Таких не берут в космонавты. Часть 2

Глава 21

В Генкиной комнате пахло мужским одеколоном (аромат хвои) и табачным дымом (этот запах проникал сюда из кухни). Я заметил, что за окном стемнело — под потолком светила спрятанная в матовый стеклянный плафон лампа. Чуть поблёскивали висевшие над письменным столом изображения Юрия Гагарина и Элвиса Пресли. Стёкла, под которыми в рамках прятались фотографии, тоже отражали желтоватый свет лампы. Сверкали металлические набалдашники на спинках кроватей. Из гостиной доносились звуки начавшегося по телевидению концерта. На тумбочке около кровати тикал будильник, похожий на тот, что будил меня и Иришку по утрам. Стрелки на его циферблате показали, что я находился в квартире Тюляевых уже больше часа.

Я отметил, что впервые видел на лице Геннадия Тюляева смущение. Невольно почувствовал себя Иришкиным отцом, у которого попросили руку дочери. Сообразил, что в прошлой жизни я в подобной роли не побывал. Дочерей у меня тогда не было, а внуками я так и не обзавёлся. Генка пристально посмотрел мне в лицо: дожидался моего ответа. Я не сдержал улыбку — Генкины усы нервно дёрнулись. Повеселил меня не Генкин вопрос — я представил выражение Иришкиного лица после того, когда я передам Лукиной просьбу Тюляева. Я невольно задумался о том, поговорю ли сегодня с Иришкой на тему похода в кафе «Юностсь». Не сомневался: после подобного разговора моя двоюродная сестра полночи не уснёт.

— Так что? — спросил Тюляев. — Она согласится?

Я пожал плечами.

Ответил:

— Понятия не имею. Это у неё нужно спросить. Поинтересуюсь, если ты хочешь.

— Хочу, — сказал Генка.

Он скрестил на груди руки.

— Только сестра мне сразу задаст вопрос…

Я не договорил — выдержал паузу.

Генка поддался на мою уловку.

— Какой вопрос? — спросил он.

— А как же Клубничкина? Вся школа знает, что вы с Черепановым из-за неё конфликтовали. И вдруг такой неожиданный поворот. Как бы Иришка не заподозрила подвох. Я бы на месте сестры его точно заподозрил.

Генка покачал головой.

— Никакого подвоха, — сказал он. — В позапрошлое воскресенье мы с твоей сестрой пообщались. Как оказалось, она интересная девчонка. К тому же, она симпатичная. Я бы сам к ней подошёл. Но решил, что сперва проясню этот вопрос у тебя. Во избежание недопонимания, так сказать. Потому что мне бы твой интерес к моей сестре тоже показался бы подозрительным.

Тюляев стрельнул взглядом в сторону висевших на стене фотографий.

Я взглянул на фото в рамке и спросил:

— Это твои сёстры?

Геннадий улыбнулся.

— Да. Вера и Люба. Они пять лет назад окончили нашу школу. Уступили мне эту комнату.

Тюляев развёл руками.

— Раньше я в гостиной на раскладушке спал. Теперь живу здесь один, как король.

— Пять лет назад?

Я отыскал взглядом на стене фото с молодым безусым Юрием Михайловичем, указал на неё рукой.

— В сороковом году твоим сёстрам уже года по три было. Или на фото опечатка? Оно не сорокового года?

— Сорокового, — сказал Гена. — Но на этой фотографии другие мои сёстры. Оля и Оксана. Я их никогда не видел. Они умерли до моего рождения: вместе с папиной первой женой во время войны. Не пережили блокаду. У моей мамы тоже когда-то другой муж был, военный лётчик. Он тоже погиб. Мама говорила, что Вера и Люба на него похожи.

Тюляев пожал плечами.

— А с Клубничкиной у меня всё кончено, — заявил Генка.

Он качнул головой, сказал:

— Всё. Больше я не смотрю в её сторону. Пусть твой Черепанов хоть женится на ней. Если он сумасшедший.

Тюляев скривил усы.

— Вчера на репетиции я понял, что ты, Пиняев, был прав. Ни к чему хорошему Светкины интриги не приведут. Она полощет мозги всем подряд. Если хочешь знать, Ермолаевы мне сегодня предложили подкараулить тебя на улице.

Геннадий усмехнулся и добавил:

— Вот я и подумал, что так и до ножа в живот недалеко.

Тюляев покачал головой.

— Светка заигралась в актрису, — сказал он. — Я в её аферах больше не участвую. Ты правильно тогда сказал: в тюрьме она меня не навестит. Да и сам я за решётку не рвусь.

