Шапка Мономаха. Часть II

Глава 10

В прошлой жизни я Сухареву башню вживую не видел. Ее разрушили еще тогда, когда я в школу ходил. И только картинки и рассказы очевидцев питали мое воображение на ее счет. Но осмотрев оригинал, убедился, что моей фантазии не хватило. Реальность оказалась куда более впечатляющей. Башня возвышалась над одноэтажной деревянной Москвой как сталинские высотки в мое время. Своей каменной громадой она как бы придавливала окрестные домики, которые оттого казались ещё более низкими и убогими.

Как ни удивительно, но этот выдающийся образец недвижимости в последнее время пустовал. Знаменитая навигацкая школа съехала отсюда еще двадцать лет назад, и с тех пор башню использовала московская контора Адмиралтейской коллегии, ведавшая заготовкой провианта и материалов для Балтийского флота, в частности, канатов и парусного полотна. Саму же башню эксплуатировали как склад, не особо заботясь о ее состоянии. Оттого она ветшала без должного присмотра.

Когда я первый раз прошелся по ее залам, множество идей роились в моей голове, как можно использовать этот шедевр петровских времен. Отдать ее Кулибину под техническое училище? Или сделать тут секретный арсенал, что будет разрабатывать новые виды вооружений? И только когда поднялся на верхнюю площадку башни, я окончательно решил, что лучшего места для центральной московской станции оптического телеграфа не сыскать.

На этой площадке будут сидеть перед телескопами наблюдатели и фиксировать сообщения с ближайших станций. А потом принятый код, заложенный в бронзовый тубус, полетит по трубе вниз на этаж расшифровки. Все будет быстро, четко и дисциплинированно. По крайней мере, в моих мечтах.

Но пока министерство связи еще не создано, Сухарева башня исполнит одну важную, не побоюсь этого слова, историческую роль в моих планах, никак с научным прогрессом не связанных.

По широченной лестнице, устланной ковровой дорожкой, на второй ярус башни с торжественным выражением на лице поднимались церковные иерархи, проходили в зал и степенно усаживались на резные, с высокими спинками стулья, расставленные полукругом. Было их, отцов Церкви, на этот раз намного больше, чем на суде. Близилось время большого Поместного собора, к которому все лихорадочно готовились. К прежним пяти епископам присоединились еще семь, в том числе и Вениамин, буквально вчера прибывший из Казани. Так что в принципе кворум для собрания епископов уже был, и этим я решил воспользоваться, показав заодно, кто тут главный. А то после суда некоторые иерархи стали слишком независимыми – на исповеди Платон даже осторожно мне выговаривал за блуд с Агатой и Августой. Конечно, не называя имен.

Когда все двенадцать иерархов собрались в зале и расселись напротив меня, я дал знак, и в двери влились несколько десятков колоритных воинов из башкирских отрядов, сверкая начищенными кольчугами, нагрудниками, шишаками и красуясь сафьяновыми сагайдаками с луками и стрелами, а также кривыми саблями в узорчатых ножнах. Вид у них был очень средневековый, я бы сказал — «татаро-монгольский». Такие же воины рассредоточились по периметру наружной балюстрады башни, замерев напротив каждого узкого окна и почти перекрыв доступ свету. Полутьма в зале сгустилась.

Епископы встревожились, заозирались, начали перешептываться.

— Святые отцы, — начал я свою речь, — я собрал вас здесь, дабы вы решили важнейший для матери нашей Церкви вопрос. Вопрос о выборе единого предстоятеля. Пришел я не с пустыми руками. Вот мой дар вам, – я помахал в воздухе большим листом с печатью и вензелями. – Указ об упразднении Синода.

Теперь на меня смотрели с явной благосклонностью, хотя кто-то буркнул, что Петербург точно также поступил.

Оставив эту реплику без комментариев, продолжил:

— А теперь ложка дегтя. Вы не выйдете из этой башни, пока не выберете патриарха.

Епископы и митрополиты зашумели: “Заточил!”

Вениамин выкрикнул, не сдержавшись:

— Пошто басурманами нас окружил? Иноверцами! Давишь, Петр Федорович?!

— Для вашей безопасности! А что башкиры – то не беда, меньше шансов предательства, попыток подкупа или иного давления.

Архиереи несогласно зароптали, но я был непреклонен.

