Переход II

Глава 8

Насчет «состава с новыми автомобилями» Пантелеймон Кондратьевич все же допустил небольшое преувеличение: в Москву пришли четыре вагона (специально изготовленные в Калинине для перевозки легковых автомобилей), и на них привезли всего двадцать четыре машины: все, что завод успел выпустить за первые три дня года. А следующий «состав» ожидался хорошо если через пару недель: завод только начинал производство и рабочие очень потихоньку осваивали сборку автомобилей. Именно сборку: большинство деталей поставлялось с других заводов и заводиков со всей страны, а моторы вообще туда пока возили из Орска. Однако сам факт появления новой машины очень сильно повлиял на работу остальных автозаводов: в Нижнем Новгороде резко ускорились работы по доводке «М-21», а на МЗМА производство четыреста первого «Москвича» вообще было полностью остановлено. В принципе, с государственной точки зрения это было абсолютно правильным решением, ведь автомобиль продавался населению заметно дешевле его заводской себестоимости, а качество… В общем-то, главной причиной прекращения его выпуска стало именно «качество»: испытания с разбиванием автомобиля о бетонную стену показали, что безопасностью для пассажиров там и не пахнет и любая, даже самая незначительная авария почти гарантированно приводила к увечьям, а часто и к смерти находящихся в машине людей.

Зато группе инженера Андронова, практически по собственной инициативе разрабатывающей на МЗМА новый автомобиль, сразу дали много денег и людей для скорейшего завершения проектных и опытно-конструкторских работ. А так как слово «опытный» тут имело большое значение, на завод временно перевели специалистов из Нижнего Новгорода, с ЗИСа и чуть ли не четверть сотрудников из НАМИ.

Андрей Александрович Жданов тоже решил «воспользоваться случаем» и тут же начал перевод нескольких производств завода в Кузнецк: с руководством Пензенской области у него были неплохие отношения, а в городе — что было очень важно для обоснования такого решения — был создан довольно мощный строительный трест, полностью была уже реконструирована водопроводная станция и система городской канализации, а на окраине города заработала первая очередь ТЭЦ. То есть изначально она рассчитывалась как и последняя, но поставить вторую очередь там вроде выходило быстро и относительно недорого (так как до города дотянулся газопровод), так что перспективы переноса автозавода в Кузнецк выглядели довольно неплохо, а держать в простое почти пять тысяч работников МЗМА было крайне нерационально. Поэтому первым из Москвы в Кузнецк переехал практически в полном составе отдел капстроительства, где тут же приступил к постройке жилого городка для будущих рабочих завода (и жилой микрорайон там строился уже по «московским» проектам), и почти сразу же началась подготовка строительства новых цехов. Правда, в результате такой «самостоятельности» у товарища Жданова состоялся очень непростой разговор с товарищем Сталиным, но все закончилось тем, что для Кузнецка были выделены дополнительные средства из союзного бюджета: Иосиф Виссарионович уважал мнение нового Главного архитектора Москвы, который его смог даже убедить в том, что Пантеон Героев революции нужно строить не возле Кремля, а на Поклонной горе…

Однако такая автомобилизация населения все же гладко не шла: Вася Кузовкин, нам купивший одну из первых машин, уже через неделю позвонил Алексею — а затем приехал к нему на грузовике и машину Сону увез в ремонт на пару дней: он лично выяснил, что рабочие в далеком Чимкенте пока еще собирать машины нормально не научились. А заодно и исправил (на том же заводе медприбров) и два «мелких конструктивных недостатка», благодаря которым его собственный автомобиль просто на ходу превратился в недвижимость…

Впрочем, Сону эта неприятность и не расстроила почти, она пока еще опасалась самостоятельно машиной управлять по заснеженным улицам, так что ее в Университет все равно пока муж возил. И возил с большой пользой: она все экзамены сдала на «отлично». А вот Алексей один экзамен едва на тройку смог сдать, причем трояк он получил, как сам считал, совершенно заслуженно, из-за излишней самоуверенности. Ведь этот курс он уже только в МИФИ дважды прошел, и в «прошлый раз» (то есть полвека назад) сдал его на «отлично» — но вероятно (сдал полностью, ничего себе не оставив': в дальнейшей работе этот раздел математики ему ни разу не потребовался. А в этой жизни решил, что «это я уже знаю» и усердия должного не проявил…

