Переход II

Глава 23

Марьяна вышла замуж в начале сентября, и Алексей еще подумал, что «ускорению процесса» сильно поспособствовало то, что девушке получилось квартиру купить кооперативную. Но в результате население его собственной квартиры изрядно уменьшилось — а еще уменьшилось и количество мебели в ней. Потому что советская промышленность мебели делала много, и делала мебель хорошую — вот только термины «много» и «хорошую» не пересекались, поэтому и Яне, и Марьяне он отдал ту мебель, которая уже была в доме. То есть изготовленную в Витебске по заказу — и квартира изрядно опустела. Но на заказ мебель можно было тоже много где изготовить, хотя и весьма специфическую — и Алексей для жены заказал «очень специальный шкаф». Стеклянный, и заказал он его на опытном заводе фамртехники, а стекла — тоже по его заказу — изготовили в Боре. «Небьющиеся» стекла, причем не какой-нибудь «обычный триплекс», а именно небьющиеся: стекло толщиной в двенадцать миллиметров даже молотком разбить было почти невозможно. Понятно, что шкаф получился очень тяжелый — но именно такой парень заказал потому, что Сона свое свадебное платье даже в шкаф не убирала: оно висело на специально сделанной вешалке, стоящей посреди комнаты. Посреди «маленькой» комнаты, которую Сона приспособила под гардеробную, и платье это, просто висевшее посреди этой гардеробной, просто пылилось. А еще выцветало: Сона на свадьбу пошла в новеньком светло-голубом платье, но уже к началу лета пятьдесят шестого оно местами в результате частых стирок из голубого превратилось в сиреневое, а кое-где и вообще розовым стало. Ну что сказать, ацетатный шелк — штука нестойкая сама по себе, а если для него и красители использовались «неправильные», то результат неожиданным не стал.

Шкаф Алексей заказал чтобы платье перестало пылиться, но Сона в него это платье вешать не стала. Убрала его подальше и заявила, что «она больше замуж выходить уже не будет — потому что она поправилась и в это платье уже не влезает», а вот другие платья… И в шкаф повесила свое «беременное» платье, заявив, что оно так будет напоминать ей о том, что ей его еще неоднократно носить придется. Минимум два раза еще, но не сразу, сначала ей нужно будет все же диплом получить. А Лена ей помогла с обеспечением гарантии того, что «два года можно будет не беспокоиться»…

Но сентябрь ознаменовался не только «освобождением площади», в институте точной механики и вычислительной техники разработали и летом запустили в серийное производство «укороченную» версию вычислительной машины с той же системой команд, с какой и «большие ЭВМ» выпускались. Алексей счел, что ребята в институте работу сделали выдающуюся и обратился к Берии с просьбой всех их там поголовно орденами наградить — а из квартиры убралась «старая» машина, легко заменяющая мощный нагреватель, и появились сразу три новых, которые теперь потребляли не по пять киловатт, а всего-то по триста ватт электричества. Да, мощность машинок было заметно меньшей, но для большинства задач, для которых эти машинки были сделаны, и их мощность была в чем-то даже «избыточной». Однако «изобретать машины еще хуже» просто никто не стал: цена «малютки Лебедева» составляла всего чуть больше семи тысяч рублей, а по самым грубым подсчетам даже если производительность машины уменьшить в десять раз, то цена может упасть процентов на пять, ведь основную стоимость обеспечивала «незаменимая периферия». Диски, монитор, печатающее устройство — эти-то компоненты вообще не зависели от скорости вычислений, так что в Минрадиопроме просто занялись строительством нового (очередного) завода по выпуску таких машин. Нескольких заводов, один только сборкой машин должен был заниматься.

