Шапка Мономаха. Часть II

Глава 6

Вечер я провел в гостях у своей “невестки”. Помимо нас, за столом ожидаемо сидела княжна Агата Курагина, ставшая для принцессы бездонным источником слухов и сплетен обо мне, и совсем неожиданно для себя – бывший сенатор Волков, приглашенный мной лично. После зрелища недавних казней он был несколько пришиблен и молчалив. Видать, мысленно не единожды взошел на эшафот вместе с теми из московского дворянства, кого он хорошо знал. Но у меня были на него планы.

Поскольку на меня была наложена епитимья, то стол был в основном рыбным и овощным. Приготовлено все было изумительно и очень сытно. Так что смирению и покаянию отнюдь не соответствовало. Впрочем, никого за столом это не беспокоило, а среди моих духовников и приближенных, к счастью, не было ни одного фанатика, одни только прожжённые интриганы. Кроме, разве что Агаты. Но та замаралась в казанском нападении на меня и никакие постельные утехи ее грехов не смывали. О чем я ей сказал предыдущей ночью. Отца я распорядился отпустить с соляных промыслов. Но под строгий надзор к Лысову в Тюмень. С которым тоже надо было что-то делать, но непонятно что. Отрывать Хлопушу и Шешковского от дел по западному и южному направлению я не хотел, поэтому этот нарыв гнил и ждал своего скальпеля.

— Государь, – после ничего незначащих слов о погоде и еде начала Августа, – на суде из уст Орлова все услышали часть истории о вашем чудесном спасении. Но что было дальше в том баркасе и кто был тот человек, в которого попали пули гвардейцев?

На меня с любопытством уставились все присутствующие и насторожила уши парочка лакеев, прислуживавших за столом. Я протер губы салфеткой и откинулся на стуле. Что ж. История придумана, и пора ее вбросить. Пусть распространяют.

— Это был как раз казак Емельян Пугачев. Он помог мне бежать с мызы и выкупил этот баркас у одного чухонца. Когда мы грузились в эту посудину, пришлось зайти в воду выше колена, и вода затекла в мои сапоги. Это было неприятно, и я уселся на дно лодки, чтобы стянуть их. Плащ свой я отдал Емельяну, и тот его накинул на плечи, дабы его не унесло ветром. Он ставил парус, когда раздались выстрелы, и пуля попала ему в затылок. Казак рухнул прямо на меня, заливая мое лицо кровью.

Женщины ахнули. Но особого ужаса я в их лицах не заметил. Августа смотрел скептически, Агата жалостливо. А вот Волков задумчиво крутил бокал с вином. Я же продолжал:

— Хотя ночь была светлая, как это всегда бывает в это время в Петербурге, но не умея управлять парусом и ориентироваться в море, я заблудился. Куда меня несли волны и ветер, я не представлял, и отдался всецело на волю провидения. Вскоре поднялся сильный ветер, разыгралась волна. Баркас стало болтать и сильно кренить при порывах. Я бросился опускать парус, и тут суденышко мое изменило курс, парус наполнился ветром с другой стороны, и меня ударом гика сбросило в море.

Снова вздохи слушающих женщин. Они явно отдавали должное моему актерскому таланту. Впрочем, это было неважно. Сегодня как говорят в театре “тестовый прогон”. На широкую публику я выступлю чуть позже.

— Знали бы вы, как я в тот момент запаниковал. Сердце так сильно колотилось в груди, что чуть не выскочило. Мысли бессвязно путались. Я взывал к Господу, что-то ему обещал и чувствовал, как тают силы и мокрая одежда тянет меня на дно. Но Господь был милостив. Мой баркас, лишившийся моего безграмотного управления, все-таки зачерпнул воду и опрокинулся. Я наткнулся на его скользкое днище и сначала принял за тушу какого-то библейского чудовища, но потом сообразил что это и вцепился из последних сил. Так прошла ночь, и к утру ветер стих, и волнение улеглось. Я боялся впасть в забытье и выпустить из рук спасательный мой плот, и потому осипшим голосом пел псалмы или шептал стихи.

— Как же вы спаслись? – спросила княжна Агата.

Странно. За столом не было ни одного человека, искренне верящего в то, что я настоящий Петр Федорович. Но мой рассказ зачаровал, и даже Волков слушал с напряженным вниманием.

Я отпил из своего бокала и продолжил:

— Дважды я видел паруса на горизонте, но никто не заметил моего бедственного положения. Меня мучила жажда и постоянно тошнило. Но к счастью, в конце концов меня прибило к берегу. Как позже я узнал, это был остров Готланд. Я выполз на твердую сушу и без сил рухнул на землю. Меня всего колотил озноб. Небесный свод и земная твердь непрерывно качались. Я потерял сознание.

