Переход II

Глава 24

— Что будем делать с венграми? — голос Иосифа Виссарионовича был усталый, ведь ему пришлось всю ночь работать.

— Я предлагаю ничего не делать, — первым ответил ему Лаврентий Павлович, который тоже сидел с красными от бессонной ночи глазами, — если они хотят потерять всю помощь со стороны СССР, то нам не стоит их заставлять жить хорошо. Раз уж они сами себе злобные буратины…

— Кто?

— Черт, привязалась эта поговорка партизанская… Я предлагаю просто немедленно с ними разорвать все контракты и оставить их в покое, пусть что хотят делают. Херов, который, кстати, уже полгода минимум как предупреждал о том, что венгры взбунтуют, особо уточнял, что нам, то есть социалистическим странам, будет даже полезно, если Венгрия с социализмом порвет: в других странах увидят, к чему это приводит и уже бунтовать не станут. А венгров уж точно не жалко, Ватутин был совершенно прав.

— Мы ваше мнение выслушали, а что другие товарищи… Станислав Густавович, что мы потеряем, разорвав с Венгрией торговые контракты?

Струмилин, о чем-то задумавшийся и, похоже, за словами собравшихся не очень следивший, встрепенулся, на несколько секунд замер,«переваривая» вопрос Сталина, а затем как-то не особо уверенно ответил:

— Потеряем? Да ничего мы не потеряем, только сэкономим миллионов триста рублей. Из существенных поставок оттуда интерес представляли только автобусы, но сейчас, когда под производство ЗиС-127 новый завод запускается, мы на каждом автобусе просто не будем терять по тридцать с лишним тысяч рублей. А все прочее… Минрадиопром уже приступает к производству ламп, по качеству заметно превосходящих продукцию Тунгсрам, консервы… товарищ Живков, если мы их в Венгрии покупать перестанем, до потолка от радости прыгать будет и своими поставками перекроет в разы отмененные венгерские. А по речфлоту… в Сормово у нас и так давненько уже народ ворчит: они проекты разрабатывают, а производство уходит за границу. Если им просто дать деньги, которые венграм мы за теплоходы речные платим в течение года, то у нас появится новая верфь, выпускающая судов вдвое больше, чем все венгерские верфи изготовить смогут. И, кстати, наши окажутся на треть дешевле.

— То есть ты тоже считаешь, что нам следует послушать товарища Берию?

— Нет, я так не считаю. Товарищ Берия изложил свою точку зрения как политик, а я излагаю свою как экономист. У нас разные точки зрения, а то, что выводы получаются близкими…

— Получается, что с какой стороны не посмотри, а Венгрия нам одни убытки приносит, — спокойно заметил товарищ Булганин. — А если те средства, которые мы тратим на содержание наших гарнизонов, отправить в Австрию…

— Разрешите, я добавлю, — паузой воспользовался Виктор Семенович. — Мне товарищ Воронов тоже насчет Венгрии довольно прозрачно намекал, и мы проверили кое-что. И наши специалисты считают, что через год, максимум через два венгры сами этого Надя скинут, и даже, возможно, на фонарном столбе его и всех его сторонников развесят. Как только СССР перестанет кормить венгров бесплатным бензином… в общем, там все подорожает за год минимум вдвое. Еще раз уточню: минимум вдвое…

— Но ведь к власти там могут придти открытые сторонники Хорти, — не удержался Сталин, — а фашисты под боком нам в любом случае не нужны.

— А нам это даже на руку, хотя по факту явных сторонников адмирала в окружении Надя и не просматривается.

— Это почему это «на руку»? — удивился Сталин.

— Потому что из-за этого Тито тоже перекроет им все коммуникации, а Австрия и без того предпочтет выгодно торговать с нами, им конкуренты уж точно не нужны. Георгиу-Деж наверняка с ними вообще никаких дел иметь не захочет, и даже нефть им за большие деньги продавать не станет, чехи… чехи тоже постараются контакты до минимума свести. Так что у них останется лишь путь через Австрию, для закупки нефтяного топлива, ничего больше австрийцы пропускать туда и оттуда не станут чтобы не потерять контракты с Союзом… и если наши товарищи, которым мы, безусловно поможем, поведут себя правильно…

— А если не поведут?

— Тогда их по столбам развесят, им просто деваться некуда. Поэтому я, пожалуй, поддержу предложение Воронова: венгров нужно предоставить самим себе и просто пару лет постоять в сторонке. Как он говорить любит, мы просто сядем на заборе и будем за ними наблюдать, лузгая семечки.

