Темная лошадка

Глава 16

Алексей Орлов был чрезвычайно задумчив. У него на руках было личное письмо государя к королю Франции. Для него это была уже не первая такая депеша, но здесь оно сопровождалось и личным посланием императора к нему самому. Пусть и не раскрывая подробности, Павел сообщал своему послу, что реакция короля на прочитанный текст очень важна для дальнейших взаимоотношений государств.

Такая таинственность по отношению к Орлову для Павла была совершенно несвойственна, что свидетельствовало либо о постепенном отстранении Алексея Григорьевича от дел, либо о желании императора оградить своего соратника от опасности. Первый вариант страшил посланника, но второй был более характерен для отношений государя с близкими ему людьми, к числу которых Орлов совершенно справедливо себя относил.

Так что сейчас, ожидая аудиенции, он был очень задумчив, размышляя о возможных проблемах, который могут снова встать перед ним. Он хорошо представлял очередную опалу при дворе, но понимал, что случилось нечто важное, и оно не может дольше прятаться за занавеской, а должно выйти наружу.

Получив приглашение войти, он с достоинством прошёл хорошо знакомый церемониал и предстал перед королём. Людовик дружески подмигнул ему и изрёк:

— О, дорого́й мой Алекси! Вы пришли снова развлечь меня и наших придворных своими историями!

— Вынужден огорчить Вас, Ваше Величество! На сей раз, я принёс Вам очередное личное послание моего монарха! — с глубоким поклоном он протянул Людовику затейливо изукрашенный кожаный цилиндр, скреплённый несколькими навесными печатями.

Король, подняв одну бровь, быстро вскрыл тубус, вытащил послание, написанное собственноручно русским императором, пробежался по бумаге глазами. Внезапно он побледнел, судорожно сжал губы и прошипел:

— Все — вон! Господин Орлов, прошу остаться!

Зал быстро очистился. Людовик вскочил, снова перечитал письмо, на сей раз более внимательно. Схватил себя за кончик носа, снова перечитал. Вскочил, потом резко сел. Помолчал в задумчивости несколько минут.

— Алекси, Вам известно содержание письма моего брата[1]? — говорил король очень медленно, проговаривая каждое слово, словно боялся, что русский посланник может не понять сути вопроса.

— Нет, Ваше Величество! Это личное письмо моего обожаемого государя и я не могу быть допущен к подобного рода сообщениям! — бестрепетно отвечал Орлов.

— Павел — человек чести? Хотя о чём это я… Это не вопрос, это скорее утверждение… Алекси, подождите некоторое время… Ко мне сейчас придёт Д’Эстен, он принесёт новые планы флота. Поприсутствуйте, друг мой! А пока, всё же расскажите мне побольше о Павле.

Орлов, не показывая виду, говорил о том, как учил тогда ещё юного наследника престола фехтовать, как тот переписывался с Вальтером и заслужил его высокую характеристику, как героически Павел Петрович себя проявил в турецкой войне. Почти всё Алексей Григорьевич много раз рассказывал в присутствии короля, и ничего нового в его историях не было, но Людовик внимательно слушал его, иногда постукивая по столу затейливые мелодии.

Затем пришёл Д’Эстен, множество военных, и все принялись обсуждать планы на следующую компанию. Король был по-прежнему задумчив. Фактически не закончив совещания, Людовик решил удалиться в свою мастерскую, куда пригласил и Орлова. Там он принялся самозабвенно предаваться своему единственному увлечению — изготовлению замков, подробно описывая каждое действие, а русский посол ему почтительно внимал.

Наконец, в мастерскую пожаловало и новое лицо — Генеральный контролёр финансов Жак Неккер[2]. Швейцарец был удивлён, что король принимает его в столь неофициальной обстановке, причём почему-то в присутствии русского посла, но Людовик решительно отмёл все его попытки указать на недопустимость подобного.

— Неккер, скажите мне, почему русский царь пишет мне, что обнаружил очень крупную попытку насытить Россию фальшивыми деньгами. И все следы столь кошмарного преступления ведут к Вам? Не вздумайте мне лгать, Неккер!

Министр финансов Франции пошёл красными пятнами, но нашёл в себе силы сопротивляться давлению короля:

— Разве не Вашей идеей, Ваше Величество, было закрывать часть наших расходов путём изготовления фальшивых денег наших противников?

— Что-о-о? — Людовик с такой силой сжал в руках железный прут, лежавший на его верстаке, что согнул его в кольцо, — Не смейте приписывать мне свои идеи! Да и речь шла о противниках! О Британии, или на худой конец, Португалии! А Россия таковым не является! Что Вы творите Неккер! Вы хотите опозорить меня перед всем миром? Лишить нас поставок самого необходимого? И это в то время как в королевстве бушует понос! От этой дизентерии страдают даже армия и флот! Наш флот Океана[3] не может выйти в море! Что Вы творите, Неккер?

— У русских есть деньги! И нам эти деньги нужны! — упрямо стоял на своём Неккер. На его лице сменялась одна гримаса за другой, — Из каких средств я должен финансировать Ваши безумные военные расходы, Ваше Величество? Очередной год войны в креди́т? Необходимо немедленно заключить мир!