А один завод — МЭЛЗ — начал срочно строить филиал в поселке Балакирево Владимирской области. Выбор столь странного места был обусловлен тем, что для расширяющегося ремзавода рядом с поселком была уже построена новенькая ТЭЦ, а заводу столько электричества вроде и не требовалось. А плавильным электропечам, в которых варилось специальное стекло, электричества уже должно было хватить — даже несмотря на то, что печи были довольно мощные: стекла там предстояло варить много. Так как в этом филиале намечалось массово изготавливать цветные кинескопы, которые на самом МЭЛЗе разработали года три назад и даже успели около трех тысяч их изготовить. И даже в Ленинграде успели изготовить около полутысячи цветных телевизоров (и Алексей не понимал, зачем их вообще делали, так как на всю страну была единственная «цветная» телекамера весом в полтора центнера и дающая терпимую картинку только при освещении объектов противовоздушными дуговыми прожекторами). Но пока идея цветного телевидения в стране не «взлетела» (и до сих пор велись нескончаемые споры о том, как его вообще обеспечить за приемлемые деньги и какую систему цветной кодировски использовать), а вот цветные мониторы руководство радиопрома очень заинтересовали. Алексея они тоже заинтересовали, но не столько «цветом», сколько размером: эти кинескопы пока получалось изготавливать только с диагональю в полметра. Но и с довольно приличным разрешением тоже: инженеры МЭЛЗа умудрились маску кинескопа делать с разрешением в два пикселя на миллиметр. Так что первый же изготовленный цветной монитор обеспечивал разрешение экрана в шестьсот цветных пикселей по вертикали и восемьсот по горизонтали — а это уже было вполне достаточно для создания удобного графического интерфейса. Правда, пока, кроме самого Алексея, никто в мире и слов-то таких не знал, но парень искренне верил, что «скоро узнают».

Но графический интерфейс был все же делом хоть и не очень отдаленного, но будущего, а вот сама вычислительная машинка уже выпускалась малой серией, и за наградами для разработчиков Алексей обратился не просто так. Инженеры института Лебедева смогли придумать «одноплатную» вычислительную машину (хотя «одноплатной» был лишь сам вычислитель, а все устройства к нему подключались через отдельные контроллеры, вставляемые в специальные разъемы на этой плате). И в другие разъемы вставлялись отдельные платы оперативной памяти –и теперь в совершенно настольной машине можно было этой памяти ставить по целому мегабайту. Правда, с такой памятью машине и блок питания требовался помощнее, все же память тоже электричества жрала как не в себя — однако Алексей надеялся, что организованная Клавдией Васильевной группа разработчиков сумеет в обозримое время довести КМОП-технологию до рабочего состояния и вот тогда…

Еще Алексею понравилось то, что в ИТМиВТ разработчики прислушались у его «полезным советам» и базовую плату ЭВМ разработали так, что и внешние устройства, и ту же память можно было ставить «любой конструкции». А память — и «любого размера», правда, пока было «техническое ограничение», не позволяющее наращивать размер этой памяти свыше четырех мегабайт. Но пока и один туда с трудом влезал, так как емкость одной микросхемы получалась еще не особенно большой и плата на четверть мегабайта была «квадратом» десять на десять сантиметров. Причем эти плату еще и требовалось специально охлаждать, для чего в корпусе предусматривались отдельные вентиляторы — но машинка уже работала, и работала довольно исправно. По крайней мере те три, которые у Алексея теперь дома стояли, вроде бы за месяц не то что не сломались, но и ни разу не сбойнули.

Еще у товарища Тяпкина сумели в конце концов «довести» технологию аналоговой записи цифровых сигналов на диск, и в серию пошли жесткие диски емкостью по триста восемьдесят мегабайт. Марк Валерианович за это с подачи Струмилина (поскольку в Госплане теперь в базе данных могла храниться оперативная информация практически по всем предприятиям страны) тут же получил «Трудовое Красное Знамя», а Алексей, на награждение заехавший, ему еще и намекнул, что если товарищ Тяпкин еще раза в четыре уменьшит ширину каждой дорожки и вдвое повысит линейную плотность записи, то и Звезда Героя очень быстро этого героя отыщет. А в ответ узнал, что «в КБ завода ширину дорожки на опытном изделии уже вшестеро уменьшить смогли», а насчет линейной плотности — тут нужно все же с химиками разговаривать. И, пожалуй, с «творцами микросхем»: мало что частота подаваемого на ЦАП сигнала только за счет плотности вырастет, так еще в КБ и скорость вращения привода смогли в два с половиной раза поднять. Могли бы и больших результатов достичь, но специалистов не хватает, а когда хватать будет — совершенно неясно…

Впрочем, и нынешние достижения можно было считать выдающимися: «зарубежные конкуренты», даже при практически неограниченном финансировании со стороны правительства, ничего даже близкого разработать не смогли. Американская фирма IBM анонсировала дисковый накопитель емкостью аж в полтора мегабайта (с дисками диаметром в четырнадцать дюймов, правда съемными) и, по слухам, готовила в производству накопитель на шестнадцать мегабайт — но в котором просто в один пакет собиралось по десять таких же дисков. Чуть лучших результатов добилась компания Burroughs: они придумали накопитель с диском в двенадцать дюймов и емкостью в четыре с половиной мегабайта. И они даже разработали устройство, в котором как «общее дисковое пространство» могло вставляться до шестнадцати таких накопителей — но пока это был пределом буржуйских технологий, а цены их вычислительных машин вызывали оторопь.

