Переход II

Глава 22

Август пятьдесят шестого для Алексея запомнился бесконечной суетой, связанной с подготовкой к новому учебному году. Потому что в МИФИ в июле провели «расширенный прием студентов», в основном на факультет вычислительной техники расширенный — а этих студентов требовалось все же где-то учить. Однако товарищ Лилье свое «соревнование» Липницкому «проиграл»: три первых корпуса к сентябрю вроде бы должны были достроить — но только достроить, а внутренняя отделка там еще и не начиналась (если не считать одетых в камень колонн подвального этажа), а вот в жилом городке были уже закончены четыре корпуса нового общежития для студентов и целых пять жилых домой «первой линии», то есть четырехэтажные (в них-то лифты ставить и не предполагалось).

Но кроме жилых корпусов в городке был практически закончен и «офисный», десятиэтажный корпус, в котором предполагалось впоследствии разместить институт программирования, и именно его было решено использовать в качестве временного учебного. Не особо большой актовый зал вполне можно было и в качестве потоковой аудитории использовать, а уж для проведения семинаров там помещений было более чем достаточно, даже несмотря на то, что внутреннюю отделку успели закончить только на четырех первых этажах.

Все это было мило, но имелась одна «мелкая неувязочка»: общественным транспортом от старого здания института до нового ехать было часа полтора, и руководство МИФИ выворачивалось наизнанку, пытаясь составить расписание таким образом, чтобы преподаватели успевали все же преподавать. Со студентами-то было все просто, всех, кто поступил на первый курс и всех, перешедших на второй и третий, просто поселили в новом общежитии (включая и москвичей), а с преподавателями (по предложению Алексея — его тоже в «группу планирования» включили, так как новый корпус-то был «его собственным») поступили хитрее. Части просто выделили квартиры в новых домах, а часть было решено возить между старым и новым зданиями служебными автобусами. То есть и новоселов жилого городка тоже в старый корпус возили — и вот распределить между постоянно мотающимися туда-сюда преподавателями часы лекций и семинаров было очень непросто. Но именно «было»: Алексе составил довольно простенькую программу, составляющее «оптимальное расписание» с учетом времени на переезды. И программа действительно было простенькой, она всего лишь «методом тупого перебора» это расписание составляла, однако чтобы что-то вменяемое на выходе получалось, требовалось ручками в процессе расчетов вводить различные ограничения и «визуально контролировать результаты», так как «на автомате» программа спокойно предлагала одному препу в течение дня по три раза метнуться из корпуса в корпус…

Понятно, что работа над расписанием оказалась довольно хлопотной и даже склочной, но в конце концов рабочее расписание составить получилось. После того, как товарищ Первухин, которому «надоели» жалобы Клавдии Васильевны на «невыносимые условия работы» выделил институту целых три небольших автобуса для перевозки несчастных преподавателей. Временно выделил, так как и «настоящие» корпуса института планировалось все же к Новому году закончить. То есть Клавдия Васильевна подумала, что он сумела выканючить из министра эти автобусы, однако Михаил Георгиевич их выделил после разговора с Алексеем.

Странный был разговор: Лаврентий Павлович через неделю после возвращения парня из Кореи напомнил ему про обещание «все рассказать товарищу Первухину», и Алексей решил, что руководителя госбезопасности лишний раз волновать все же не стоит — а то он переволнуется и в сердцах сделает парню бо-бо. Поэтому он договорился (то есть Лаврентий Павлович договорился с Михаилом Георгиевичем) о времени встречи и там, в кабинете министра, кое-что руководителю Средмаша рассказал. Далеко не все рассказал, но министру и рассказанного вполне хватило.

Вообще-то Алексей мог рассказать очень много. Мог, но не стал просто потому, что пока в мировой физической науке о многом даже и не подозревали. Например, не было такого понятия, как «черная дыра», да и про излучение Хокинга никто еще не слышал. Как и про самого этого урода…

В свое время Алексей Павлович физику изучил более чем неплохо: он же и в МИФИ тогда поступил с целью именно в физике разобраться. И «базу» институт дал ему неплохую, а все остальное он изучил по запискам Елены Пеньи-и-Ернандес. А так как в этих записках многое было непонятно даже человеку, проучившемуся в институте чуть больше полувека (если «чистое» время считать), то кое-какие детали он старался и из других источников прояснить. Точнее, он пытался разобраться (исключительно из любопытства) в том, что Елена описывала не иначе как «лютый бред или откровенное мошенничество в науке». И если насчет «бреда» у него оставались какие-то сомнения (все же людям свойственно ошибаться и ошибки бредом далеко не всегда можно было назвать), то уж насчет мошенничества у него сомнений не оставалось в принципе. Взять того же Хокинга…