— Так… вы мне что, все товарища Воронова цитируете?

— Не цитируем, — Лаврентий Павлович поморщился, снял пенсне и потер глаза, — а просто обсуждаем… то есть сейчас обсуждаем ранее проработанный один их предложенных им вариантов. Он ведь много чего предлагал, а раз уж получается, что он событие предсказал, причем сильно заранее, то было бы просто глупым к его предупреждениям… к его предложениям сейчас не прислушаться. Это не значит, что мы должны просто их принять, но относительно некоторых моментов, которые мы уже проработали достаточно тщательно…

— Проработали они… почему это, интересно, вы прорабатывали предложения студента-недоучки? Других что, вообще не было?

Все собравшиеся промолчали, а когда совещание закончилось, Берия подошел к Сталину и тихо ему сказал по-грузински:

— Вообще-то мы прорабатывали твои предложения, ты их высказал, когда Надь Ракоши с поста подвинул.

— Да помню я, просто… настроение, сам понимаешь, сейчас… извини, просто сорвался.

— Это не страшно, зато теперь при любом раскладе виноват будет Воронов.

— Думаю, что Воронов при любом раскладе будет прав. И не потому, что будет прав, а потому что расклады сейчас такие… безвыходные.

У Алексея после праздников появилось «новое развлечение», и появилось оно потому, что инженеры из Институту средств связи разработали новый интересный кабель. Интересным он был по двум причинам: сам по себе он пропускал цифровой сигнал со скоростью до мегабайта в секунду, но просто «медь» позволяла его устойчиво и без сбоев передавать километра на полтора всего. Однако связисты проблему решили довольно интересным способом: они в кабель (длина уже изготовленного составляла порядка двадцати километров) через каждые полтора километра провода вставляли микросхему-повторитель сигнала, и длинна полученной кабельной линии получалась практически неограниченной. А чтобы это все работало, они в сам кабель, кроме тринадцати сигнальных пар проводов добавили еще и провода питания, по которым тек постоянный ток с напряжением в два с половиной вольта. На самом деле два и три четверти, но напряжение на линии все же затухало, поэтому — по предложенной ими схеме — через каждые полсотни километров нужно было размещать еще и промежуточные «станции питания» с кроссами. На каждом повторителе получалась задержка сигнала длительностью порядка пятидесяти наносекунд, а «станции питания» в терминологии самого Алексея были уже роутерами, где сигнал мог задерживаться уже на миллисекунды. По большому счету для магистральных линий это выглядело изрядным извращением, но пока другого решения не существовало и руководство страны приняло решение «пока кабели класть какие есть». Именно пока: в Крюково народ уже всерьез занялся разработкой оптических линий связи.

Оптикой крюковские инженеры занялись по предложению Лаврентия Павловича: он получил информацию о том, что этим плотно занялась американская компания NS Kapany по заказу (и за деньги) Пентагона. И он, узнав о том, сколько этой небольшой компании американские вояки подкинули деньжат, решил, что и в СССР надо этим позаниматься. А для выдачи задания связистам он, уже просто по привычке, поинтересовался у Алексея:

— А ты ничего об этом не слышал?

— Особо ничего… разве что точно знаю: сигнальная жилка должна быть сделана из абсолютно чистого кварца, а внешняя поверхность ее нужно покрыть стеклом с другим коэффициентом преломления. Тогда в жилке будет полное внутреннее отражение света, потери минимальны — это если действительной чистый кварц использовать, и кабель можно будет тянуть на сотни километров.

— А где такой чистый кварц брать, ты не в курсе?

— Нигде, его самим делать надо. Кремний-то мы вроде уже научились делать с чистотой в шесть девяток, а кварц — это как раз окись кремния.

— Понял… и откуда ты все знаешь?

— Я не помню.

