Шапка Мономаха. Часть II

Глава 16

Выбежал как-то раз к московскому царю татарский хан Ялдыга. Встретили его ласково – и на службу приняли, и землицей с людишками пожаловали в месте заповедном, у царевой дороги на Лавру. С тех пор и повелось: прозвали евоное поместье Елдыгино.

А вятские мужики в иную сторону клонили. Мол,выдумки все это: никакой то не татарин селу имя подарил, а кто-то из их родных краев. Або в Вятке“елдыжником” прозывается шаромыжник, а “елдыжить” – значит затевать свару, ругаться. Видать, крепко досталось вятичу, залетевшему в деревню, вот он и припечатал местных хозяев, а с тех пор так и повелось.

Васятке Щегарю первая сказка нравилась больше – он вообще до всего любопытного был жаден. А Сеньке плевать – у него свои антересы, ему не до досужей трескотни. На кой ляд ему знать, отчего их учебный лагерь прозывается Елдыгиным? Ничего окромя воинской науки не волновало Пименова, заработавшего ефрейторскую полоску на шерстяном погоне на левом плече. Месяца не прошло с распределения в полк, как он стал помощником отделенного во второй роте 1-го егерского полка Зарубинского легиона. Все верно предсказал старый унтер, отвечавший за призыв, и аттестацию Сеньке выдал преотличную. А взводный фурьер пригляделся к сметливому ловкому уральскому пареньку и присоветовал капралу[11] выделить Пименова.

Тот его напутствовал, назначая на должность:

— Ты старайся, паря, старайся, авось до подпрапорщика дорастешь – в полках унтер-офицеров недобор.

Сенька и рад стараться. Взвод отдыхает, отобедав кашей и запив ее квасом, а молодой ефрейтор времени даром не теряет. По своему почину занимается ружейной экзерциции под свою же собственную команду:

— Фузею к заряду! Открой полки! Вынь патрон! Скуси! Сыпь порох на полки! Закрой полки! Обороти на правую сторону! Патрон в дуло! Вынимай шомпол! Прибей заряд! Шомпол в ложу! Взводи курки!

Или отрабатывает действия часового при несении караула.

— Кто идет?! Кто идет?! Говори – убью! Рунд[12]! Пароль? Если сей пароль справедлив, надлежит уведомить своего офицера вслух, что рунд справедлив, офицер командует: “На караул рунд приступи!”

— Ой, Сенька, животы с тобой надорвешь! – потешались над ним все взводом.

А он и ухом не вел. Выкраивал каждую свободную минуточку, чтобы еше и еще себя проверить, довести все приемы до автоматизма.

Со свободным временем напряжно. Занятия шли безостановочно. Утренняя экзерциция для укрепления тела – бег, лазанье по деревьям, странная забава под названием «полоса препятствий». Потом строевые занятия – отрабатывали разные перестроения: из колонны в цепь, из цепи в каре, рассыпной строй, косой плотный строй… Далее работа с фузеей и стрельбы. В самую жару – школа.

Да-да, егерей учили грамоте. Преподавала бывшая дворянка с глазами как у олененка – пугливая и несчастная. Но старательная. И добрая. Не то, что старый служака-капитан с ногой на деревяшке, что вел в соседнем классе занятия для господ офицеров разного звания, вплоть до хенеральского. Тех тоже учили – только не письму, которое они уже знали, а разным премудростям.

Ихний учитель, чистый зверь, как заорет басом на ученика, не глядя на евоный чин:

— Отвечай-ка мне правила, по которым всякий офицер военную службу с полным удовольствием продолжать может.

Ученик с одной золотой пуговицей на обшлаге – Сенька уже знал, что сие равно званию бригадира – начинал бубнить под смешки товарищей:

— Учается офицер всячески как из великих примеров, так и из погрешностей полководцев…

Пименову интересно, конечно, уши бы погреть. Но куда там! Своих забот полон рот. Пришла пора двигать в цейхгауз получать форму на весь взвод вместе с другими ефрейторами.

Каптенармус, плутяга, Сенку посчитал слепышом, сунул ему сапоги худые и куртки в дырьях.

Уральский паренек всякого в жизни повидал, оттого и возмутился:

— Ты кто еси? Пошутить мастер аль с обмана живешь? Меня не проведешь. Выдавай все честь по чести.

— Что всамделе с пустяком ко мне липнешь?