Король просто побагровел:

— Вон! Пошёл вон! Ничтожество! Я никогда не позволял Вам даже подумать о том, чтобы опозорить меня, опозорить Францию! Чёртов швейцарец!

Неккер молча с поклоном вышел. Людовик ещё некоторое время успокаивал свой гнев, ломая инструменты и заготовки. Потом написал короткое письмо, вложил его в тот же цилиндр, что получил от Павла, запечатал его оттиском собственного перстня и вручил Орлову.

— Алекси, прошу передать моему брату, что подобное предательство было личной инициативой Неккера, и я не знал о таком его безумном решении! Я надеюсь, что данное недоразумение не послужит причиной какой-либо обиды со стороны моего брата Павла, которого я искренне люблю и уважаю!

— Конечно, Ваше Величество, я прямо сейчас отправлю Ваш ответ в Петербург и приложу все усилия по сохранению добрых отношений между нашими государствами и государями!

Отчёт Орлова я получил одновременно с письмом Людовика. Алексей Григорьевич прямо указывал: «не испытываю ни малейших сомнений, что Неккер затеял своё преступление с согласия короля, а гнев Людовика обрушился на него больше из-за самого́ факта того, что мы смогли связать фальшивые ассигнации с именем контролёра финансов Франции, а это порочит короля, желавшего оставаться в этом деле чистым».

Что же, мнение Орлова совпадало с мнением Пономарёва и Шереметева, которые и проследили всю цепочку, ведущую к маленькой типографии недалеко от Парижа, где и изготавливались подделки. Эту мастерскую частенько навещал Неккер, а после выволочки, данной ему Людовиком в присутствии нашего посла, люди генерального контролёра немедленно ринулись туда с целью ликвидировать все следы преступления.

Типография, шрифты, оборудование, часть персонала были уничтожены, и уже утром на месте здания были только пепел и немногочисленные головешки. Непосредственные же руководители этой аферы — некие Галлиани и Дюпон, почувствовав опасность, бежали прямо перед самым прибытием убийц, но неудачно попытались переправиться через Сену в районе Пуасси, и их обезображенные рыбами тела были опознаны по деталям одежды.

Так, по крайней мере, думал Неккер, а вот у меня было иное мнение — эта два господина были доставлены в Россию в мешках и послужили неплохим источником информации для наших разведчиков и печатников. Русские агенты смоги выкрасть их прямо перед лицом опасности вместе с инструментами и образцами продукции. Исчезновение каких-то материалов не было замечено французами — им необходимо было быстро уничтожить все следы преступления, чтобы не разжигать чудовищный международный и внутренний скандал.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Зима 1781 проходила для меня невесело и в большом напряжении. Болела моя Като — снова простуды, уже вторую зиму она страдала. Врачи лишь указывали на её проблемы со здоровьем и тяжёлый климат Петербурга. Я решил, что ей нужен нормальный летний отпуск, и уж этим летом мы обязательно навестим маму в её Екатеринодаре, как назвали город, основанный для неё на берегу Азовского моря.

Мне давно хотелось навестить и её, и сестёр, да и Гришу — письма были плохой заменой личному общению. Так что, этим летом, только чудо способно было отменить нашу поездку. А пока я также не мог отказаться от вояжа в Москву — надо было посмотреть, как там идут дела, да и место стройки будущей столицы просто необходимо было проинспектировать.

А в государстве всё шло между тем довольно неплохо. Основные дипломатические усилия были направлены на отношения с Австрией и Пруссией, которые после тяжёлой войны искали нашей дружбы. Мне удалось достичь в отношениях с Фридрихом и Иосифом невероятной доселе теплоты, а старый Маврокордат, который уже вставал с постели крайне редко, писал мне о том, что император считает меня своим другом и учителем.

Турки жестоко страдали от чумы, которая унесла жизни даже двух Великих визирей, и совсем не думали о войне с нами, а всемерно развивали торговлю, что давала им столь необходимые деньги. В Персии шли войны между Великим Хорасаном и остатками дурранийцев, а Зенды даже не пытались влезать в эти разборки, зализывая раны от войны с турками. Всё большие территории переходили на выращивание хлопка, который шёл к нам в обмен на промышленные товары и продовольствие.

Только восточный фланг беспокоил меня, но мои инженеры смогли существенно улучшить проходимость дорог к Охотску, взрывая скалы и сооружая мосты, в результате, я надеялся, что уже в этом году мы сможем считать себя готовыми к грядущей, в этом не было сомнений, войне с Японией.

Вопрос с государственными финансами решался несмотря на многочисленные креди́ты, которые Россия предоставляла европейским державам для покупки наших товаров, играющих всё большую роль в их экономиках.