Когда-то Алексея Павловича очень удивлял тот факт, что весьма хреновый математик в результате болезни прекратился в гениального физика — но жизнь помогла ему разобраться с этим феноменом. Когда-то по своим программистским делам он скатался в Стенфорд — и там с этим гением случайно «познакомился». Совершенно случайно, встретив его в кампусе, где тот, похоже, просто потерялся — и он решил инвалиду оказать небольшую помощь. Поинтересовался, куда он так спешит — и очень удивился, что «гений» своим скрипучим голосом минуты три называл то, что искал. То есть за три минуты смог набрать на своем супер-пуперкомпе одно короткое слово: «наушник». Это несколько не вязалось с тем, как «гения» показывали по телевизору, и натолкнуло Алексея на забавные мысли. Особенно забавными они были с учетом того, что все происходило в Кремниевой долине, где в магазинах Фрайз можно было приобрести любую электронику…

Примерно через полсотни переходов Алексей разжился интересным девайсом и выяснил, что «разговаривать одним пальцем» гений может ну очень медленно, а «скрипучий голос» во времена идеальных голосовых синтезаторов объясняется тем, что «синтезатор», установленный в коляске инвалида, в скрип превращает любой голос — в частности голос любого из нескольких постоянно сопровождающих «гения» помощников. А когда Алексей Павлович с «великим физиком» повстречался, его помощники просто застряли в пробке на сто первом шоссе и их передатчик уже просто не доставал до коляски. Тогда Алексей Павлович пришел к выводу, что инвалида кто-то использует для «слива в массы» маловероятных теорий, причем исключительно с целью получения больших денег под доказательство (или опровержение) «гипотез гения». Да хотя бы того же «излучения Хокинга», которое советский ученый Владимир Наумович Грибов описал (как «теоретическую возможность») еще в 1964 году, то есть за десять лет до «гения». И тогда же Грибов особо указал, что «проверить гипотезу будет невозможно» из-за того, что мощность излучения на сотню порядков меньше «традиционного» способа «таяния» черных дыр, о которых сам Хокинг, похоже, вообще не подозревал.

Не подозревал, потому что «его этому просто не учили», а не учили потому, что «традиционный» способ (который понятен любому непредвзятому физику) «внезапно» опровергает специальную теорию относительности. И общую — тоже, причем физики прекрасно знают (получили экспериментальные подтверждения) что эти теории «не работают» вблизи тех же черных дыр. Но и «не очень вблизи» они тоже не работают: когда мимо такой дыры (из которой, как известно, даже свет вырваться не может) пролетает заряженная частица, то летит она криво под воздействием гравитации, и, соответственно, излучает. Энергию излучает, полученную от гравитационного поля этой дыры. И большая часть этой энергии улетает куда угодно, но не в дыру — а значит, масса из дыры «извлекается» наружу. Просто потому, что энергия — это масса и есть — и выходит, что свет со всей своей «предельной скоростью» ее покинуть не может, а энергия из нее утекает. Причем в виде света (то есть фотонов) и утекает — и что там насчет «предельной скорости»? То есть энергия (или масса, что одно и то же) покидает черную дыру — то есть объект, который по определению ничего из себя выпустить не может. И получается, что «скорость света — не предел»… или, если считать вслед за Эйнштейном, что гравитация — это одна из метрик Вселенной, то выходит, что какой-нибудь паршивый электрон, пролетая в любом гравитационном поле, эту метрику изменяет. А так как гравитация есть везде, а не только у черных дыр, то оказывается, что любая частица во Вселенной постоянно меняет метрику этой самой Вселенной…

Причем всерьез так меняет, элементарный расчет показывает, что очень одинокий электрон, пролетевший мимо черной дыры настолько близко, что совершит половину оборота вокруг ее центра, излучает примерно такую же массу фотонов, сколько «весит» сам. А если такая частица выходит на орбиту «дыры», то она, летя с околосветовой скоростью, постоянно порождает огромную массу, «высасывая» ее из этой самой дыры.

