Письма героев

Глава 38 Палестина. Мост через Иордан

16 мая 1940. Иван Дмитриевич.

Этот долгий страшный день все не заканчивался. Батальон отбил еще две атаки. Палящее южное солнце безразлично взирало на заваленные телами и заставленные разбитой техникой подступы к плацдарму. Перед окопом горел танк. Из люка свесилось тело английского танкиста. Труп медленно прожаривался и обгорал на раскаленной броне. Смердело страшно. Впрочем, обоняние уже получило нокаут от вони сгоревшего пороха и взрывчатки.

Поручик Никифоров лежа на земле набивал магазины патронами. Простая механическая работа казалась самым нужным, самым важным делом, какое только можно себе вообразить. Штурмовая винтовка с примкнутым штыком лежала рядом. Слава Богу, до рукопашной не дошло. Верная «шведа» в очередной раз спасла жизнь.

Иван не уставал радоваться тому дню, когда он не соблазнился легкостью револьвера или простотой карабина, а взял себе изделие ижевского инженера Николая Герасимовича Долгова. Да, штука габаритная, пять килограммов веса на ремне, не считая запасных магазинов. Да, чистить надо регулярно, не бросать где попало. Да, федоровский патрон слабее, чем у старой доброй «трехлинейки». Но зато возможность прицельно выпустить весь магазин за считанные секунды дорого стоит. Фактически это легкий ручной пулемет. В пехотном бою штука бесценная. Сегодня Никифоров еще раз убедился в этом на практике.

— Вы целы, Иван Дмитриевич? — рядом на землю опустился Чистяков.

— Надеюсь.

— Я тоже надеюсь. У нас двое унтеров выбыло и двенадцать солдат.

— Погибли?

— Шестеро Богу душу отдали, остальные в лазарете. Легко раненных не считаю, — капитан снял фуражку, виски блеснули сединой. — Все же, плохая была идея бросать наших саперов в бой.

— А был другой выход? Мной уже второй раз дыру затыкают. Извини, Алексей Сергеевич, сорвалось.

— Ты извини, если не то сказал.

— Как думаешь, если завтра продолжится, выдержим?

— Черт его знает.

Капитан широким взмахом руки обвел поле боя. Картина апокалипсиса. Везде проплешины и воронки от снарядов и мин. В художественном беспорядке застыла подбитая техника. На вскидку не менее двух дюжин британских танков превратились в братские могилы своих экипажей. На практике вдруг выяснилось, что даже толстокожую «Матильду» можно бить. На дистанции в триста метров противотанковая 47-мм спокойно берет англичанина в лоб. А болванка танковой пушки прошибает оба слоя бортовой брони. Разумеется, надо еще подпустить врага на эту дистанцию. Ну тут уже вопрос везения.

Вон, на насыпи железной дороги коптит БТК. Еще вокруг одного суетятся бронеходчики, заводят буксиры чтоб оттащить машину на тыловую позицию. Направляющее колесо гусеницы разбито в хлам, похоже вместе с натяжным механизмом. Скорее всего танк превратят в неподвижную огневую точку. Никифоров не представлял себе, как можно заменить покореженный снарядом каток вместе с опорами вала в полевых условиях.

Да, внезапная танковая контратака переломила ситуацию. Противник откатился, бросая своих раненных и подбитую технику. В третий раз за день. А мы из шести танков потеряли, скажем так, полтора, с ними сгорело два бронетранспортера. Учитывая картонную броню БТК результат хороший.

— Сам посуди, у нас остались две противотанковые пушки и полдюжины минометов. Все. Из полковых трехдюймовок хорошо если две утром смогут стрелять. Манштейн потерял треть своих бойцов. Так что, если утром англичане попрут, боюсь встречать их придется гранатами.

К словам ротного стоило добавить, оба противотанковых орудия сняли и протащили на руках по переправе с противоположного берега. С тыла прикрытия уже вообще нет.

— А ведь попрут, — Никифоров рассовал снаряженные магазины по подсумкам. — Наш мост им как кость в горле.

— А вон, смотри, пехота оживилась. Гляди, посыльные куда-то рванули.

— Надеюсь, с хорошими новостями, а не с идеей копать рвы и эскарпы до рассвета.

Разговор с ротным вернул Никифорова в нормальное расположение духа. Не так уж все и плохо, если так посудить. Желудок вдруг резко дал о себе знать недовольным бурчанием. А ветер донес будоражащий все фибры души, невообразимо манящий аромат каши с тушенкой. Война войной, а если обед пропустил, хоть ужин должен быть по расписанию. Всего полчаса назад Иван Дмитриевич чувствовал себя полностью опустошенным, выжатым как лимон, а тут силы взялись вскочить и быстрым шагом поспешить к полевым кухням.