Росла торговля рыбой, ибо англичане почти совсем не могли вести одиночный промысел в Северной Атлантике, а собирать большой конвой опасались, не зная действительного состояния французского флота, страдающего от дизентерии и простуд. У Франции с рыболовством тоже было всё очень далеко от идеала, так что мы стали главными поставщиками и этого вида продовольствия в воюющие страны, пусть нам на пятки наступали шведы и датчане, но продажи росли и приносили нам неплохие барыши.

Та идиотская игра, которую затеяли французы по наводнению нашего денежного обращения фальшивками, окончательно избавила меня от моральных терзаний, и Шереметев развернул на Парижской бирже отлаженный за многие годы на английском рынке механизм изъятия капиталов за счёт некоторого искажения поступающей информации. Зачастую све́дения о сражениях, выходах эскадр противника и событиях на территории противоборствующих стран поступали позднее, чем ожидалось, или же были совершенно ошибочными, что влияло на курс государственных и частных ценных бумаг. А после получения уже верных све́дений, их цена опять-таки претерпевала существенные изменения.

Надо ли говорить, что за подобного рода событиями частенько стояли наши люди. Причём важнейшим моим требованием была невозможность связать такие события и денежные потоки не только с нашими агентами, но и вообще хоть с какими-нибудь конфидентами русского двора. Задействовались сложнейшие цепочки передачи информации и выручки от таких операций. Менее половины заработанных на биржах Англии и Франции денег приходило в Россию, зато предприятия наших агентов в Европе процветали и усиливали своё влияние. Благодаря таким предосторожностям никаких, даже чисто теоретических ушей Шереметева в этом деле никто не подозревал.

Такие операции вполне затыка́ли дыры в наших финансах, возникающих от многочисленных кредитных поставок, оттягивая ресурсы уже не только из казны государств, но и из карманов частных лиц.

Неплохой доход приносили каперские операции, особенно в Вест-Индии, а в Ост-Индии хотя торговля почти полностью прекратилась, но зато неплохой заработок начала приносить продажа чая в Англию. Мои купцы в Кантоне, где русская коммерция шла по нарастающей, да и Кяхте тоже, начали активно брать в качестве платы за русские товары эту китайскую травку. Почти вся она уходила в Англию, где правительство вынуждено было отменить эту привилегию Ост-Индской компании.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— У меня к Вам есть дело, господин! — секретарь Хэшеня как-то даже требовательно потянул Строганова за рукав.

— Что Вам, господин Лю? — Александр отвлёкся от собственных мыслей, и устало посмотрел на незаметно подошедшего китайца. Он не спал свыше двух суток — цинский вельможа, ставший ещё более влиятельным, просто требовал, чтобы русский лично отвечал за каждый груз мехов и расчёты с ним. Просто прогнать секретаря он не мог, хоть и очень хотел — обидеть его означало обидеть и всесильного маньчжура, а это было совершенно недопустимо.

С помощью денег и роскошных товаров Строганов установил довольно плотный контакт с влиятельнейшим сословием евнухов, которые играли при дворе цинского императора важную роль, а также найти выходы ещё на нескольких крупных маньчжурских чиновников. Однако Хэшень стал самым авторитетным человеком империи после императора, и как-то его обидеть было бы слишком рискованно.

К тому же именно Лю обеспечил связь русского посла с Кохонгом — компанией китайских купцов, захвативших весь товарообмен в Гуанчжоу, и именно так русские смогли влезть в морскую чайную торговлю в Европе. Так что, приходилось терпеть этого жулика.

— Господин! Вы стали главным покупателем чая нашей империи! Хорошо ли это для Вас?

— Да, господин Лю, это радует и меня и нашего государя.

— Есть ещё один товар, которым вам будет очень выгодно торговать, господин. Вам нужно им торговать!

— Господин Лю, если Вы про фарфор, то в Запретном городе[4] решили, что это не так важно…

— Нет, я не про фарфор! Людям из Кохонга это не интересно.

— Что же им нужно?

— Я говорю об опиуме! Англичане не привозят к нам опиум, а многие его очень хотят! Вам надо доставлять сюда опиум! — тон китайца стал требовательным, а его глазки просто масляно заблестели.

— Э, братец, да ты никак сам на этом заработать хочешь! — подумал про себя Строганов, но вслух произнёс другое, — Я в любом случае доложу об этом своему государю, но давайте обсудим, сколько и почём Вы хотите получать?

Этим же вечером, Строганов, борясь с сонливостью, составил шифрованное послание Шелехову, который был его компаньоном в подобных делах и передал его своему связному.

Через месяц пришёл категорический ответ — торговля опиумом отвратительна государю и он не может разрешить своим людям такое непотребство, ибо действие сие привлечёт это зло и на земли империи. Тайная супруга бывшего вельможи — Минжу, дочь одного из важнейших купцов Кохонга, расспрашивала мужа о причинах столь задумчивого его вида, а он не стал скрывать правду от женщины, с которой жил уже два года и которую искренне любил.

— Это в любом случае опасно, любимый! Цинцам не понравилось бы, что такие деньги пойдут мимо их кармана, и даже Хешень не помог бы тебе в этом вопросе. Но твой отказ не придётся по душе и купцам, ибо это огромные прибыли. Так что, попробуй помочь им в этой торговле, но не влезай в неё сам! Ты нужен мне и нашему будущему ребёнку, и девушка погладила себя по животу.

