Шапка Мономаха. Часть II

Глава 8

Как говорил маршал Жуков, “все армии, если они чего-либо стоят, держатся на сержантах. Это вам скажет любой профессиональный офицер. Так было во все времена, начиная с галльских походов легионов Цезаря”.

Под этими слова Геогия Константиновича я готов был подписаться кровью. И они же являлись моей головной болью, стоило зайти разговору о делах военных. В современной русской армии такую роль играли не только старшие и младшие сержанты и прочие унтер-офицеры, но особенно“дядьки”– старослужащие солдаты. Именно они превращали рекрутов в справных солдат в мирное время, а в бою – в чудо-богатырей, подавая молодым пример мужества и стойкости. Вопрос в том, где их взять?

С “дядьками” у меня был явный недобор. Их критически не хватало в новообразуемых полках. Среди перебежчиков их процент был ничтожно мал. Жестокая армейская машина Российской империи эффективно переформатировала бывших крестьян. Навечно забранный на военную службу вчерашний мужик, превращенный в вооруженного раба, постепенно приучался мыслить однобокими категориями замкнутого мужского сообщества – верности полку, знамени и командиру, воинской чести и долгу, безропотного выполнения приказа. Все это в него вбивалось палками и… все теми же “дядьками”. От поколения к поколению ежечасно передавалась нелегкая солдатская наука. И в строю, и у костра на бивуаке обрабатывались и промывались мозги, а не только подшивались и чаевничали или отрабатывали такты с ружьем.

— Принципам сословной армии мы должны противопоставить идею войска, проникнутого революционным духом!

На мое патетическое высказывание Суворов ответил ехидно:

— Пока что я имел удовольствие наблюдать армию оборванцев, армию горлопанов и армию без офицеров, когда вы изволили инспектировать лагерь у каширских бродов. Эти плохо организованные толпы генерал-фельдмаршал Румянцев разгонит не почесавшись.

Этот малоприятный разговор с Суворовым у меня состоялся в Кремле через неделю после возвращения из Тулы. Почему так долго тянул? Требовалось время, чтобы все подготовить. И вот час настал.

Вяло пообсуждал для затравки общие вопросы, даже не надеясь склонить генерала на свою сторону, и перешел к главному, ради чего, собственно, все затевалось.

— Я пригласил вас, Александр Васильевич, на беседу, чтобы показать один документ и попросить о помощи.

Суворов сердито поджал губы и сверкнул на меня глазами.

— Я ваш пленник. Но присяге не изменю!

— В этом нет нужды. Просто посмотрите одну бумагу, а потом я объясню, что мне нужно.

На протянутые листки генерал даже не взглянул и руки за ними не протянул. Словно я не документы ему предлагал посмотреть, а что-то непотребное, вроде порно-журнала.

— Что это?

— Письмо командира турецкой разведки своего главному агенту в России, Оззакану-эфенди.

— Так я и знал! Верно же матушка-императрица вас турецким шпионом окрестила!

— У вас, генерал, отказывает логика. Как письмо от турка к турку превращает меня в предателя?

— Но оно же к вам как-то попало?

Я пожал плечами и с сарказмом заметил:

— А Шешковский мне на что? Тайники перехватили – вот и весь сказ. Письмо написано с помощью сложной турецко-арабской письменности, прочесть которую может только образованный мулла. Поэтому передаю вам как подлинник, так и перевод.

Суворов, не подавая вида, что заинтересовался, нехотя взял бумаги и углубился в чтение.

Конечно, ему было невдомек, что я всучил фальшивку. Это письмо сочиняли вместе Шешковский и Лазарь Назарович Егиазярян, руководствуясь моими подробными инструкциями и познаниями армянина в Коране и принятой на Востоке манере изложения своих мыслей. Вышло у них следующее:

«От смиренного раба Аллаха Ресми-эфендия – тому, кто прославился достоинством и благородством – Оззакану-эфенди из Смирны – мир тебе и да хранит тебя Господь милостью повелителя джиннов и людей. Аминь!