— Позвольте мне продолжить, – шум почти стих. – Как сказано в посланиях Ефесянам и Колоссянам, церковь – это тело Христово, верующие члены Его тела, а Христос «голова тела». Но "голова", – я ткнул пальцем в потолок, – она там, на небе, в раю. А здесь, на земле нам скорейше нужна "шея".

Теперь на меня удивленно смотрели даже башкиры. Не часто царь публично задвигал такую "доступную" теологию.

— Охрану будут нести только башкиры. Выше этажом есть кровати в достаточном количестве. На этом этаже столы, стулья и бумага для вашей работы и голосования.

Я обвел рукой мебель, стоящую у стен, действительно заготовленную с избытком.

— Повсюду в шкафах и полках стоит всякая духовная литература, включая богословскую, в том числе, и старинная. Если там чего-то нет, пишете запрос и передаете его Салавату Юлаеву. Только он будет с вами общаться. Он же будет вас кормить и поить. Когда вы сумеете прийти к решению… обращайтесь к Салавату, и он пошлет ко мне гонца. Сам же я, как вы и приговорили, – кивок в сторону состава недавнего суда, – отправлюсь в пешее паломничество в Троице-Сергиеву лавру. А по возвращении венчаюсь на царство. И царский венец буду рад принять из рук выбранного вами же нового патриарха.

Эти грозные взгляды, постные мины, спрятанные глаза или сердитые выкрики – все это мимо. Меня не проведешь. Те, кто здесь сегодня собрались, прекрасно отдают себе отчет в том, что без меня им кирдык! Они восстали против Катьки, против созданной еще Петром I системы, против высшего сословия, в конце концов. Пути назад нет! Или победа, или плаха! И крушение великой надежды если не повернуть время вспять и вернуться к старым добрым временам, то хотя бы так обновить Церковь, чтоб она воссияла. И вернула себе роль духовного отца, а не служки на побегушках у императоров и, что особо обидно, у императриц.

— Давайте я напомню всем ваш возможный выбор. Сначала по процедуре. И вы, и я изучали этот вопрос и единогласно пришли к мнению, что четко установленного правила, как выбирать патриарха, не существовало перед тем, как Петр упразднил патриаршество. Были случаи, когда царь предлагал архиереям своего кандидата, они предлагали своего, и, в итоге, монарх делал свой выбор. Были случаи, когда царь отказывался назвать кандидата, и Поместный собор из высших и средних церковных чинов выдвигал своего. В 1690 году был даже избран отец Адриан вопреки воле царя. Все было. Канона нет.

Сегодня мы не можем совершить ошибки. Три четверти века, как Русь без главного пастыря. Посему мое решение таково: кандидата, местоблюстителя или патриарха вы выберете сами. Без моего участия. Как решите, так и будет. И вашего собрания достаточно, чтобы выдать законное решение!

— Столь узким кругом мы не можем избрать патриарха, – тихо сказал Платон, но его все услышали и поддержали кивками головы и ударами посохов об пол.

— Тогда выбирайте кандидата или местоблюстителя. Последнего я утвержу своей волей, когда венчаюсь на царство. Ежели хотите широкого Поместного собора, который утвердит вашего кандидата, я и против этого слова не скажу. Только не забывайте: у нас война, сколько она продлится – то лишь Всевышнему известно. Хотите, чтобы вопрос с патриархом затянулся на годы?

Тихие перешептывания. Согласия, ожидаемо, нет и не будет. Вот пусть и ищут консенсус.

— А ежели мы не договоримся к тому времени, когда вернешься из Лавры? — спросил архиепископ Платон.

Тревоги его были понятны. Из 12 иерархов, приехавших на архиерейский собор – только пятеро безусловно поддерживали Платона. Еще четверо – Вениамина. И как они смогут прийти к общему знаменателю – большой вопрос. Столкновение интересов, кланов, даже финансовых претензий, не говоря уже о мелких и крупных личных обидках. В большинстве своем люди пожилые, многое в жизни и повидавшие, и претерпевшие.

Изоляция архиереев мне в помощь. В Риме не дураки сидели, когда придумывали, как избрать Папу. Да и цари практиковали подобную процедуру. Я не первооткрыватель.

— Если не договоритесь... – я задумался. –- Епископ Архангелогородский приедет через неделю. Вот он и отслужит на венчании на царство, а потом сюда, к вам, в башню.

Я поднялся с кресла и направился к выходу. Уже в дверях я обернулся и сказал:

— Россия ждет от вас большой мудрости и прозорливости. Не время сейчас лелеять прежние обиды. Мир меняется.

