Системный рыбак – 3

Глава 11

Развернулся и зашагал в сторону богатых особняков.

Путь к поместью Винтерскаев занял минут пятнадцать. Дома здесь стояли на приличном расстоянии друг от друга, каждый за собственной оградой, с ухоженными садами и подъездными дорожками.

Я не стал соваться к главным воротам, где наверняка дежурила охрана, а обошёл территорию с боковой стороны. Каменная ограда здесь была пониже, а за ней виднелись раскидистые кроны фруктового сада. Ветви некоторых деревьев свешивались почти до самой стены.

Прежде чем лезть, я остановился и прислушался. Тишина, только птицы щебечут где-то в листве. Ни голосов, ни шагов патруля.

Ладно, была не была.

Выступы кладки оказались достаточно широкими, чтобы зацепиться носком сапога. Подтянулся, перемахнул через гребень и приземлился в густых кустах за старой яблоней. Замер, вслушиваясь. По-прежнему тихо.

Осторожно раздвинул ветки и осмотрелся.

Поместье оказалось внушительным. Двухэтажный каменный дом с черепичной крышей, широкое крыльцо с колоннами, фонтан посередине двора со статуями каких-то рыб с раскрытыми пастями. Из пастей била вода, создавая приятный журчащий звук.

Возле парадных ворот я заметил пару будок, и судя по размерам, там сидели не болонки. А чуть поодаль, в тени навеса, расположились двое охранников.

Вот тут я и напрягся.

Оба были одеты в какие-то светлые балахоны, головы замотаны тюрбанами, а лица скрыты тканью так плотно, что видны были только глаза. Они сидели на корточках, увлечённые игрой в кости, и время от времени негромко переговаривались на незнакомом языке.

Странно. За всё время в деревне я не видел ничего подобного. Местные жители одевались просто: рубахи, штаны, иногда жилетки или плащи в холодную погоду. Никаких тюрбанов, никаких закрытых лиц. Это было настолько чужеродно для здешних мест, что бросалось в глаза сильнее, чем если бы они ходили голыми.

Хотя вру, один такой постоянно ходил за Эммой и хрипел из-под своего тюрбана, и ещё двое сопровождали Виктора, но опять же, странные слуги у семьи Винтерскай.

Почему их люди скрывают лица? Они из какого-то далёкого региона? Или это какая-то традиция? Или, что вероятнее, дядюшка не хочет, чтобы кто-то мог опознать его людей?

Я отложил этот вопрос на потом и начал пробираться через сад к задней стене дома.

Двигался медленно, от дерева к дереву, стараясь не шуметь. Охранники были заняты своей игрой, но расслабляться не стоило.

За домом сад продолжался, но здесь деревья росли другие. Я остановился, разглядывая их с профессиональным интересом.

Стволы были толще обычных, ветви мощнее, а сами деревья выше. Явно не простые яблони с огорода бабы Глаши. Интересно, что это за сорта такие и чем особенным их подкармливают?

Выбрал одно дерево поближе к дому и полез наверх. Ветви оказались крепкими, держали мой вес без единого скрипа. Устроился поудобнее в развилке и огляделся.

С этой позиции открывался отличный вид на окна второго этажа.

А ещё прямо перед носом висели яблоки. Крупные, с красивыми золотистыми прожилками на красной кожуре. Я сорвал одно, повертел в руках и машинально вытер о рубаху.

Ладно, чего добру пропадать.

Откусил и…

М-м-м.

Сочное, сладкое, с лёгкой кислинкой и каким-то цветочным послевкусием. Мякоть плотная, хрустящая. И где-то внутри, едва ощутимая волна духовной энергии, которая наполнила живот и разлилась приятной прохладой по телу.

Надо же, даже яблоки здесь непростые. Интересно, сколько стоит одно такое дерево? И сколько их здесь?

Впрочем, времени на дегустацию не было. Я откусил снова, сорвал еще одно про запас и, продолжая жевать, начал осматривать окна поместья.