Крым в руках у неверных, но они готовы его оставить, если будет дана Хану независимость. Иншаллах, лучше условий и нечего ждать!

О том отправил визирь Мисхин-заде письмо к Порогу Счастья, уверенный, что сделка понравится Убежищу мира, повелителю правоверных, нашему падишаху. Надо ж такому случится: прочитано оно было в совете, и находился там Осман-эфенди, этот негодяй, сущее божье попущение. Золото берет мешками от татар и их руку греет у подножия престола султана. Заявил он: «Татары независимости не хотят и будут против нее бороться. В народе вспыхнет усердие за веру. Никакой мир их не остановит». Где много петухов в деревне, там утро наступает поздно – нет согласия в Диване. Пронеслись слухи, что в московской земле появился мятежник и надежда не умерла.

Крымские татары всегда были бременем для Высокой Порты. Известно, что за народ – за трубкой табаку готовы пять часов карабкаться в горы. Лишиться нашего золота? Они скорее умрут. Мне сообщили верные люди о том, что мирный трактат их не остановит. Девлет-Гирей снюхался с нашим адмиралом из Трабзона и готовится к решительной битве. Везде звучат его слова: «Какая нужда любезничать с врагом веры? Мусульмане всегда побеждали его. Мои люди в Крыму готовы и ждут сигнала. Выступят, как только флот появится у берегов Крыма. Дайте нам средства, чтобы совершить подвиг».

Оззакан! Девлет-Гирей вот-вот будет в Крыму. Сразу отнимет ханство у Сахиб-Гирея. Снова ввергнет нас в ужасную войну, от которой столько горя чадам Магометовым. Не дай случится беде! Приложи все усилия, чтобы в Путурбурке узнали о коварстве и приняли меры. Тем сослужишь ты падишаху великую службу.

О чем прошу тебя – предел моих желаний и то, за что Аллах Всевышний вознаградит тебя в этой жизни и в будущей. И мир».

Вроде, текст получился хоть и непростой, но убедительный. Я заметил, что Суворов прочитал его дважды. Внимательно изучил “подлинник”.

Наконец, он поднял на меня глаза.

— Если это правда, то все очень серьезно. Я даже могу допустить, что этот самый Оззакан умышленно все так устроил, чтобы вы выкрали документ.

— Что касается письма – это правда, Александр Васильевич. Детали кражи мне неизвестны, – соврал, я не моргнув и глазом.

Хотя – почему соврал? Пусть письмо и фальшивка, но содержащиеся в нем сведения – чистой воды истина. Крымчаки совместно с военной партией при дворе султана замыслили нападение на русский отряд в Крыму вопреки мирному трактату. Остановить их невозможно, но подготовить “теплый” прием 2-й армии вполне по силам. Если вовремя предупредить. Приятным бонусом лично для меня станет раздробление сил войск Долгорукого.

— Что от меня требуется? – по-военному четко задал вопрос генерал, мгновенно подобравшись.

— Сами понимаете: если я пошлю предупреждение в крымский корпус о готовящемся восстании крымчаков и угрозе турецкого десанта, от него отмахнутся, не читая. Если предупредите вы, и не только Долгорукого, но и других генералов, можем многие русские жизни спасти. И сохранить главное достижение долгой кровавой войны – прекращение набегов крымчаков на наши пределы.

Суворов задумался.

— С генерал-поручиком Прозоровским у меня несколько натянутые отношения. Пожалуй, напишу-ка я два письма: одно ему, другое – гетману Разумовскому. Кто вовремя предупрежден, тот вооружен!

— Лучше три или четыре. С запасом. Подумайте, кого еще можно упредить.

Генерал написал три письма. Я почти сразу отправил их разными эстафетами на юг.

***

Спустя месяц, после взятия Крыловым и Савельевым Смоленска, история с Крымом напомнила сама о себе. Аккурат, когда для награждения и чествования в Москву приехали бригадир и полковник, я собрал коллегию министерства обороны. Попали военачальники не с корабля на бал, а со штурма на военный совет. С юга поступили тревожные новости. Пришлось всем главным по армии собраться вместе, чтобы что-то решить.

