Русский бунт. Интервенция

Глава 12

Золоченая карета, запряженная шестериком, стремительно неслась на запад по дорогам несчастной Речи Посполитой. Экипаж с тремя важными магнатами сопровождал конвой из гайдуков, коронных гусар с леопардовой шкурой на плече из церемониального полка и лихих шляхтичей. Среди всех этой конной братии особо выделялся Северин Ржевуйский из Подгориц на своем буланом. Не конь, а комета — никто не мог с ним поспорить в скорости.

Ну до чего храбрый наездник! Никакое дорожное препятствие ему нипочем! И красавец каких поискать. От его залихватски закрученных усов млели не только жидовочки из варшавского предместья Прага — гонорные паненки с Длиной и Медовой улиц таяли, как свечки в костеле Сакраменток. Вся кавалькада была забрызгана по уши грязью, драгоценные попоны и сафьяновые ножны из красных с золотом превратились в серобурмалиновые, щегольские кунтуши уподобились холопским накидкам, а этому красавцу хоть бы хны — сиял алмазом средь кучи навоза на зависть всей группе всадников. Даже князь Анджей Огинский из безопасности своей кареты изволил удивляться с оттенком зависти.

Ему бы об ином думать, чем дуться на пана Северина. Например, о том, сколько еще протянет на этом свете несчастный круль Станислав. Или о странном недвижении орды москальской, которую ждали еще на Святки, но так и не дождались и до Жирного Четверга, как добрые поляки называют Масленицу. Или о бесчестном поступке Старого Фрица, забодай его бык, который опять всех обманул. Растрезвонил, что двинет свои полки на коронный город Данциг, а отправил туда лишь пару захудалых полков. Древний ганзейский город, где от немцев не продохнуть, и рад был стараться. Вынес на шелковой подушке ключи от города не пойми кому — не то бывшему коменданту заштатной крепости, не то полковнику-пропойце из наймитов. Позор! В шведский Потоп и то смелее люди были. Сдали Данциг не за грош…

Что на уме у прусского короля? Самозванный русский царь объявил ему войну — куда двинется Фридрих? Неужели превратит прекрасную Польшу в арену битвы? Отчего бы ему не атаковать прибалтийские города, где его ждут не дождутся владельцы фольварков и мыз, остзейские бароны, потомки крестоносцев? Для того и ехал дипломат Огинский в Берлин, чтобы все разнюхать и договорится. Попеняет на давно ожидаемое событие — на аннексию Данцига, превратившегося после раздела Речи Посполитой в цветочек без стебля, если взглянуть на карту, или в эсклав, говоря по-французски. И предложит объединиться, чтобы противостоять схизматикам. Ведь так грабят, так грабят! Подчистую все вывозят! Все имения Огинского обнесли за Двиной и Друтью! У того же Ржевуйского, чтоб бабы ему не давали за склонность к бранным словам, мелкий замок в Подгорицах не то сожгли, не то подчистую разграбили.

Отчего вдруг пан Северин всполошился и вздыбил коня? Огинский прилип к окошку кареты, за которым замелькали перекошенные лица гайдуков. Экипаж резко затормозил, пан Анджей клюнул лобастой головой, чуть не потеряв парик.

— Что там? — сердито завопил дипломат. — Дерево бурей повалило иль лужа непролазная?

— Солдаты, ваша светлейшая милость, — испуганно заголосил кучер с облучка. — Пруссаки!

— Какие тут могут быть пруссаки? — осерчал пан Анджей. — Мы от Познани и трех верст не отъехали.

— Солдаты, — упрямился форейтор в богатой княжеской ливрее. — Много! Что я, прусской формы не разберу?

— Ты, случаем, старой водки в Познани не пил?

— Да сами поглядите!

Огнинский приоткрыл дверцу кареты, осторожно вгляделся на запад и часто-часто заморгал. На них надвигались колонны солдат, марширующих по жнивью с остатками соломы. В безошибочно узнаваемой форме. На мгновение, в редкой весенней пыли, пану Анджею пригрезилось, что на их головах рыцарские рогатые шлемы. Но нет, то были фузилерные колпаки с торчащим острием-гренадой.

— С дороги! — рявкнул первый в колонне капрал.

— Я посол! — возмутился пан Анджей.

— Los!

