Шапка Мономаха. Часть II

Глава 3

Карл Баум, известный немногим под прозвищем Фотей Рыло, с неприязнью покосился на листок в руке. Бумага была плотная, гербовая, с размашистой подписью, которую он не разобрал, да и не пытался. Важнее был адрес: дом на углу Маросейки и Лубянки, а ныне, как гласила молва, страшное гнездо тех, кто творит новую, кровавую справедливость – Приказа Тайных дел. Тайники призывали его не в «Егупьевское кружало» на Болоте, где прошлая встреча с этими двумя кровососами оставила во рту привкус дешевой водки и опасности, а в самое сердце своей паутины.

Подъезжая на извозчике, Карл отметил про себя перемены. Улица, прежде полная щегольских карет и праздношатающихся лакеев, теперь выглядела суровее. У парадного подъезда особняка – хмурые бородатые казаки с ружьями наперевес. Еще двое патрулировали вдоль фасада, зорко оглядывая редких прохожих. А окна–то затянуты новыми решетками! Не был их раньше тут. Чувствовалось напряжение, как перед грозой.

Извозчик остановился поодаль, дальше его не пустили. Баум расплатился, спрыгнул на мостовую и направился к крыльцу. Его остановили прежде, чем он успел подняться по ступеням.

— Куды прешь? – рявкнул казак, выставляя вперед ружье. Глаза маленькие, злые.

— По делу. Разрешение имеется, – Баум спокойно протянул бумагу.

Казак недоверчиво взял ее, повертел, пытаясь разобрать каракули. Позвал второго. Тот оказался грамотным, пробежал глазами текст, хмыкнул.

— Карл Баум? Проходи. Проводить! – кивнул он третьему казаку, до того дремавшему у стены.

Тот встрепенулся, зевнул и нехотя повел Фотея внутрь. Роскошный вестибюль, где еще недавно сияли хрустальные люстры, теперь выглядел неуютно. Люстры были на месте, но горели тускло, и их свет тонул в тенях огромного пространства. Мраморный пол был грязен от сапог, в углах валялся какой-то мусор. Вместо прежней дворни барского дома – сплошь люди в военной или полувоенной форме. Казаки, солдаты в разномастных мундирах, какие-то личности в строгих темных кафтанах с цепкими, оценивающими взглядами. Пахло кровью, кислым потом и чернилами. Баум безошибочно определял все это как запах власти, замешанной на страхе.

Процедура пропуска была многоступенчатой. Сначала его имя проверили по списку у стола, заваленного бумагами. Потом другой чин, помоложе, с лицом хорька, долго сверял его лицо с каким-то описанием в толстой книге. Наконец, выдали временный пропуск – дощечку с номером – и передали двум новым сопровождающим. Эти были другие – молчаливые, в одинаковых серых кафтанах, с одинаково пустыми глазами. Мастера своего дела, понял Баум. Такие не болтают.

Они повели его по анфиладе комнат. Золоченая лепнина, штофные обои, наборный паркет – все говорило о былом богатстве. Но теперь эта роскошь казалась мертвой, оскверненной. В одном из залов на паркете были видны темные пятна, похожие на кровь. Мебель была грубо сдвинута к стенам, освобождая пространство. В воздухе висел тяжелый, затхлый запах.

Сопровождающие уверенно вели его дальше, мимо караульных постов, где требовалось снова показывать дощечку. Коридоры становились все запутаннее. И вдруг они остановились у высоких двустворчатых дверей, некогда, видимо, ведших в бальную залу. Двери были приоткрыты, и оттуда доносился странный звук – не музыка, а мерный, глухой стук и тихий, прерывающийся стон.

Баум скосил глаза. Сердце профессионального убийцы, видевшего многое, не дрогнуло, но разум отметил картину с холодной точностью. Огромная зала с высокими зеркалами и остатками позолоты на стенах была превращена в пыточную. Вместо танцующих пар – несколько дыб, «кобыла», жаровня с углями. На одной из дыб висел человек, которого методично обрабатывали кнутом двое дюжих палачей в кожаных фартуках. В углу еще кого-то допрашивали, прижигая пятки раскаленным железом – оттуда и шел стон. Запах паленого мяса смешивался с запахом пота и страха. Несколько человек в серых кафтанах наблюдали за процессом с деловым видом.

Сопровождающие Баума не дали ему задержаться, мягко, но настойчиво подтолкнули дальше. Они явно знали, какой эффект производит это зрелище. Демонстрация силы. И того, что бывает с врагами нового порядка.