Елена в одной из своих записок подсчитала (Алексей это не проверял, а просто запомнил), что черная дыра, которая якобы находится в центре нашей галактики, именно за счет излучения «пролетающих мимо частиц» всего за несколько десятков миллионов лет в состоянии «породить» всю нынешнюю массу галактики: все ее звезды, межзвездный газ и вообще все, что там есть. Включая и так называемое «реликтовое излучение» — но если считать, что возраст галактики составляет многие миллиарды лет, то это «реликтовое» давно бы уже все вокруг поджарило и испарило. Но «вселенная расширяется и мы вместе с ней», как любила говорить Сона, в очередной раз перешивая свое натянувшееся на животе «беременное платье» — однако расширяется она «недостаточно быстро», чтобы это излучение так «размазать», а Елена предположила, что «излучение куда-то утекает». Не доказала, а лишь предположила. Например, в переход, точнее, утекает в постоянно порождаемые реальности — и, по ее очень неточным расчетам, именно накопление и сброс «избыточной энергии» и было причиной появления «кванта времени» длительностью в сто тридцать семь секунд, не дающего возможности чаще уходить в переход. И на основе своего предположения подсчитала, что если принять эту гипотезу, то исчезает нужда в гипотезах о «темной материи» и «темной энергии». Дальнейшей ее «математики» Алексей вообще не понимал — все же он точно не был «гением от физики», как эта испанка — но он понял достаточно, чтобы считать «современную физику» именно «теорией теплорода на новом уровне». И даже знал достаточно, чтобы современному физику это объяснить — но при условии, что физик сам захочет его понять…

Но так как современный физик его понимать не захочет (мало кто захочет признать, что он всю жизнь занимался «общественно осуждаемым теплородом»), то товарищу Первухину он рассказал кое-что другое:

— Тысяча ядерных взрывов породят на планете примерно тонну углерода-14. А один графитовый реактор за тридцать лет работы наработает уже больше, и вот утилизация этого графита обойдется на порядок дороже, чем будет стоить вся выработанная реактором энергия. Пока мы говорим об оружейном плутонии, это вполне рабочий бюджетный вариант, но как только мы переходим к мирному атому, то оказывается, что мирным может быть только реактор на воде. Или на быстрых нейтронах, но водяной все же получается гораздо дешевле.

— На тяжелой воде — и дешевле?

— Янки заканчивают строительство легководного реактора, да и у нас есть в этой области неплохие наработки. А легководный, хотя и выглядит более дорогим, очень скоро будет куда как более дешевым. А если все расходы подсчитать, включая и расходы на утилизацию нарабатываемого дерьма, то и для плутония тяжеловодный покажется дешевкой.

— Это всего лишь слова…

— Да, слова. Но у меня есть и цифры: чтобы выделить из воды весь тритий, который наработается в водяном реакторе за тридцать лет, потребуется энергия, которую реактор наработает за три месяца. И тритий излучает слабо, а за сто двадцать лет от него остается десятая доля процента, остальное само распадется. А чтобы выделить угдерод-14 из графита, получаемый за год работы реактора, нужно потратить энергию, которую этот реактор наработает примерно за сорок лет. И чтобы его нейтрализовать — а сам он полураспадается всего-то за пять тысяч лет — потребуется его продержать в активной зоне реакторов, лучше всего в тех же водяных, всего-то лет пятьдесят, причем для ликвидации углерода из одного графитового нужно будет гонять уже два десятка водяных полвека минимум. Вот, посмотрите расчеты — а лучше попросите их проверить хотя бы того же Курчатова. Вдруг я все же приуменьшил опасность этого дерьма?

— Мне Лаврентий Павлович сказал, что вы точно знаете, что говорите… но я все же не уверен насчет…

— У американцев в Шиппингпорте сейчас заканчивается постройка реактора на шестьдесят мегаватт электрических, у нас в ЛИПАНе, насколько я в курсе, уже есть проект реактора на двести с лишним мегаватт. Если сейчас средства, которые тратятся на графитовые реакторы, направить на разработку водо-водяных, то уже года через три, максимум через четыре, у нас такой реактор заработает. А если про графитовые вообще забыть, то в шестидесятом у нас может и два-три водяных реактора появиться. Что же до проектов энергетических реакторов в Северске… снова повторю: тяжеловодный, в котором и теплоносителем будет тяжелая вода, будет безопаснее и, что самое забавное, даст больше плутония.

— А это почему?