Для Строганова это был сюрприз и сюрприз приятный, и он не стал перечить своей законной жене, с которой недавно обвенчался в русской миссии. Опиум снова пошёл в Китай, но через голландцев.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Весной пала Патна[5]. Одна из важнейших крепостей англичан была захвачена неожиданной атакой маратхов и французов, и ситуация для Британской Ост-Индской компании начала приобретать уже черты катастрофы. Требовалось срочно прийти на помощь одной из опор английского королевства, и Родни поручили незамедлительно отправиться к Калькутте с большой эскадрой и войсками. Он стал единственной фигурой, которой могли доверить такое важное дело. К тому же, англичане, наконец, выяснили, что французский флот в Бресте практически небоеспособен из-за болезни экипажей. Готовился могучий удар по де Грассу, и тому оставалось только молиться в надежде на чудо.

Байрон в Вест-Индии решил снова заполучить былые позиции и подготовил десант на Ямайку. Он мечтал вернуть британской короне одну из её жемчужин и, отбросив французов, окончательно уничтожить мятежников в колониях. Однако его апрельское наступление завершилось настоящей катастрофой.

Сюффрен получил от своих шпионов, которыми он незамедлительно обзавёлся, опережающую информацию о планах противника, и англичан на Ямайке ждал жёсткий отпор, к тому же в разгар боёв Байрон получил све́дения, что французы атакуют Барбадос. Он вынужден был бросить на верную гибель часть десанта и кинуться к своей главной базе.

Битву при Сент-Майклсе[6] Сюффрен выиграл, но основной проблемой для англичан стало то, что город к моменту сражения уже оказался захвачен французами. Пришлось Байрону отступать к Багамским островам и Чарлс-Тауну, что, учитывая серьёзные повреждения его кораблей в бою, сыграло свою страшную роль. Разбушевалась непогода, и в Нассау прибыло только два корабля, остальные же, вместе со своим адмиралом, навеки остались на дне океана.

Эскадра Сюффрена тоже серьёзно пострадала в битве и нуждалась в значительном ремонте, но даже теперь силы англичан настолько уступали союзникам, что можно было говорить об их разгроме в Вест-Индии. А довершил его всё тот же де Гальвес, который в июле захватил Нассау, а вместе с портом и оставшиеся корабли несчастной эскадры Байрона.

Теперь уже перед Родни встали ещё более сложные задачи — разблокировать ситуацию в обоих Индиях, для чего ему требовалось сначала снести испано-французскую эскадру, которая снова блокировала Гибралтар, а потом, разделив свой флот, хотя бы поддержать сопротивление союзникам до подхода новых сил короны.

Родни словно лев ринулся на противника, и около Тарифы состоялось грандиозное морское сражение. Адмирал де Кордова-и-Кордова[7] показал себя крайне упорным противником, а испанцы и французы под его командованием сражались до последнего. Восемь кораблей союзников ушли на дно, сам де Кордова-и-Кордова погиб, Родни потерял только три судна. Но испанцы своим героизмом сделали так, что основные силы англичан оказались неспособны идти дальше и были вынуждены вернуться в метрополию для ремонта, не выполнив задачи.

Да, им удалось снова прорвать осаду Гибралтара, но к Калькутте пришло только пять кораблей, а в Америку не пришло ни одного. Сам Родни вёл свою израненную эскадру домой, молясь о хорошей погоде, однако обычный шторм при входе в Ла-Манш отнял у него шесть судов. Родни требовал своей отставки, но его ещё больше славили — он оставался величайшим английским адмиралом, который никогда не терпел поражений.

Гибель эскадры Байрона позволила французской дипломатии добиться в Европе существенных успехов. Во-первых, имперский сейм в Регенсбурге принял решение, во избежание захвата Ганновера французами, взять курфюршество под опеку. Уже в конце мая армии Австрии, Пруссии, Саксонии и Баварии вошли в наследственные владения Георга и без боя заняли его.

Во-вторых, уже в июне войну Британии объявила Австрия. Иосифу претило распускать армию и он нашёл своим ветеранам достойное занятие. Три тысячи австрийцев отплыли в Индию, где приняли участие в боях с войсками Ост-Индской компании, а ещё две тысячи отправились к североамериканским колонистам на помощь.

Английские агенты тоже не сидели без дела, и летом испанские колонии в Перу, Мексике и Чили сотрясли восстания недовольных местных жителей, а силы мусульманских правителей в Северной Африке осадили испанские крепости, в том числе Оран[8] и Мелилью[9]. Иберийцы, только что бывшие на коне, захватившие огромные территории в Америке, оказались перед необходимостью все свои силы бросить на подавление волнений в собственных колониях. Даже блокада Гибралтара была ослаблена настолько, что торговые корабли англичан, да и нейтральных стран, то и дело прорывались в город-порт, и проблемы голода и снабжения боеприпасами в осаждённой крепости ушли в разряд страшных сказок.