Первое, гостиная какая-то, пусто. Второе, ещё одна комната, тоже пусто. Третье…

В третьей комнате мелькнула фигура служанки с подносом. В других комнатах тоже иногда мелькали слуги, причем одежда у них была обычная, внутри дома не было рож обмотанных тряпками.

Я переместился по ветке, выбирая новый угол обзора. Следующие несколько окон: спальня с огромной кроватью под балдахином, кабинет с письменным столом и книжными полками, ещё одна пустая комната.

Обстановка везде была богатой. Тяжёлые портьеры, резная мебель, картины на стенах. Семья Винтерскаев и вправду богата. Точнее моя семья, хотя эта мысль всё ещё казалась не привычной, как одежда с чужого плеча.

Я продолжал обходить дерево по ветвям, заглядывая в каждое окно. Эммы нигде не было.

Может, она на первом этаже? Или вообще не дома?

И тут я её заметил.

Последнее окно на углу здания. Небольшая комната, явно детская, судя по светлым занавескам и маленькому письменному столу у окна. За этим столом сидела девочка лет девяти в простом домашнем платье, склонившаяся над чем-то с сосредоточенным видом.

Эмма.

Она что-то старательно выводила на бумаге, то ли рисовала или писала. Кончик языка высунулся от усердия. Ха, да я и сам так частенько делал в детстве, когда учился писать.

Улыбнулся и помахал ей рукой с надкушенным яблоком.

Несколько секунд ничего не происходило. Потом Эмма подняла голову, видимо, почувствовав движение краем глаза, и посмотрела в окно.

Её лицо сначала вытянулось от удивления. Несколько секунд глазами хлоп-хлоп, а потом оно расцвело такой радостью, что у меня что-то ёкнуло в груди. Она вскочила, едва не опрокинув чернильницу, и бросилась к окну.

Я прошёл по ветке ближе, она была достаточно толстой, чтобы выдержать и слона, не то что меня. Эмма распахнула створки, и я уже открыл рот, чтобы поздороваться, когда её лицо вдруг изменилось.

— Брат! — яростно зашипела она, понизив голос до громкого шёпота. — Что ты здесь делаешь? Ты с ума сошёл?

Я приподнял бровь.

— Вот, пришёл с сестрёнкой повидаться.

— Тебе же нельзя здесь появляться! — она нервно оглянулась на дверь своей комнаты. — Дядя если найдёт тебя, три шкуры спустит!

— Так дяди ж нет, — я пожал плечами, откусывая ещё кусок яблока. — Видел, как он уезжал. Красивая у него карета, кстати.

— Да при чём тут дядя! — Эмма всплеснула руками. — Здесь три охранника с седьмым уровнем Закалки Тела! Они тебя если найдут, в труху сотрут.

Три человека седьмого уровня?

Я продолжал жевать яблоко, не позволяя лицу выдать тот шок и хаотичный поток мыслей, что творился у меня внутри.

Седьмой уровень Закалки тела. Это люди, которые могут крошить камень голыми руками, как дядюшка тогда в школе культивации. Три таких охранника против моего пятого уровня серьёзная сила.

Если они меня поймают, разговор будет очень коротким и очень болезненным. Ёперный бабай.

Впрочем, показывать страх перед девятилетней сестрёнкой было бы как-то несолидно.

— М-м, вкусные у вас яблоки, — сказал я, демонстративно разглядывая огрызок. — С духовной энергией, да? Дорогое удовольствие, наверное.

— Брат!

— Расслабься, — я мягко отстранил её руку от оконной рамы и спокойно перешагнул через подоконник в комнату. — Охрана занята игрой в кости, собаки в будках, а слуги занимаются своим делам. Никто меня не видел, никто не услышит. Всё под контролем.

Эмма смотрела на меня снизу вверх, и в её глазах плескалось столько всего намешано, что я не мог разобрать.

— Чего ты такая сердитая? — я присел на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. — Разве не рада видеть своего брата?