Слуги поменяли блюда, обновили наши бокалы.

— Очнулся я в доме местного лютеранского священника. Меня одолевал жар, я бредил. Но благодаря молитве пастора и настойкам местной травницы болезнь оставила меня, и я стал выздоравливать. Тут-то и навалились мысли, как жить дальше. Можно было добраться до Кронштадта и обратиться к морякам. Была большая надежда, что они меня поддержат и удастся с помощью пушек флота захватить столицу. Или добраться до моих голштинских родственников и с их помощью убедить всю венценосную Европу, что я жив. Возможно даже, вернуться на трон. Но что потом? Трястись в страхе, что тебя опять при удобном случае свергнут или отравят?

Я тяжело вздохнул, примеряя на себя в очередной раз судьбу Петра III.

— Сомнений добавил и священник. Из моего болезненного бреда он понял, кто перед ним. Но не мог понять, что я тут делаю, поскольку новости на этого острова приходят с большой задержкой. А когда до пастора дошли слухи о дворцовом перевороте в России, то он послал рыбаков в Гельсингфорс за шведской прессой и в Ригу – за русской. Так мне в руки попал номер «Ведомостей» с текстом манифеста Екатерины о восшествии на престол. Из него я с удивлением узнал, что я покушался на православную церковь и упустил победу, заключив мир с врагом. Жене моей пели панегирики и слагали оды. Я был потрясен.

— И тогда пастор сказал мне: «Сын мой, ты совершенно не знаешь народа, которым взялся править. Господь даровал тебе шанс окунуться в мир простых людей. Не пренебрегай им». Я так и сделал. Но сначала я воплотил свою детскую мечту и вступил в армию короля Фридриха, где и прослужил пять лет. Потом год попутешествовал по Европе, общаясь с учеными и механиками. В шестьдесят восьмом вернулся в Россию. И контраст между Европой и Россией поразил меня. Каждый прожитый в России год переполнял меня болью, и в конце концов я решил, что нельзя больше это терпеть. Дальше вы знаете.

За столом повисла тишина. Собеседники переваривали сказанное, прикидывая, что в моей легенде правда, а что откровенная ложь. Я не мешал им, отдав должное еде.

— Именно так и будет написано в учебниках, ваше величество?

Первой прокрутила информацию ушлая Наталья-Августа. Я улыбнулся.

— И энциклопедиях, – кивнул я.

— И даже намека на правду о вашей истинной личности не сделаете? – с просительными интонациями произнесла принцесса. Волков аж отшатнулся, и его взгляд забегал от меня к принцессе.

— Наталья Алексеевна, не забывайтесь!

— Но тут же все ваши верные подданные! – продолжала она настаивать.

Я скептично посмотрел на Волкова, потом на Куракину. Августа вздохнула. Моя загадка ее явно мучила.

— Не советую проявлять свое любопытство в этом направлении, Августа. Вы сегодня наблюдали, как я за это наказываю.

— Вы слишком добрый, чтобы меня напугать, – заявила принцесса, кокетливо улыбнулась. Наклонилось вперед, давая разглядеть вырез в платье.

У Агаты и Волкова же глаза округлились от такого заявления. Да и я опешил.

— С чего вы решили?

— Ваша машина казнит мгновенно, не причиняя напрасных мучений, неизбежных при работе палачей, – начала она загибать пальчики. – Преднамеренно мучить приговоренных вы тоже не захотели. Ну, я говорю про колесование, четвертование и прочее. Вывешивать трупы в клетках вдоль дорог, как это делают, например, в Англии, вам даже в голову не пришло.

Меня даже передернуло от этих милых европейских обычаев. Августа меж тем продолжала:

— Кроме того, за сомнения насчет вашей личности арестовано было больше тысячи человек, а казнено только полторы сотни. Значит, вы не настолько жестоки, насколько хотите показаться. И меня не накажете.

Я нахмурился. Возьму и накажу этой ночью! Есть способы. Августа тут же что-то почувствовала, произнесла:

— Разумеется, я буду держать язык за зубами на людях. Обещаю, государь. Все будет строго между нами.

Вот ведь стервочка. Надо уйти от этой темы. Отвлечь ее чем-то.

— Августа, вас кажется обучали игре на клавесине, – я кивнул в сторону инструмента, который казачки затрофеили в какой-то из дворянских усадеб и преподнесли мне в дар.

— Да, ваше величество!

