Таких не берут в космонавты. Часть 2

Глава 17

Наталья Иванова смотрела мне в лицо, хитро улыбалась. Я увидел, как в её ушах сверкнули золотые серьги в виде маленьких листьев. На безымянном пальце женщины рассмотрел обручальное кольцо. Взглянул на оклеенные бежевыми обоями стены прихожей, на стеклянный плафон люстры (свисавшей с потолка), на полосатую ковровую дорожку (смявшуюся под ногами хозяйки квартиры). Отметил, что жилище Ивановых выглядело богато (по нынешним временам). Вдохнул запах жареных котлет, что в воздухе лестничной площадки смешался с запашком табачного дыма.

Услышал скрип половиц, увидел шагнувшего в прихожую Илью Фёдоровича Иванова. Сразу сообразил, что Илья Муромец выглядел необычно. Хотя его причёска и усы не изменились. Сперва я подумал, что непривычно смотрелся красный кухонный фартук, сменивший на физруке кофту спортивного костюма. Но тут же сообразил: взгляд Иванова сейчас не казался сонным (будто Муромец выспался днём во время уроков). Илья Фёдорович взмахнул большой металлической лопаткой, испачканной чуть потемневшей мукой. Смерил меня строгим взглядом, словно проверил мою выправку.

Муромец протянул Наталье Ивановой лопатку.

— Зая, — сказал он, — присмотри за котлетами. Чтобы не пригорели. Я пока с комсомольцем побеседую.

Наталья Андреевна приняла из рук Муромца эстафетную лопатку; покачивая бёдрами, ушла на кухню.

Илья Фёдорович вытер о фартук руки, пошевелил усами и потребовал:

— Ну, Пиняев, рассказывай, что вы там навыдумывали.

Я нудным тоном рассказал Иванову, что скоро будет праздник: День советской армии и военно-морского флота. В честь этого «знаменательного события» комитет комсомола и администрация школы устроят концерт. В концерте примет участие театральный коллектив школы, детский школьный хор и «некоторые другие талантливые» ученики. На это концерт приглашены педагоги школы и «наши шефы» с тракторного завода. Я рассказал: только что (по поручению школьного комитета комсомола) вручил Наталье Андреевне приглашение на праздник.

— Праздник состоится…

— Да знаю я про этот концерт, — прервал меня Иванов.

Он махнул рукой и потребовал:

— Расскажи, что за конкурс физруков вы устроили? Мне жена об этом конкурсе все уши прожужжала. Говорила, что ей на работе рассказывали: ходят по квартирам работниц завода комсомольцы из нашей школы и тычут всем в лицо мой портрет.

Иванов шевельнул усами — его глаза грозно блеснули.

Я пожал плечами и пояснил:

— Проводим опрос граждан. Выясняем, кого из мужчин-физруков нашей школы женщины-работницы нашего шефского предприятия признают самым мужественным и симпатичным. Илья Фёдорович, это моя личная комсомольская инициатива.

Иванов нахмурил брови.

— Портреты покажи, — потребовал он.

Я передал Муромцу тетрадь.

Илья Фёдорович почти минуту рассматривал своё изображение, щурил глаза.

— Кто это меня так намалевал? — спросил он.

— Художник нашей комсомольской ячейки.

— Усы-то он мои чего такими неухоженными сделал? Уши бы оторвал этому вашему художнику!

Иванов пролистнул страницы.

— Фомич и Васильич нормально получились, — заявил он. — Меня ваш художник нарочно изуродовал? Чтобы я проиграл?

Муромец вернул мне тетрадь и спросил:

— Ну? И каковы результаты? За кого наши женщины проголосовали?

— Один голос они отдали за Эдуарда Васильевича, — ответил я. — Двенадцать голосов за вас.

Иванов хмыкнул, пригладил усы.

— За Фомича сколько? — спросил он.

— Пока ни одного.

Илья Фёдорович усмехнулся и спросил:

— Жена моя уже проголосовала?

— Не успела, — ответил я.

— За меня она проголосует, — заявил Муромец. — За кого же ещё? Слышишь, Пиняев? Отметь: за меня теперь не двенадцать, а тринадцать голосов.