Зато на каникулах у него появилось новое и очень интересное занятие. Башир Искандарович подошел к вопросу о подключении к компу устройства ввода с перфоленты очень «творчески»: он просто взял готовое устройство от БЭСМ и целиком переделал в нем электрическую часть для полной совместимости с пятивольтовыми схемами. А заодно точно так же поступил и с обычным перфоратором от телетайпа, и теперь комп мог ленту не только «читать», но и «писать» на нее результаты расчетов (которые затем можно было распечатать как раз на телетайпе). Но составлять программу в двоичных кодах было истинным мучением, и Алексей «быстренько придумал» простенький ассемблер (под условным названием «мнемокод») для своего компа и сел за написание программы, переводящей символическую запись в машинные коды. Получилось забавно: первую программу («понимающую» около двух десятков команд) он написал буквально за неделю, а затем с помощью этого «урезанного ассемблера» принялся писать уже программу, работающую со всеми ста двадцатью шестью командами вычислительной машины. Понятно, что за каникулы (достаточно короткие) он сумел лишь маленький кусочек кода разработать, но Башир Искандарович идею осознал и подключил к работе небольшую группу математиков из Энергетического института, которые, собственно, и провели всю эту непростую работу. Алексей был даже не очень уверен в том, что ее в обозримом будущем даже такой группой сумеют довести до конца, но он успел изложить этим математикам концепцию «модульного программирования», и те обретенным знанием воспользовались на всю катушку.

И это было прекрасно, хотя отныне и до конца семестра как минимум у него появилось «новое развлечение»: пока у людей (в том числе и у математиков) не сформировалось никакого системного подхода к разработке компьютерных программ, к тому же математики (даже очень хорошие — а товарищ Рамеев к работе подключил лучших математиков МЭИ) очень плохо разбирались в архитектуре вычислительных машин и о назначении некоторых команд, реализованных в компе, не имели ни малейшего понятия. Так что где-то до середины марта математики из МЭИ просто приезжали в МИФИ «на консультации» (заранее ознакомившись с расписанием занятий Алексея и отлавливая его на выходе из аудитории), а затем, когда ему это надоело, он устроил небольшой «семинар» у себя дома, где три раза в неделю разъяснял товарищам непонятные вопросы.

И эти «семинары» шли в присутствии Соны, Яны и Марьяны: девушкам тоже было очень интересно то, что парень рассказывал, а Сона — она просто «за компанию» рядом сидела. Но, как оказалось, рассказываемое очень внимательно слушала:

— Лёш, а ты все время говоришь, что разрабатывается транслятор с языка низкого уровня. То есть ты хочешь сказать, что есть еще какой-то язык высокого уровня? А почему ты тогда о нем ничего не рассказываешь?

— Потому что такого языка нет. То есть еще нет, его требуется сначала разработать, а затем и для него написать транслятор.

— Понятно. То есть непонятно, зачем такой язык вообще нужен?

— Я думаю, что он нужен для того, чтобы человек, пишущий программу для вычислительной машины, мог не изучать предварительно устройство этой машины.

— Я что-то не очень поняла…

— Вот смотри, допустим тебе, как математику, нужно составить программу вычисления… скажем, квадрата суммы двух чисел. Уравнение вычисления выглядит так? А плюс б в скобках, снаружи знак квадрата… или вообще любой степени. Все просто и понятно, так?

— Так.

— А программа выглядит следующим образом: надо сначала из памяти извлечь первое число, поместить его в регистр, извлечь второе число и сложить его с содержимым регистра, результат записать в память и потом полученное содержимое регистра умножить на такое же значение, только что записанное в память. Чтобы это выполнить, программисту нужно знать, какие регистры как используются, где хранятся нужные числа, как их из памяти вытаскивать и туда записывать — в общем, кучу бесполезных для математика вещей.

— Как же бесполезных, ведь без них программу-то не написать!

— Зато если написать программу, которая разберет запись в виде формулы и сама сгенерирует требуемые машинные коды, то математику будет достаточно знать именно математику, а о том, что в машине есть какие-то регистры или память как-то хитрым образом организована, ему вообще знать будет не нужно.

— Вот теперь поняла. То есть… да, поняла, вот только написать транслятор, который будет формулы понимать, не кажется, будет очень непросто.

— И человек, который транслятор будет писать, сам должен будет очень хорошо архитектуру машины представлять. Потому что в зависимости от того, какого типа исходные числа и от самой задачи даже команды сложения и умножения должны будут использоваться разные. Тут же только команд сложения заложено три типа…

— Зачем? Ведь сложение — это когда два числа просто складываются. Арифметика, первый класс начальной школы.

