Переход II

Глава 6

Алексей за прошедшие с перехода в эту реальность время так и не смог привыкнуть к некоторым особенностям современной жизни. То есть эти «особенности» он даже понимал, но к себе он их как-то не относил. Например, его даже умиляло (иногда), как Сона заботится об испорченной одежде, но все же, не имея ни малейших финансовых проблем, он считал, что проще порванное выкинуть и купить новое — а вот Сона так не считала. Совсем не считала, и парня даже иногда раздражало, что Сона штопает истершиеся чулки и носки: ведь стоили они сущие копейки!

И в какой-то момент он даже сорвался на жену, когда она ему показала купленный на рынке деревянный набор из грибка, прикрепленного рядом с ним на круглой подставке «пенька» с тряпочный «мхом» для втыкания в него иголок и несколькими шпеньками, на которые можно было надевать катушки с нитками. То есть его не покупка рассердила, он буквально взорвался от неприкрытой радости жены:

— Смотри, какая прелесть, и всего-то за семь рублей! Теперь чулки штопать будет куда как удобнее!

— Сона, выкини этот грибок в помойку! Тебе вообще не нужно ничего штопать, у нас все же денег достаточно, чтобы ходить в целой одежде! В целых чулках, в целых носках! Вообще во всем целом, а ты просто время зря теряешь, пытаясь починить то, что уже никому не нужно! Твои чулки сколько стоят? Два с полтиной, пять рублей? Носки вообще по рубль-семьдесят пара, а время, которое ты на штопку тратишь, куда как дороже! Немедленно прекрати заниматься этой ерундой, или я…

— Это не ерунда, — очень сердитым голосом ответила девушка, — я не могу допустить, чтобы мой муж ходил как оборванец!

— Вот именно! Ладно, подожди полчаса, мы это еще раз обсудим…

Алексей быстро оделся, выбежал на улицу, забежал (именно забежал, а не зашел) в небольшой галантерейный магазин, расположенный через три дома, а затем так же бегом вернулся домой:

— Вот, смотри, внимательно смотри: это тебе чулки, двенадцать пар, так что все свои порванные прямо сейчас и выкини. И это — носки мне, двадцать четыре пары… просто в магазине больше сегодня не было, но я на той неделе еще куплю. И у нас всегда теперь будет лежать пар по десять новых, в запас, а старые, порванные, мы будем выкидывать сразу же, как в них образуются дырки! Ты поняла?

— Лёш, может быть там, в Витебске, или где ты раньше жил, носки с чулками на деревьях росли или на грядках, а здесь… ты же сам сказал, что в магазине больше ни чулок, ни носков не осталось. То есть если кому-то они вдруг срочно потребуются, они купить их уже не смогут. А тут дырочки-то маленькие, их заштопать много времени не потребуется… и грибок я не выкину, и чулки с носками! За них мы ведь тоже деньги платили, а на то, что ты сейчас потратил, я могла бы что-то вкусненькое на рынке купить или мы могли бы в кино сходить.

— Сона, ты и так можешь на рынке что угодно покупать, и в кино мы можем ходить по десять раз в день, и при этом мы даже не заметим, что у нас денег меньше стало…

— Заметим, я замечу. Утром в коробочке лежало триста сорок рублей, а сейчас, смотри… так, а на какие деньги ты все это сейчас покупал?

Алексею стало смешно, и от вида явно удивленной жены, и от собственной глупости, заставившей его взорваться от такого пустяка:

— Я же тебе сказал: мы даже не заметим. И ты не заметила, потому что денег-то хотя и стало как бы меньше, но после того, как я сдачу в коробочку положил, их стало больше. Их там всегда будет лежать столько, чтобы тебе денег хватило на все, что ты захочешь!

— Я не хочу, чтобы у тебя было тридцать пар носков! Потому что одно дело пять пар штопать, и совсем другое тридцать пар! У меня же просто времени на учебу не останется!

Да, подумал Алексей, переубедить советского человека, точнее, убрать привычку советского человека к бережливости — дело очень непростое. Но, возможно, и ненужное, сам-то он даже в старости с каким-то удовольствием занимался мелким ремонтом по дому. А когда младший сын при нем пошел выкидывать ненужную ему настольную лампу со сломавшейся подставкой, он эту лампу у него отобрал, как смог починил — и теперь она изображала из себя люстру в беседке на даче. То есть будет изображать… то есть в другой реальности все же уже изображает.