— И не вспоминай, это я так сказал… форма речи такая, понимаешь? Значит, говоришь, чистый кварц в стекле…

Новая лаборатория в Крюково появилась уже через неделю, правда денег ей было выделено куда как меньше, чем американцам. Но достаточно для того, чтобы инженеры и ученые лаборатории могли думать исключительно о работе: все бытовые проблемы за них решало государство. У Лаврентия Павловича так давно уже было заведено, те же «атомные физики», допустим, жили буквально при коммунизме, причем в прямом смысле этого слова: им даже зарплату не начисляли. А чтобы они могли что-то получить в не коммунистических еще магазинах, им просто выдавали денег сколько они попросят. Правда, «оптикам» пока «коммунизма» не досталось, но о том, что «коммунизм грядет», они все знали. И даже знали, когда именно он их постигнет…

Впрочем, «провода» Алексея вообще не касались, но ведь с переданной по проводам информацией требовалось что-то делать — и ИПП был озадачен сразу и разработкой программный протоколов обмена информацией, и программированием роутеров, ну и, конечно же, придумыванием драйвером «сетевых устройств», которые предполагалось подключать к вычислительным машинам. А заодно, раз уже «люди погрузились в тему», и разработкой архитектуры этих сетевых контроллеров.

То есть задач ему поднавалили самых разнообразных, буквально по принципу «тыжпрограммист, а у меня свет в туалете мигает, посмотри и почини» — но Алексей точно знал, что пока (и в довольно немалом обозримом будущем) людей, способных хотя бы четко сформулировать задачи, которые разработчикам решать придется, просто нет и не будет, так что в работу он впрягся по полной. И Сона тоже в работу впряглась: полученный ею «орден ни за что» как-то стимулировал ее сознательность и она очень хотела доказать, что награду она все же заработала. То есть именно она, а не муж — а чтобы это доказать…

Алексею пришлось еще и для жены дома устроить «интенсивный курс повышения квалификации». Очень интенсивный, с применением способов, которым его в «прошлой жизни» обучила доктор психологии Наталья. То есть до Нового года курс был просто интенсивный, для использования принципов «погружения в предметную область» все же условий не было, ведь каждый день Соне всяко приходилось в университет ездить на занятия, да и Алексей старался институт не пропускать. Да и вечерами свободного времени у них было не особо и много, так как Таня (в соответствии с законом) еще и училась в вечерней школе в восьмом классе и поэтому и с Павлом Алексеевичем оба много времени проводили. Но когда Пашка ложился спать, Алексей и Сона еще пару часов «прихватывали» для «повышения квалификации», так что к Новому Году и у Соны накопилось знаний достаточно, чтобы сформулировать задачу для своей университетской группы сокурсников.

Однако такое «режим дня» свободного времени вообще им не оставлял, и Вороновы просто пропустили мимо сознания существенно изменение состава «социалистического лагеря». То есть формально Венгрия как бы продолжала «строить социализм», но уж больно формально она этим занималась…

Автобусный завод в Ельце приступил уже к массовому производству автобусов ЗиС-127, и первые четыре из серийных были отправлены в МИФИ. Потому что четвертого января пятьдесят седьмого года перед студентами распахнул двери новый корпус института (а старый в течение месяца должен был окончательно освободиться) и теперь в Подмосковье требовалось утром и вечером перевозить свыше двух сотен преподавателей. И товарищ Первухин позаботился о том, чтобы эти преподаватели особых неудобств при поездке на работу не испытывали. А Алексей неудобств давно уже не испытывал, в институт он ездил на машине — но раньше-то он ездил фактически в «собственный» Институт прикладных программ, а теперь… Место было хотя и совсем рядом с ИПП, но все же другим — и он несколько раз «по привычке» заезжал не туда. А в первый раз…

Как раз четвертого у него состоялся первый экзамен зимней сессии, и он с огромным волнением зашел в знакомый (но все же совершенно другой) корпус. И сначала он даже и различий особых не заметил, разве что мозаика в холле первого этажа была другой — а полуподвал с раздевалками ему показался «точно таким же». Но уже второй этаж выглядел совершенно иначе: и стены были отделаны деревянными панелями, и двери в аудитории были другими: кто-то не пожалел очевидно не очень маленьких денег и все двери в здании были изготовлены из дуба. Да и сами аудитории: в них стены были отделаны камнем (похожим на мрамор, разве что знаменитого «мраморного сияния» было не видно), и все полы были выложены каменными плитами. Причем — Алексей это уточнил позднее — плитами их карельского порфира, а такие их сделали из сугубо утилитарных соображений: порфир был гораздо прочнее даже гранита и его толпы студентов даже за многие десятилетия не стоптали бы. Правда, зачем делать полы в расчете на века топтания, Алексей так и не понял — но «обновленное» здание ему понравилось.