— Но ты-то давно уже не в первом классе, а на втором курсе мехмата. И прекрасно знаешь, что числа бывают разные. Целые, дробные, вещественные и мнимые, и форма записи у них бывает в том числе и экспоненциальная…

— А как программисту отличить целое от вещественного? Ведь в машине все они изображаются векторами из нулей и единичек.

— А ты еще говорила, что ты дура, но смотришь-то в суть! Нужно заранее дать указание машине, какие последовательности нулей и единиц как интерпретировать. То есть отдельно описать типы всех используемых в программе данных. Вот смотри, например это можно сделать так…

— Хитро ты придумал, даже жалко, что машинку свою этому Рамееву отдал, а то я бы попробовала что-то такое написать. А теперь что уж…

— Сона, ты знаешь, чем отличается Аксель Иванович от Башира Искандаровича?

— Аксель Иванович уже старый…

— И это тоже, но главное отличие заключается в том, что Аксель Иванович — адмирал. Он приказал — и сейчас сто, а то и двести военных математиков сидят и рисуют хитрые диодные схемы. Благодаря которым упрощенная тридцатидвухразрядная машинка сможет работать точно так же, как и машина на шестьдесят четыре разряда, только раз в пять помедленнее. И в производстве окажется раз в десять дешевле. А еще он приказал — и заводик в Крюково, который делал схемы для армейских раций, теперь делает и схемы для этих машин, так что уже к лету у нас будет и своя машинка, по командам практически ничем не отличающаяся от большой. У нас в кабинете будет.

— Только к лету?

— Я смотрю, что кое-кто у нас немного зажрался.

— Нет еще. Я на ужин долму приготовила и сметанки очень хорошей купила, так что пошли зажираться, пока все теплое… Девочки, ужин!

Опасения Марии о том, что ее дочерям будет в московской школе учиться трудно, не оправдались: и в поселке материал детям давался весьма качественно. Все же Приреченск был не деревней, а «поселком городского типа», и школа там, хотя и небольшая, была довольно хорошей. И вообще десятилеткой, а учителей Мария набрала туда очень хороших. В принципе, проделать это было не особенно и трудно: жилье в Причеченском строили более чем неплохое, удобства — большинство городов позавидуют, так что и учителя туда переезжали с удовольствием. И не только учителя, в поселке даже больницу сделали «районной», так как в райцентре больница была гораздо хуже.

Хотя и некоторые недостатки в образовании девочек Алексей нашел: в поселковой школе все же маловато внимания обращали на развитие у детей «самостоятельности» в решении разных задач — но с этим вообще почти везде было неважно, все же три четверти учителей страны успели до войны лишь училища закончить. Зато девочки очень хорошо освоили такой предмет, как домоводство — так что все чаще обеды и ужины готовили именно девочки, а Сона следила лишь за тем, чтобы они на кухне не передрались. Потому что Марьяна искренне считала, что драники нужно обязательно делать с кабачками, если они есть и обязательно без яиц, а вот Яна была убеждена, что драник — это лишь картошка, лук и яйцо, и любые добавки могут лишь испортить продукт. Впрочем, каждая девочка с удовольствием поглощала приготовленное сестрой — но от своих убеждений не отказывалась.

А кабачки в соседнем магазине появлялись почти каждый день, что в значительной степени объяснялось подходом товарища Посохина к градостроению. Этот товарищ считал, что большой город должен состоять из небольших и отдаленных друг от друга районов, разделенных зелеными насаждениями, и каждый район должен при этом и полностью «самообеспечиваться». Не в том смысле, что городской район должен для себя и все продукты где-то выращивать, а в том, что у каждого района должна быть практически автономная система тепло- и водоснабжения, причем «централизованная», поэтому в новых районах строились не придомовые котельные, а небольшие ТЭЦ (в основном газовые, хотя и аварийное угольное отопление было предусмотрено). Такая ТЭЦ имелась и в новом Тимирязевском районе, и тепла она давала много, ведь ее строили в расчете на то, что район будет «бурно расти». Однако «политика партии в лице товарища Жданова» бурный рост не особо одобрила, и теперь ТЭЦ обеспечивала теплом не только жилые дома, но и довольно немаленький тепличный комплекс, построенный уже за пределами города, но буквально рядом с ним. Все же район-то Тимирязевским не просто так назвали, и Тимирязевская академия свое назначение оправдывала, обеспечивая свежими овощами (некоторыми) район вообще круглый год. Очень неплохо обеспечивая…