Впрочем, появились у буржуев и «коммерческие» компьютеры: небольшая частная фирма Wang представила на рынке маленькую шестнадцатиразрядную машинку с памятью в шестьдесят четыре килобайта и двумя накопителями на гибких дисках (причем эти диски были полными копиями советских), и машинки пользовались популярностью. Хотя сама машинка представляла собой «шкаф с тумбочкой», а по цене была всего лишь втрое дороже самого дорогого кадиллака семьдесят пятой серии, если ее покупать без принтера, машинку бизнесмены покупали довольно охотно: одна такая машинка заменяла бухгалтерию из десятка человек. И это заметили не только в США: по слухам (от Лаврентия Павловича донесшимся) товарищ Мао прилагал огромные усилия (и тратил кучу драгоценной валюты) на то, чтобы основателей компании Ван Аня и Чу Гэяо, которые были этническими китайцами, если не сманить «на родину предков», то хотя бы на этой «родине» филиал компании с заводом организовать. Но, по информации из того же источника, совершенно безуспешно прилагал…

Впрочем, и эта неудачная попытка определенную пользу Китаю принесла: чтобы заполучить вожделенную валюту китайцы наладили экспорт некоторой своей продукции в капстраны. И в Европе в основном (а в небольших количествах и в США) появились китайские текстильные изделия, разный мелкий ширпотреб — и на вырученные деньги люди Мао закупали в том числе и различное оборудование, например, те же станки. По принципу «чего попроще и подешевле» (тем более, что «посложнее» им просто капиталисты ничего не продавали), но на парочку не самых плохих заводов им уже этого хватило.

В Корее с добычей валюты дела обстояли вообще никак: очень незначительные поставки продукции легкой промышленности шли в Германию и Италию, а в основном весь экспорт направлялся в СССР — просто потому, что многое приходилось закупать «извне», а с Кореей торговать практически все другие страны (кроме социалистических в Европе) отказывались. А с тем же Китаем — так у китайцев корейцам пока еще нечего было закупать, так что товарищу Киму такая торговля была вообще неинтересна. Но в целом, как заметил Алексей, в Корее обстановка была заметно получше, чем в его «прошлой жизни», все же в единой стране и с продуктами полегче было, и больше населения могло работать, принося стране существенную пользу. Хотя бы на рудниках: почти все залежи дорогого вольфрама находились на юге страны и Корея довольно много приобретала в СССР в обмен на этот вольфрам. А еще там заработали сразу четыре завода, производящих азотные удобрения на базе антрацита, так что и урожаи успели немного подрасти. Ну и главным, пожалуй, было то, что товарищ Ким очень ловко воспользовался плодами «зеленой революции», которую янки вообще-то для Индии готовили: теперь практически все рисовые плантации страны давали по два урожая в год.

А то, что Корея теперь себя хоть и не особо досыта, но прокармливала, заметно сокращало «вынужденные» поставки туда продовольствия из СССР — и в Советском Союзе с едой становилось повеселее. Не с зерном в виде «хлеба насущного», а с разнообразным мясом (и в первую очередь — с птицей), и народ не смог этого не заметить. Еще уже весьма многочисленные птицефермы поставляли в магазины много яиц, а это изобилие еще и к уменьшению цен на них привело. Но при этом, сколь ни странно, доходы крестьян (в основном — работников совхозов) заметно выросли — и началось резкое сокращение количества колхозов. А так как в совхозах работникам зарплата выплачивалась в любое время года, для того, чтобы она платилась с пользой, почти везде организовывались небольшие «сезонные» производства чего-то полезного в домашнем хозяйстве. В частности, производство той же дешевой мебели — и пока даже эта паршивая мебель с успехом продавалась. В разговоре с Леной Сона как-то заметила (после того, как не смогла найти приличные стулья для девочек), что «нахрен такие совхозные мастерские, если они ничего приличного сделать не могут», но та ответила, что лично ее пока такая продукция удовлетворяет: если она и сломается, то не жалко выбросить. Но добавила, что вроде бы руководство страны сейчас готовит программу по перевооружению таких совхозных заводиков новой техникой и качество должно будет все же вырасти.

