих кабачков. А столько магазины района переварить уже не могли, так что продукт появился и в центральных районах города. А, хотя Михаил Иванович вроде и получил все нужные ему в рамках исследования данные, остановить эксперимент ему просто не разрешили: кто-то сообщил товарищу Сталину, что «небольшая теплица Тимирязевский академии может всю зиму народ свежими овощами кормить» — и руководство Академии решило «эксперименты» продолжить по крайней мере до конца апреля. Все же в тепличном комплексе не только кабачки росли, там и огурцы выращивались, и помидоры, а в отдельной секции вообще какие-то экзотические «зеленные культуры» выращивать начали и результаты тоже оказались впечатляющими. Настолько впечатляющими, что Сона предложила соседу «временно переехать в деревню» и новые эксперименты уже в ее тепличке ставить…

В новой тепличке: за лето Сона, пользуясь финансовыми возможностями семьи, построила на участке «зимний сад», а Алексей, пользуясь уже своими связями на заводе медтехники, поставил там автоматику, регулирующую и температуру, и освещение, и даже с системой автоматического полива и сосед, посмотрев на всю эту «автоматику», предложение Соны с явным удовольствием принял. Правда Лена, узнав об этом, тяжело вздохнула: сказав, что «он же из дворян, могут возникнуть проблемы с допуском», все же пообещала эти проблемы решить «хотя бы под мою ответственность». И в середине октября все вернулись в Москву.

Правда, грязюку с улиц еще не убрали, но проехать на шоссе все же было можно — и каждое утро Сона с Яной отправлялись в университет, а Алексей с Марьяной мчался в МИФИ. Где им предстояла очень серьезная работа: Климент Ефремович исполнил свое обещание. Вот только исполнил он его весьма «оригинально»…