Во вторник после второго урока Иришка всю перемену общалась с девчонкой из десятого «А» класса. Они замерли в коридоре у окна рядом с рыжей девицей, обменивались информацией, размахивали руками.

В класс Иришка вернулась встревоженная. Она взглянула на меня и на Черепанова, покачала головой. Но ничего нам не рассказала: прозвенел звонок.

Разведданными Лукина поделилась с нами уже перед уроком истории.

— Ребята, что я узнала!‥ — произнесла Иришка. — Вы не поверите!

Она огляделась по сторонам. Выждала, пока мимо нас пройдут одноклассники. Заговорила Лукина, лишь когда в школьном коридоре в радиусе трёх метров от нас не оказалось ни души.

— У моей подружки есть подружка из восьмого класса, — сказала Лукина. — У той подружки мама учительница в младших классах. Эта подружка моей подружки подслушала разговор своей матери с другой училкой.

Иришка чуть склонила в мою сторону голову и тихим голосом сообщила:

— Они разговаривали о нашей Лидии Николаевне.

Мы остановились, пропустили мимо себя квартет пионеров.

— Что случилось? — спросила Надя Степанова.

В её голосе отчётливо прозвучала тревога.

Лёша Черепанов взглянул на Иришку, нахмурил брови.

Лукина вновь огляделась и заявила:

— Наша классуха встречалась с женатым мужчиной. Уже несколько лет. Говорят, он в горкоме партии работал. Теперь она увела его из семьи. А у того мужчины, между прочим, четверо детей: два мальчика и две девочки! Жена того мужика устроила страшный скандал. Поэтому наша классуха с любовником сбежали от неё в Новосибирск.

— Не может быть! — выдохнула Надя.

— Почему, в Новосибирск? — спросил Черепанов.

Иришка развела руками и ответила:

— А я откуда знаю? Наверное, они просто уехали подальше от Кировозаводска. Куда глаза глядят.

Лукина взглянула на меня.

— Вася, ты знал об этом?

— О любовнике Лидии Николаевны?

— Да.

— Первый раз слышу, — заверил я.

На истории в класс заглянул пионер и звонким голосом сообщил:

— Клавдия Ивановна велела, чтобы Василий Пиняев на перемене явился к ней в кабинет.

Черепанов склонился в мою сторону и шёпотом поинтересовался:

— Вася, а что директрисе от тебя понадобилось?

Я пожал плечами и ответил:

— Даже не представляю.

— Входи, Пиняев, — сказала Клавдия Ивановна. — Молодец, что зашёл.

Она поставила на подоконник лейку для полива комнатных растений, указала мне на стол.

— Проходи.

Я воспользовался приглашением: прошёлся по кабинету. Вдохнул запах ландышей и крепкого чая. Заметил на тумбочке пустую чашку и фантики от шоколадных конфет. Обменялся взглядами с портретом Ленина.

Директриса подошла к столу, но не уселась на своё место — замерла рядом со мной. Она взяла со стола стопку писем (примерно десяти сантиметровой толщины), перевязанную красной атласной лентой. Протянула её мне.

— Вот, Василий, твоя корреспонденция, — сказала она.

Иронично улыбнулась.

— Письма, — уточнила она. — На адрес школы прислали. Ещё вчера собиралась тебе их передать, но замоталась с делами. Сам знаешь: понедельник день тяжёлый. И правильно сделала. Сегодня ещё пять штук принесли. Уверена, что это ещё не всё. Будут и другие. Так что ты заглядывай ко мне после уроков, Василий. Забирай свою корреспонденцию.

Я взглянул на верхний конверт, прочел: «город Кировозаводск, сорок восьмая школа, десятый „Б“ класс, Василию Пиняеву».

— Что это? — спросил Черепанов, кода я со стопкой писем в руках вышел из кабинета директрисы (Иришка, Лёша и Надя стояли в коридоре, пока я беседовал с Клавдией Ивановной).

— Письма, — ответил я. — От читателей газеты «Комсомольская правда».