Она молчала. Просто стояла и смотрела на меня каким-то странным, пронзительным взглядом. Словно пыталась понять, правда ли это я стою перед ней, или ей просто мерещится.

А потом что-то изменилось в её лице.

Губы задрожали. Глаза заблестели. И она бросилась ко мне, обхватив руками так крепко, будто боялась, что я исчезну, если она отпустит.

— Рада, — её голос был сдавленным, словно она что-то сдерживает внутри себя. — Очень рада. Я так… так соскучилась по тебе, брат.

А затем ее словно прорвало. Её маленькое тело затряслось от громких рыданий, а руки сжимались всё сильнее и сильнее. Я почувствовал, как ткань рубахи на груди становится влажной от ее горячих слез.

— Ты не представляешь, — она говорила быстро, сбивчиво, глотая слова, — как мне было больно… видеть, что дядя выкинул тебя из дома… что ты жил на улице… вся деревня считала тебя дурачком, а я… я ничего не могла сделать… никак не могла помочь…

Слёзы продолжали течь по её щекам, капая мне на грудь, и она прижималась ещё крепче, словно хотела влиться в меня, стать частью, чтобы никто больше не смог разлучить.

— Но теперь… теперь ты снова ты… ты вернулся…

Я стоял неподвижно, что теперь делать?

Она обнимала меня так, как обнимают родного человека после долгой разлуки. Того, кого любишь всем сердцем. Искренне, отчаянно, без единой задней мысли.

Но я ведь не её брат.

Тот Ив, которого она знала и любила, либо мёртв, либо растворился где-то в глубинах этого тела. А я попаданец, чужак, что занял его место. И теперь девочка обнимает меня, думая, что я это он.

И как мне поступить?

Отстраниться? Сказать правду? «Извини, малышка, но твой настоящий брат не вернётся, а я просто мужик из другого мира, который случайно очнулся в его теле»?

Её плечи продолжали вздрагивать.

Я смотрел на макушку с тёмными волосами, на тонкие детские руки, вцепившиеся в мою рубашку, и чувствовал, как что-то внутри меня надламывается.

Какая, к чёрту, разница?

Я теперь Ив. Это моё тело, моя жизнь и мой мир. Если у Ива была сестра, которая любила его несмотря ни на что, передавала ему яблоки тайком от дяди, плакала от счастья, увидев его живым и здоровым…

То я не вправе вести себя как одна из тех тупых и бездушных рыб, из которых льет фонтан во дворе.

Я медленно опустил руки и обнял её в ответ. Осторожно, неуверенно, потому что не помнил, когда в последний раз вообще кого-то обнимал. В прошлой жизни я был не из тех, кто разбрасывается объятиями. Но… сейчас ведь у меня новая жизнь…

— Дурёха, — сказал я негромко. — Хватит реветь, все ведь теперь хорошо. Я здесь.

Она только сильнее прижалась, и я почувствовал, как её всхлипы постепенно стихают.

Мы просто стояли так, в тишине маленькой детской комнаты, пока за окном шелестели листья духовных яблонь, а где-то вдалеке журчал фонтан.

Мы так и стояли, не знаю сколько. Может две минуты, а может десять. Время будто замедлилось и перестало иметь значение.

Её всхлипы постепенно стихли, дыхание выровнялось. Сестра ещё какое-то время просто прижималась ко мне, словно проверяя, что я настоящий, что не исчезну, стоит ей разжать руки.

Наконец Эмма отстранилась. Шмыгнула носом и вытерла глаза рукавом, размазав по щеке чернильное пятнышко. Видимо, измазалась, когда писала.

— Извини, — пробормотала она, отводя взгляд. — Я обычно не…

— Забудь, — я махнул рукой и огляделся в поисках, куда бы сесть.

Она села на ближайшее кресло, а я устроился на краю её кровати, застеленной светлым покрывалом с вышитыми цветами. Только сейчас заметил, какая у неё уютная комната: рисунки на стенах, корзинка с лентами на комоде, стопка книг на полке. Всё очень… девчачье. И очень одинокое.