Генка вздохнул и сообщил:

— Я сегодня поругался из-за неё с Ермолаевыми. С Серёгой и Сенькой. Доказывал им, что бить тебя втроём — не самая удачная идея. Ты не поверишь: парни заявили, что я тебя испугался.

Стоявший на тумбе будильник громко щёлкнул, но не зазвенел.

Я и Генка скрестили на нём взгляды.

— Ладно, — сказал Тюляев. — Если хочешь, пойдём в кафе толпой. Как в прошлый раз. Только Светку Клубничкину не позовём, разумеется. Убедишься, что я не задумал никакую подлость.

Тюляев посмотрел мне в лицо.

Я кивнул и ответил:

— Такой вариант мне нравится. В кафе мы пойдём. В воскресенье, все вместе.

Добавил:

— Там с Иришкой и поговоришь. Сам. О чём захочешь.

Вечером я всё же пересказал Иришке свой разговор с Тюляевым.

Лукина недоверчиво переспросила:

— Он хотел пойти в кафе со мной? Вдвоём?

Мне показалось, что Иришка сейчас взвизгнет от восторга.

Но Лукина то ли сдержала порыв, то ли всё же усомнилась в правдивости моих слов.

— Так он сказал. Но потом мы решили, что пойдём в «Юность» все вместе. Как в позапрошлое воскресенье.

Иришка уселась на кровать, словно ощутила слабость в ногах.

Она запрокинула голову, посмотрела мне в лицо и спросила:

— Вася, что это значит? Я ему нравлюсь?

Я развернул стул, уселся на него. Положил левую руку на письменный стол.

— Не спеши с выводами, сестрёнка.

Лукина нахмурилась.

— Ты думаешь… он притворялся? — спросила она. — Какую-то подлость задумал?

Иришка сощурилась.

— Думаю, что у нас пока мало информации для выводов, — ответил я. — Поэтому и напросился в кафе вместе с вами. Прослежу, чтобы ты не наделала глупостей, вела себя правильно.

Иришка фыркнула.

— Какие ещё глупости, братик? Я приличная девушка! Это у вас в Москве все только глупостями и занимаются.

Я ухмыльнулся.

— Ты не о тех глупостях подумала, сестрёнка. Помнишь, что я тебе говорил? Женщина для мужчин — это ценный приз. Чем он ценнее, тем желаннее. А ценность женщины в глазах мужчины — понятие относительное. Мы с тобой это уже обсуждали. Поэтому твоя задача на время воскресного похода не обесценить себя в Генкиных глазах. Понимаешь?

Иришка дёрнула плечами.

— Наверное.

— Мы с тобой на эту тему ещё побеседуем, — пообещал я. — Завтра, после репетиции концерта.

В субботу на перемене меня отыскала Лена Зосимова. Она пришла к нам в класс (где десятый «Б» готовился к уроку математики) и спросила, не забыли ли мы с Лёшей о репетиции. Я ответил за себя и за Черепанова, что мы помним и прекрасно подготовились. Лена уселась рядом со мной за парту на место Алексея. Лёша замер в проходе между партами, по левую руку от комсорга школы. Зосимова положила на столешницу скреплённые канцелярской скрепкой листы бумаги. И сообщила, что по графику мы с Алексеем выступим в конце первой части концерта, перед началом спектакля.

— Я поначалу хотела поставить вас первыми, — сказала она. — Чтобы вашим выступлением сразу произвести хорошее впечатление на шефов. Но Клавдия Ивановна зарезала мою идею. Она посчитала, что после твоего, Вася, пения, старания детского хора останутся недооценёнными. А ведь пионеры с осени готовились к этому концерту. Думаю, она права. И ребята с ней согласились. Директриса предложила, чтобы вы, мальчики, пошли на сцену в финале первой части. Сразу после…

Лена заглянула в свои записи.

— … Сразу после выступления балалаечников.

Зосимова взглянула на Черепанова, затем повернула лицо в мою сторону.

— Сегодня вечером мы в первую очередь отработаем порядок выхода на сцену, — сообщила Лена. — Чтобы на концерте не случилась путаница. Всё же у нас тут не Дворец культуры: помещений за кулисами у нас нет. Лёша, наверное, знает, как у нас обычно проходили праздники. Но тебе, Вася, поясню. Всё артисты дожидаются своей очереди в спортивном зале. Мой помощник проследит за очерёдностью выхода на сцену. Один коллектив выступает — другой уже ждёт своей очереди у запасного выхода.