Пруссак не шутил, и ляхи предпочли за лучшее, убраться подобру-поздорову. Карета съехал в поле, пока не встала колом. Эскорт потрясенно молчал, наблюдая, как батальон за батальоном проходят мимо на восток. Конная артиллерия тянула «колбасные» ящики с торчащей сзади пушкой, кавалерия превращала обочину в жидкое месиво, потянулись бесконечные обозы, длинные, как язык короля Станислава, обещавшего Речь Посполитой век процветания. Казалось, границу Польши пересекла вся военная Пруссия — более чем полтораста тысяч солдат.

— Кто вы, господа?

Приблизившийся к полякам офицер из 6-го полка «фарфоровых драгун» выглядел любезным. Он был в белом мундире, а не в синим, как все остальная прусская драгунская кавалерия. Его рука лежала на эфесе-корзине тяжелого палаша, но глаза лучились легкой снисходительностью, а не угрозой.

Огинский представился.

— Вам придется еще немного подождать. Король скоро появится.

Фридрих со своим штабом прибыл в окружении эскадронов Garde du Corps, тяжелых кирасиров в красных сюртуках под выкрашенных черной масляной краской кирасах. Каждый спешился, снял с седла коновязный кол, воткнул его в землю, привязал коня и бегом бросился занять свое место в строю, окружавших Старого Фрица.

— Разрешите представиться, сир, посол польского короля и сейма Речи Посполитой, Анджей Огинский! Мои спутники из славных магнатских фамилий — Юзеф Браницкий и Ташкевич-младший.

— С чем пожаловали? — задав вопрос, король хищно раздул ноздри своего крючковатого носа.

Утратив с годами мужественный вид и грацию молодости, он наел приличную ряху, что не мог не отметить поляк, давно не видавший монарха.

— О, ваше величество, есть немало вопросов, которые следовало бы обсудить. Данциг…

— Я прибыл в Польшу, чтобы ее защитить.

Посол удивился.

— Разве мы нуждаемся в защите?

— Еще как нуждаетесь! На вас движется маркиз де Пугачев со своими полчищами. Я спешу в Варшаву и ожидаю, что ее отцы вынесут мне ключи от города точно также, как поступили в Данциге.

Огинский за свою жизнь отточил навыки дипломата при нескольких блестящих дворах Европы, но сейчас они его покинули, взыграла польская гордость. Переменившись в лице, он процедил:

— Никогда этому не бывать!

Браницкий и Ташкевич громко его поддержали.

— Никогда? — переспросил Фридрих и громко рявкнул. — Всех арестовать!

— Меня? Посла⁈ Арестовать⁈

— Вашу шпагу, князь! — тронул его за рукав сразу шагнувший к нему кирасир. Годы муштры приучили его выполнять приказы Старого Фрица без единой задержки. Его товарищи двинулись к остальных членам польской делегации.

Ржевуйский все слышал. Он сделал несколько осторожных шагов назад, развернулся к драгунскому офицеру, доставившему поляков к королю, мило ему улыбнулся.

— Мне бы из седельных сумок панталоны свои забрать.

«Фарфоровый» улыбнулся в ответ, исполнил приглашающий жест рукой, но сграбастал буланого коня Северина под уздцы, предварительно убедившись, что в ольстрах, седельных кобурах, отсутствуют пистолеты. Ржевуйский мгновенно переменился. Бросился на коня, не воспользовавшись стременем. Вздыбил его, отбросил драгуна. Послушный воле хозяина, буланый крутанулся, как только вновь обрел опору всеми четырьмя копытами, и рванул с места в карьер. Все произошло настолько стремительно, что не успел собравшиеся в погоню драгун оседлать своего мерина, как Ржевуйский скрылся вдали в клубах пыли.

Фридрих рассмеялся.

— Оставьте его, пусть скачет. Чем больше ляхов набьется в Варшаву, тем мне проще. Я везу посылочку для маркиза Пугачева, она меня сильно тормозит, но она же мне поможет надолго ущемить польскую гордость. Но каков молодец, пан Огинский! А этого тоже арестовать! — ткнул пальцем король в незадачливого драгуна.

Северин несся на восток, обходя по широкой дуге прусские колонны. Лишь одну мысль, один страстный клич нес он варшавянам — «До брони!»

«До брони!» — по-польски значит «к оружию!». Старинный клич пронесся по столице Речи Посполитой, затронув всех от мала до велика. В костелах не умолкали колокола, на улице Длуга у здания Арсенала, двухэтажном здании под красной черепичной крышей, сразу собрались все горожане, способные держать оружие. Ружья, даже древние, расхватали. Кому не досталось, брали пистолеты, шпаги, сабли или пики. Объединившись с немногочисленными остатками коронных войск, отправились на валы и редуты.