— Какой же это пустяк? Куртки – ладно, заштопаем. А с такими сапогами солдату беда.

Унтер помытарил его для порядку, но связываться не стал – поменял сапоги на новые. В капральстве Сеньку сразу зауважали.

Разобрали новую форму, приоделись и давай друг перед другом гоголя строить. Было, было на что посмотреть. Или посмеяться. Уж больно Зарубинские егеря от всего войска отличались. Даже от егерей из регулярных полков.

У тех ведь как? Короткий зеленый камзол, шнурком гарусным обшитый, и штаны опять же зеленые, суконные, в обтяжку, сапоги короткие. Галстук черный, манжеты белые, вместо шляпы картуз зеленый, вместо епанчи шинель, портупея из яловичной кожи, патронный ремень, а для похода ранец и водоносная фляжка. Особо выделялся картуз, формою и величиною был совершенно такой, как в пехотных полках у извощиков, но имел тулью и внутреннюю сторону обоих отворотов обшитые зеленым сукном, а края отворотов – зеленою, с гарусною тесьмою. Отвороты сии пристегивались к тулье пришитыми с внутренней их стороны зелеными петлями из шерстяного шнурка, а в промежутке между ними, на левом боку тульи, прикреплялись, как у мушкетерских шляп, петля из зеленого шнурка, небольшая медная пуговица, бант из белого, шерстяного галуна, и белая же, шерстяная кисть, в виде султана. Легкая и красивая форма.

А у зарубинцев… Егерские шинель, сапоги, портупею и патронный ремень им оставили. Вместо тесного кафтана выдали свободные куртки, штаны в обтяжку сменили на шаровары, похожие на младших братьев запорожских, а голову полагалось прикрывать так называемой «панамой», которую тут же окрестили карпузом.

— Те в лагере, кто над вами смеется, ничего в егерском трудном деле не понимает, – распинался перед взводом фурьер. – Как в амбускадах лежать, коли султаном аль белым манжетом врагу себя выдашь? Пошто вам, дурням, галстух и бант? К девкам бегать на свиданку? Как на дерево полезете в тесных штанах? Конфузия могет выйти. Сам царь-батюшка повелел вас так нарядить, чтоб, значицца, свободу вам не стеснять в перебежках чрез авантажнийшие места в лесу и на пасах. А что есть авантажнейшее место для егеря? То, где легче укрыться! В зарослях, на ветках деревов, в густой траве.

Сенька уже знал, что амбускадой по-военному прозывается засада, и правоту фурьерову принял всем сердцем. Хотя, конечно, яркая форма не помешала бы на марше через какую деревню. Кто ж в его-то годочки не захотел бы покрасоваться перед сиволапыми и особливо перед их дочерями?

Хуже всего приходилось ефрейтору на стрельбах. Сперва-то все шло гладенько. Он научился и правильную позицию выбрать самостоятельно – егерям такое доверие оказывалось, – и скусывать патрон, и быстро перезаряжать, и менять кремень, и чистить зарядное отверстие, и не воротить морду при выстреле, когда вспыхивал порох на полке – даже при сильном встречном ветре. Когда дошли до «цельной стрельбы», вот тут пошла незадача – на дистанции в 250 шагов его пули летели куда угодно, но не в мишень. Неделю мучился – да толку никакого. Вроде, целит, как полагается – в полчеловека, а ловко не выходит.

— Не я буду, коли огненную науку не одолею, – злился Сенька на очередном занятии и сильно колотил шомполом дурацкий патрон.

А потом ка-ак взвоет. Спину ему перекрестила палка младшего, седого как лунь, сержанта, главного на ротных стрельбах.

— Ты кудой лупишь шомпелем, собачий сын?!

— Патрон прибиваю! – жалобно простонал Пименов, спина-то огнем горела.

— По башке своей корявой с такой силой постучи!

— Да что не так-то?! Пошто надсмешки надо мною строишь?

— Ты сильным ударом порох уплотняешь и пулю из бумажного патрона вышибаешь. Порох взрывается хуже, а пуля у тебя в стволе не летит, а кувыркается, ударяясь о стенки. Вот и не можешь в цель попасть. А должОн и на триста шагов, и боле цельную стрельбу вести. Вроде, ты все по Уставу седлал – послал шомпель одним махом, чтобы оный не токмо заряд прибил, но до половины выскочил из дула-то. Однакожь опыт говорит обратное. Приучайся правильно заряжать – так, чтобы пуля из бумажки не выскочила и на свое место точнехонько встала. Пригодится, когда дойдем до наступных плутонгов. На ходу-то перезарядиться еще сложнее, чем на колене.