А вот Алексея это «качество» уже очень сильно достало. Потому что для «своего» института он и мебель закупил (не сам, конечно) — и всего лишь за месяц развалилось два десятка стульев. Это при том, что пока что весь персонал института прикладных программ насчитывал меньше двух десятков человек. Однако бороться с существующей системой поставок продукции для организаций у него и возможности-то не было, то есть у него лично не было. Но он все же был знаком с людьми, которые могли «побороть систему» — и заехал в гости к товарищу Пономаренко, причем заехал с готовыми чертежами. Хорошими, составленными в полном соответствии с ГОСТами (не напрасно, оказывается, в советских институтах студентов черчением донимали), и высказал все, что он думает по поводу «совхозных заводиков».

— Ты, партизан, гляжу всерьез так подготовился, — заметил Пантелеймон Кондратьевич, Алексея выслушав и на чертежи тоже взгляд бросив. — Но от меня-то ты что хочешь?

— От вас лично я хочу, чтобы вы кому-то там надавали по шапке, а затем в каком-нибудь совхозе заводик зимний немножко так переоборудовали. Потому что, пока они такую мебель делают, безработица мужикам точно не грозит: на каждого советского инженера стране придется в год по пять-шесть стульев у них закупать. А вот если мебель вот такую, металлическую делать…

— Да у тебя тут кроме металла, я гляжу, еще всякого много потребуется.

— Да, и именно поэтому я не помчался в тот же Воронов с просьбой срочно наладить выпуск таких сидений. Железо-то там сделают вообще без проблем, а вот с тканью, с пластмассами — им все это просто взять негде будет. А вы можете кого надо попросить все это поставить туда, где эти кресла делать начнут.

— Ну, попросить-то я могу…

— Я же сказал попросить кого надо — а просить надо не заводы, все это выпускающие, а товарища Струмилина. Он-то лучше всех знает, где чего нужно в промышленности нашей подкрутить, чтобы все нужное заводы вообще изготовить смогли. Взять ту же пластмассу — для нее-то сначала нужно откуда-то сырье добыть…

— А давай ты это сам товарищу Струмилину скажешь!

— И с какого перепугу? Он же со мной даже разговаривать не захочет: он-то председатель Госплана, а я все еще студент.

— А ты, партизан, не говори ему, что ты студент, а сразу представляйся как главный инженер института прикладного программирования. И расскажи ему, что без этих кресел он хрен получит нужные ему программы…

— Ну он же не дурак, и сам неплохо знает, кто ему нужные программы написать сможет если ИПП от этой работы откажется.

— Не дурак, верно… а скажи мне, сколько, по твоему мнению, стране таких кресел-то потребуется? Выглядит оно довольно симпатично, такие же и для домашнего обихода немало людей купить пожелают.

— Насчет домашнего обихода не скажу, а в народном хозяйстве, думаю, потребуется по одному такому для каждого инженера и даже для каждого техника.

— И ты думаешь, что совхозная мастерская, даже самая оборудованная, сможет столько сделать? Я был о тебе лучшего мнения… шучу, понимаю, что ты пока только про свой институт интерес проявлял. Знаешь что, ты мне эти чертежи пока оставь, есть у меня идея… несколько идей. Сам я, конечно, тут и пальцем не пошевелю, разве что языком немного, но, сдается мне, Андрей Александрович тебе очень сильно помочь захочет, в рамках своих планов по обеспечения рабочих мест в каждом районе. Деньги у него на это есть… Я с тобой где-то через неделю свяжусь, а ты мне своего директора пришли: назначал-то его я, и мне уже интересно стало, почему насчет сидушек не он, а ты ко мне пришел. И да, это вообще тебя не касается, но я сильно подозреваю, что если ты завтра проснешься пораньше, часиков, скажем, в полседьмого, и радио включить не забудешь… Но я тебе ни о чем не говорил, да и вообще могу ошибаться. Все, иди.

Пантелеймон Кондратьевич не ошибся: двенадцатого октября в семичасовом выпуске новостей ТАСС уполномоченно сообщил, что в Советском Союзе проведено испытание «межконтинентальной баллистической ракеты», которая «успешно поразила цель на камчатском полигоне, куда доставила из Поволжья 'груз весом в полторы тонны» за двадцать минут. А четырнадцатого Алексей спросил у снова посетившего его Лаврентия Павловича:

— Да, я еще про ракету спросить хотел: это Королев пуск произвел?

— Королев? А откуда… нет, Королев все еще возится, это другой товарищ постарался. И я думаю, тебе все же не стоит знать, кто именно. Хотя… если пятого у него снова все получится, то я тебя с ним познакомлю: вместе награды правительственные получать будете. Но только если все получится.