Но некоторые вещи чинить все же не стоит, и он подумал, что постарается Сону в этом убедить. Без ора убедить, а спокойными словами, подкрепляемыми трезвым расчетом. Все же жена-то у него — будущий математик, должна же в цифрах разбираться. А то, что она на выходку мужа все же обиделась, было заметно, поэтому он решил сделать супруге подарок. Такой, радость от которого всю обиду смоет — так что на следующий день он заехал в общагу мединститута, поговорил с немногими еще оставшимися там молодыми женщинами (однокурсницами, задержавшимися в меде из-за декретных отпусков), и, дождавшись среды, отправился с ней в ГУМ. Потому что во вторник он туда заехал один — чтобы убедиться, что молодые врачихи-мамашки ничего не напутали.

Вообще-то он сначала решил Соне подарить песцовую шубу, но женщина ему популярно объяснили, насколько удобно будет Соне с этой шубой в университете — и с точки зрения сдавания этой шубы в гардероб, и просто при общении с подругами-студентками, так что он жене подарил «почти что шубу»: пальто с меховой оторочкой. Вот только это пальто на самом деле представляло собой именно «классическую шубу» мехом внутрь. Мех, правда, был из суслика, и такие шубы не считались особо ценными (как и беличьи), но все же поначалу (врачихи сказали, что лет на пять, если сильно не повезет, то на три года) она обещала быть довольно теплой и не линять как заячья, а весила она легче не только овчины, но даже шубы из белки. Вообще-то у Алексея, когда женщины ему это все объяснили, возникла идея жене такую шубу вообще соболиную подарить, но оказалось что соболиных шуб в магазинах вообще не бывает потому что практически всех соболей СССР продает за границу.

Уже дома Алексей узнал, что у жены это была первая шуба в жизни, и ему потом пришлось долго ее уговаривать все же в университет в ней ездить. Не потому, что холодно: в машине в принципе можно было хоть в курточке демисезонной ездить, а потому что «она теперь важная замужняя дама и должна выглядеть так, чтобы все мужу завидовали». А в университет Сона именно на машине и ездила, и обратно тоже на машине: после того, как мехмат переехал на Ленинские горы в новое здание, добираться туда общественным транспортом стало просто опасно. Не потому что «криминал», а потому что маленькую молодую женщину могли просто в транспорте задавить: автобусы в сторону университета от «Октябрьской» ходили недостаточно часто, и в них даже залезть было крайне сложно. Поговаривали, правда, что в планах рассматривается строительство метро до университета, но всем было совершенно понятно, что нынешнее поколение студентов никакого метро не дождется.

Так что и Сона, и Алексей с нетерпением ждали пуска автозавода в Чимкенте, но этот пуск все откладывался и откладывался. И дооткладывался аж до седьмого ноября, а седьмого завод тоже не запустили, зато всем стало совершенно понятно, что его уже скоро запустят. И не только Чимкентский «автосборочный», а вообще все заводы, причастные к производству нового автомобиля.

На самом деле этот завод был лишь одним из поводов случившихся в стране изменений, просто повод оказался наиболее наглядным и всем понятным. А причины были спрятаны гораздо глубже, и населению о них никто, естественно, рассказывать не собирался. Ну а с заводом все понятно: республика своими силами завод (а еще многочисленные заводики, выпускающие различные комплектующие) вытянуть оказалась не в состоянии, и поэтому Первый секретарь ЦК республики обратился уже в правительство СССР со всем понятной просьбой — и просьбу правительство поддержало. Простую просьбу: перевести Казахскую Союзную республику обратно в автономную республику РСФСР.

И просьба была совершенно естественной: в республике население слегка превысило семь с половиной миллионов, но собственно казахов в ней было меньше двух с половиной миллионов, а четыре миллиона населения составляли как раз русские люди. Так что в том, что такой «обратный перевод» союзной республики в автономную смысл имеет, вот только чтобы это проделать, нужно было вообще Конституцию СССР поменять — а раз уж Конституция менялась, то имело смысл, ну чтобы два раза не вставать…

Повод же для грядущего изменения Конституции (и состава СССР) был прост: в процессе расследования несостоявшегося госпереворота было обнаружено, что больше половины участников заговора как раз составляли «товарищи из республик», и, хотя самих-то «товарищей» зачистили, требовалось ликвидировать и материальную базу чего-либо подобного. Причем, как предлагал Лаврентий Павлович, «физически ликвидировать». Он, ранее усиленно продвигавший идеи «коренизации», когда увидел, к чему эта «коренизация» приводит, как-то быстро свои идеи поменял. Сразу после того поменял, как его специалисты принесли ему составленный заговорщиками «список на первоочередную ликвидацию». Конечно, сейчас еще одна проблема перед руководством страны возникла: кадровая, то есть некого было руководителями в республики ставить — но ведь эту проблему можно тоже решить очень простым способом, причем способом совершенно очевидным…

Когда совещание закончилось и Аксель Иванович ушел, Иосиф Виссарионович повернулся к Лаврентию Павловичу:

— Ну, что скажешь?