Сенька не заартачился. Встал и в пояс поклонился мастеру огневого боя за науку. И впредь все у него стало получаться не хуже, чем у дружков закадычных по роте. Со многими успел перезнакомится за первые четыре седьмицы лагерного бытия.

Самая страшенная экзерциция – сквозная атака. Егерей-рекрутов к ней долго не допускали, но посмотреть разрешали.

Жуть жуткая! Свалка! Две линии, примкнув штыки, бегут друг на друга. Пороховые выстрелы, хорошо хоть без патрона, крики офицеров «В штыки!», пушки палят, все в белом дыму. Бывает, пускают на строй и лошадных мужиков, кавалерией прозывающихся.

— Эки-то страсти! – бледнел Васятка.

Сенька хоть виду не подавал, а самого дрожь изнутри колотила.

— Чем мы хуже остальных? Выдюжим. Это по началу так-то, боязно. Дальше легче пойдет.

На вольном воздухе спится сладко. Но на рассвете стучит барабан «Зарю!» Пора вставать и быстренько собираться. Сегодня Сенькин черед в караул заступать на подходе к лагерю. Первый его караул! Придется все пропустить, даже 9-часовую молитву.

Он быстро себя оглядел, проверил, не отстегнулась ли петелька на погоне, крепившая его к пуговице на воротнике. Полюбовался лишний раз на простенький – не золотой, как у унтер-офицеров – галун на все том же воротнике. Все нормально! Пора!

Обряд службы часового Стенька выучил назубок. Оттого особо не волновался. А зря! Аккурат в полдень вышла на него большая группа странных людей. Все конные казаки, оружием обвешаны, а двое идут в серединочке на своих ногах – один в картузе простеньком, другой, важный весь из себя, в шляпе с пером. Беседы ведут, никого не замечая, и тот, кто пофасонистей, слушает внимательно и с уважением, что ему втолковывает мужик с бритым лицом.

— Пароль говори! – закричал бдительный часовой на головного всадника.

А тот и ухом не ведет. Знай себе напирает.

С Сенькой от страху неладно стало – как рунд встречать, их учили, а что делать, коли неизвестные на караул набредут да при оружии?

— Стой – убью! – выставил вперед штык.

У ефрейтора с испуга вышло тоненько, а один из казаков как кинется в его сторону.

— Кого убивать собрался? Царя нашего, Петра Федоровича?

Пименов сделал полшага назад, взвел курок, приложил приклад фузеи плотно к плечу. Палец лег на шишечку спускового крючка.

Громовые Ключи в Мытищах. По легенде, они отворились здесь после удара молнии, чему посвятил стих современник Пушкина, поэт Николай Языков:

Но пока что Москва из этого источника пила только по пути на богомолье. Для этого над колодезным срубом, из которого убегал энергичный ручеек, был построен деревянный навес, увенчанный крестом. Ни вóрота, ни журавля не было, ибо уровень воды был высок и можно было черпать воду, почти не наклоняясь. Даже кружка, прикованная цепью к срубу колодца, стояла для всех желающих.

Впрочем, у меня нашлась своя посуда, и я с удовольствием испил святой водицы. М-да… Действительно трудно не отметить изумительную чистоту и свежесть родниковой воды. Неудивительно, что Екатерина в прошлой истории повелела организовать здесь водозабор и построить водопровод до Москвы. Вот только сделано все было убого и безграмотно. Большая часть воды по пути терялась, и до города доходило только двенадцать процентов изначального количества. Кроме того, сама вода сильно меняла свой вкус, смешиваясь с грунтовыми водами по пути. И вообще история первого мытищинского водопровода – это история безудержного воровства бюджетных денег. Обошелся он казне (с учетом инфляции) в те же суммы, что и сравнимая по протяженности царскосельская железная дорога вместе со всем подвижным составом. Только «чугунка» через пять лет окупилась, а водопровод пришлось трижды капитально ремонтировать, а потом вообще строить заново.