Наконец, они подошли к массивной дубовой двери с медной табличкой, на которой еще виднелись следы прежней надписи, но теперь было выведено просто: «С.И. Шешковскiй». Один из сопровождающих постучал, получил короткий ответ и открыл дверь.

— Прошу.

Помещение была огромным. Явно бывший хозяйский кабинет. Высокие окна с тяжелыми портьерами, большой письменный стол темного дерева, книжные шкафы вдоль стен. Но и здесь чувствовалось присутствие новых хозяев. На стене, где раньше, вероятно, висел портрет Екатерины, теперь находился портрет Петра III. На столе рядом с чернильным прибором лежал нагайка и пара пистолетов. Воздух был густо накурен дешевым табаком.

За столом сидел Степан Иванович Шешковский. Рядом, в кресле у камина, расположился Афанасий Тимофеевич Соколов-Хлопуша. Оба были одеты в строгие черные кафтаны без всяких украшений, глаза смотрели на Баума внимательно, изучающе.

— А, Карл Фридрихович, рад видеть, – Шешковский указал на стул напротив стола. – Присаживайся. Давно не виделись.

Баум кивнул, сел. Оглядел их черное облачение.

— Чего это вы, господа, как вороны нарядились?

Шешковский криво усмехнулся.

— У нас, чтобы ты знал, траур, Карл Фридрихович. По знакомому тебе Павлу Петровичу. Жаль мальчишку. Невинная душа, а ты с ним так... – он развел руками, и в его глазах мелькнула холодная насмешка.

Хлопуша хмыкнул в усы, не меняя позы. Длинные волосы на лбу закрывали выжженую надпись ВОР.

— Но дела государственные ждать не могут, – продолжил Шешковский, становясь серьезнее. – Мы позвали тебя, Карл, по делу чрезвычайной важности. Можно сказать, по делу всей твоей жизни.

— Слушаю-с, – Баум насторожился. После Павла ставки явно должны были вырасти.

— Мы хотим предложить тебе… устранить одну особу. Особу, которая мешает нашему государю Петру Федоровичу окончательно утвердиться на престоле и принести мир и благоденствие России.

— Кого же? – спросил Баум, хотя уже догадывался.

— Екатерину Алексеевну. Бывшую императрицу, – тихо, но отчетливо произнес Шешковский.

Баум невольно откинулся на спинку стула. Одно дело – прикончить беззащитного цесаревича в суматохе. Совсем другое – императрицу, пусть и бывшую.

— Вы с ума сошли, господа? – он покачал головой. – Ее охраняют как зеницу ока. Что в Царском, что в Зимнем – там армейские, там сотни глаз. Это невозможно. Самоубийство. Я за такое не возьмусь!

— Отказ принимается, – неожиданно легко согласился Хлопуша, поднимаясь с кресла. Он подошел к одной из стен, отодвинул тяжелую портьеру, за которой оказалась потайная дверь. Повозился с замком, открыл. – Но, может, ты передумаешь, когда взглянешь вот на это.

Он сделал знак Бауму подойти. За дверью оказалась небольшая комната, бывшая, видимо, гардеробной или буфетной. Теперь она была завалена… золотом. Горы монет в мешках и просто насыпанные на полу. Золотые рубли с профилем Елизаветы, голландские гульдены, английские гинеи, прусские фридрихсдоры, австрийские дукаты… Солнечный свет, пробивавшийся сквозь щель в зашторенном окне, играл на тусклой поверхности старого золота и слепил глаза блеском нового. Зрелище было гипнотическое.

— Здесь, Карл Фридрихович, двести тысяч рублей золотом, – голос Шешковского звучал вкрадчиво у него за спиной. – Представь себе. Двести тысяч! Это больше, чем у иного вельможи состояние. Ты сможешь уехать куда угодно – в Амстердам, в Лондон, хоть в Новый Свет. Купить себе поместье, завести семью, жить до старости в покое и достатке. Никогда больше не рисковать своей шкурой. Одна последняя попытка – и ты король жизни.

Баум молчал, глядя на золото. Сумма была астрономическая. Соблазн велик. Но инстинкт самосохранения кричал об опасности.

— Это все хорошо, – сказал он, наконец, отворачиваясь от сокровищ. – Но как? Как подобраться к ней? Вы сами сказали – охрана. В Зимнем или Царском Селе мне ее не достать.

Шешковский широко, почти весело улыбнулся, обнажив крепкие зубы.