А вот что не понравилось, так это отсутствие (временное, как всем студентам сразу же объяснили преподаватели) столовой. Хотя голодными никто ни студентов, ни преподавателей оставлять не собирался: временную столовую пока устроили в актовом зале — но там, понятное дело, никто ничего не готовил, а просто продавали еду, привозимую из кафе, уже работающем в жилом городке. Недостатком этого было главным образом то, что еда довольно быстро заканчивалась, и большинство преподавателей предпочитали обедать ходить именно в само кафе — но ведь и оно не рассчитывалось на такой наплыв клиентов. Голодными-то никто не оставался, а вот опоздания на занятия (что студентов, что самих преподавателей) было практически гарантировано. Впрочем, столовая (и опять «на том же месте») уже тоже была достроена и ее обещали запустить уже в начале марта.

Но во время сессии эти мелкие неудобства вообще никого не волновали: экзаменаторы с утра принимали экзамены, а экзаменующиеся, экзамены сдав, дружно шли отмечать успех (или «заедать горе») в буфеты студгородка, благо в каждом корпусе общаги такой буфет имелся и там готовили вполне съедобную пищу. А то, что супа в буфетах не давали, студентов вообще не смущало. И Алексея тоже: он, сдав очередной экзамен, обедать шел в столовую ИПП — а там кормили не хуже, чем в каком-нибудь элитном ресторане. По той же причине, по какой на предприятиях, подчиняющихся товарищу Берии, людям устраивали «демонстрацию коммунизма» — а «вкусная и здоровая пища» является, по мнению многих высокопоставленных товарищей, неотъемлемым элементом этого коммунизма, так что поваров в столовые там набирали самых лучших.

Но если предоставлялась возможность, Алексей предпочитал кормиться дома. И, хотя обеды там готовила не Сона, хуже блюда не стали: жена все-таки научила «няню Таню» готовить хорошо, а та, вероятно, из-за не особо сытого детства, готовила всякое с огромным энтузиазмом и «проявляла фантазию», так что периодически (примерно пять раз в неделю) и Сона говорила, что «так вкусно я давно не ела». Говорила, а после трапезы устраивала Тане допрос с пристрастием, выуживая из девочки «отклонения от рецепта», сделавшие блюда еще вкуснее. Но выпытывала из Тани «важные детали» Сона исключительно впрок: сама она готовить вообще перестала. Просто потому, что некогда ей было готовкой заниматься.

Потому что как раз к началу зимней сессии Алексей объяснил жене детали концепции клиент-серверных приложений и Сона с энтузиазмом занялась разработкой сетевого драйвера для базы данных. И периодически ее муж просто пинками загонял спать: сетевые контроллеры в домашних машинах уже стояли, Алексей для них даже драйвера успел написать (плохонькие, «модельные», но они все же работали, хотя и до отвращения медленно), и Сона страстно возжелала реализовать серверную базу данных до начала следующего семестра: у нее родились очень интересные идеи относительно дальнейшего развития «медицинской» базы. И она так сильно этого возжелала, что мужу пришлось ее к каждому экзамену готовить с использованием методик «быстрого запоминания», что, понятно, и у него времени немало отнимало, да и «для здоровья было не особо полезно». А еще было неполезно с точки зрения освоения новых знаний, но тут уж им пришлось идти на компромисс: Сона Алексею пообещала, что «недоученное» она весной «уж точно наверстает». А так как руководство страны ждало «очередного прорыва в деле применения средств вычислительной техники», им очень хотелось этот «прорыв» людям показать…

На самом деле руководству было не до «прорывов», это руководство «текучка заедала». Но не обычна, скучная текучка, а весьма и весьма напряженная. В соответствии с решением ЦК партии все торговые контракты с Венгрией, обычно «автоматически продляющиеся» с нового года, были расторгнуты, и, хотя товарищ Струмилин и говорил, что Союзу это особых неприятностей не принесет, некоторые неудобства все же возникли. Например, полностью остановилось производство автобусов во Львове, так как задние мосты львовских автобусов делались как раз в Венгрии. И неудобства это было сугубо локальным: автобусов там выпускалось пока очень немного, буквально по паре в сутки, да и они оказались, мягко говоря, не очень-то и удобными: в качестве городских они не годились из-за единственной двери, очень сильно замедляющей посадку и высадку пассажиров, а в качестве междугороднего они были слишком уж медленными (максимальная скорость на шоссе у них была шестьдесят пять «по паспорту», но по факту быстрее шестидесяти их водители разгонять уже опасались. Так что автобусы в основном использовались как пригородные — но для таких целей он был чаще всего просто великоват, обычно и Павловские автобусы вполне с пассажиропотоком справлялись. А теперь и Елецкий завод, изначально строящийся втрое более модным, начал отличные автобусы выпускать — то есть для страны ущерб от остановки львовского завода получился крайне небольшим. Но вот «локально»… Никто же не собирался платить рабочим зарплату за то, что они просто на работу приходят и ничего не делают. Местные власти решением проблемы, конечно же, занялись, но быстро решить ее было просто невозможно.