Французы вынуждены были существенно снизить свою активность, что было вызвано и объективными обстоятельствами — Сюффрен чинил корабли, у де Грасса судов было меньше, чем у его противников, и полной победы в Бенгалии он пытался достичь на суше, а д’Эстен безвылазно сидел в Тулоне, наводя порядок во флоте. Американские мятежники пытались не обрушить фронт и удержаться до возвращения в дело французов и испанцев. Англичане получили передышку и лихорадочно её использовали.

Они пытались скупить весь корабельный лес, пеньку, парусину, пушки, порох, даже ядра в мире, но запасы на продажу были не бесконечны, голландцы, французы, испанцы тоже хотели того же, а война шла далеко не первый год. Товара просто не было. Тогда мы предложили снова купить у нас готовые корабли, правда, их было уже мало, да и большинство их было довольно старыми.

Англичане, скрипя зубами, пошли на этот шаг, а вишенкой на торте стал контракт на строительства двенадцати линейных кораблей на наших верфях — для такого дела запасы дерева и снаряжения нашлись.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Москва всё хорошела и хорошела — центр города предстал передо мной уже освобождённым от строительных лесов и заборов, за исключением новых корпусов присутственных мест и моего большого дворца, который всё же решили подарить мне горожане в знак признательности за участие в жизни старой столицы.

Я мотался по заводам, которые росли в городе и вокруг него словно грибы после дождя, посещал занятия в корпусах, давал приёмы, внимал службам, что вёл сам патриарх Платон — старался не предоставить себе ни одной минуты покоя, чтобы не начать тосковать о Маше. Като не было рядом, она осталась по болезни в Петергофе, и мысли об умершей любви накатывали с силой морского прибоя.

Наконец, я решился отправиться на дорогую могилу. Там стояла уже большая церковь, москвичи любили просить Машу о благополучии в делах, семье и здоровье, но для меня она была по-прежнему любимой. Такая тоска без неё!

Вот странно как-то всё обернулось, вроде бы, и недолго мы вместе были, а как она мне на душу легла! Отец Трифон вздыхал, что не нашёл я пока своей суженой, мне оставалось только с ним согласиться. Что Катя — любит меня, заботиться, а вот семьи как не было, так и нет. Ох, ладно, делами надо заниматься — время не ждёт.

Еропкин и главы Московского общества по улучшению городского удобства уже ждали меня в доме городского совета, не стило обижать столь хороших людей опозданием. Санки мои неслись по Москве, а я доброжелательно улыбался и помахивал рукой прохожим, который в праведном уважении кланялись мне и крестили меня провожая. Люблю я своих подданных и царство своё и так приятно понимать, что власть моя держится не на силе и страхе, а на уважении и любви их…

Я с удовольствием вошёл в дом, который был недавно построен и представлял собой огромный пышный дворец, спроектированный на основе работ самого́ великого Пиранези, к сожалению не увидевшего уже своего творения. Это было поистине место, где и работало множество городских служб, и могли собираться и даже праздновать лучшие люди старой столицы.

Сияющий Еропкин, которому я уже не раз выказывал своё удовольствие по поводу устройства и развития вверенного его заботам города, встречал меня при входе с небольшой группой авторитетных горожан и оркестром — музыку я очень любил, а особенно хорошую. Самоё интересное, что на сей раз денег у меня не просили, наоборот, хотели похвалиться.

Две идеи, которые в Москве намеревались начать воплощать следующим летом действительно вызвали мой восторг. Казалось бы — простейшие по меркам двадцатого века вещи, но сейчас… Мои москвичи, наигравшись с омнибусами, которые серьёзно улучшили транспортное сообщение в городе, всё же нашли в этом и существенную проблему — летом в этих экипажах на московских мостовых неимоверно трясло.

Даже в богатых колымагах, уже массово комплектовавшихся кожаными рессорами, мотало и подбрасывало так, что многие пожилые горожане даже теряли зубы на очередной колдобине. И вот, бывший англичанин, Николай Насонов, который за шесть лет жизни в наших землях стал отличным дорожным мастером, вместе с товарищами предложил проект настоящей асфальтовой дороги. Ему пришло в голову смешивать эту минеральную смолу с щебнем и использовать в качестве покрытия улиц.

Весь прошлый год его идею проверяли на нескольких дорогах в Москве и теперь просто мечтали продемонстрировать мне ровнёхонькую поверхность, которую планировали положить по всему городу. Здесь я их немного притормозил, посоветовав посмотреть, как переживёт эта новинка холода, однако щедро выдал пятьдесят тысяч рублей на дальнейшие опыты.

А второй проект поразил меня ещё больше. В Москве стояла проблема доставки грузов на заводы, которых в городе уже насчитывался не один десяток. Зачастую караваны телег от речных пристаней создавали многочасовые пробки на улицах. Для решения этого вопроса, власти изначально задумали начать строительство городской чугунной дороги, по образцу Волго-Донской и Баскунчакской, которые уже давно были построены и успешно эксплуатировались.