— Скажу, что этот партизан Херов меня уже утомил. Нет, я полностью согласен с товарищем Бергом в том, что звезду Героя труда он заслужил, но… он же эти кристаллы у себя в столе просто так полтора года держал! То есть он еще полтора года назад знал, для чего их в МГУ делали, и мог гораздо раньше…

— Я думаю, что не мог. То есть просто уверен, что раньше он эту свою машину не мог сделать: товарищ Абакумов сообщил, что какие-то хитрые платы на заводе медоборудования только в конце лета сделали, а раньше просто придумать не могли как их вообще изготовить можно.

— Но ведь сделали же! И если бы он раньше…

— Сделали после того, как американцы у себя опубликовали статью о том, как их теоретически можно сделать. Правда, теперь нам придется серьезно увеличить добычу палладия…

— Ну да, для изготовления миллиона таких плат нам целый грамм, наверное, этого палладия потребуется, или даже два грамма.

— Да хоть две тонны: Аксель Иванович совершенно прав, эта его машинка по значимости вряд ли уступит атомной бомбе. А то, что он про нее ничего никому не говорил, это действительно нехорошо, но… значит, мы просто не то что не смогли бы ее раньше сделать, а, скорее всего, просто не поняли бы, зачем она нужна. Он почему-то всё, что делает, делает именно тогда, когда мы понимаем, что это нам действительно нужно. Да, а ты понял, что товарищ Берг говорил насчет еще одной такой машинки? Я что-то не совсем понял…

— Да все там понятно. Этот инженер, Рамеев, очень боится машину спалить, когда он туда подключит устройство для ввода данных с бумажной ленты: Вороновская-то машина на пяти вольтах работает, а устройство, изготовленное для БЭСМ, дает восемьдесят вольт, и если где-то будет пробой изоляции… А в университете сказали, что новый комплект этих кристаллов они еще год делать будут, но Рамеев предложил изготовить маленькую машинку для опытов, раз в десять поменьше.

— И что ему мешает?

— А он пока еще не разобрался, как это сделать, хотя и понял, что вроде это нетрудно — если вообще знать, как машина сделана. Но знает-то это только сам Воронов, а он их послал…

— Куда послал?

— Именно туда. Сказал, как всегда: я вам рассказал все, что знал, теперь сами работайте.

— И что предлагается?

— Это устройство присоединять к машине обязательно нужно, без него пользы от машинки нет. Инженеры Келдыша неделю в машину программу какого-то срочно требуемого расчета вводили…

— Но польза-то ведь была?

— Была. Машина весь расчет за полторы секунды произвела. Наглядная такая польза получилась: неделя подготовки и полторы секунды работы. А у Воронова идей столько, как эту машину для настоящей работы доработать, но ведь он только их описал, а сам ничего не делает.

— То есть он не хочет…

— Если бы не хотел, я бы сам у нему пошел уговаривать и просить. Но он именно что не может: и в институт этот он учиться пошел, чтобы когда-то смочь, не иначе. И я почему-то уверен, что ему сейчас учиться действительно важнее, чем заниматься этой машинкой: он на самом деле рассказал все, что знал. А если он узнает больше…

— Чокнутый гений: и хочется ему настучать, и понимаешь, что от этого только хуже будет. А денег, которые Аксель Иванович на новый завод просит…

— Товарищ Берг прав: это не менее важно, чем бомба. Так что деньги для него мы найдем.

— Найти бы сначала денежное дерево…

— А знаешь, до меня только сейчас дошло, когда ты про дерево вспомнил. А ведь Воронов такое дерево для нас посадил! И если мы за ним еще немножко поухаживаем, то нам останется с него только урожай собирать. Наверняка ведь знал, паршивец, сколько на эти камни средств потребуется, вот сначала он источник этих средств для нас и подготовил.

— Это какой?