— А кто тебе сказал, Карл, что она будет сидеть в Зимнем или Царском? Она скоро сбежит из столицы!

— Сбежит? Куда? Почему? – Баум не верил своим ушам.

— А потому, дорогой наш Карл, что дела ее плохи, – пояснил Шешковский, возвращаясь к столу. – Король шведский, Густав, будь он неладен, напал на наши города – Вильманстранд и Фридрихсгам. Прямо под носом у Питербурха. У Катьки паника. Защиты ей в столице толком нет – вся гвардия либо полегла, либо к нам переметнулась. Гарнизоны в городах – смех один. Да и мы ее поторопим, – он подмигнул. – Армия нашего государя скоро выдвинется на столицу. Куда ей деваться? Морем плыть – смерти подобно, там шведский флот курсирует, только и ждет поживы. Один путь у нее – сушей. Через Ригу в Польшу, к своему дружку Понятовскому, а может, и дальше, к австриякам или пруссакам.

Хлопуша тем временем разложил на столе карту.

— Поедет она сушей, – продолжил Шешковский, тыча пальцем в карту. – Из Питера на Ригу дорога известная. Пересечет несколько рек – Лугу, Плюссу. На обеих есть мосты. Добротные, деревянные. Другой переправы там быстро не сыщешь. Твоя задача, Карл, – заложить под этими мостами мину. Хорошую мину. И когда ее карета будет на мосту… – Шешковский сделал выразительный жест рукой, изображая взрыв. – Бум! И тогда благодарность императора Петра Федоровича не будет знать границ – проси что хочешь. Подумай, Карл. Шанс один на тысячу. И он твой.

Баум смотрел на карту, потом на золото в соседней комнате, потом на лица своих нанимателей. План был дерзкий, но… понятный. Если Екатерина действительно побежит, если выберет этот путь… Риск все еще был огромен, но теперь появился шанс. И награда… Награда стоила того, чтобы рискнуть.

Он думал несколько минут, взвешивая все «за» и «против». Хладнокровный расчет боролся с инстинктом самосохранения и жадностью. Наконец, он поднял глаза.

— Хорошо, – сказал он медленно. – Я согласен. Но у меня есть условие.

— Какое же? – Шешковский чуть приподнял бровь.

— Если же Катька выберет другой путь. Или передумает бежать. Или ее перехватят до меня. Или случится еще что-нибудь не плану, – я все равно получу треть от обещанной суммы. За подготовку, за риск, за потраченное время.

Шешковский переглянулся с Хлопушей. Тот едва заметно кивнул.

— Идет, – сказал Шешковский. – Треть твоя в любом случае. Но сделай дело быстро и чисто, Карл. Чтобы комар носа не подточил. Это в твоих же интересах. Бери своих подручных и сегодня же выдвигайся под видом купца на запад. Порох получишь в арсенале.

Степан Иванович подвинул к убийце разрешение на листке бумаги.

— Я всегда работаю чисто, – ответил Баум.

Он встал. Золото в соседней комнате манило, но он заставил себя не смотреть туда.

— Когда выступать? И где получить задаток и все необходимое?

— Завтра же. Задаток и все прочее получишь там же, где и прошлый раз. Отец Варсонофий тебя будет ждать. Он все передаст.

Баум кивнул и направился к выходу. Сопровождающие материализовались из теней коридора, чтобы проводить его обратно, сквозь лабиринты новой власти, к выходу из этого страшного дома, где за роскошным фасадом скрывались пытки, золото и смертельные интриги. Работа предстояла опасная, но игра стоила свеч. Возможно.

***

Стоило закрыться двери за Баумом, как Шешковский позвонил в колокольчик, велел секретарю вызывать к нему Петрова.

— Василий, – обратился к своему заместителю, когда тот пришел . – Голубчик, возьмите из мертвецкой трупов, сколько там найдется, и езжайте в мастерские к Кулибину. Тот весточку прислал, что машины для казни готовы. Вы их проверьте, поучите людей и на Болотную перевезите. Там к тому времени все приготовят.

Офицер тайной стражи удивленно посмотрел на начальника.

— Какие такие машины для казни?

— Сам не видал, – развел руками тот, – слышал только, что Кулибину чертежик той машины сам государь нарисовал. А он знатный новатор.

Приказ, конечно, странный и неприятный. Но в тайной страже больше половины приказов или неприятные, или странные, так что удивляться не приходилось. Трупов в мертвецкой Лефортовского дворца оказалось два. У одного пожилого дворянина ночью остановилось сердце, а второго нечаянно запытали до смерти подмастерья палача. Ну, надо же им на ком-то учиться.