Однако, начав подготовку проекта, быстро пришли к выводу, что здесь не всё так просто. Вопрос выделение земли для подобного строительства, сложность работ, вероятная нехватка топлива — слишком много проблем. Но всё же идея казалась весьма перспективной, да и необходимость организации перевозок с повестки дня никуда не уходила.

Результатом недолгих размышлений стало понимание, что этот вопрос уже был решён и довольно давно, на Уральских и Алтайских заводах. Там до внедрения паровозов активно использовались лошади, которые тащили грузы по рельсам, что серьёзно увеличивало скорость и грузоподъёмность перевозок. Да и в европейской промышленности это была совершенно обычная практика.

Так что, мне продемонстрировали проект первой планируемой в городах мира линией конки[10]. Мне оставалось только выразить своё крайнее благоволение как работой самого́ Еропкина, так и разумными инициативами Городского Совета. Ордена стоило давать даже за саму идею, а уж за реализацию подобного тем паче. Правда, я и здесь внёс своё небольшое изменение, предложив подумать и над возможностью использования конной чугунной дороги для перевозки пассажиров.

Убыл я из Москвы вполне довольным, решив отправиться на богомолье. Изначально я собирался поехать в Лавру, но отец Трифон посоветовал мне посетить Бобренёв монастырь в Коломне. Настоятель обители был очень деятельным человеком, пустынь стремительно развивалась, а сам игумен Сергий не получил ещё панагию епископа исключительно в силу собственного нежелания.

Игумен Сергий был тучным ещё не старым человеком с какой-то фантастически огромной и густой бородой, меня даже зависть взяла. Обитель была красива, святых реликвий было в ней весьма немало, и люди активно тянулись сюда. Там я узнал о местной диковинке, иноке Стефане, в миру имевшим фамилию Козюля.

Этого монаха все любили, считали святым человеком, а игумен его всячески берёг и защищал. Стефан был истинным юродивым — хрупкий седой старичок, с почти прозрачными нежно-голубыми глазами и высоким мелодичным голосом, говорившим только о Боге и пчёлах. Вёл он жизнь святую, лечил людей от душевных и телесных болезней. К нему ходили за советом и благословением, а я нашёл в нём ещё и собеседника.

Он действительно был истово верующим, замечательно знал писание, умел его трактовать, и с ним было действительно интересно, но всё же пчёл монах любил значительно больше людей. От отца Стефана я с удивлением узнал о подробностях современных отношений человека с этими замечательными насекомыми.

На сей момент принято было растить пчёл в колодах — пустотелых обрезках брёвен, для извлечения мёда из которых, пчелиную семью морили ядовитым дымом. Таким образом, ни о каком отборе наиболее продуктивных особей и речи не шло, пчелиную семью использовали только один раз, а потом она гибла.

Количество пчёл от такого подхода в стране вообще сокращалось, и вскоре мы могли потерять важную статью государственного дохода, так как воск и мёд неплохо покупались за рубежом. Да и не только в этом дело — пчёлы играли огромную, доселе неоценённую, роль в сельском хозяйстве, они опыляли растения, и там, где их было в достатке, урожаи были выше. Для меня, слышавшего в прошлой жизни что-то подобное, видевшего ульи и хоть и не имевшего представления о подробностях, взгляды отца Стефана тоже были вполне естественным.

Монах нашёл во мне благодарного слушателя, он рассказывал мне о жизни пчёл, о своих идеях, как сохранять и приумножать их, чтобы мёда и воска было много, а поля были богаты, демонстрировал мне свои изобретения. Придуманный им вулий представлял собой разборный ящик, из которого можно было вытаскивать рамки с мёдом, не разрушая полностью дом замечательных насекомых.

Пусть зимой я не мог видеть самих пчёл, искусство общения с ними отца Стефана, слышать их голос, котором старый монах пытался уловить волю Божию, но всё-таки я много почерпнул для себя. Я провёл с ним больше недели, просто отдыхая, молясь и беседуя с ним о его любимых насекомых и устройствах, которые он придумывал для работы с ними.

Одной из его идей было приспособление для отделения мёда и воска от рамки путём вращения. Казалось бы, он всего лишь двигался вперёд от простой маслобойки, но ведь это было озарение, озарение гения! Придуман был прототип хорошо знакомой мне центрифуги. Я помнил ещё, что она применялась и в медицине, и при разделении молока и сливок, и в химии, и даже в атомной промышленности.

Это изобретение действительно было очень важным. Кроме продвижения новых технологий пчеловодства по линии монастырского хозяйства, которое планировал игумен Сергий, по-моему, необходимо было подключить к этому проекту и Болотова, что упустил из виду такую немаловажную деталь сельского хозяйства, и Эйлера — пусть займётся усовершенствованием изобретений отца Стефана.