— Потому что в тяжеловодный реактор можно запихивать уран, который будет получен после извлечения плутония из реактора графитового и он еще процентов сорок нового плутония наработает. А чтобы нам много времени на разработку реактора не тратить, я тут захватил все, что удалось получить про канадский национальный исследовательский универсальный реактор мощностью, между прочим, в двести мегаватт. Кстати, применяемые там оболочки ТВЭЛов из циркония с двумя процентами ниобия… с двумя с половиной процентами — они еще процентов десять к производству плутония добавят.

— А откуда вы… неважно, я могу забрать эти бумаги?

— Конечно, я для того их и писал, мне-то они и нафиг не нужны. У меня голова другим сейчас занята, например, как доставлять преподавателей в МИФИ из старого корпуса в новый.

— Так новый только если к Новому году успеют…

— А пока я институту дал возможность пользоваться зданием института программирования, в который меня назначили научным руководителем: студентов-то уже институт набрал в расчете на новые площади, будь они все неладны! И без этого их просто учить негде — а учить-то их необходимо.

— А сколько нужно людей-то перевозить?

— Да человек двадцать, но три раза в день, или даже четыре. Вот если бы где-то автобусы подыскать, хотя бы пазики…

— Трех хватит или все же нужны будут четыре?

— Что? Трех точно хватит, но я просто не знаю, как их приобрести для института.

— Я понял, автобусы будут. А по реакторам, если потребуются какие-то дополнительные консультации…

— Лаврентий Павлович всегда знает, где меня найти. Так что обращайтесь в любое время… через него обращайтесь.

В сентябре и Сона вернулась в университет, а за домом (и, главное, за Пашкой) теперь в дневное время ухаживала Таня. Девочка довольно быстро после своей вологодской деревни освоилась в Москве, да и готовить она все же научилась… неплохо, так что в доме всегда было «чисто и сыто». И никого наличие в доме «посторонней девочки» не напрягало: сейчас любой инженер, получивший квартиру и обзаведшийся детьми, няньку (как раз «постороннюю девочку из деревни») обязательно нанимал. «Посторонних девочек» было очень много в доступности, так как в деревнях народу с каждым годом требовалось все меньше и очень многие девчонки выбирали именно такой путь «перебирания в город». Очень удобный для них путь: после семилетки найти работу на промышленном предприятии в городе им было почти невозможно, в деревне им тоже делать было нечего — а тут и работа (хотя и за гроши, но на «работе» и кормили, и крышу над головой предоставляли), и «социализация», и получение «новых знаний» о возможной будущей работе. Обычно девочки работали няньками по году или по два года, а затем все же подыскивали работу «по силам и знаниям» — но даже уходя на вольные хлеба, чаще всего «бывшим работодателям» рекомендовали своих родственниц или подруг, так что «институт нянек» лишь расширялся год от года. Настолько расширялся, что даже государство не смогло на это не обратить внимания и в продаже появились книги по уходу за детьми и по «домашней кулинарии», специально на выпускниц деревенских школ и рассчитанные. Правда, Сона к этим книгам относилась весьма скептически (особенно по части кулинарии) и девочку самостоятельно всему обучала, но у большинства-то молодых матерей просто не было возможности этим заниматься. И «домашнего врача-приятеля» тоже не было…

А еще не было «друга семьи», работающего секретарем ЦК — и из-за этого Соне пришлось вместе с учебой заняться и «руководящей работой». Товарищ Ким выполнил свое обещание относительно «эшелона с подарками» и подарки он прислал, причем прислал сразу два эшелона. Но эшелон с медью (черновой, так как электричества в Корее для ее переработки сильно не хватало) Пантелеймон Кондратьевич сразу забрал и отправил в Гомель, а вот эшелоном с детскими товарами поручил заниматься именно Соне: в документах товарищ Ким именно ее и указал «получателем». Получателем ста тонн махровых банных полотенец и примерно двухсот тонн разных распашонок и ползунков…

В Корее на юге довольно неплохо рос хлопок, причем очень много там выращивали очень хорошего (хотя и малоурожайного) чилийского горного хлопка. Который еще с «японских времен» выращивали там, где было почти невозможно выращивать другие культуры. И на юге страны тоже с «японских времен» имелась не самая паршивая текстильная промышленность — вот Ким такой подарочек Алексею и сделал. То есть «супруге товарища Воронова» — а Соне пришлось с этим подарком как-то разбираться.