Встречу проводили в Воспитательном доме, центральный корпус которого уже прозвали Правительственным дворцом. Наше квази Министерство обороны, Государственная военная коллегия, заняла четвертый этаж. Как шутил Перфильев, сидевший на втором, “пущай ноги экзерцируют – воякам оно полезно!” А мне-то за что такие муки? Я по лестницам и дома, в Теремном дворце, набегался. Как только разгребу дела – закажу механический лифт. Пусть ослик ходит по кругу и таскает.

Из штатских присутствовал только Новиков – для него была задумана мною особая работенка. Призвал я и Суворова поучаствовать или, на худой конец, просто послушать – ему то полезно для общей эрудиции. Пересоленную кашу заварили в причерноморских степях его соратники-генералы из 2-й армии. И крымский хан Девлет-Гирей иже с ними. Судя по всему, перед восстанием на полуострове он решил отвлечь внимание русских, приказав своим вассалам из числа ногайских мурз и черкесских князей вторгнуться в южные пределы России.

— Итак, господа офицеры, ногайская орда в набег пошла за рабами. И с ними за компанию, как заведено, приличный отряд черкесов. Воспользовались, нехристи, что Днепровская линия сейчас почти не охраняется. Ибо много дончаков ко мне ушло, и Долгорукий снял большинство полков для похода на Москву, – я обратился к Овчинникову: — Где уже ногаев заметили?

— Из Балашова и Борисоглебска были гонцы. Но за то время ногаи могли уже до Пензы и Тамбова дойти.

— Я поверить не могу ушам своим! – воскликнул Новиков. – Ужель в надменности своей и жестокосердечии Екатерина призвала на русские земли людоловов окаянных? Да как она может прозываться матерью Отечества?! Несмысленная, готова обрушить мучительство на тех, кто в беззащитном пребывает состоянии…

И без того душная, жаркая, несмотря на открытые окна, атмосфера зала для заседаний еще больше наэлектризовалась. Генералы и полковники, заряженные плохими новостями и экспрессивным “высоким штилем” главного моего журналиста, зашумел. Никто не желал своим близким очутиться на невольничьих базарах Царьграда или кумыцкого аула Эндирей – главного торга людьми в восточной части Северного Кавказа. Посыпались проклятья на голову “немки”. Я выждал и постучал по столу кулаком.

— Довольно! Хватит орать.

Народ утих.

— В полках о набеге знают? – спросил я Овчинникова.

— Знают, государь. В смятении ныне пребывают. Требуют идти на отражение ногаев. Насилу удержал на местах. Сказал, что ты, Государь, свое слово скажешь сегодня. Ждут его.

— Мы эдак без конницы останемся, ежели все уйдут, – проворчал Подуров. – У меня и так беда с войсками. Сколь много сил приходится отъять в тех губерниях, где начался захват господских земель. Ведь до чего дошло! Село на село!

Да, черный передел – это непросто. Сперва на барина, потом на соседей, а следом и бедные на богатых пойдут. Как же мучительно не хватает времени, чтобы все успеть, а тут еще и новая напасть!

— А сколько у нас донских всего? Без яицких и запорожских? – уточнил Перфильев.

— Два полных полка. Астраханский Никиты Румяного, там тысяча двести сабель. И Царицынский, Федора Дербетова, там тысяча, но вперемешку с киргизами. В иных полках донских еще тысяча наберется. От Румянцева к тебе, государь, шесть тысяч перешло. Но и прочие тоже рвутся ногаев резать. Ведь и у Яицких много родни с Дона. И мишари с касимовскими татарами под ударом.

Я побарабанил пальцами по столу.