Уже поздно вечером Никифоров нашел немного времени чтоб побыть в одиночестве. Спустился к воде, присел на камушек и закурил. Увы, журчащие буквально в двух шагах струи Иордана священный трепет в душе не вызывали. Обычная река, неширокая и неглубокая. Лягушки трели выводят, цикады поют в кустах, над камышами вьется облако мошкары. Может быть когда-то Иоанн и крестил здесь народ, может быть именно на этом месте Предтеча узнал Христа в одном из паломников. Все может быть.

Слишком много воды утекло с тех пор. Да, это не та вода, которой крестился Спаситель. И совершенно не важно, где именно, на каком именно участке берега это произошло. Неважно и все тут. Иван Дмитриевич в свое время мечтал попасть в Палестину, прикоснуться к пропитанным древней историей камням, погрузить ладони в священную реку, пройтись по улочкам Иерусалима, зайти в тот самый храм на Горе. Попал, прикоснулся, не только зачерпнул воду, но и целиком искупался в Иордане. Не он один. А какого-то особого чувства нет. Сказка в реальности обернулась пустыней, грязью, замотанным в тряпки аборигенами, вонью сгоревшего тротила, болью и смертью.

Наверное, так же тысячу лет назад чувствовали себя крестоносцы после сражения. Усталость, боль в натруженной под тяжестью доспеха спине, желание урвать хотя бы часок отдыха, тупо упасть под куст и заснуть. А еще ноющая боль на сердце, щемящее чувство утраты, скорбь по боевым товарищам, по тем, кто не дошел до Иордана, кто упокоился в скромных могилках вдоль дорог и на полях сражений.

Вдруг вспомнилось, что сегодня утром на всех наших танках рядом с русской бежевой молнией на броне появились белые кресты. Ведь кто-то же вспомнил, раздобыл краску, подал пример. Ведь никто не заставлял. Даже наоборот, когда командир одного из танков рисовал на башне красный крест, видимо начитанный оказался унтер-офицер, вспомнил эмблему крестоносцев, откуда-то выскочил штабс-капитан Комаров и устроил танкисту разнос. Основные претензии офицера были к цвету креста. Все же мы не изверги, чтоб малевать на боевой технике эмблемы медиков.

Унтер все принял и понял, как надо, уже через минуту красную краску с башни стирали, а затем аккуратно рисовали белый крест. Древняя эмблема, символ походов за Гроб Господень будто сама по себе возродилась из небытия, вернулась к пришедшим в Палестину сильным людям. Только в ту легендарную эпоху простой красный крест нашивали на коты и плащи, рисовали на щитах. Сейчас белый крест нашел свое место на танковой броне.

— Не помешаю, Ваше благородие?

— Присаживайся, Антон Капитонович. Угощайся, — Никифоров протянул унтеру портсигар.

— Не откажусь, Иван Дмитриевич, — Генералов двумя пальцами вытащил папиросу и чиркнул зажигалкой.

— И не думал, что в Святых местах окажусь, ваше благородие. Воду из Иордана пил, в реку погрузился, кресты на броне видел, осталось до креста Господня дойти и с пальмовой ветвью домой вернуться.

— Вернемся, Антон Капитонович, вернемся. Вон вечер какой тихий. — Никифоров лукавил, в отдалении гремела канонада, но обрывистый берег глушил звуки. Поручик прекрасно понимал сказанное седовласым унтером, что бы там в газетах не писали, что бы там по радио и телевизору не говорили, а никто не жаждет смерти, все надеются вернуться с войны домой. Не у всех получается, вон целое кладбище близ переправы выросло, это, не считая санитарных захоронений, англичан то просто в воронки кидали, чтоб не успели на жаре завонять.

— Из дома пишут? — Никифоров кивнул на конверт в руках старшего унтер-офицера.

— Еще в Дамаске почта догнала. Да вишь, пробежал мельком, а серьезно, вдумчиво перечитать все времени не находится.

— Родители живы?

— Все хорошо. Что с моим стариком сделается? До сих пор крестьянствует. Упертый, как бык. Земли семь десятин, в нашей губернии с такого не зажируешь. Хорошо, в общих покосах доля есть, на корм скотине хватает. Этим держится, птицу разводит, да сеет чтоб хлеб не покупать.

— Старики такие, — Никифоров прекрасно понимал унтера, сам хоть и из городских обывателей, но с крестьянами старой дореформенной и докризисной закалки приходилось дело иметь. Земля для них святое.

— Братишка под Сердоболем живет, на пилораме работает, постоянно отцу предлагает забрать к себе. Дом свой, десятину земли под огороды прикупил, машина есть, школа рядом, земская больница.

— Отец ни в какую?

— Так точно. Уперся старый хрыч рогом, дескать: «Пока не слягу, свое не брошу».

— А мама?

— Мамка с отцом заодно. Сами знаете, раз старики спелись, до самой смерти в один голос дуть будут. Мы уж с братьями помогаем чем можем, электричество провели, сараи подновляем, сбросились второго коня купили, сестренка заезжает, по хозяйству помогает. А все равно, тяжело одним крестьянствовать. Даже на два дня хозяйство не оставишь.

— Может он для тебя землю бережет. Семья у тебя есть?