Зосимова прикоснулась к моей руке. Она будто бы не замечала, что в кабинете стало тише (звуки голосов доносились только из школьного коридора). Смотрела на меня.

— Мальчики, второй нашей сегодняшней задачей будет подсчёт времени выступлений. Мы тут прикинули, конечно…

Лена указательным пальцем прижала свои бумаги к столешнице.

— … Но я по собственному опыту знаю, что реальное время выступлений всегда отличается от расчетного. А у нас регламент. Поэтому время каждого номера мы уточним. Быть может, в итоге некоторые выступления сократим. Я ещё не уверена, сколько песен споёте вы, мальчики. Выясним это, после подсчёта общего времени концерта. Репертуар хора тоже урежем, если понадобится. С выступлением музыкантов сложнее, но и там возможны варианты. Многое зависит и от длительности спектакля.

— Лучше бы ещё пару Васиных песен добавили вместо балалаечников, — сказала сидевшая к нам вполоборота Иришка.

Десятиклассники гулом голосов поддержали её предложение.

— Согласна с вами, ребята, — сказала Лена. — Мне тоже нравится Васино пение. Но вы поймите: в нашей школе много талантливых учеников. Администрация и комитет комсомола обязаны поддержать всех артистов. Будет нечестно, если мы не дадим выступить тем же балалаечникам. Ребята тренировались не один год. Они заслужили свою толику зрительского внимания. Как и школьный хор, как и наши танцоры. Должны выступить горнисты и барабанщики. Октябрята подготовили стихотворения…

Зосимова улыбнулась.

— Но я надеюсь, что Вася и Лёша порадуют нас своим выступлением после концерта, во время танцевального вечера. Я с удовольствием спляшу под «Песню о медведях». Мне понравился и «Чёрный кот». Уверена, что мальчики продемонстрировали нам не все свои песни. Думаю, они нас ещё удивят.

— Ага, — произнесла Иришка. — Хочу увидеть реакцию директрисы на «Таких не берут в космонавты».

— Что это? — спросила Лена. — Новая песня?

— Это шуточная песня, — ответил я. — Мы её поём, когда веселимся. Для концерта она не годится.

После уроков я всё же заглянул в кабинет Клавдии Ивановны. Директриса мне вручила два письма.

— Это вчерашние, — сказала она. — Сегодня ни одного не принесли.

— Похоже, всё закончилось, — сказал я.

Сунул письма в портфель.

— Не расстраивайся, Василий, — сказала Клавдия Ивановна. — Будут тебе письма от благодарных советских граждан. Чутьё мне подсказывает, что я ещё не раз увижу твою фотографию в газетах.

Она улыбнулась и пошутила:

— Выделю для тебя отдельный стенд в нашем школьном музее.

До репетиции мы с Черепановым немного «размялись» у Лукиных.

Я заметил, что Лёша нервничал. Напомнил ему слова Зосимовой о том, что первичная цель сегодняшней репетиции — тренировка выхода на сцену и подгонка времени выступлений под регламент.

— Песни для концерта мы с тобой уже достаточно обкатали, — сказал я. — Зря волнуешься. Все четыре композиции ты теперь отыграешь и с закрытыми глазами. Я в этом даже не сомневаюсь.

На репетицию мы пришли к семи часам. Меня и Черепанова сопровождали Иришка и Надя. В школьном вестибюле мы обнаружили настоящее столпотворение. Школьники разных возрастов (были тут и октябрята, и пионеры) собрались группами неподалёку от входа в актовый зал. Громко переговаривались, смеялись.

— Это что, — произнёс Черепанов, — они все выступать будут?

Он снял шапку и озадаченно почесал затылок.

Нас заметила Лена Зосимова. Она взмахнула уже знакомыми мне бумагами. Сказала, чтобы мы оставили верхнюю одежду в гардеробе и прошли в актовый зал.

— В спортзал нас не пустили, — сообщила она. — Сегодня будем заходить через главный вход.

Лёша, Надя и Иришка слегка растерялись от царившей в школе перед репетицией суеты. А вот я будто бы вернулся домой. Невольно даже взгрустнул от нахлынувших воспоминаний. Вспомнил, как будучи пионером вот так же отрабатывал выход на сцену и слушал наставления раскрасневшихся от усталости и духоты руководителей. Но волнения перед концертами и репетициями я не чувствовал ни в прошлом, ни сейчас. Было лишь радостное предвкушение того, как я ступлю на сцену и исполню ту или иную песню. Как голодный человек дожидался обеда или ужина, так и я всегда ожидал возможность спеть перед заполненным людьми залом.