А конкретно кабачками очень увлекся сосед Соны и Алексея по лестничной площадке, профессор из Тимирязевки. Очень интересная там жила семья: этот профессор женился на вдове своего сына, погибшего в войну, сказав, что «если сын не успел род продолжить, то кто-то должен этим заняться». И занимался довольно успешно, у них уже трое детей родилось. Но гораздо более успешно он занимался тепличным овощеводством, а в последнее время он увлекся малораспространенной еще в СССР культурой — кабачками. В теплицах основной проблемой было то, что грунт очень быстро поражался всякими вредителями, вывести которых было крайне трудно, а Михаил Иванович придумал грунт засыпать в бочки — и в этих бочках, наполненных компостом, кабачки росли просто бешеными темпами. А он, заметив, что если незрелые плоды срезать, то появляются новые, теперь ставил эксперименты по выбору наиболее подходящего времени для их сбора — и соседние магазины просто ломились от маленьких кабачков. Не совсем, конечно, уже ломились: после того как в Академии напечатали небольшие брошюрки с рецептами разнообразных блюд из кабачков, их народ стал довольно шустро раскупать, но дефицитом (по крайней мере в районе) они еще не стали. Правда, «дефицитом» стала ночная тьма в крайних домах района, ведь теплицы сияли оранжевым светом круглосуточно — однако и это было все же «временным неудобством»: тепличный комбинат уже обсадили несколькими рядами деревьев и лет через несколько они это «ночное сияние» должны были от города прикрыть.

Хотя деревья сажали вовсе не для того, чтобы людям спалось лучше, да и сажали их не только здесь. Алексей, еще только приехав в нынешнюю Москву из Белоруссии, очень удивился тому, что в Подмосковье лесов почти вообще не было. Он тогда специально народ порасспрашивал и выяснил, что «до войны» тут лесов и не было, их еще до революции почти все свели «на дрова». И после революции начатое продолжили. И только после войны, уже в конце сороковых, руководство озаботилось лесопосадками. Но пока еще размеры этих лесопосадок воображение не поражали и леса в основном высаживались вокруг частей воздушной обороны столицы.

Впрочем, понятие «вокруг» — оно довольно растяжимое, лесопосадки, например, вдоль бетонки уже на несколько километров от дороги посадить успели. Но кое-где леса сажали и «просто так», в качестве «зеленых легких столицы»: например, вокруг Химок под лес отвели несколько тысяч гектаров. Хотя Михаил Иванович, посмеиваясь, говорил, что лес там посадили колхозники, чтобы «бесплодные поля у них с баланса сняли», ведь планы по сдаче зерна определялись размером пахотных угодий.

Сосед вообще был человеком очень интересным, он довольно часто приглашал Алексея с Соной по выходным «почаевничать» и рассказывал очень много интересного по Москву, в которой почти всю жизнь прожил, интересно описывал жизнь в стране до войны и после нее — но, конечно, больше всего он рассказывал про биологию вообще и сельское хозяйство в частности. Очень интересно рассказывал — и Алексей даже начал подозревать, что участок у деревенского домика в полгектара размером — это зло. Потому что под воздействием рассказов соседа квартира несколько преобразилась: подоконники заполнили горшки с какой-то рассадой, у Соны ящик ее письменного стола с невероятной скоростью заполнялся разными семенами…

Прикинув потенциальные масштабы намечаемых женой «плантаций», парень снова отправился на «опытный завод» и заказал рабочим «средства малой механизации». Мотофрезу, такую же, какую он в прошлой жизни на дачу купил. Не самую простую с небольшим дизельным двигателем — но как были устроены бензиновые мотофрезы, он не знал, а эту ему пришлось в свое время неоднократно чинить. То есть вопрос как изготовить бензиновый мотор нужной мощности у него затруднений не вызывал, но у дизеля-то момент заметно больше, чем у карбюраторного мотора, поэтому, как прикинул Алексей, и трансмиссия здесь окажется попроще. А за заводе рабочие действительно очень опытные, для них что бензиновый мотор, что дизель — разницы существенной не было.

После завершения заседания, посвященного предстоящей посевной, Иосиф Виссарионович поинтересовался у Лаврентия Павловича:

— А как там наш партизанский гений поживает?

— Судя по всему, неплохо. Перевез к себе девочку, которую он в войну от полицаев спас, вместе с сестрой младшей, они сейчас в десятом классе учатся, а он им в учебе помогает. Вроде в институты их готовит, причем, насколько известно из очень достоверных источников, готовит их на математиков. Хотя эти же источники говорят, что решение там принимала Сона, жена его.

— Он что, в подкаблучника превращается?