Забрав этот груз под роспись, в сопровождении двух наивернейших подчиненных из бывших преображенцев Василий двинулся вслед за телегой в сторону бывшего дворца Орлова. Эту хоромину выделил государь для работы и проживания мастера с семейством и учениками. От Лефортовского дворца, где содержалась основная масса арестованных, мастерские были на противоположном берегу Яузы. Всего-то в версте, так что путь много времени не занял.

Внутри огороженного двора их встретили и проводили к одному из крыльев здания. Внутри флигеля не было никакой отделки, как и в большей части дворца. Посреди помещения возвышались три высоких конструкции из дуба, вокруг одной из которых суетилась пара подмастерьев под присмотром самого Кулибина.

— Иван Петрович, принимайте груз, – махнул в сторону носилок Василий после приветствий.

— Оченно хорошо. Вот туда их кладите, – указал солдатам мастер на пол возле конструкции. – Сейчас испытаем сию маханизму. Жаль, что только два покойника. Ещё бы несколько для порядка. Найдете?

— Это можно, конечно, – кивнул Пестрово, – но в город ехать придется. Подождете?

— Разумеется! А пока на том, что есть, испытаем сию конструкцию.

Пестрово кивнул и стал внимательно наблюдать за происходящим.

После того как подмастерье с видимым усилием поднял блестящее косое лезвие к верхней перекладине, венчающей две дубовые стойки, стало понятно, к чему все это идет. Покойника уложили на доски и протолкнули под лезвие. Шею его зафиксировали деревянной колодкой и отошли.

— Ну, давай! – махнул Кулибин, и второй подмастерье дернул за шнурок.

Стопор сработал. Тяжёлое лезвие прошуршало в направляющих и тяжело стукнулось об ограничители. Голова покойника по наклонному жёлобу скатилась в корзину. Раздались матерно-восхищенные крики солдат и мастеровых. Нижние чины сгрудились вокруг конструкции, выслушивая пояснения подопечных Кулибина. Лезвие подняли в промежуточное положение и придирчиво осмотрели.

— Господин мастер, зазубрин нет. Все исправно, – крикнул Кулибину один из его подмастерьев. Тот кивнул и велел готовить к испытаниям вторую машину.

— Ох и взбледнут москвичи завтра. До порток мокрых, – Василий снял треуголку и почесал в затылке.

Мастер согласно кивнул.

— Государь так и сказал. Дескать, можно было бы и топором пообрубать головы или повесить, но то дело обычное. Всегда так было и мало кого от бунта останавливало. Нужного страха от казни не будет. А нет страха, значит, злоумышлять начнут, вредить и умы смущать. А тут этакая махина невиданная. Слухи пойдут. А в слухах все сто крат преувеличат. Вот и поостерегутся иные рот открывать. И, стало быть, вам, господам тайникам, полегче будет.

На последних словах мастер рассмеялся и дал отмашку для второго испытания. Снова стукнула колода с лезвием по упорам, и вторая голова, чисто срезанная, покатилась вслед за первой.

— Как хоть называются сии механизмы, Иван Петрович?

— Государь их по-латыни назвал. «Карнифексами», сиречь «палачами».

Пестрово хмыкнул.

— Думаю, что не приживется такое название. Больно уж иноземное.

— Уже переиначили, – согласился Кулибин. – Мои оболтусы их карачунами промеж себя называют.

Один из упомянутых оболтусов подошел к мастеру и, поклонившись, сказал:

— Господин мастер, а давайте у покойников на третьей карифексе ноги поотрубаем. Ежели по суставу прицелиться, то это как по голове будет.

Кулибин потеребил бороду и согласился.

— А давай, – и повернулся к тайнику. – Быстрее проверим, быстрее разберем и на Болотную перевезем. Там-то уже готово небось?

— Сказывали, что да, – кивнул Пестрово.

Подмастерья и солдаты не сразу приспособили безжизненное тело под лезвие третьей гильотины, но справились, и вскоре нога отлетела в корзину вслед за головами. Увлекшиеся исполнители подобным макаром обкорнали оба трупа, не по разу испытав свои чудовищные изделия, а Пестрово невольно отметил для себя сходство этих человеческих обрубков с еще живым пока Григорием Орловым. Голова фаворита была обещана государем лично ему. И никакому механизму он удовольствие ее отрубить не отдаст.