***

От Сухаревой башни до Красного Китайского Монетного Двора путь неблизкий – но мне, прямо скажем, по дороге. Нужное мне здание у двойных Воскресенский ворот Китайгородской стены фактически выходило на Красную площадь. Парадный его корпус, с глухими стенами первого этажа и нарядными, в стиле “московского барокко”, окнами второго, украшала монументальная проездная арка под палатами. Через нее мы с конвоем попали в просторный квадратный двор, беспрепятственно миновав сильную охрану.

Въехали гоголем, на распаленных быстрой скачкой конях. Я соскочил с Победителя, скинул на руки подбежавшему казачку темно-синюю епанчу, которой укрывался в целях безопасности – мой черный мундир изрядно примелькался на московских улицах. Надоел он мне хуже горькой редьки. То ли дело мой красный кафтан, победоносный, счастливый.

Решено: на войну отправлюсь, костюмчик сменю!

— Счастлив поприветствовать Ваше Императорское Величество в стенах вверенного моему попечению правительственного учреждения, Китайского Монетного Двора! Разрешите представиться – местный минцмейстер, Степан Афанасьев!

Бодрый старичок в летнем форменном сюртуке и брюках из ластика[6] согнулся в поклоне. Его костистое лицо с впалыми щеками подпирал накрахмаленный воротник с черным бантиком.

Я не стал переспрашивать, отчего управляющий монетным двором обозвал его “китайским”. И сам догадался, что виной тому – Китайгородская стена, в которую здание упиралось одной из своих сторон.

С удовольствием огляделся.

Внутри двухэтажный Монетный двор совсем не напоминал крепость, как снаружи. Окна с резными белокаменными наличниками были как на нижнем, так и на верхнем ярусе. Краснокирпичные стены – все в нарядной отделке из колонок в простенках, в цветных изразцовых фризах и орнаментальных рельефах. Красотища! И этот Баженов будет мне задвигать, будто оригинальный московский стиль конца прошлого века – это возвращение ко временам Василия Темного?!

— Ну, хвались, минцмейстер. Что тут у тебя, как все разместилось?

— На нижнем ярусе, Ваше Величество, устроены у нас Плавильная, Кузнечная, Плащильная и Пожигальная палаты, каждая из которых имеет отдельный вход с улицы. На верхнем – Казначейная, Кладовая, Работная и Пробирная. В подвалах разные службы, кладовые, а также долговая яма.

Меня пробрал озноб при этих словах. Ну, конечно! Вот куда я попал! Последнее пристанище на земле реального Пугачева! Камера, в которой он сидел в ожидании казни, доставленный сюда в железной клетке. Туда я точно не ходок! Мне вообще здесь уже не уютно, не радостно. Пожалуй, сокращу-ка я свое пребывание в этих стенах до минимума.

Минцмейстер реакции моей не понял. Но догадался, что при словах о “долговой яме” в моих глазах мелькнуло что-то нехорошее. Заторопился с объяснениями.

— Не мы людей в тюрьму коммерческую определяем, а те, кому сидельцы задолжали. Они, вроде, должны им кормить. Но бывают и нерадивые или жадные. Тогда на себя берем заботу…

— Не по душу должников я приехал. Об этом как-нибудь позже. Тебе золото самородное привезли? То, что с Урала?

— Как есть привезли, Государь! Уже переплавляем. Желаете посмотреть?

Я кивнул.

– Тогда прошу в Пожигатеьную палату.

Большой группой мы прошли вслед за Афанасьевым в жаркий цех, где на наших глазах двое рабочих начинали выливать из тигеля в изложницу светло-оранжевую жидкую массу.

— Осторожно, Государь! Первые капли шлака могут стрельнуть вверх, как из пушки! – все попятились, прижимаясь к стенам, вдоль которых стояли открытые лари с разными реактивами в сухом виде.

– Очищаем золото от “грязи”, – произнес минцмейстер. – И превращаем в слитки. Процесс, что мы наблюдаем, называется французским словом “аффинаж”.

— И как? – заинтересованно спросил я. – Много грязи?

— По-разному. Иногда буры хватает, чтоб очистить. Иногда толченое стекло приходится в шихту добавлять. Хуже, когда свинец присутствует. Тут без крепкой водки не обойтись.

Я догадался, что речь идет не о водке как таковой, а о кислоте.

— Ты про царскую водку сейчас сказал?

— Что вы, Ваше Величество! Как можно?! Царская водка потому так и называется, что золото растворяет. Я про селитряный воздух.