— Сделаем так. Астраханский и Царицинский пополнить донцами и мишарями из иных полков. Подошедших от Румянцева также присоединить к этому отряду. Обязательно выделить им легкую артиллерию: картечь против всадников – самое то! Общее командование всеми донцами поручить Дербетеву. Его уважают, и опыта у него достаточно, а Никита молод еще.

— Мало, – буркнул Овчинников, – и десяти тысяч не будет.

— Больше я не могу отдать, иначе совсем кисло нам будет, – вздохнул я. – Надо инородцев поднимать. К Нуралы-хану гонцов срочно вышлем. Указ напишу. Пусть весь его жуз поднимается. Ему зачтется то, как он этот приказ исполнит. Если будет волынить, казню без жалости. Постарается – награжу по-царски. К калмыкам астраханским тоже гонца. Пусть присоединяются к Нуралы-хану и вместе переправляются через Волгу у Царицына и идут оттуда на север, на перехват набегу. Тысяч десять они обязаны собрать...

— Больше, – неожиданно вмешался Суворов. – В начале турецкой кампании калмыки семнадцать тысяч выставили.

Видимо, зацепило генерала наше обсуждение. Вот он и вставил слово, ибо не мог не понять: и я, и Долгорукий играли схожим образом, но с разным результатом. Мы оба пытались раздергать силы противника перед предстоящей схваткой. Вот только в моем случае итогом станет защита русского человека, а у Долгорукого – боль и страдания населения на границе степей.

Я со значением взглянул на Суворова. Ну же, генерал! Давай! Напросись в отряд против ногаев!

Не знаю, понял Суворов или нет мой мысленный призыв, но он промолчал и отвел взгляд.

Я вздохнул. Если бы генерал согласился поучаствовать в отражении набега под строгим надзором моих людей, могли бы усилить войско силами гарнизонов еще не сдавшихся мне крепостей. С поддержкой пехоты вышло бы веселее с отражением набега.

Ну, на нет – и суда нет. Двигаемся дальше.

— Забываете, Александр Васильевич, – нейтральным тоном ответил я на его поправку насчет калмыков, – что в семьдесят первом году большая часть их улусов с Волги в Джунгарию откочевала, после того как они лишились решением Петербурга статуса ханства. Под руку Китая. Так что прежних контингентов можно уже не ждать. Дай бог, чтоб половину.

Суворов удивленно посмотрел на меня. Видимо, таких деталей он не знал, пока воевал в Польше и Османской империи.

— Итак. Насколько я понимаю тактику набегов, ногаи сначала будут двигаться единым большим отрядом, а потом в дальней точке похода рассыплются на мелкие и начнут сгребать в полон всех, кого поймают, двигаясь назад загонной сетью. В этот момент их боеспособность падает. Так что есть хорошие шансы всю эту орду на ноль помножить.

Все уставились на меня с недоумением, только Новиков усмехнулся и чиркнул что-то в блокноте.

— Э… – я оглядел моих полководцев, резко осознав, что выдал фразеологизм из будущего. – Ну, в математике есть правило. При умножении любого числа на ноль получишь ноль. Так что ногаев надо постараться вырезать подчистую. А потом пусть калмыки и казахи идут за Кубань и грабят ногайские и татарские кочевья. Если после этого там никого в живых не останется, я переживать не буду. Геноцид – вот, что их ждет от русского оружия. Привыкайте к этому слову.

— Геноцид? – переспросил Новиков. – Греческое «genos» – «род», «племя» – и латинское «caedo» – «убивать». “Убиение всего племени”. Так?

Я кивнул.

— Только так и не иначе. Сколько столетий эти степняки и горцы – крымчаки, ногаи, черкесы – терзали нас, уводя в полон бесчисленное количество русских людей. Они заслужили, чтобы с ними поступили аналогичным образом – без всякой жалости. Как и те греки, евреи да армяне в Крыму, кои все поголовно замешаны в работорговле. А чтоб в будущем никто не стал требовать от нас покаяния за справедливое возмездие, пусть ваши журналисты поработают. Наше дело правое, – повторил я свою любимую присказку.

Суворов удивленно на меня посмотрел.