— Уверен, что нет. Он очень много времени проводит и работая над машиной своей вычислительной, точнее, объясняя тем, кто над ней работает, разные непонятные вещи. А сейчас на заводе медоборудования вообще странный заказ разместил, кстати, очень в тему нынешнего совещания: небольшую машинку для пахоты приусадебных участков. С дизельным мотором машинку!

— То есть новый трактор…

— Вовсе нет, именно маленькую машинку, двухколесную, вроде самоходного плуга, только не плуг. Там земля специальными фрезами распахивается, то есть ей можно будет даже участки, кустами заросшие, без проблем распахать.

— Вот это непонятно, он вроде машинками вычислительными занимается, зачем ему еще и пахотная машина?

— Похоже, что он тоже готовится к посевной. Супруга его уже приготовилась, у него полдома сейчас всякой рассадой занято — а в деревне-то у него вся земля бурьяном занята. Хитрый товарищ, точнее сказать, хитроумный: понял, что полгектара лопатой он не вскопает. Впрочем, он всегда так: заранее проблему замечает и заранее готовится к ее решению. Ладно, если машинка получится хорошей, он, думаю, не против будет, если мы ее в серийное производство возьмем.

— А если будет против?

— Ну это же просто форма речи, кто у него разрешения-то спрашивать будет?

— Ты думаешь…

— Мы будем спрашивать его насчет оказания помощи в налаживании такого производства, вот что я думаю. Кстати, товарищ Рамеев говорил, что у него очень интересные предложения по поводу упрощения разработки программ для вычислительных машин. А товарищ Берг прямо предлагал партизана… этого из студентов перевести сразу в заведующие новой кафедрой в том же МИФИ: он по поводу программирования, похоже, сейчас лучше всех в стране разбирается. А, возможно, и лучше всех в мире: ни у кого еще-то в мире таких машин вычислительных и нет.

— Я не думаю, что второкурсника нужно на должность заведующего кафедрой ставить.

— Но Аксель Иванович…

— Мнение Акселя Ивановича мы учтем. Но мешать товарищу Воронову приобретать новые знания мы точно не станем: чем больше он узнает, тем больше сможет придумать нового и, как практика показывает, крайне для страны полезного. Вот если он сам пожелает что-то новое придумать или сделать, то мы ему поможем. В чем угодно поможем, хоть в области вычислительной техники, хоть в… сельскохозяйственном машиностроении. В котором он тоже разбирается, ведь в Белоруссии-то трактора его конструкции производятся.

— Уже давно не его, хотя… да, новые белорусские трактора по сути — развитие его первой конструкции. И я вот что подумал…

— Начал, так договаривай!

— Если разобраться, то по технике, причем любой — что ядерной, что медицинской, что сельскохозяйственной, что вычислительной — он сам до конца ничего не доводил. Он работу любую по сути только начинал, другим показывая, что «так делать можно» — и другие то, что он начал, доделывали. Причем доделывали наверняка лучше, чем он сам бы смог, просто потому что у них и опыта было больше, и просто специалистов больше над задачей работало. Взять тот же пулемет его — он и сам говорил, что получилось у него дерьмо, а в Коврове из него конфетку сделали. Но все, кто за ним работу как бы доделывают, делают это в полной уверенности, что у них получится, потому что Воронов им уже показал, что должно получится и как этого добиться.

— Хм… наверное, ты прав. Ведь даже в медицине: он показал, как правильно работать с пулевыми ранениями на руках, а теперь по его методике любые раны доктора обрабатывают. Но сам он этого, даже если очень захочет, проделать не сможет. Хотя по поводу лекарств его…

— И с лекарствами то же самое. Сейчас только на фармфакультете Первого ММИ еще два десятка очень полезных препаратов придумали, к которым Воронов отношения уже вообще никакого не имеет. Но там тоже поверили, что новые препараты изобретать можно и что это не особенно и трудно проделать — и уже есть очень заметный результат.

— Он же всегда говорил, что рассказывает нам все, что знает.

— Врет, причем постоянно врет. О том, как машину вычислительную сделать, он еще три года назад знал! И про бомбу…

— Да, врет. Но мы его на чистую воду выводить не будем. Потому что он нам что-то рассказывает именно тогда, когда мы оказываемся в состоянии понять то, что он говорит. Но сколько он еще нам может рассказать, никто не знает. Пока не знает, но мы наверняка всё узнаем.

— И когда?

— Когда он нам сам расскажет. Когда для этого наступит подходящее время — а какое время окажется подходящим, он, вероятно, лучше всех понимает.

— А мы, дураки, не понимаем?

— Мы не понимаем. Потому что мы не знаем, что же он на самом деле знает. А он — знает…