Что-то почуяла, улыбка померкла.

— А творчество вашего соотечественника Иоганна Себастьяна Баха вам знакомо?

— Разумеется. Это первое, что разучивается во время занятий с учителем.

— Сыграйте нам Токкату ре минор.

Это самая великая вещь гения. Ну может номер два, если на первом Месса си минор. Августа удивилась:

— Но Токкаты играются на органе! Впрочем… Я попробую.

Девушка пересела за клавесин, начала наигрывать. И у нее получилось. По залу потекла величественная музыка, взывающая к Богу и вечности.

Все, даже слуги, слушали с напряженным вниманием. Когда погасла одна из масляных ламп, никто даже не пошевелился. И это еще больше придало атмосфере загадочности и величия.

Наконец, прозвучали последние ноты, я захлопал первым, Агата и Волков следом за мной.

— Это было прекрасно! – княжна взяла принцессу за руки. – Почему вы не играли нам раньше?

Августа начала объяснять, что Павел не любил особо музыку, увлекался солдатиками и всем военным, а я потянул Волкова к окну.

— Про шведов слышали?

— Напали на пару крепостей в Суоми. Ничего серьезного.

— Надо подготовить манифест об объявлении войны.

Волков напрягся.

— А почему не через Перфильева и Радищева?

— Мне пока нужен проект манифеста. Я хочу немного нашего канцлера щелкнуть по носу. Это он с Радищевым должен был предложить и прийти ко мне. Но нет, тянут. Думают, что земли, которые еще под Катькой не наши. Большая ошибка. Нас касаются все европейские вопросы без изъятий!

— Хорошо, я все подготовлю!

— И вот еще что. В скором времени вы отправитесь ко двору короля Фридриха в качестве моего посла.

Бывший сенатор покачал головой.

— Вене это не понравится.

— Так в этом и цель, Дмитрий Васильевич, – усмехнулся я. – Пусть между Потсдамом и Веной возникнет напряжение. Это снизит с их стороны угрозу для России. Пообещайте Фридриху, что как только я займу трон, то вся Польша, слышите, вся, без исключений, будет передана Пруссии. Взамен я прошу десятилетний мирный договор. И никаких войск узурпаторше!

Разумеется, ничего я передавать не собирался. Но от обещал – никто не обнищал. Пока Потсдамом будет сносится Веной и Парижем, пока то, да се, я отгрохаю такую армию, что никакая интервенция мне будет не страшна. По-крайней мере я на это надеялся.

— Я так полагаю, подробности этой миссии – это предмет отдельного разговора. Не так ли? – полуутвердительно спросил Волков.

Я покосился на женщин и кивнул. Потом подошел к Августе, тихо произнес на ушко:

— Жду вас непременно к себе сегодня ночью! Вы будете наказаны!

Ушки и шея “невестки” заалели.

Агата стояла рядом, и само собой напрашивалось их сравнить. Как любовниц. У Курагиной грудь меньше, спортивнее. Но зато ноги стройнее. У обоих девушек отличная талия, вкусная пятая точка. Лицом Августа явно проигрывала княжне – немецкие гены, куда деваться. Зато выигрывала в плане страстности. В ней был целый вулкан женской нежности, а еще она ничего не стеснялась. Готова была учится постельным утехам, освоила уже несколько ласк, которые в эту эпоху считаются греховными. Интересно, а делится ли она ими с Агатой? Похоже, девушки уже обменялись впечатлениями обо мне, но к счастью, это не привело к всплескам ревности. Как-то все устроилось. Меня "поделили" по дням, только воскресенье было общей датой.

Появление в моей постели Агаты возымело еще одно следствие, помимо приятности и разнообразия. Стервочка-немка сообразила, что она не одна у меня единственная, что все ее попытки вертеть мною, как Павлом, обречены на провал, что со мной где сядешь, там и слезешь. И хорошо если выкину просто в неизвестность объятой смутой России, а не в застенок. Грубый русский мужик – это вам не утонченные питерские воздыхатели. Могу и бо-бо сделать. Так что жало свое стервозное припрятала до поры, до времени, как и свои нежданные "хочу-хочу". В общем, укрощение строптивой прошло как по маслу.

***

К Смоленску подъехали с рассветом. Старинная крепость на высоком берегу Днепра была видна издали как темная полоса, над которой в лучах восходящего солнца блестели кресты и купола церквей.