Пока она приходила в себя, я вспомнил про яблоко.

Второе, которое я машинально сорвал с ветки и сунул в карман. Достал его и протянул сестре.

— Держи.

Эмма подняла глаза, в которых ещё блестели непросохшие слёзы, и её губы дрогнули в улыбке. Она взяла яблоко, повертела в руках, разглядывая золотистые прожилки на красной кожице.

— Спасибо.

— Вот, — я оперся о спинку кровати с видом человека, выполнившего важную миссию. — Считай, что я закрыл перед тобой долг за то яблоко, которое ты мне подарила на рынке. Пару недель назад, помнишь?

Слова вылетели сами собой, и только потом я осознал, что именно сказал. Долг. Закрыл долг. Ёшкин кот, я что, начинаю рассуждать как Амелия с её сектантской одержимостью «раздачей добродетелей»? Или как Игнис, который готов был учить алхимии за миску ухи, потому что «долг есть долг»?

Нет, серьёзно, это заразно что ли? Пожил в этом мире пару месяцев и уже начал мыслить категориями долгов и обязательств, совсем как местный практик.

Эмма тем временем склонила голову набок, и в её глазах мелькнуло что-то лукавое.

— Брат, — сказала она тоном маленького адвоката, уличившего оппонента в логической ошибке, — ты угощаешь меня яблоком из нашего сада. Оно и так уже принадлежит нам. Разве можно считать это возвратом долга?

Я открыл рот и закрыл.

Девятилетняя пигалица только что меня переиграла. Причём красиво, в одно касание. С безупречной логикой и убийственной детской непосредственностью.

Но что-то в её словах зацепилось за внутренние струны и отозвалось приятным теплом. Она сказала «нашем саду». Не «моём», не «дядином». Нашем, то есть и моём тоже.

— Ладно, — я поднял руки в шутливой капитуляции, — признаю поражение. Твоя взяла, мелкая.

Мы оба рассмеялись. Негромко, чтобы не привлекать внимания, но искренне. Эмма захрустела яблоком, а я принялся жевать остатки своего огрызка, и в какой-то момент мне показалось, что всё правильно. Что так и должно быть: брат и сестра сидят в комнате, едят яблоки и смеются над глупыми шутками.

Хорошее ощущение, жаль, что редкое.

Когда смех стих, я поднялся с кресла и прошёлся по комнате, разминая ноги и заодно осматриваясь.

— Чем ты тут занималась, когда я залез в окно?

Рисунки на стенах оказались детскими пейзажами: река, холмы, дом с садом. Ничего особенного по технике, но старательно, с душой. А ещё было несколько семейных портретов, которые привлекли моё внимание. На них были улыбающиеся девочка, мальчик чуть постарше, видимо я, а также мужчина и женщина. Все они были нарисованы с особой старательностью, хотя пропорции были далеки от идеала.

Это наши родители?

— Писала тебе письмо, — голос Эммы донёсся из-за спины.

Я обернулся, удивлённый.

Значит, я ошибся. Когда наблюдал за ней с дерева, решил, что она делает домашнее задание или рисует. А она, оказывается, писала письмо.

Подошёл к её столу и заметил стопку исписанных листов рядом с чернильницей. Внушительная стопка, между прочим. Страниц двадцать, если не больше, исписанных аккуратным детским почерком.

— Это всё мне? — я потянулся к бумагам. — Похоже на целый роман…

Но не успел я коснуться верхнего листа, как Эмма вдруг вскочила с кресла, будто подброшенная пружиной. В два прыжка она оказалась у стола, выхватила стопку у меня из-под носа и спрятала за спину.

Её щёки полыхали.

— Это… это уже неважно, — выпалила она, прижимая письмо к себе. — Ты же пришёл. Зачем тебе читать?

Я приподнял бровь.