— Вы так рассуждаете, будто вся Россия уже у вас в кармане.

— Нет, но скоро будет. Каковы, по-вашему, шансы?

Александр Васильевич хмыкнул и потер гладко бритый подбородок. “Народные” генералы напряженного смотрели на него. Авторитет!

— Ну, если циферками мерять, то у вас все неплохо. Но не циферки на войне всему голова, – уклонился от ответа полководец.

Я не стал настаивать. Но и не удержался от последней попытки, хотя заранее мог предсказать результат.

— Александр Васильевич, может, все-таки одумаетесь. Ваш воинский талант нужен России. А Россию теперь представляю я, а не Екатерина. Она осуждена церковным судом! К чему упорствовать?

Суворов поморщился.

— Во-первых, я присягал. И от присяги меня никто не освобождал. Во-вторых, я даже в мыслях не имею вести войска против моих сотоварищей.

— Скоро смута закончится. Ваши товарищи или присягнут, или покинут страну…

— Вы сначала победите! – отрезал военачальник и нахохлился.

— Тогда я вас больше не задерживаю, господин генерал-поручик.

Дождавшись, когда сердитый офицер вышел к своему конвою, я продолжил совет. Пришел черед Новикову.

— Николай Иванович, я недаром вас на это совещание позвал. Печатное слово – это четвертый род войск после пехоты, кавалерии и артиллерии. А возможно, и первый среди них. В ваших силах победить армию Румянцева еще до сражения. Так приложите все свои силы для этого. Я хочу, чтобы на пути наступления противника в каждом доме, даже в самой нищей деревне, в каждой церкви и даже на каждом заборе были ваши тексты. Наступающая армия должна на каждом шагу накалываться, как конница на “чеснок”, на листовки и афиши вашего ведомства. На нашей стороне правда, а она самое неотразимое оружие, используйте ее. Но если понадобится врать и очернять, не колебайтесь ни секунды. Мы все очень надеемся на вас, – закончил я с пафосом.

Новиков вскочил и воскликнул:

— Государь, все возможное я и мои люди уже делаем, но клянусь, мы постараемся себя превозмочь.

— Покинувший нас Александр Васильевич навел меня на одну интересную мысль. Нам потребно в войсках вводить должность комиссара. Не путать с кригс-комиссариатом, который занимается денежным и вещевым довольствием. Наш военный комиссар будет заниматься солдатскими душами и одновременно присматривать за офицерами из бывших.

— Офицерами из бывших? – повторил за мной Подуров, и все захохотали. – Эко, ты, государь, завернул!

— Ну, а какие они еще? И те, кто уже у нас служит, и те, кто затаился в ожидании развязки, и те, кто пока выступает против нас с оружием в руках – все они дворяне и крепостники. Не скоро свои души очистят, не быстро руки отмоют и от прежних привычек откажутся. Вот и нужен нам комиссар при таких перевертышах, который и зуботычин солдатам не допустит, и к врагу переметнуться не даст, и мозги вправит, если будет нужда. И всех в отряде воодушивит на подвиг, разъяснит что почем да отчего. В общем, подбирай-ка ты, Тимофей Иванович, казачков потолковее – тех, кто и пороху понюхал, и к кому у людей доверие есть. Обязательно грамотных!

— Сделаю!

— Тогда следующий вопрос. Смоленск наш, и это прекрасно. Как обстановка в Вышнем Волочке?

— Тревожная, государь. За Волховом собирается рать.

— Подкрепить нужно заслон. Не меньше еще одного полка, а то и двух. Да прикажите командирам, чтобы применили военную хитрость. Больше палаток и шалашей, будто не два полка у канала, а все десять.

— Егерей отправлю, как подготовку начальную осилят, – тут же решил Подуров.

— Что у нас по югу?

— Румянцев уже за Днепром.

— Недолго же нам его в гости ждать, – вздохнул я и приготовился слушать отчеты о подготовке к будущей битве. К битве за мое право быть императором.