Варшаву защищали три кольца обороны, вернее, три подковы, смотревшие на запад, а своими концами упиравшиеся в Вислу. Внутренняя — земляной вал, средняя — старые, частично разобранные стены, и внешняя из земляных редутов, каменных бастионов с сотней орудий и стен монастырей, достаточно крепких, чтобы выдержать пушечный огонь. Поскольку ждали нападения с востока, всю зиму укрепляли Прагу на правом берегу Вислы, окружив ее неправильным многоугольником с валом, рвом, деревянными столбами, вкопанными под углом, и волчьими ямами. Теперь же начали с энтузиазмом восстанавливать основные укрепления, строить городские баррикады, перегораживать улицы и ворота, в том числе, и пришедший в ничтожное состояние Барбакан.

Беспокойство в городе нарастало день ото дня, хотя подъезжали все новые и новые отряды — одних литовцев прибыло несколько янычарских хоругвей (1). Ждали Фридриха, а он все не шел и не шел. Как сквозь землю провалился. А ведь он всегда славился быстротой маневра, в этом заключалась одно из слагаемых его успеха, подарившего к имени приставку Великий. Лишь через десять дней по возвращении Северина Ржевуйского в Варшаву, принесшего страшную весть, пруссаки появились откуда не ждали — они подошли вовсе не с запада, а с севера и не к самому городу, а к району под названием «Прага» на другом берегу.

— Я хоть уже и разменял седьмой десяток, но из ума не выжил, — радостно скалясь, сообщил своим генералам Старый Фриц. — Начнем штурмовать городские форты, положим много солдат, и, что еще важнее в преддверии встречи с русскими, сожжем массу боеприпасов. Форсируем Вислу к северу от Варшавы и подойдем к предместью. Отчего-то болваны, польские короли, уверили себя, что река — это та же стена. Город с правого берега как на ладони, подставил нам брюхо, словно щенок, требующий ласки. Вот мы его и «приласкаем».

— А Прага? — уточнил генерал фон Шарнхорст.

— Предместье мы угостим тем, что я приготовил для маркиза Пугачева — кегорновыми мортирками. Заодно потренеруются расчеты.

Когда король понял, что рано или поздно ему придется скрестить шпаги с московитами, он начал активно собирать любые сведения о военных новинках царя-самозванца. Фридрих признался перед самим собой: Пугачев был хорош и продвинулся еще дальше Румянцева, к которому в Сан-Суси питали искреннее уважение.

Увеличенная дальность стрельбы пушек и ружей, интересные тактические построения и разведка с воздушных шаров. Как с этим бороться? Старый Фриц перелопатил кучу военных учебников и книг, описания прежних битв, карты, схемы сражений прошлого. И набрел на неожиданное решение. Отыскал ключик к будущему генеральному сражению в истории осады Бонна 1703 года. 1-й герцог Мальборо сделал ставку на небольшие, плюющиеся гранатами легкие мортиры, названные в честь голландца, барона Менно ван Кугорна. Недаром говорят: мал да удал. 500 штук таких мортирок, которые переносили и обслуживали всего два человека, в три дня вынудили сдаться большую крепость. Фридрих же решил пойти дальше и применить их не только для осады, но и в чистом поле. Он любил навесную стрельбу из укрытий, а еще больше — заставлять противника играть по его правилам.

Мортирки представляли собой короткий бронзовый ствол в форме ступы, с цапфами для крепления на деревянной подставке из двух трапециевидных стенок, укреплённых на широких выступающих поперечных брусках. Стреляли гранатами весом в 20 фунтов, разрывными или начиненными зажигательной смесью. По приказу Фридриха необходимые полтысячи штук таких «малышек» удалось собрать откуда только можно — главным образом, из крепостей, на вооружении которых они состояли.

Лишь один недостаток выяснился очень быстро: новая артиллерийская система существенно увеличила как обоз, так и скорость движения походных колонн. Из-за мортирок армия подзадержалась с прибытием под Варшаву. Теперь же пришел черед посмотреть вживую на их плюсы.

Прагу охватили полукольцом на расстоянии неполной русской версты от линии укреплений. Полки устроили лагерь, накопали ложементов. В них поставили мортирки.