Тем не менее, аналогичный водопровод я строить буду, и не только его. В Мытищах лежат огромные запасы превосходной высококачественной глины. Из этой глины, в частности, была построена первая московская канализация. И в агрессивной среде сточных вод продукция мытищинских кирпичных заводов показала себя безупречно. Так что для моих гигантских градостроительных планов сие место очень важно. Особенно тем, что топливо для этих заводов расположено рядышком. Неисчерпаемые местные торфяники будут прекрасной альтернативой привозным, а следовательно, дорогим дровам или углю.

А продукцию заводов удобно будет отвозить отсюда по железной дороге. Которую построят вместе в водопроводом и параллельно ему. Почему не баржами по Яузе? А потому что той Яузы в Мытищах кот наплакал. А когда водозабор перехватит местные ключи, речка эта вообще в ручей превратится. Так что узкоколейка без вариантов. Разумеется, на конной тяге поначалу.

Эта первая полноценная железная дорога легко перерастёт в общемосковскую систему конок, и кирпичи с будущих заводов – по ночам – могут быть доставлены почти непосредственно к стройкам. Это же выгодное дело. И держать его надо в казенном ведении с известной долей частного капитала.

Ночевали мы в Тайницом путевом дворце, в месте отдыха коронованных паломников весь послепетровский период. Вышли с рассветом. Зевающий англичанин перебрался в коляску, а я знай себе шагаю и думу разную думаю. Погруженный в заботы государевы, не заметил, как отмахал 30 верст. Лишь когда показался впереди военный лагерь, ровные, как по линеечке, ряды белых палаток, окруженные вытоптанными лугами, превращенными в плацы, понял, что здорово устал. Позвал Джорджа, чтобы обменяться впечатлениями и отвлечься от гудящих подрагивающих ног.

Граф Маккартни был поражен – и заметным даже издали порядком и чистотой в огромном скопище военных, и интенсивностью их тренировок, и даже поведением часового, наставившего на нас свое ружье.

— Коробицын, оставь его! Человек на посту – понимать нужно! – осадил я ретивого бодигарда. – Часовой! Вызывай старшего караула!

Как из-под земли выскочил дежурный офицер с побелевшим от напряжения лицом. Ожег грозным взглядом караульного, тут же опустившего фузею, и бросился ко мне с извинениями.

— Отставить! Начальника лагеря ко мне!

Пока капитан отдавал необходимые приказы, попытался разговорить часового, внимательно изучив его форму. Остался доволен – швеи в подмосковных деревнях, получив заказ, крой и нужные материалы, ударными темпами обшили мне два полка.

Караульный сперва не отвечал. Не от страха язык проглотил, а по Уставу.

— Я, как старший здесь командир, разрешаю тебе говорить. Кто таков?

— Сенька я Пименов, сын Петра. С Косого Брода, что в Самоцветных горах.

— С Урала – значит, крепкой породы. Хороший из тебя солдат выйдет. Глядишь, и в офицеры выйдешь. А и не выйдешь, все одно станешь прозываться Семеном Петровичем. Или ты Арсений?

— Так точно, Государь! Арсений и есть.

— Ну, служи дале, рядовой егерского полка Арсений Пименов!

Ко мне с докладом подскакал Адам Жолкевский, чей первый Оренбургский полк послужил донором для трех новых полков, растворившись в них без остатка. Сам Адам при этом получил звание бригадира, а его комбаты стали полковниками.

Рядом с ним гарцевал Зарубин, командир егерского легиона, включавшего пока два полка легкой пехоты нового строя и приданные им эскадроны кавалерии. Из уважения к поляку Чика вперед не полез. Ждал, пока Адам доложится.

— Ваше Императорское Величество, первый оренбургский полк и два мытищинских полка упражняются в захождении и развертывании в колонны. Прикажете прервать занятия?

— Нет, – покачал я головой, – но по окончании постройте полки, и я скажу солдатам речь.

— Слушаюсь, – отдал честь поляк, усвоивший наконец положения нового устава.

— Где твои орлы, Зарубин? – окликнул я командира егерей, побоявшись, что он лопнет от переполнявшего его нетерпения.

— На экзерциции перекатных цепей.

— Осваиваете мои указивки?

— Как есть, осваиваем, Государь. Ничего сложного.

— Это на плацу ничего сложного. А под огнем, да когда на тебя колонны врага прут…

— Дай Бог, скоро и в бою испытаем.

Я печально покачал головой. Прав, Чика: действительно скоро и действительно испытаем. Вот таких необстрелянных юнцов, как Сенька Пименов. Скольких из них недосчитаемся?