— Как они узнали твой адрес? — спросила Иришка.

— В газете напечатали номер нашей школы! — догадался Черепанов.

Надя Степанова озадаченно покачала головой.

— Что эти читатели от тебя хотят? — спросила Иришка.

— Это мы узнаем дома, — сказал я.

Показал Иришке, Лёше и Наде стопку писем и спросил:

— Вы же поможете мне всё это прочесть?

«Здравствуй, Василий! — прочёл я. — Пишут тебе комсомольцы восьмого „В“ класса четвёртой школы посёлка Краснооктябрьский. Мы восхищены твоим смелым поступком. Постараемся быть такими же отважными и смелыми, как ты…»

Я сидел на кровати, читал письмо. Надя и Лёша расположились у письменного стола. Иришка лежала на своей кровати (я слышал, как она шелестела страницами письма). Ещё по пути из школы мы единогласно проголосовали за отмену сегодняшней репетиции. Решили, что сперва прочтём письма советских граждан.

Черепанов сунул тетрадные страницы в конверт, отложил прочитанное письмо в сторону.

Я и Надя прервали чтение, взглянули на Алексея.

— Что там? — спросила Степанова.

— Работники молокозавода посветят Васиному подвигу следующий субботник, — ответил Лёша. — Приглашают Васю в гости к ним на завод. Пообещали, что устроят ему экскурсию.

Черепанов улыбнулся и признал:

— Да, молочка бы я сейчас выпил.

— Ты уже всё молоко выдул! — донёсся из-за шкафа Иришкин голос. — Нету больше.

Лёша выдохнул:

— Жаль.

Надя взмахнула письмом, в которое вчитывалась уже почти пять минут. Она показала его сперва Алексею, а затем мне. Улыбнулась, покачала головой.

— А у меня тут какой-то двоечник написал, — сообщила она. — Говорит, что после школы станет пожарным. Тоже будет спасать людей. Пишет, что вырезал Васину фотографию из газеты и повесил её на стену рядом с портретом Юрия Гагарина.

Черепанов хмыкнул.

— Я первым Васин портрет из газеты на стену повесил, — заявил он. — Твой двоечник повторил за мной.

— А у меня тут Васе в любви признаются! — прокричала из-за шкафа Лукина. — Какая-то Варвара Мосина из деревни Шмаковка. Говорит, что влюбилась в нашего Василия с первого взгляда. Как только увидела его портрет в газете. В гости его к себе зовёт. Даже фотографию свою прислала. Хотите посмотреть?

— Конечно! — воскликнул Алексей.

Иришка скрипнула пружинами кровати, пришла на мою часть комнаты. Показала сперва мне, а затем Черепанову и Наде чуть помятую фотографию большеглазой девицы.

— Вот это и есть Варвара Мосина из деревни Шмаковка, — сообщила она.

— Нууу… — неуверенно протянул Алексей.

— Глаза у неё красивые, — сообщила Надя.

Черепанов кивнул и согласился:

— Да, глаза ничего.

Иришка усмехнулась, положила фотографию девицы на стол.

Повернулась ко мне и спросила:

— Вася, ты напишешь ей ответ?

Я кивнул и сказал:

— Разумеется. Только не я, а вы. В одиночку я не справлюсь. Всем ответим, даже этой Варваре. Вы же мне поможете?

Степанова и Черепанов переглянулись.

— Конечно, — сказал Алексей.

— Да, — ответила Надя. — Разумеется, поможем.

— Чур я этой Варьке напишу! — воскликнула Иришка.

Письма мы писали за столом в гостиной. Точнее, писали Лёша, Надя и Иришка. Я прохаживался по скрипучим половицам между телевизором и аквариумом. Потирал подбородок. Подсказывал: кому, кто и что должен ответить.

Вечером я снова прокатился в трамвае по городу: посетил улицу Октябрьскую.

Результатом моей поездки стал очередной «плюс» на тетрадном листке с портретом Ильи Муромца.