Генерал фон Шарнхорст прибыл в главную ставку на Песчаной горе, где, как в театре, устроился Фридрих, получив отличную «ложу» для наблюдения за Прагой и речным берегом Варшавы с белым Ординаторским дворцом, из-за которого выглядывали многочисленные шпили костелов.

— Готовы открыть огонь, сир. Чем прикажете стрелять?

— Зажигательными бомбами. Картечные гранаты прибережем для русских. Я чувствую их запах — они близко.

— Яволь!

— Начинайте, — махнул король кистью, затянутой в замшевую перчатку с раструбом.

Мортирки выплюнули первую порцию гранат, вторую… десятую. В Праге начались пожары.

Три дня Фридрих с вершины Песчаной горы внимательно наблюдал, как рушатся дома в предместье, как вспыхивают и гаснут пожары, как мечуться люди, спасая свой скарбы и детей, как людской поток движется по деревянному мосту, соединявшему Прагу с Варшавой. Ему это зрелище быстро приелось. Он скучал. Он ждал. Кого? Конечно, русских.

И дождался.

— Сир! Дальние разъезды «капуцинов» доложили о приближении с северо-востока большой армии. Это московиты!

«Капуцинами» прозвали гусар 6-го полка, которые в отличие от «гусар смерти» из 5-го, фанатов сабельной рубки, были незаменимы в разведке. Фридрих принял новость возбужденно, вскочил из кресла и принялся раздавать указания. И первое, что пришло ему в голову — это уничтожить напоследок мост, связывающий Прагу и Варшаву.

— Сожгите его, чтобы ляхи не ударили нам с тыла во фланг. И начинайте выстраивать полки, как я заранее наметил.

Прага была спасена, хотя и порядком разрушена. Мортирки засыпали «зажигалками» мост, он загорелся, «малютки» замолчали. В лагере пруссаков поднялась суета, продуманная, деловая. Все офицеры знали свои обязанности, все капралы имели четкие инструкции. Фридрих создал не просто армию, а машину — лучшую в Европе, как считало воинское сообщество Старого Света. И сейчас пришел ее черед это лишний раз это доказать.

Армия собиралась в две походные колонны, чтобы затем, достигнув крайней точки выдвижения, развернуться в три линии длиною в пять верст, выдвинув вперед авангард. Последний составят гренадеры, «сахарные головы», егеря в рассыпном строю и гусары. Линии сформируют пехотные батальоны. Задняя выступит резервом.

Тяжелая кирасирская кавалерия займет позицию на флангах. Старый Фриц любил этих усачей в стальных кирасах и грязно-белых колетах из лосиной кожи, со спрятанными под треуголками железными каскетами, в черных кавалерийских ботфортах. Они стали незаменимы с возникновением линейной тактики. Проламывали, чтобы открыть дорогу гусарам, вражеский строй как первый ледок на пруду — с легким треском, со смачным всплеском.

Прусская гусария бравировала смертью и позволяла себе вольности, недопустимые для других. Эти парни в щегольских ментиках и со смешными косичками на висках выделывались кто как может. 5-й полк, черный, даже зимой носил только ведерки-мирлитоны с черепом над скрещенными костями. Остальные полки — кто в лес, кто по дрова: одни пока не поменяли свои высокие меховые гайдуцкие кальбуки на «ведерки», другие поменяли. Все гусары займут позицию за кирасирами, кроме тех, кого назначили в авангард.

Пехота. Знаменитые прусские батальоны по два в одном полку. Движения всех солдат вбиты в подкорку до автоматизма, но зато они могут выпустить за минуту шесть пуль и загнать в ствол седьмую, в то время как армии других стран — хорошо, если три. Они займут свои места точно в соответствии с диспозицией, выдерживая идеальный строй. Для них страшнее выбиться из общего ряда хоть на ладонь, чем погибнуть.

Артиллерия. С ней все запутано. Раньше Фридрих боготворил укороченные стволы и «галопирующие», легко перемещающиеся по полю боя, пушки. Но в последнее время изменил себе и вернулся к длинным орудиям, да еще и увеличив калибр двенадцатифунтовок с 16-го до 22-го. Причем именно тогда, когда в Европе, подражая ему, перешли на укороченные стволы. Король еще не знал, что его традиционная тактика растягивать артиллерию вдоль всей первой линии отжила свое. Он гордился своей выдумкой с мортирками, ибо именно они заставят Пугачева перейти в атаку. Вот тут-то самозванцу и конец.