— Коня мне! Поедем взглянем на то, что у вас получилось. Сэр Джордж, вы с нами?

— Как я могу пропустить такое редкое зрелище!

До луга, где проходила тренировка, оказалось рукой подать. Открывшаяся картина англичанина поразила. Он даже в седле привстал, чтобы разглядеть все в подробностях. Батальоны в цепях тренировали отступление, перемещаясь в несколько линий. Первая, выдав холостой залп, разворачивалась и бежала занять позицию позади строя. Там же производила перезарядку. Вторая цепь повторяла действия первой. Следом – третья. Потом снова первая.

Не скажу, чтобы действовали они слаженно, несмотря на наличие на флангах опытных солдат-флигельманов. Спотыкались, теряли равнение, но все равно это было нечто новое для этого мира.

— В первый раз такое вижу! – признался граф.

«Смотри, смотри, англичанин! Перед тобой, со значительным улучшением, тактика, с помощью которой американские колонисты разделают в скором времени под орех наемные гессенские полки вашего короля».

Предупреждать графа я не стал. Зачем? По мне, пусть лучше у англичан за океаном голова болит, чем они полезут в русские дела.

— А если вдруг с фланга кавалерия?

— А вот мы сейчас ее и изобразим!

Я свистнул. Наша немалых размеров группа пришпорила лошадей и понеслась наперерез отступавшим цепям.

Сразу же застучали барабаны. Рекруты начали быстро сбиваться в каре, выхватывая на ходу из портупей штыки и присобачивая их к фузеям. Унтеры с золотыми галунами на воротниках и обшлагах надрывали горло, собирая егерей в единое целое.

Не понадобилось.

На перехват нашей группы вынесся эскадрон казаков с задранными в небо пиками.

— Кавалерийское прикрытие! – с гордостью пояснил Зарубин. – Все, как ты наставлял, Государь.

— Впечатляет! – признался Маккартни, останавливая своего коня вслед за всей группой. Нам только с казаками не хватало столкнуться на встречных курсах.

— Чика! Лесную засаду придумали?

— А как же! Показать?

— Действуй!

Зарубин помчался к егерскому каре. Махнул рукой в сторону небольшой рощи с развесистыми дубами. От отряда отделилась группа солдат и трусцой побежала в ту сторону. Выбрав один из самых разросшихся дубов, они споро вскарабкались на дерево, распределившись по веткам на разной высоте.

Чика, горяча коня на краю рощи, что-то скомандовал, подкрепив слова выразительным жестом. В роще громыхнуло. Дуб окутал белый дым, полностью скрыв и без того незаметных стрелков. Когда дым развеялся, на дубе никого не оказалось.

— Куда делись егеря? – снова удивился Джордж.

— Спрятались в складках местности, – подсказал я. – Как вам мой импровизированный редут?

— Колоссально! Но легкая пехота… Битвы выигрывают линейные батальоны!

— Поживем – увидим, сэр.

«Ждать недолго!» – хмыкнул я про себя.

— Государь! – окликнул меня бригадир Жолкевский. – Полки построены.

Митинг не был экспромтом. Я целенаправленно посещал учебные лагеря и толкал речи перед новыми солдатами. Я прекрасно помнил, что высокая мотивация позволяла побеждать революционной армии Франции там, где не хватало выучки и оружия. Как раз мой случай.

Речь не отличалась оригинальностью. Я кричал о том, что мы армия добра и справедливости. Что бьёмся за новый прекрасный мир, в котором каждый сможет быть кем захочет. Что дворяне будут сражаться за свои привилегии и старые порядки до последний капли крови, и им, новым воинам Красной Армии, следует быть смелыми и дисциплинированными. Что нашим бесстрашием и сплоченностью мы побьем супостата. И так далее, и тому подобное. Англичанину эта речь была в новинку, и он даже строчил что-то в маленькой книжечке.

Лица солдат после моей накачки светились от желания немедленно броситься в бой и порвать врага. Но вместо этого состоялся ужин с лишней чаркой водки и отбой.

Я тоже наладился спать в шатер, растянутый в ожидании меня еще днем. Остро хотелось завалить в кроватку Аглаю и хорошенько ее отлюбить, но увы! Пост, однако. Не будем давать повода своему окружению меня не уважать.

^{(егерская форма обр. 1775 г. На левой картинке штык егерской фузеи изображен неверно)}