Сколько дорог прошёл несчастный полуюродивый старик от своего Немирова до Коломны, где его приняли и дали возможность заниматься любимым делом. Сколько потерь пережил, сколько горя увидел этот бывший священник… Но теперь он был под крылом нашей империи.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Галера летела по воде практически без шума и рывков — течение здесь было довольно сильным, а ветер дул ровно. Судно было новое, большое, красивое, с десятком просторных кают на корме, общей обеденной залой, даже со своим водоводом, и возила оно по Волге только самых состоятельных гостей, которых на новом маршруте было множество.

Алексей Лобов сидел в кресле в каюте, проснувшись ещё засветло, и задумчиво вертел в руках маленькую модель своей пушки с вензелем государя. Зоюшка ещё крепко спала, а вот его сон прогнали мысли, от которых он не мог избавиться ни днём, ни ночью.

Почти три месяца не занимался Алексей делами металлургии, всё время тратил на встречи с невестой, подготовку к свадьбе, сами торжества, в которых принял участие даже вернувшийся в столицу государь. Бракосочетание было пышным, даже очень, у редкого вельможи было такое! Было чем гордиться! А уж император в роли восприемника[11] — так куда же выше взлететь-то! Было здесь и уважение к отцу жениха — ближнему царёву человеку, но и самому Алексею великая честь.

Невеста была столь прекрасна, что сам Лобов не мог поверить своему счастью. Казалось, что и выпустить её из рук он не сможет ни на секунду. Любовь, нежность, страсть полностью захватили молодых. Только в апреле уже, когда реки вскрылись, а снег сошёл, и зазеленели поля и деревья вспомнил Лобов-младший о своих обязанностях и засобирался в Кривой Рог, где скучал без него завод.

Зоюшка, как звал теперь её он и только он, сразу сказала, что поедет с ним. Не нужны её без любимого ни Петербург, ни даже Петергоф, ни соблазны, ни науки, ни развлечения! Чай ямская служба письма отменно возит, а учить и учиться она где угодно сможет! Сборы были быстрыми.

Да вот только перед отъездом пригласил его к себе государь. Пили травяной сбор, беседовали о будущем завода, да освоении земель южных. Но вот смутил его император, завёл разговор о будущем самого́ Алексея.

— Вижу, что Вы, Алексей Артемьевич, уже полностью окупили все затраты на своё образование. Пушки Ваши оказались очень хороши, пусть и сложны в изготовлении, но для кораблей, а особенно для береговых укреплений полезны. Не желает Мелиссино теперь никаких других орудий на бреге ставить! Говорит, что пока укрепление стоит, будет пушка лобовская на нём стрелять, а такое чудо редко.

— Спасибо, государь! — расцвёл молодой металлург.

— Однако же, признаюсь, не этого я от Вас ожидал…

— Что же, государь-батюшка? Я же все силы…

— Нет, я весьма доволен Вашим изобретением, Алексей Артемьевич! Не вздумайте чего такого возомнить! Но вот только, почему-то, считал, что Вы больше сталью займётесь… Ужель успехи Гаскойна заставили с ним соревноваться, чья пушка лучше, а? Признаться, орудия ваши очень различны — его дешевле, Ваша — надёжнее… — с тёплой улыбкой рассуждал Павел.

— Что Вы, государь! Идея была Кузовковых, они её давно вынашивали, а я не мог не подхватить! Зачем мне с Карлушей соревноваться? Друзья мы! Коли бы он в столице был, то я бы его… — увлёкшись, Алексей чуть было не сказал лишнее.

— В восприемники пригласил бы? — засмеялся император, — Не стесняйтесь, не стесняйтесь, Алексей Артемьевич! Знаю я о Вашей дружбе, и место по праву Карлу Карловичу принадлежащее занял только в связи с его отсутствием! Хорошо, что Вы понимаете, что хоть и по важному делу отвлеклись от главного, но всё же отвлеклись.

Сталь нам нужна! — посерьёзнел государь, — Куда нам без неё? Пушки-то полевые из бронзы лить дорого выходит, теряем их часто, да и изнашиваются они очень быстро, хоть и думают над этим. Сами же писали! Да и инструмент мелкий очень нужен. Или решите, что с бронзой лучше работать, может и тут планы у Вас есть?

— Нет, Павел Петрович. — погрустнел Алексей, — Никаких таких планов нет. Действительно, отвлёкся. Но ведь дело-то сто́ящее!

— Сто́ящее. Вон, в наших на следующий год пятьсот таких пушек уже требуется. Все дерибасовы башни, да батареи, что берега прикрывают наши, надо срочно на такие орудия переводить. И это без флотских аппетитов! Только вот на Кривом Роге не более пятой части делать будем.

— А, как же…

— Баташёвские заводы, да Луганские, да Олонецкие тоже начнут — на Кривом Роге пока столько не сделать, да и Ярцову очень уж технология Ваша понравилась… Вашего Кузовкова-младшего, кстати, Соймонов ждёт. Молодой человек, по Вашим словам, талантлив… А вот Вы, Алексей Артемьевич, лучше о стали подумайте. Важна она… — снова повторил государь, словно размышляя уже о чём-то своём.