Ничего не поняв, я перевел разговор на другую тему.

— Меха, смотрю, у вас механические. И вытяжка хорошо справляется.

— На Неглинной наши водяные колеса стоят. От них же и станки, кои фольгу да пластины из слитков плющат.

Упс! А я-то собрался Неглинную в трубу прятать. Нужно подумать, чем заменить силу проточной воды для Монетного двора. Паровая машина! Непременно навещу Кулибина.

— С серебром вы тоже здесь работаете?

Афанасьев скривился.

— Никак невозможно. Серебро аффинируют на заводах. Очень вредосный для здоровья процесс. Ртуть! Ртутью чистят. Людишки мрут как мухи, парами надышавшись.

Я поморщился. Технологические изъяны эпохи мне встречаются на каждом шагу, и ничего со многим не поделать.

— За старания с моим золотишком от души благодарю. Что с остальными моими уроками? Эскизы медалей и монет готовы?

— Всенепременно! Как можно не исполнить царев наказ?! Мастера Тифмофей Иванов и Самойло Юдин денно и нощно трудились.

— Результат есть?

— Как ни быть? Конечно, сработали на совесть.

— Показывай.

— Извольте следовать за мной.

Минцмейстер повел меня внутрь здания, в двухсветный зал. Назначения его я не понял, но на столах, залитых солнцем, заранее были размещены образцы. Рядом дежурили два работника, те самые Тимоха и Самойло, медальные мастера. При моем появлении согнулись в поклоне и замерли, не распрямляясь.

— Спины поберегите, работнички! Предъявляйте свои творения.

Мастера разогнулись. Степенно подошли к столам и продемонстрировали мне большие эскизы наградных медалей, выдав следующее пояснение.

— Мы уже имели опыт создания подобных изделий. “За победу при Когуле”, в память сожжения при Чесме турецкого флота и особая медаль для Низового Запорожского войска “За оказанные в войске заслуги 1771 года”. Все три носятся на голубой Андреевской ленте. Их мы и взяли за образец.

Юдин поочередно показывал мне оригинальные медали, а Иванов терпеливо ждал, демонстрируя эскиз, на котором были изображены обе стороны будущей награды. Старые медали я лишь мазнул взглядом – Катькин портрет, почему-то с греческим профилем, и текст на обратной стороне. Вперился в эскизы.

Сказать что мне не понравилось – ничего не сказать. На реверсе – надписи “За взятие Москвы” и “За взятие Смоленска”. На аверсе – якобы мой портрет: скошенный подбородок, торчащий нос, как у Буратино на минималках… Ежели кто сравнит с моей внешностью, он же со смеху помрет!

— Рубль 62-го года взяли за образец, – севшим голосом прокомментировал Иванов, уловив мое недовольство. – Другого нету.

— По повелению Правительственного дворца, – тут же влез минцмейстер в разговор, – начали мы чекан серебряного рубля Вашего Величества, благо старый штемпель имелся в наличии. Золотой червонец, увы, нам не под силу. Мы больше с серебром работаем. Но приложим все усилия…

— Показывайте монеты.

Принесли пробники серебряных рублей. Ну… тоже такое себе. Опять я “носатый”, на авересе – герб с орлом.

М-да, задачка! Что делать с портретом? С одной стороны, рубль 62-го года народу привычен. И штемпель готовый есть. А монеты были нужны еще вчера. С другой – отсутствие сходства. Абсолютное! Бородку с усами себе что ли обратно завести и моду на них запустить в России и в Европах – чем не повод сменить лик на рубле и червонце? Черт, куда ни кинь – везде клин. Я же обещал казачкам и солдатам в новых полках бриться, пока царство не верну. И заставил последних тоже поубирать бороды, дабы волосы не горели при выстрелах из мушкетов.

Я тяжело вздохнул и даже пожалел, что вообще сюда приехал. На память пришла сцена из французского фильма, как Астерикс смотрит на монету и на живого Цезаря, сравнивает и прозревает. Развеселило, как представил себе ту же сцену, но с моим участием.

Заметив смешинку, заплясавшую в моих глазах, мастера выдохнули и немного расслабились. Видимо, их тоже напрягало внешнее различие, а без руководящих указаний сверху они не знали, что с ним поделать. Им же никто моих портретов в профиль не выдал.

— Рубль продолжаем чеканить, – отрезал я. – Медали переделать!

Мастера переглянулись.