Расчет был на то, что он изберет свою обычную тактику, принесшую ему победу при Каспле. Спрячет свои войска на обратной полю битвы стороне холмов и бросится на пруссаков в последнюю минуту. Так вот «малышки» Кугорна ему этого не позволят. Будут бить и бить навесом, сея панику в рядах врага, и тому ничего другого не останется, как перейти в атаку и попасть под огонь тяжелых орудий. И когда его, Фридриха, солдаты увидят белки русских глаз, раздастся команда: «Zug-An-Ziel-Feuer!» («Взвод, готовьсь! Целься! Пли!»). Шквал огня, несутся вперед кирасиры, следом за ними сеют смерть гусары. Русским не поможет их хваленая стойкость. Они побегут, начнут сдаваться в плен…

Сигнал к началу сражения подадут сами московиты. Как только в воздух поднимуться их шары, мортирки откроют огонь. Это будет завтра, а сегодня нужно отдохнуть. Фридрих окинул последним взглядом колонны своих войск, погладил счастливую золотую готовальню, которая спасла ему жизнь при Кунерсдорфе. Завтра он отомстит за ту пулю, испортившую любимую вещь, и за то мгновение страха.

В сторону Варшавы мои войска двинулись сразу, как только пришло сообщение об объявлении Пруссии войны. Две колонны из Смоленска и Витебска, Куропаткина и Крылова, следовали на Минск, а долгоруковский корпус на Вильно. В Гродно все три корпуса соединились в один, и Подуров повел их через Белосток на польскую столицу. Шли тяжело: не из за сопротивления, а потому что белорусские земли в начале весны — это кошмар военной логистики. Вскрывшиеся реки и речушки, журчащие ручейки, просыпающиеся болота, разливы, топи, скользкое месиво земли и песка… Отдыхали на возвышенностях. Впереди следовали «арапчата», давно превратившиеся в полноценных саперов-пионеров. Мостили гати, временные мосты, помогали перетаскивать орудия в самых гиблых местах.

Когда стало ясно, что цель Фридриха — центральная Польша, а не Прибалтика, я отправил Никитина с муромцами разобраться с Ригой, а сам бросился догонять армию «Центр» вместе с конными егерями и ракетчиками. Практически весь груз везли на вьючных лошадях, даже «Катюши». В разобранном виде не одна их деталь не тянула больше трех-пяти пудов. В итоге, догнали подуровцев на подходе к Белостоку. Первый город на нашем пути, отказавшийся открыть ворота — заблокировали одним полком и обошли его, чтобы не тратить время.

Когда приблизились к Варшаве, обнаружили поджидавшую нас армию Фридриха. Он оказался настолько любезен, что предоставил нам отличную позицию с протяженной складкой местности. Я было заподозрил какой-то подвох, отправил конных егерей все там облазить. Они ничего особого не нашли — лишь позже, уже после битвы, я понял, что задумка Старого Фрица была совсем другой…

— Давай, Василий, поднимай меня.

Каин, хоть все тот же пацан, но звать офицера в ранге капитана «Васькой» уже не комильфо. Получил звание наш главный летун, заслужил. А кем, как ни капитаном, быть главному воздухоплавателю нашему?

Мы начали подъем. Я с удовольствием осмотрел свои войска, развернувшиеся для боя: егерские цепи на вершинах холмов, пехоту в плотных колоннах, кавалерию на крыльях, держащуюся пока позади общей линии, артиллерию на позициях, готовую открыть огонь… Далековато пока, даже для единорогов, у них эффективная стрельба гранатой 400 саженей, а дальней картечью или шрапнелью и того меньше.

Шар поднялся еще выше.

Что тут у пруссаков?

Ну, все ожидаемо. Три линии. Артиллерия, как всегда, размещена по-дурацки, впереди строя. Если с нашей стороны будет атака, пруссаки не смогут стрелять через голову пушкарей. Наверное, следуя традиции, сами начнут наступать — уступом, тем более что стоят наши армии не параллельно друг другу, а под небольшим углом. Судя по обилию кирасиров на левом фланге, ближайшему к нам, именно он и начнет выдвигаться вперед. Спасибо дядюшке Старому Фрицу — он нарядил свои войска в столь броские шапочки, что догадаться с верхотуры, кто где стоит, мне не сложно.

Бум! Бум! Бум!