Подобных проблем еще в разных местах некоторое количество возникло, но с ними в основном руководству предприятий получалось разобраться «своими силами». А вот в «братской стране» проблем возникло исключительно много. Насчет того, что «бензин подорожает», никто в Союзе и не сомневался, вот только никто и предположить не мог, насколько он станет дороже. Потому что австрийцы, быстро сообразив, что через их страну проходит теперь единственный пусть снабжения венгров нефтью, так сильно задрали цены на транзит, что топливо у венгров (к которым австрияки еще со временно Австро-Венгрии относились чуть лучше, чем к папуасам каким-нибудь) подорожало за несколько дней втрое. Зато продукты подешевели раза в полтора, и больше всего подешевели овощные консервы, которые Советский Союз покупать перестал и девать их стало просто некуда. Еще некуда стало девать те же автобусы, мотоциклы, лампочки электрические — да и вообще три четверти промышленной продукции. «Товарищ» Надь решил, что «заграница нам поможет» и предложил буржуям выкупить у государства некоторые предприятия. «Заграница» даже облизнуться успела, но информация об этом как-то просочилась наружу, чем не преминул воспользоваться уже товарищ Герё, которому «помогали по возможности» и Виктор Семенович, и Лаврентий Павлович. А так как возможностей у них было все-таки немало. Приехавшие в Будапешт с толстыми кошельками зарубежцы с грустью констатировали, что договора о приобретении заводов подписывать уже не с кем.

То есть буржуи даже в Будапешт и не поехали, им хватило того, что они из-за границы увидели? Ведь если только в столице отправить в «неоплачиваемые отпуска на неопределенный строк» больше сотни тысяч рабочих, то определенное веселье практически гарантируется. «Праздник непослушания» начался в самом начале марта, и прошел он с огоньком: Имре Надя рабочие привязали к грузовику и таскали его по улицам часа два. А большинство его соратников в венгерской «коммунистической партии» развесили, как ми предсказывал Виктор Семенович, по столбам. Причем чаще всего даже вешали уже изуродованные тушки: рабочие с тем же энтузиазмом, как почти полгода назад убивали сотрудников своей же госбезопасности, расправлялись и с «социалистами с человеческим лицом», внезапно оказавшимся мерзким рылом. По этому поводу слегка опечалился Ернё Герё, ставший теперь новым Генсеком и одновременно председателем правительства: он-то хотел врагов по суду повесить. Но не повезло, так что он немного порасстраивался и отправился в Москву «восстанавливать порушенные отношения».

Однако «порушено» было уже столько много, что было уже не совсем понятно, как хоть что-то в этих отношениях теперь налаживать. Пантелеймон Кондратьевич с работы буквально не уходил, и Виктору Семеновичу с Лаврентием Павловичем пришлось очень много различных проблем решать. Очень-очень много, а люди с возрастом производительность труда заметно сокращают и часто очень сильно переутомляются. Очень-очень переутомляются, поэтому Алексей даже не сильно удивился, когда ранним утром четырнадцатого марта, в самом начале седьмого, к ним прибежала Лена, чтобы сообщить очередную новость. Он лишь мысленно стал прикидывать, сколько лет он «дополнительно дал» этому удивительному человеку, ведь в свое время Алексею Павловичу попала на глаза бумажка, в которой говорилось, что товарищу тогда в любом случае оставалось прожить максимум пару лет из-за того, что он, скорее всего, слишком много радиации успел хапнуть. И получалось, что добавил он не так уж и много, а мысли его ушли в направлении «а что бы еще можно было сделать». Поэтому, когда встрепанная Сона зашла на кухню и недовольным голосом поинтересовалась, какого хрена Лена в такую рань в гости завалилась, Алексей как-то очень спокойно ответил:

— Лаврентий Павлович умер, сегодня ночью. И я надеюсь, что венгры нам за это заплатят. Я очень постараюсь, чтобы они заплатили, лично постараюсь…