Савельев мысленно посетовал на то, что нормального леса вокруг крепости не было до самого горизонта. Вырубили его ещё, поди, во времена Ивана Грозного, когда строились эти могучие стены. Остались только островки кустарника вдоль оврагов да обывательские сады. С точки зрения обороны это было, конечно, правильно, подходы к твердыне просматривались далеко окрест, но у Карп Силыча задача стояла обратная. Крепость надо было взять быстро и желательно без всякого штурма. Об осаде даже речи не было. Южную армию ждали уже через месяц, так что времени было совсем мало.

Но сколь мало его бы ни было, пришлось часть его потратить на подготовку. И самое главное – на поиск людей знающих Смоленск и подходящих для операции. Не потащишь же с собой клеймёных и с драными ноздрями. Из его прежней лесной банды осталось всего пятеро, его личная гвардия, можно сказать. Ребята преданные и готовые за него жизнь отдать. Кроме того, взял он с собою и Ивашку, пацана-сигнальщика, который так лихо себя проявил под Муромом. Парень был круглой сиротой, и в его банде стал кем-то вроде общего сына. Каждый норовил его научить чему-то, что знал сам.

Вот сейчас пацан стоял на краю трясущейся телеги со стамеской в руке и наносил удары по деревянном, плохо оструганному шару на конце длинной палки, которой старался попасть в него с разных направлений Крапива. Причем один глаз у парня был закрыт повязкой, как бы понарошку залит кровью из рассеченного лба. Само собой, при этом нарушается точность удара, и старый душегуб вбивал в юную голову навыки действий в такой ситуации.

— Молодец, хорошо начало получаться, – прокомментировал Крапива и скомандовал, – А ну перемени повязку.

— Ты, Крапива, ему вовсе глаза закрой, – засмеялся Пантелей, один из новеньких, идущий за телегой так же, как и прочие. – Нехай ухами смотрит!

Крапива нахмурился.

— Тебе ха-ха, а я лично видал бойца, который с завязанными глазами без промаха дрался и от ударов уходил. Так что будет время, и из Ивашки такого сделаем.

— Стоит ли учить отрока душегубству? – вмешался в разговор плешивый и толстый, как боров, монах Ферапонт, сидящий на телеге. – Пожалели бы мальчонку, ведь смертному греху учите! Убивству.

Крапива криво усмехнулся.

— Поздно, отче. Ивашка-то уже согрешил с одним немчиком под Муромом. Влепил ему пулю из пистоля прямо в лоб. Так что одним больше, одним меньше, какая для Бога разница?

— Помолчи, Крапива, – перебил его Савельев, – не то говоришь. Парень ничуть не согрешил, ибо все мы находились и находимся на государевой службе. Мы не тати лесные. Мы все делаем по его поручению и державе во благо. И всякий грех, на этой службе случающийся, ложится не на нас, а на самого государя. Он неоднократно говорил, что за все сам ответит перед Богом. А нам надо старательно и верно выполнять службу, не щадя своей жизни.

В голосе Савельева звучала какая-то смесь любви и торжественности. Всякий раз проявлявшаяся, когда речь заходила о царе.

— Но вот вне службы, – немного изменил тон атаман, обращаясь уже к Ивашке, – следует жить по христианским заветам, как и говорит батюшка. Помнишь хоть их?

— Конечно! – воскликнул подросток. – Я Господь Бог твой… да не будет у тебя других богов пред...

И в этот момент ему по голове прилетел несильный удар шариком на конце палки. Парень опешил и уставился на Крапиву.

— Ты продолжай. Продолжай, – усмехнулся тот и снова приготовился к удару.

— Не делай себе кумира и никакого изображения…

Второй удар парень уверенно и сильно парировал стамеской, уже не прерывая воспроизведения десяти заповедей. Так они и ехали, пока не начался пригород.

Подъезжали они с юга, со стороны, противоположной московской дороге, специально сделав большой крюк. У рогаток заставы на земляном бастионе перед воротной башней уже скопилась небольшая кучка баб и мужиков, направлявшихся в город. Задержка была вызвана тем, что навстречу им из города на пригородные луга выгоняли скот.

Савельев прикинул размер стада и сделал вывод, что к осаде в крепости активно готовятся. Скота было куда больше, чем можно было ожидать от города такой величины.

Когда стадо освободило проезд, на таможне принялись осматривать ьелеги. Солдаты не особенно придирались. Некоторых, видно, примелькавшихся, пропускали вовсе без досмотра, но их повозка привлекла внимание. Молоденький прапорщик, командовавший караулом, с подозрением осмотрел их, склонившихся до земли, с сорванными шапками.

— Кто такие? Откуда и куда едете? Есть промеж вас бунтовщики Емельки?! Ну-ка, признавайтесь!