Хм… Что такого могла написать девятилетняя девочка своему старшему брату, что она теперь краснеет как помидор и отказывается показывать?

Часть меня хотела настоять, ибо любопытство, грызло изнутри, как голодная мышь зерно в амбаре, требуя узнать, что там, в этих страницах. Какие мысли, какие чувства, какие детали жизни в этом доме, которые могли бы пригодиться…

Но другая половина, что недавно обнималась с плачущей сестрой, решила отступить.

— Ладно, — я пожал плечами, делая шаг назад. — Как хочешь.

Эмма облегчённо выдохнула и быстро запихнула листы в ящик стола.

Я снова сел на кровать, давая ей время успокоиться. А потом спросил:

— Как у тебя вообще дела? Всё в порядке? Ну, не считая этого домашнего ареста?

Лицо Эммы изменилось. Улыбка, что до этого играла на губах, погасла, уступив место чему-то серьёзному и взрослому. Слишком взрослому для девятилетней девочки.

— Дядя перестал меня бить, — сказала она тихо.

Я внимательно посмотрел на неё. И только сейчас заметил то, что должен был увидеть сразу. На её руках не было синяков. Ни на лице, ни на шее. В прошлые разы, когда мы виделись на рынке, я замечал следы побоев, пусть и старался на них не пялиться. А теперь кожа сестрёнки была чистой.

— Хорошая новость, — сказал я. — Он что, испугался?

Может, мои угрозы всё-таки подействовали? Когда столкнулся с дядей в школе культивации, я дал ему понять, что не потерплю такого обращения с Эммой. Хотя, это странно, что он послушался бесправного подростка.

Эмма покачала головой.

— Нет. Не из-за тебя, — она помолчала, будто собираясь с духом. — Моя родословная начала пробуждаться.

Я застыл.

— Родословная?

— Да. Как-то вечером дядя снова собирался меня… — она не договорила, но смысл был ясен. — Но когда он замахнулся, я вдруг покрылась огнём. Просто раз, и всё тело охватило пламя. Он отскочил и с тех пор больше не трогает.

Она рассказывала это буднично, словно речь шла о чём-то обыденном. Подумаешь, покрылась огнём, с кем не бывает.

А я сидел на кровати и чувствовал, что каждое ее слово падает в мой разум как камни в тихий пруд, от которых идут круги. Всё шире и шире.

Родословная. Это слово я слышал не раз с тех пор, как попал в этот мир. Родословная Рида позволяла ему исцелять и менять форму. Родословная Амелии давала ей контроль над льдом. Это были редкие, ценные способности, передающиеся по крови, делающие такого человека на голову сильнее остальных практиков того же уровня.

И вот теперь выясняется, что у семьи Винтерскаев тоже есть своя родословная. Судя по описанию, огненная, которая передаётся из поколения в поколение.

А если она передаётся…

То в моей крови тоже течёт эта сила.

Я сын тех же родителей, что и Эмма. Если родословная у неё пробуждается, значит, теоретически, она может пробудиться и у меня…

— Брат?

Голос Эммы вырвал меня из размышлений. Я обнаружил, что сижу неподвижно, уставившись в одну точку, словно кот, увидевший призрака.

— Всё в порядке, — тряхнул головой, возвращаясь в реальность. — Просто задумался. Это ведь отличные новости. Поздравляю, сестрёнка. Раз у тебя пробудилась родословная, значит ты сможешь стать сильным практиком, даже сильнее дяди.

Эмма кивнула, но её лицо не просветлело. Наоборот, вся радость, что ещё минуту назад светилась в её глазах вдруг испарилась. Плечи поникли, а взгляд сделался каким-то потухшим.

— Что-то не так? — спросил, ощутив, как где-то внутри заворочалось нехорошее предчувствие.

Она долго молчала. Теребила край платья, не поднимая глаз. Потом заговорила, тихо, почти шёпотом:

— Дядя бил меня специально, чтобы пробудить родословную…

И она начала рассказывать.