Весь передний край фридриховцев окутался белым дымом, скорее дымком. Что за дела, зачем так быстро, я же толком не рассмотрел всех подробностей? Мимо нашего шара в опасной близости просвистело несколько круглых гранат, и в первый момент решил, что целят в меня. Тут же себя одернул: почему в меня, если все пять верст прусской линии гремит непонятными маленькими мортирами?

Я перевел взгляд на свою армию и похолодел. Круглые прусские гранаты стали собирать кровавый урожай в моих порядках. Пусть вражеские пушкари лупят не целясь и словно играют в «морской бой» — попал-не-попал, — но накрытия есть и довольно злые. И это только начало. А что будет, если эти странные пародии на минометы, непривычно далеко пуляющие гранатами, аж на все 400–500 саженей, будут так весь день долбить? (2) Они же мне пол-армии снесут!

— Василий! Быстро вниз!

— Зацепят! — испуганно выкрикнул юный капитан.

— Спускай, мать твою! — выдал ему малый боцманский загиб, вглядываясь во вражеские порядки и срочно пытаясь определить на глаз расстояние до вражеской линии.

Когда до земли оставалось метров десять, не выдержал, перебрался через борт корзины и скользнул вниз. Хорошо хоть руки в перчатках, не стер до мяса ладони об веревку.

— Коня мне!

Лишняя суета с моей стороны — Коробицын уже подводил Победителя.

— Что там? — с тревогой спросил Подуров.

— Тимофей Иванович, все потом! Пехоту оттянуть назад. Всю кавалерию переводи на правый фланг. И туда же все секретные установки.

— Так половина уже там под охраной конных егерей.

— Мало, шесть штук мало! Эх, не успеем в собранном виде быстро перекинуть. Тогда весь запас ракет из резерва. Весь!

Мой командарм крякнул с досады и принялся рассылать адъютантов с поручениями. Я понесся на правый фланг, где стояли «Катюшы», молясь всем богам, чтобы Чумаков был там.

Повезло.

Федор колдовал с пусковыми установками, проверяя крепления пакетов по 16 направляющих в каждом. Он называл их «Ракетницей». Я не возражал. Если бы сунулся с привычной «Катюшей» или с РСЗО, меня никто бы не понял. В первом случае усмотрели бы странное совпадение названия с именем «моей» жены-изменщицы, во втором — просто покрутили бы пальцем у виска. Я уже имел счастье наблюдать разинутые рты дипломатов, когда обозвал их министерство МИДом.

— Где Фусс? — заорал прямо с седла.

— Николай Иванович? Побежал на холмы к егерям дистанцию проверять.

Фусс, этот юный томный швейцарец, похожий на девушку, заболел ракетами и напросился с нами в поход. Он близко сошелся с Чумаковым — всю дорогу до Варшавы они шептались на стоянках об артиллерийских таблицах.

— Черт! Там же опасно. Гранаты прусские сыплются с неба.

Чумаков оторвался от пусковой установки и с тревогой посмотрел на линию холмов.

— Есть сигнал от Фусса! — закричал один из команды ракетчиков и явно не без влияния швейцарца отчитался. — Дистанция 1200 саженей!

— Ну вот, а ты, Петр Федорович, волновался. Математик! Таким гранаты не указ!

— Долго тебе залп провести?

— Чуток наводку поправлю и первый пакет запущу. Пристрелочный.

— Давай, родной, поспешай!

Федор принялся шаманить с углом наведения, аккуратно подкручивая винт и ориентируясь на известным только ракетчикам странный прибор, похожий на школьный транспортир. Я вспомнил почему-то бой с отрядом Бибикова, как он ворочал ломом пушечный лафет. Растем, однако!

— Готово!

— Залп!

Ракетчик-пушкарь с длинным шестом, на конце которого помещался обычный ружейный кремневый замок, подскочил к «Ракетнице». Щелкнул курок, выскочила искра.

Вжух! Вжух! Вжух!…

Шестнадцать ракет, оставляя за собой дымный след, по широкой дуге унеслись в сторону пруссаков.

(1) Янычарские хоругви, янычарские батальоны — так назывался военные части в Великом княжестве Литовском, созданные в XVIII в. по образцу янычар Османской империи.

(2) Кегорновы мортирки оказались на удивление живучим оружием. Последнее их применение зафиксировано в английских окопах Первой мировой войны в качестве ответа на германские минометы.