Так вот с тех пор и не выходи́ли из головы Лобова мысли о стали. Снова перечитывал он документы, которые когда-то достал для него Сидоров, думал о том, как бы лучше затеять это дело…

— Любый мой! — сладко потянулась в постели молодая жена.

Алексей отвлёкся от своих мыслей и радостно улыбнулся:

— Проснулась, Зоюшка! Как спаслось тебе, душа моя?

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Не могу я отец Агапий Вас от себя отпустить! Никак не могу! Мне же даже посоветоваться не с кем будет! — Шелихов горячился, кричал и размахивал руками.

— Григорий Иванович… Господин вице-наместник… Что же мне теперь, всю дорогу от Вас не отходить? Да и не один Вы остаётесь, вон, Лебедев-Ласточкин, Паллас, опять же вернуться должен. Найдётся, кому советы давать!

— А души-то кому мне доверить! У меня же здесь уже под двадцать тысяч человек! Кто их окормлять-то будет?

— Ты, Григорий Иванович, лишнее сейчас говоришь! — игумен просто зарычал, — О чём ты? Девять священников уже есть, скоро прибудут ещё пятеро, владыка Иосиф только отбыл. Он при тебе меня благословил на подвиг, обещал прислать игумена Вавилу, который в делах управления посильнее меня будет! Что же тебе ещё надобно?

— Ох, отче… — тяжело выдохнул вице-наместник и устало сел на скамью, — Ну, что ты сам говоришь-то, а? Я же тебе верю, на тебя положиться могу, дел у нас невпроворот, людей мало, а ты…

— Э-э-х, Григорий! — Агапий приобнял Шелихова, — Сам же говоришь, что людей мало, а ведь вокруг дикари бродят, кои веры истинной и закона русского не знают. Сколько раз мы обсуждали, что они нужны нам, и ясак их нужен, и жёнки их нужны, и сами они, чтобы зверя лесного бить, чтобы землю пахать… Что, не так?

— Отче Агапий, да спокойно мне с тобой!

— Сыне! — ласково усмехнулся игумен, — Тебя же сюда поставили не для спокойствия! Тебя поставили пользу России приносить! Да и меня тоже. А что сейчас на пользу будет? Хоть пару тысяч новых верных людей привезти! Вот я и пойду, сыне.

— Хоть подожди немного, отче! Пусть отец Вавила прибудет! — почти смирился Шелихов.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Значит, нападут… — Ивашин задумчиво почесал бороду.

— Обязательно нападут, Пётр Лукич! — подпоручик Пущин, полуприкрыв глаза тяжело вздохнул, — Собирают войско к высадке. Скоро поплывут к нам. Сам же видишь, почитай каждый день теперь шастают! Спать толком не успеваем. Вот и Шамшин твой иначе бы никогда на камнях не поскользнулся.

— Да уж, такого десятника поискать ещё… Значит, идут на нас?

— Говорят, что многие тысячи и царь их во главе, шогуном его называют.

— И что? Нам одним, что ли, их встречать? — ворчливо осведомился бывалый солдат.

— Зачем одним-то? — повернулся к нему Пущин, — Придут наши, куда денутся! Генерал Бибиков здесь, наместник тоже. Не сомневайся, господин прапорщик. Только вот нам всё одно придётся начинать это дело. Скажи-ка мне лучше, кого ты думаешь на второй десяток поставить вместо Шамшина-то? Племянника, небось, Луку?

— Нет, Лука молод слишком, горяч. Глупостей наделает, как пить дать!

— А кого же тогда?

— Да Маркова.

— Он же новичок совсем в егерях? — искренне удивился Пущин.

— Ну и что? Год уже почти здесь, из офицеров, ребята его боятся, но уважают. А что злой, так зло его на себя идёт. Думаю, справится.

— Ну, смотри, Пётр Лукич! Ты за него в ответе!

— Я за всех своих ребят в ответе, Матвей Иваныч. — усмехнулся Ивашин, — Ты не пугай меня, а лучше скажи, когда войну ждём?

[1] Официальное обращение монарха к монарху

[2] Неккер Жак (1732–1804) — французский государственный деятель швейцарского происхождения, протестант

[3] Французский флот, со времён Ришелье до Республики, делился на флот Океана (Понанта) в Атлантическом океане и флот Леванта в Средиземном море

[4] Запретный город — резиденция Цинского императора и правительства в Пекине, самый большой дворцовый комплекс в мире

[5] Патна — город в Северной Индии, один из крупнейших городов Индии, важный порт на реке Ганг

[6] Сент-Майклз (совр. Бриджтаун) — столица и крупнейший порт острова Барбадос

[7] Де Кордова-и-Кордова Луис (1706–1796) — испанский военно-морской деятель, адмирал

[8] Оран — город-порт в Алжире на берегу Средиземного моря, один из важнейших центров торговли

[9] Мелилья — испанский город-порт на Средиземноморском побережье Африки

[10] Конка — конно-железная городская дорога, активно используемая в качестве вида городского транспорта до изобретения трамвая

[11] Восприемник — при обряде венчания человек, который принимает венец, снятый с головы жениха или невесты, иначе шафер, свидетель, дружка