— Завод в Чимкенте. Пятьдесят тысяч автомобилей в год, с каждого мы на самом деле сможем в пользу бюджета по пять тысяч забирать, это сколько всего получается? За два года все, что Аксель Иванович просит, мы из Чимкента в бюджет вернем!

— Это-то верно, но деньги нужны уже сейчас.

— Я к нему как-то в гости зашел… награды когда занес. И обратил внимание: у него дома приемник стоит как раз на такой микросхеме сделанный. И с двумя самыми дешевыми лампами, которые позволяют радио не в наушниках слушать, а через нормальный динамик. А фабрика, на которой армейские рации для солдат сейчас делают, может и такие кристаллы для приемников изготавливать.

— И что?

— Готовый приемник в производстве обойдется рублей в тридцать. То есть это все детали для него столько стоить будут, а в уже собранном виде он в производстве обойдется больше, наверное, ста двадцати рублей. Ну, партизан так сказал, а он вроде считать умеет.

— В сто двадцать рублей? Да ты… да он точно с ума сошел!

— И это с учетом того, для ему для приемника плату вручную рисовали. Насчет того, что он с ума сошел, я сомневаюсь: ему уже не с чего сходить. Но память у него… ну ты знаешь, так вот: он приемник-то не сам сделал, а заказал у приятеля какого-то, который на Муромском радиозаводе сейчас работает. И про цену ему как раз приятель и сказал: Воронов же все официально, через кассу заводов оплачивает. А как заводчане сметы рассчитывают, известно, и сейчас «Муромец» в торговлю по четыреста девяносто идет.

— То есть ты у него дома и приемник посмотрел, и про цену расспросил…

— Нет, я просто во время совещания не столько товарища Берга слушал, сколько читал материалы, которые он принес, а там все это расписано.

— Не узнаю товарища Берга, что-то раньше он об источниках финансов так не заботился.

— Он и сейчас… там расписаны предложения как раз Воронова, Аксель Иванович это отдельно подчеркнул.

— Тогда понятно. А этих кристаллов сколько кристальная фабрика сделать сможет?

— Там не фабрика, цех один… небольшой. Но если у них для армии план установлен на двести тысяч в год…

— Муром столько приемников точно изготовить не сможет.

— У нас в стране один завод приемники делать способен? А армия — они подождет в случае чего. Потому что когда завод для товарища Берга выстроим, мы отставание в производстве вообще за месяц наверстаем.

— Ясно, поручим эту работу МПСС. Я про приемники сейчас, а автомобили… Не в курсе, Пономаренко уже в Москву из Алма-Аты вернулся?

— Да, как к празднику приехал, так пока и сидит тут. Постановления ждет…

— Это удачно получилось, я с ним вечером отдельно поговорю. Но получается, что партизан этот нам не одно дерево посадил, а целый сад, ну а чем он сейчас занимается?

— Чем-чем, науки усваивает. И, между прочим, по два часа в день теряет, подвозя жену в университет и обратно.

— А водителя ему для жены…

— Капитан Ковалева уже удочку закидывала, он ей… нет, Сона ей сказала, что она ни с кем за рулем, кроме мужа, в машину просто не сядет. А парень все, что жена захочет, делает. У них же трагедия… временная, хочется надеяться.

— А он для жены лекарство не изобрел?

— Я думаю, что он и с медициной покончил, потому что передал другим людям именно всё, что знал. Хотелось бы, конечно, надеяться… но вот в автоматике… не будем его дергать.

— Это ты верно заметил: не будем. Так и ему спокойнее, и для страны лучше. Да и для нас лично — тоже.

В Институте точной механики и вычислительной техники царила тихая паника. Шестнадцатого ноября пришло постановление, подписанное Президентом Академии Несмеяновым о прекращении всех работ по доработке вычислительной машины БЭСМ, той самой, которая была меньше месяца назад на международной конференции в Дармштадте лучшей машиной в Европе! А уже во вторник из Президиума Академии пришло распоряжение о сокращении штата института: весь технический персонал переводился в другие институты Академии, и некоторым ученым были предложены новые места работы. И все это было проведено без каких-либо разъяснений.

Впрочем, объяснения появились уже в среду, но они панических настроений лишь добавили: военные (а конкретно — академик Берг) заявил, что разрабатываемая в институте машина «является бесперспективной», поэтому для института будет «вскоре предложено другое направление работ. Но и тут ни слово 'вскоре», ни срок постановки новых задач никак не конкретизировались. К тому же у института забрали изготовленное для БЭСМ устройство ввода данных с перфоленты и всю сопровождающую документацию. Вместе с двумя инженерами, которые это устройство разработали, забрали. Правда, сами эти инженеры — после беседы с представителем товарища Берга — выглядели очень довольными, но тем, что им сообщили, ни с кем делиться не стали. Просто забрали свои вещи и ушли… неизвестно куда.