В среду утром меня в школе около гардероба встретила Лена Зосимова. Она решительно подошла ко мне, пристально взглянула на Иришку — Лукина сообщила мне, что сама дойдёт до кабинета. Зосимова выждала, пока моя двоюродная сестра окажется около ведущей на второй этаж лестницы. Лена поправила на моей груди комсомольский значок.

Она посмотрела мне в глаза и строгим тоном спросила:

— Василий, что это история с неким конкурсом красоты? Кто его придумал и зачем? Почему не посоветовались со мной или с Клавдией Ивановной?

Я пожал плечами.

— Это моя инициатива. Конкурс шуточный. Думал: в субботу на репетиции тебе о нём расскажу.

Зосимова покачала головой — в настенном зеркале я увидел, как покачнулись заплетённые в косу Ленины волосы.

— Не нужно никаких конкурсов, Василий, — сказала комсорг школы. — Все конкурсы и праздничные мероприятия уже придуманы и согласованы. Всё. Никаких изменений быть не может. Тем более…

Она взглянула поверх моего плеча и продолжила на полтона тише:

— … Тем более, конкурс красоты среди учителей. Василий, за такую инициативу нас точно по голове не погладят. Поверь мне. Я с партийными и комсомольскими нормами знакома не понаслышке.

Она прикоснулась к моему плечу.

— Никаких несогласованных конкурсов, Вася. Забудь об этой своей инициативе. Забудь!

Зосимова устало вздохнула.

Она взмахнула ресницами и спросила:

— Вася, ты меня понял? Никакого конкурса красоты. Даже не говори о нём вслух.

Я пожал плечами и ответил:

— Я тебя понял, Лена. Не волнуйся.

Сегодня на уроке физики я снова подумал о гейдельбергской клинике. Сообразил, что не вспоминал о ней уже как минимум неделю. Отметил, что будущее теперь казалось мне будто бы давними воспоминаниями. Моей новой реальностью стали СССР тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, город Кировозаводск, квартира Лукиных и сорок восьмая школа.

«Эмма, какая погода сегодня будет в Гейдельберге?» — спросил я.

«Господин Шульц, по прогнозам синоптиков, девятого февраля две тысячи двадцать шестого года температура воздуха в городе Гейдельберг поднимется до отметки тринадцать градусов по шкале Цельсия…»

«А у нас здесь минус пять и снова шёл снег. Красота».

Я посмотрел на часы.

Отметил:

«Лидия Николаевна уже приехала в Новосибирск. Эмма, посмотри, пожалуйста, какая температура воздуха была в Новосибирске девятого февраля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года».

«Господин Шульц, в указанную вами дату в городе Новосибирск была зафиксирована минимальная температура воздуха минус тридцать два градуса по шкале Цельсия, а максимальная — минус двадцать шесть градусов…»

Я невольно вздрогнул.

Сказал:

«Бедная Лидия Николаевна. Надеюсь, она хорошо утеплилась. Я её будто бы на северный полюс отправил».

После уроков я заглянул в кабинет директрисы и получил от неё ещё семь писем. На одном из конвертов я заметил нарисованные красным карандашом сердечки. Клавдия Ивановна положила его в стопке поверх других. Я подумал, что письмо с сердечками (без сомнения) вызовется сегодня прочесть моя двоюродная сестра Иришка.

Я не ошибся: письмо с сердечками прочла Лукина. Она же и написала на него ответ. Вот только этот ответ Иришка писала в хорошем настроении. Потому что адресовала она его не взрослой девице «с красивыми глазами», а юной пионерке пятикласснице Насте Солнцевой из деревни с романтичным названием Подсолнухи.

Вечером я снова отправился в очередной поход по городу. Сегодняшней целью я выбрал Маркелову Серафиму Николаевну, проживавшую едва ли не на самом краю города: на улице Светлая. Выбрал я Маркелову именно из-за названия улицы: сегодня меня «потянуло к свету». Черепанов и Надя Степанова отправились по домам. А я уже затемно явился на трамвайную остановку. Ждал трамвай, любовался на мелькавшие около лампы фонаря крупные снежинки, походившие на мошкару. Представлял, как сейчас Лидия Николаевна Некрасова после долгой езды в поезде наслаждалась в Новосибирске «настоящим сибирским» морозом.