— Не сподобился, Иван Дмитриевич. Как по молодости на срочную пошел, так и остался в нашем Отдельном Кексгольмском. Даже дома своего нет, в Кексгольме комнату снимал.

— Вот и есть у тебя дом куда вернуться. Уйдешь в отставку, а тебя ждут, дожидаются.

— Спасибо за доброе слово, — унтер размашисто перекрестился. — Не знаю, сколько еще на службе продержат, а там действительно, найду себе вдовушку и поставлю мастерскую на отцовской земле. Руки есть, головой Господь, не обидел.

— Засиделись мы с тобой, Антон Капитонович. Пора искать ночлег.

— Радуемся, что под машинами, а не в окопах как пехота спим, — Генералов свернул пополам так и непрочитанное письмо. Время действительно позднее. В южных широтах темнеет резко.

Утром Никифорова разбудил гул с неба. Звук накатывался с востока. Не разлепив глаза, поручик выкатился из-под навеса, только затем посмотрел на небо. Они шли. Разящие крылья гнева неумолимо приближались со стороны Ефрата. Уже знакомые силуэты русских средних двухмоторных «Туров». Выше в звенящей небесной синеве в лучах солнца плыли многомоторные стратеги «Остроги». Ровный басовитый гул десятков моторов отзывался в сердце бравурной радостной музыкой. Не забыли, не бросили. «Ловите, лимонники, сдачу! Выстраивайтесь в очередь за процентами».

Противник пока не беспокоил. Зато командование батальона обрадовало, милейший Петр Александрович отдал приказ: строить вторую автомобильную переправу. Всенепременно чтоб нагрузку в двадцать тон держала. Новость замечательная, Никифоров одним из первых сообразил, что это значит. Настроение офицеров передалось саперам и приданным бронегренадерам, работали с огоньком.

Английские дозоры мелькали на горизонте, но прощупывать оборону не рисковали. Единственное, гаубичная батарея изобразила обстрел с закрытой позиции. Однако, выпустив два десятка гранат англичане прекратили это развлечение. Особого вреда обстрел не причинил, снаряды ложились с большим разбросом. Все закончилось намокшей формой и вымазанными грязью лицами, заслышав характерный свист, люди падали на землю и прыгали в ближайшие укрытия без напоминаний.

Очередной налет. На этот раз на девятку наших бомберов навалились «Харрикейны». «Туры» шли плотным строем крыло к крылу. Наскакивавшие на бомбовозы истребители не выдерживали скоординированный огонь пулеметных точек. Уже два англичанина вышли из боя и драпали на дымящихся машинах.

Удача ветреная девка. Бомбардировщик на правом фланге качнулся, мотор задымил, блеснули язычки пламени. Самолет вывалился из строя. Видимо экипаж уже не рассчитывал дойти до цели, из открытых люков посыпались бомбы. Возможно даже на позиции англичан.

Одинокий горящий бомбардировщик сразу привлек к себе внимание пары «Харрикейнов». Неудачно. Вознамерившийся записать на свой счет легкую мишень ведущий напоролся на очередь крупнокалиберной «березы» из верхней точки. Он так и не вышел из пикирования, взорвался на склоне холма в нескольких километрах от русских окопов. Ведомый отвернул в сторону.

Пилот бомбардировщика выровнял свою машину и повел ее к Иордану. За самолетом тянулся густой дымный след, на крыле плясали язычки пламени.

— Бензин горит.

— Тянет, — выдохнул Никифоров. Всеми фибрами души он сейчас был со смельчаками в бомбардировщике, истово молился, повторял про себя «Отче наш».

Самолет совсем низко. Вот он плюхается брюхом на заросшую кустарником пустошь, узкую полоску земли между берегом и каменистыми осыпями. Машина бьет винтами по земле, вздымает пыль, идет юзом. От удара о камень отламывается стабилизатор.

К самолету уже мчат два бронетранспортера. Моторы ревут. Гусеницы рвут дерн, перемалывают в труху кустарник.

Летчики выбрались из самолета сами. Двое выскочили на крыло, затем один что-то крикнул солдатам и полез обратно в люк. Вскоре из самолета на руках вынесли одного из стрелков. Пробежав метров пятьдесят люди повалились на землю. Бронетранспортер прошел рядом, лихо крутанулся на месте и бортом закрыл летунов от готового взорваться самолета. Огонь уже плясал на крыльях, охватил фюзеляж, стекал на землю со струйками бензина. Крепкие руки пехтуры запихнули летунов в машину, броневик взревел двигателем и погнал в тыл.

Сейчас остатки бомбардировщика весело догорали на пустоши. Тушить машину желающих и возможностей не нашлось. И без того бед на семь ответов и больше. Обошлось без взрыва, хотя на огонек прилетело несколько снарядов. Да, противник возобновил обстрел. Правда, опять без особого энтузиазма. Видимо, после вчерашних атак и сегодняшних массированных бомбежек англичанам резко стало не до русского плацдарма. Это радовало.