И эта паника продолжалась до вечера двадцатого, но двадцать первого ноября, в субботу, она слегка угасла: из Президиума Академии пришел, наконец, перечень новых задач, которые отныне предстояло решать сотрудникам института. Правда, сама постановка этих задач выглядела совершенно иначе, чем раньше:

То были четыре школьных папки для тетрадей (две коричневого цвета и две малиновые), в которых даже не в тетрадях, а на вырванных из тетрадей листочках было нарисовано (и описано) то, чем отныне должен был заниматься институт. И на первый взгляд задачи вообще смотрелись по-дурацки, но к вечеру в одной из групп все же сформировалось некоторое понимание поставленной перед ними проблемы и появились довольно непростые вопросы к руководству Академии. Именно к нему: на первом листочке в каждой папке было написано по единственной фразе: «при возникновении любых вопросов отправлять их исключительно в секретариат товарища Несмеянова». Вполне понятная каждому сотруднику института фраза: в секретариате, как был убежден каждый «академик», работали исключительно люди, носящие под пиджаком или жакетом погоны минимум с двумя полосками, и погоны эти были совсем не армейскими. Но раз вопросы появились, людям требовались на них и ответы, так что всю следующую неделю специалисты института в основном занимались «правильным оформлением своих вопросов в письменном виде». А когда вопросы были отправлены куда указано, все институтские сотрудники просто расселись по рабочим местам и стали ждать ответов. Просто ждать, ведь им теперь, похоже, только за это зарплату и платили…

Вообще-то весь предыдущий год большая часть «обмена информацией» с начальством у Алексея шла через Лену. Но после того, как у нее родился сын, этот обмен почти прекратился — главным образом потому, что обычно он шел в формате «вопрос-ответ», и время ответа было важно, а теперь «участковый врач» просто физически не могла куда-то поехать и информацию передать. И из-за этого для задавания очередного вопроса пришлось к Алексею ехать лично Лаврентию Павловичу: передавать его через кого-то, в чьей преданности он не был уверен на сто процентов, он не рискнул.

Но и снова в гости к Алексею он все же не поехал, а позвонив, попросил его «на секундочку выйти». А так как парень примерно представлял длительной «секундочки» Лаврентия Павловича, он предупредил жену что «ненадолго отлучится по делам», но вряд ли больше чем на пару часов — и поехал туда, где товарищ Берия назначил ему встречу. Недалеко ехать: по другим делам Лаврентий Павлович посетил авиационный завод, расположенный рядом с Савеловским вокзалом. Разговор занял минут пятнадцать, «стороны разошлись, довольные друг другом» — так что у Алексея даже осталось время, чтобы забежать на минутку расположенный неподалеку рынок и купить там квашеной капусты (Сона ему несколько раз говорила, у какой конкретно бабки она покупает «самую вкусную»).

Но вот к тому, что он застанет дома, он оказался совсем не готов. Потому что его жена, решив, что после того, как «большую железяку из кабинета» увезли, она вполне может и в этой комнате как следует убраться (а раньше Алексей ей просто запрещал там даже пыль вытирать, потому что очень нужные детали случайно испортиться могут при контакте с влажной тряпкой). А теперь-то все эти детальки Лёшка же уже отдал тем дядькам и портиться уже просто нечему!

Вытереть пыль в почти пустой комнате — это дело недолгое. Вот только почему-то всегда при уборе выясняется, что пыль — она не только на полу лежит, ее и на полках книжных немало скапливается, да и во многих других местах. А сонна, как женщина, воспитанная в правильных традициях, спокойно на пыль смотреть не могла! И на источники этой пыли (хотя бы и потенциальные) — тоже! В общем, в конце концов она в поисках пыли открыла и верхний ящик письменного стола. И увидела там аккуратно уложенные красивые разноцветные коробочки. Очень много коробочек…

Поэтому, когда Алексей вернулся домой, Сона молча (и сверкая глазами) взяла его за руку и, приведя в кабинет и махнув рукой в сторону выставленных на стол коробочек, звенящим голосом поинтересовалась:

— Ты мне можешь объяснить, что все это значит? А то начинает казаться, что ты от меня что-то скрываешь, и мне это очень не нравится…