Ещё в субботу я выяснил у Эммы, что от Кировозаводска до Новосибирска поезда ехали почти трое суток. По моим прикидкам в данную минуту Некрасова уже грелась в гостинице. Если только она на ночь глядя не помчалась в посёлок Гавриково. От «кировозаводского» мороза я за десять минут ожидания на остановке сильно не пострадал (лишь слегка замёрзли мочки ушей). В салоне трамвая было многолюдно, словно сейчас был час пик. Первое время я стоял у окна, придерживал рукой шапку, нюхал духи навалившихся на меня с двух сторон женщин. Через двадцать минут стало просторнее: большая часть пассажиров вышли на остановке «Улица Горького».

Я доехал до конца маршрута: выбрался на улицу около Октябрьского рынка. Остановился под фонарём и прикинул свой дальнейший путь. Если карта не врала, то улица Светлая находилась в той стороне, где я не увидел никакого света, кроме светлого пятна на месте спрятавшейся за облаками луны. Снегопад закончился. Он засыпал тротуары, тропки, спрятал от меня следы людей. Будто для полноты картины вдалеке завыла собака: она подала голос примерно там, где находился за чёрными пятнами деревьев дом гражданки Маркеловой. Я прижал к голове кроличью шапку (почти спрятал под неё уши), сжал в руке ручку портфеля.

Пробормотал:

— Scheiße2.

Зашагал в темноту.

Улица Светлая походила на деревню, прижавшуюся одним боком к городу Кировозаводск. Фонари на ней оказались редким явлением. За заборами и деревьями садов то здесь, то там светились окна одноэтажных домов. Маршрут по карте я запомнил. Поэтому свернул в нужную сторону. Нумерацию домов считывал с почтовых ящиков, что висели на заборах около калиток. Без приключений добрался до дома Серафимы Маркеловой (хотя временами мне казалось, что из дворов вот-вот выбегут своры злющих псов и попортят мне брюки).

Обитавший во дворе Маркеловой пёс тоже рванул мне навстречу, врезался лапами в ворота, поприветствовал меня звонким лаем. Его голос сработал звонком: на его звуки из дома выглянула невысокая женщина в валенках и в овчинном тулупе. Она прикрикнула на пса (тот моментально затих, подбежал к хозяйке и прижался к её ногам). Женщина посмотрела в мою сторону (поднесла руку к бровям) и не спеша зашагала по засыпанному свежим снегом двору. Остановилась в двух шагах от меня, но за забором.

— Чего надо? — спросила она.

— Вы Серафима Николаевна Маркелова?

— Я. И что с того?

Я привычной скороговоркой представился и сообщил о цели своего визита.

— А! — воскликнула Маркелова. — Комсомолец!

Женщина улыбнулась и будто бы подобрела.

— Бабы говорили, что ты придёшь. Говорили, троих мужиков мне покажешь. Погодь минуту: я собаку закрою.

Женщина подвела пса к деревянному вольеру, подтолкнула замершего в нерешительности зверя ногой и прикрыла за ним дверцу.

Махнула мне рукой.

— Проходи в дом, комсомолец. Ноги у порога отряхни.

Я послушно исполнил рекомендации хозяйки дома, прошёл на веранду. Вдохнул запахи лекарств и нафталина. Снял шапку, сунул её подмышку. Остановился около массивного стола, много повидавшего на своём веку. Выждал, пока хозяйка дома прогулялась за очками.

— Ну, показывай, комсомолец, чего принёс, — сказал женщина.

Она надела очки с любопытством взглянула мне в лицо. Я вручил женщине открытку-приглашение. Выдал тираду о грядущем концерте. Вынул из портфеля тетрадь с портретами физруков. Положил её на столешницу, открыл.

Серафима Николаевна склонилась над рисунком. Сперва она хмыкнула. Затем мне показалось, что Маркелова вздрогнула и побледнела. Женщина подняла на меня глаза, решительно ткнула пальцем в тетрадный лист.

С неожиданной злостью в голосе она заявила:

— Вот этого знаю. Подлюку.