— Ждем ваших указаний, ваше величество!

Ну хоть здесь “баженовых” нет. И то хлеб.

— Сперва по московской. Какое здание или строение вам сразу приходит на ум, когда вы слышите имя “Москва”?

— Кремль! – не задумываясь ответили мастера.

— А точнее?

— Иван Великий? Казанский собор? Спасская башня? – тут же начали хором перечислять Иванов, Юдин и Афанасьев.

— Спасская башня – в точку! Принимается. А по Смоленску?

Тишина.

— Царь-батюшка, мы там и не были ни разу.

Я что ли, был?

— Успенский собор? – вдруг подсказал мне сопровождавший меня Савельев. – Не древность, но приметный.

— Тебе, Карп Силыч, виднее. Это же ты у нас Смоленск брал. Кстати, господа мастера, что у вас с Георгиевскими крестами? Мне офицеров награждать.

Афанасьев внезапно преобразился.

— По статуту, – пояснил он твердым голосом и даже с некоторым вызовом, – награды сией достойны те, кто сверх присяги, чести и долга ознаменовал себя особенным отличием на пользу и славу Русского оружия – как то, взял в плен вражьего главнокомандующего, знамя захватил или еще какой редкий подвиг совершил.

— Так я не собираюсь награждать тех, кто мне тапочки подносит, – усмехнулся я по-доброму.

— Георгиевские кресты и четырехконечные золотые звезды изготавливаются в Петербурхе, – развел руками минцмейстер.

— Что-то нужно придумать. Что-то попроще, но красивое. Крест золотой, а в центре икона Казанской божьей матери – такое сможете? И чтоб лента шёлковая с тремя черными и двумя желтыми полосами?

— Попробуем, – промямлил Афанасьев неуверенно. – Иванов с позолоченной бронзой уже работал.

— У меня есть готовый эскиз золотой медали “За службу и храбрость”. Вот только портрет… Матушка… – Тимоха замолчал, запутавшись в словах.

— Никаких портретов! – отрезал я жестко. – Только скрещенные серп и молот в обрамлении надписи “За храбрость”. “За службу” ни к чему! На реверсе – имперский орел!

До сих пор я награждал только “самодельными” “красными знаменами”. Из тех, что еще делал ювелир Авдей в Казани. Пришло время усложнить дизайн. Эклектика – наше все. Пусть будет и серп с молотом, и имперский орел. Какое-то геральдическое животное все одно нужно, глупо отказываться от того, что уже себя зарекомендовало.

— Будет исполнено! – поклонился минцмейстер. – Пользуясь случаем, разрешите уточнить, – я поощрительно кивнул. – Про рубль.

— Что – рубль?

— На реверсе – орел. Под его лапами – мое личное клеймо. Вот!

Он протянул мне монету. Под лапами слева и справа от хвоста действительно были помещены мелкие буквы “С” и “А”.

— Да ты тщеславен, мастер! – хохотнул я.

— Порядок такой, – заторопился Афанасьев с разъяснениями. – Чтоб сразу было видно, что монета из Москвы…

— Пусть остается! – махнул я рукой. – Но с медалями и крестами поторопитесь. У меня войско вон, без наград. Опять же Савельев…

— Царь-батюшка! – преданно зачистил Карп Силыч. – Не за медали воюем, за правду! Сам так учил! Да и чином меня ты пожаловал.

— Все, все! Успокойся! Все посмотрели, пора и честь знать! Всем мастерам – по червонцу премии. Распорядись, Афанасьев!

Покинув беспрестанно кланявшихся мастеров, вышли во двор. Оседлали коней. Тронулись.

Солнце светило нам в глаза. Проезжавшие под аркой всадники, выныривая из полумрака на залитую ярким светом Красную площадь, невольно жмурили глаза. Строй нарушался. Кто-то выдавался вперед, кто-то, наоборот, отставал. Именно это обстоятельство сыграло с охраной злую шутку. Она растянулась, оставив меня беззащитным с одной стороны в момент моего выезда из арки.

Когда я, прикрывая глаза ладонью козырьком, выдвинулся на площадь, ко мне метнулась фигура, сразу приникшая к моей ноге. Телохранители-ближники ахнули, ничего не успев сделать. В руках у них замелькали пистолеты.

Их тихие возгласы прервал истошный крик:

— Петруша!

^{(рубль Петра III 1762 г. На них еще нет клейма мастера Афанасьева "С" и "А". Они появятся на рублях Екатерины II)}