Но Алексей и жене объяснил, что «хороший руководитель сам вообще ничего не делает», м Сона решила использовать «передовые технологии мужа». Она для решения вопроса о распределении подарка привлекла Лену и Аню, те подключили женщин их «общества одиноких матерей Первого меда» (большинство из которых уже институт окончили и работали в разных поликлиниках) — и уже до конца сентября по подарочному комплекту подучили все младенцы возрастом до девяти месяцев в Москве и области, а так же в Смоленской и Витебской областях. И другим областям досталось, ведь сто тонн — это триста тысяч банных полотенец, а двести тонн — это уже почти полмиллиона комплектов из теплой распашонки и теплых ползунков. А когда присланные вагоны «показали дно», Сона, во время очередного визита к ним «в гости» Лаврентия Павловича «намекнула» ему о творящейся «несправедливости»: где-то младенцам подарки достались, но большинству-то их не хватило!

Не сказать, что эта информация Берию порадовала, ведь избытка денег в стране не наблюдалось. К тому же оказалось, что и в Корее закупить еще такого товара возможности уже было: все же невелика оказалась корейская текстильная промышленность, да и с хлопком там было довольно напряженно. Но вот у товарища Мао все это приобрести стало не особенно и трудно, а деньги на закупку…

На очередном совещании в ЦК Иосиф Виссарионович спросил у Лаврентия Павловича:

— А тебе не кажется, что партизан Херов занялся вымогательством? Ведь будет неверно в этом году молодым матерям подарки выдать, а в потом это дело прекратить? А если эту практику еще лет десять вести…

— Ну, я же когда еще говорил: у него в отношении детей, и детей даже не своих, а всех советских детей есть определенные заскоки.

— Правильные заскоки!

— Правильные, а насчет подарков, то, по большому счету, право дарить он имеет, ведь с теми же китайцами мы рассчитываемся, можно сказать, орскими автомобилями. Десять процентов от общего выпуска, а кто нам эти автомобили обеспечил? Но насчет того, что он вымогательством занялся, тоже неверно: это супруга его, Сона Алекперовна, вопрос так подняла. И она тоже право имеет: разработку программ для отделов кадров в университете она лично, можно сказать, курировала — а от их внедрения экономический эффект уже превысил расходы на закупку полотенец и ползунков в Китае. Но еще важный момент заключается в том, что она, по сути, лично разработала систему учета и контроля с помощью вычислительных машин пациентов в детских поликлиниках, а сейчас, я слышал, занимается разработкой консультативной программы для педиатров. Очень интересной, хотя ее и не в самое ближайшее время внедрят, но когда внедрят… Я… специалисты мои, которые сами врачи, прикинули: болезни детей у нас могут на четверть сократиться.

— Микробы вычислительных машин испугаются?

— Нет, просто каждый врач уже во время осмотра больного ребенка будет знать, чем он болел, какие у него противопоказания к лекарствам, чем лучше лечить нынешнее заболевание — и дети будут выздоравливать быстрее. А количество врачебных ошибок может сократиться на порядок! И, кстати, это не только детей касается.

— Но для этого нужно будет вычислительных машин наделать многие тысячи…

— Сотни тысяч, но эту проблему мы уже решаем, причем успешно. Атеперь давай вспомним, кто эти, принципиально новые машины, придумал…

— Опять намекаешь на очередное награждение партизана?

— Не опять, а снова. Но нет, подождем, пока все это у него не заработает.

— И долго ждать?

— Долго, но все же не очень долго. Институт программирования, научный, уже к Новому году заработает… то есть он уже заработал, но пока далеко не в полную силу. Через пять лет только в МИФИ будет выпускать человек по триста весьма грамотных программистов, еще пару сотен МГУ нам даст, а всего по стране их подготовят — разной степени профессионализма — тысяч уже десять, а то и двадцать. А такая толпа профессионалов, даже если, как говорит Воронов, один из полусотни будет асом, такого напрограммирует! И вот тогда…

— Я понял. А за программу учета пациентов, мне кажется, Сону Алекперовну тоже орденом наградить нужно. А то несолидно получается: муж у нее весь в наградах, а она как…

— Как дурочка деревенская на его фоне. Я думаю, что даже за раздачу корейских подарков она орден заработала.

— А уж за то, что Алексея Павловича к нормальной жизни вернула… Пусть Минздрав на нее представление напишет, на «Знак почета».

— А мы, по совокупности, наградим ее «Знаменем». Она, между прочим, так вкусно готовит…

— Ты мне все ее заслуги отдельно распиши, до конца недели постарайся. А наградим ее к празднику. Но вот чем — это мы еще обсудим…