Из её слов я понял, что побои были не просто жестокостью. Это был какой-то особый, нестандартный метод пробуждения. Дядя верил, что стресс и боль заставляют спящую силу проснуться для защиты носителя. Он всё время приговаривал одно и то же: если у него самого не получилось пробудить родословную, то пусть хотя бы у кого-то в семье она проснётся. И тогда этот человек сможет возвысить род Винтерскаев на пути возвышения.

Но родословная Эммы, по словам дяди, пока далека от полного пробуждения. Сила их предка могла сжигать целые города, а у неё получился лишь слабый огонёк. Тело вспыхнуло, но по-настоящему не загорелось.

Родословная просыпалась слишком медленно. И если Эмма не пробудит её полностью до десяти лет, сила так и останется раскрытой наполовину. Навсегда. Времени оставалось меньше года, а может, и того меньше. Поэтому сегодня дядя поехал в город за алхимическими препаратами, которые якобы ускорят полное пробуждение.

Я слушал и пытался сложить картину. Медленное раскрытие родословной наверняка связано с тем, как её пробуждали. Побои вместо нормальных техник культивации, однако…

— Погоди, — я наклонился вперёд, заглядывая ей в лицо. — Если дядя помогает тебе пробудить родословную, почему ты грустишь? Это же хорошо, разве нет?

— Сначала я тоже так думала, что он правда хочет помочь. Но сегодня утром я подслушала его разговор со слугой. После того как препараты пробудят мою родословную до конца, дядя пригласит в деревню какого-то важного алхимика. Этот алхимик… — она подняла на меня глаза, и в них было что-то такое, от чего моё сердце пропустило удар. — Он вытянет из меня всю духовную силу вместе с родословной. И сделает из неё пилюлю.

Голос Эммы дрогнул.

— Дядя хочет съесть эту пилюлю сам. Он сказал, что как близкий родственник сможет… сможет принять мою пробудившуюся силу.

Я слушал, и мир вокруг будто сузился до размеров этой маленькой комнаты с детскими рисунками на стенах.

Духовная энергия. Это же не просто какой-то абстрактный ресурс для культивации, это жизненная сила, то, что делает живое живым. Дыхание, биение сердца, сама суть существования.

И если алхимик вытянет из Эммы всю духовную силу ради извлечения родословной, то она… Она погибнет.

Вот черт! Я сидел и смотрел на девятилетнюю девочку напротив меня, сохраняя абсолютное спокойствие. Но появившийся холод внутри начал превращаться в нечто иное. Лёд кристаллизовался в острые грани, и они были острее любого ножа, что я когда-либо держал в руках.

Виктор Винтерскай, ублюдок, что выбросил своего беспомощного племянника умирать. Который годами избивал маленькую девочку. И теперь собирается высосать из неё жизнь.

Вот почему он держал её под домашним арестом и почему окружил охраной. Он растит её как свинью на убой, откармливает препаратами и следит, чтобы никто не похитил его драгоценный «ингредиент».

Руки сжались в кулаки сами собой.

— Через сколько дядя собирается пригласить алхимика? — спросил я спокойно, будто спрашивал о погоде.

— Через два месяца, — Эмма шмыгнула носом. — После того, как препараты полностью раскроют мою родословную.

Два месяца.

БАБАХ!

По стене побежала паутина трещин в месте моего удара. Сама же стена содрогнулась, отчего картинки на стенах закачались.

Боль в руке отрезвила. Я посмотрел на разбитые костяшки, на выступившую кровь, и медленно выдохнул. Два месяца значит?

Эмма смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Не испуганными, скорее удивлёнными. Словно не ожидала, что я буду так реагировать.

— Брат…

В коридоре, за дверью комнаты, раздались тяжёлые шаги. Половицы надрывно заскрипели под чьим-то весом.

Мы замерли.

Шаги приблизились и остановились прямо за дверью.

— Юная госпожа, — спросил грубый голос с той стороны. — у вас всё в порядке?