— А мне-то награда за что?

— А за то, что боеголовка, благодаря твоей вычислительном машине, от цели отклонилась меньше, чем на полкилометра. Да знаю я, но Иосиф Виссарионович решил, что и тебе нужно воздать по заслугам. И воздаст, даже если у Челомея не получится, просто тогда попозже… тьфу, надеюсь, ты меня не слышал.

— Да, не слышал, я вообще о другом задумался. Насчет кресел для сотрудников ИПП.

— А, об этом можешь теперь не задумываться: я краем уза слышал, что Андрей Александрович некоего Воронова материл за фантазию необузданную, но завод по производству металлической мебели неподалеку от МИФИ уже со следующей недели строиться начнет. И еще про фантазии: я гляжу, что у тебя тут и столы вроде как специально под машинки вычислительные сделаны, ты мне чертежи-то их занеси при случае… завтра, например. А то, знаешь, из-за какого-то кресла конторского матерщину выслушивать вроде и обидно, а если к креслу и столы добавить, а может и еще что-то нужное, вроде и не так обидно будет.

— Чертежи завтра?

— Я, между прочим, еще неплохо вижу, и отличить поделку артели «дешевый ширпортеб» от изделия Витебского завода могу. А там тебе столы эти наверняка по чертежам твоим же и делали, так? И наверняка чертежи тебе вернули… Ладно, я сегодня у вас на обед не останусь, дел невпроворот… Сона Алекперовна, вы уж извините, но я уже побегу. Однако обещаю: в следующий раз непременно отведаю вашу кухню…

Первого ноября сначала по радио было «сообщение ТАСС», а затем и все мировые радиостанции повторили, что в Советском Союзе произведен запуск первого искусственного спутника Земли. В сообщении далее говорилось о том, где и когда этот спутник можно будет увидеть своими глазами (если зрение достаточно острое) и как сигналы со спутника можно послушать с помощью «обычного радиоприемника». Спутник «немного отличался» от запущенного Королевым в «прежней истории» Алексея Павловича: тот-то даже самый зоркий человек в небе разглядеть не мог, а этот…

Этот, кроме простенького передатчика, притащил на орбиту огромный надувной шарик, и этот шарик выдержал около трех десятков оборотов вокруг планеты до того, как лопнул на жарком солнце. Но и после этого сдувшуюся оболочку несколько недель в небе можно было разглядеть. Но Алексей Павлович за свою жизнь уже столько спутников повидал, что особо за небом даже не следил (хотя пару раз вместе с Соной он на уникальное творение человеческого разума' и взглянул). А на состоявшемся вечером седьмого «вручении заслуженных наград» узнал, причем практически случайно, что Челомей по отдельному поручению Сталина к своей баллистической ракете просто подцепил в качестве ускорителей еще две первых ступени, и именно благодаря им спутник на орбиту и вывел. А все баллистические расчеты этого «корявого чудовища» были выполнены как раз на «большой» машине «товарища Воронова», за что Алексею еще одно «Знамя» (на этот раз «Трудовое») и вручили. Причем даже не за ЭВМ, а за разработанный Алексеем язык программирования…

На награждение в Кремль было и Сона приглашена, причем отнюдь не в качестве гостьи: ей тоже орден товарищ Сталин вручил. Официально — «за разработку программного комплекса, существенно улучшившего медицинское обслуживание советского народа», а на самом деле…

Товарищ Сталин, вручая ей орден, тихо сказал:

— Сона Алекперовна, вы же понимаете, что писать в постановлении о том, что студентка награждается за руководство кафедрой в университете несколько… нелепо. Но так как именно ваша кафедра программу для поликлиник и разработала… И я искренне надеюсь, что это будет лишь первой из ваших высоких правительственных наград.

А во время «торжественного ужина» молодая женщина с огромным удивлением прослушала семичасовой выпуск новостей: радиотрансляцию, судя по всему, специально в зале запустили. И диктор сообщил, что «сегодня в Кремле товарищ Сталин за выдающиеся достижения в советской науке наградил товарища Сону Воронову и ряд других товарищей».

Вечером (то есть совсем уже вечером) Сона включила приемник, чтобы в десятичасовом выпуске новостей еще раз услышать свое имя, но в этом выпуске о состоявшемся награждении уже ничего не говорилось. А Алексей, внимательно новости выслушавший, тихо заметил:

— Все же венгры допрыгались… ладно, пошли спать, больше ничего интересного по радио не скажут. До завтра уж точно ничего…