Так было до мая шестьдесят первого года и до тех снов, в которых мне не повиновался голос.

Сейчас это ощущение вернулось.

Почти все места в зрительном зале актового зала были заняты. Здесь я увидел учителей (в том числе и Максима Григорьевича, замещавшего сейчас нашу классную руководительницу), директрису. Заметил потиравшего усы Илью Муромца. А вот щербатое лицо Фомича (Дмитрия Попова) я в зрительном зале не отыскал взглядом.

На последнем ряду увидел актёров школьного театра. В полном составе. Я отметил, что Клубничкина заняла место между братьями Ермолаевыми — Генка Тюляев сидел метрах в пяти от Светланы.

Мы прошли в середину зала, примостились рядом с учителем литературы.

На сцене уже выступали танцоры: выплясывали наряженные в русские народные костюмы семиклассники.

Лёша повернулся к Наде Степановой и напомнил:

— Мы выступим в самом конце. После балалаечников.

Выступление школьного хора меня не впечатлило. Я слушал детские голоса — вспоминал, как та же песня звучала в исполнении хора «Пионер» (в моём исполнении). Смотрел на лица стоявших на сцене детей и не видел на них той радости, которую я испытывал в детстве, когда пел. Словно эти школьники пели, потому что «так надо», а не по собственному желанию.

А вот выступление балалаечников мне понравилось. Парни играли задорно, улыбались — на лицах слушателей в зале тоже засияли улыбки. Улыбнулась и сидевшая рядом со мной Иришка.

Она повернулась ко мне и шепнула:

— Здорово, да?

Я кивнул и ответил:

— Ребята молодцы.

Мы с Черепановым поднялись на сцену по сигналу Лены Зосимовой.

Сидевшие в зале школьники и учителя в это время провожали похвалами и шутливыми фразами «лихих» балалаечников.

Алексей занял место за пианино. Поднял клаб, установил перед собой ноты. Я похлопал его по плечу.

Заметил кивок Зосимовой — скомандовал:

— Лёша, поехали.

— … Ленин в твоей весне, — пропел я, — в каждом счастливом дне, Ленин в тебе и во мне!

Я замолчал, посмотрел на лица людей в зрительном зале. Понял, что сегодня мы с Черепановым выступили превосходно. Мою догадку подтвердил шквал оваций. Он поднялся в зале уже через две секунды после того, как стихла музыка. Я пробежался взглядом по залу. Отметил, что аплодировали нам даже сидевшие в последнем ряду братья Ермолаевы. Лишь Света Клубничкина, примостившаяся в кресле между Ермолаевыми, выглядела едва ли не печальной. Она не аплодировала.

Черепанов опустил крышку на клавиши, подошёл ко мне. Я и Лёша поклонились залу (это движение мы тоже репетировали). Овации в зале усилились. «Браво!» — выкрикнул Максим Григорьевич, впервые присутствовавший на нашем выступлении. Иришка из зала показала нам поднятый вверх большой палец. Я взглянул на стоявшую у сцены комсорга школы. По печальному вздоху посмотревшей на часы Лены Зосимовой я понял, что на одну песню наше выступление всё же урежут.

Зосимова подтвердила мою догадку: сказала, что одну из «комсомольских» песен из программы концерта вычеркнет. Предоставила нам с Алексеем выбрать, какую именно.

Без долгих колебаний и споров мы с Черепановым «пожертвовали регламенту» «Комсомольскую походную» — по взгляду комсорга школы я понял, что Лена согласилась с нашим выбором.

На «прогон» спектакля мы не остались.

По дороге домой Иришка у меня спросила:

— Вася, ты видел, с какой кислой рожей эта дура Клубничкина слушала ваше выступление? Губы свои недовольно кривила. Словно вы у неё корову украли. Сразу видно, что она вам завидовала. Она у нас в школе теперь не самая талантливая артистка. Даже ей понятно, что с тобой она не сравнится. Ей до тебя, как пешком до Марса.

Лукина радостно улыбнулась.

Я пожал плечами и заявил:

— Переживёт.

— А Гена Тюляев вам хлопал. Правда. Вася, ему твои песни понравились.

— Да, сестрёнка. Я видел.

Дома Иришкины родители нам сообщили, что «буквально полчаса назад» принесли телеграмму на моё имя.

Из Новосибирска. Без указания отправителя.

Текст телеграммы состоял из одного слова: «Спасибо».