Темная лошадка

Глава 18

— Лука, бери Самсона и Егора. Отнесёте Трофима в Топорики. Мы там завтра к вечеру будем. Попробуем отбиться от ниходзинов, чтобы хоть на пару часов их опередить.

— Почто ты меня, Степан, боя лишаешь? Хочешь, чтобы я совсем трусом прослыл! — молодой айн сразу явно начал закипать.

— Лука! Ты прекрасно знаешь, что пороха у нас едва-едва! Кто же виноват, что в Немчиновке запас подмочило-то! Не хватит нам его. Трофима надо быстрее к доктору доставить — не доживёт он. Кого же мне ещё на такое дело отправить, парень? Ты же лучше всех! — Марков терпеливо успокаивал разгорячившегося молодого человека.

— Точно? — Лука заглянул в глаза десятнику.

— Не бойся! В Топориках большой бой будет! Иди давай! Ниходзины от силы в получасе от нас! А нам и отдохнуть немного надо.

Лука, оглядываясь, увёл свой маленький отряд дальше по тропе, а Степан с оставшейся четвёркой стал готовиться к схватке. Отдыхая, десятник снова и снова прокручивал в голове все обстоятельства текущей войны.

Уже в июле нихонцы начали нападение. Их войска, ведо́мые самим родзю[1] Танума Окицугу[2], прибыли в Мацумаэ с целью поставить наглых иноземцев и диких айнов на место. Много солдат перевести через Сангарский пролив нихонцам было сложно, но у них было почти сто кораблей, которые доставили на Матвеев остров около пятнадцати тысяч человек.

А что русские? Они просто не успевали собрать все силы против врага в один кулак. Повалишин ещё плыл к берегам Камчатки, а воронежские гренадеры и личный состав двух артиллерийских батальонов только-только добрались до Охотска. Бибиков сейчас имел только два полных полка пехоты, отдельный артиллерийский батальон, три роты инженеров да камчатский егерский батальон. Остальные части были разбросаны по наместничеству, и Алексианов прилагал все старания для их доставки к будущему месту боевых действий.

Запоздание с концентрацией сил было предсказуемым — такое количество войск Камчатскому наместничеству пока было сложно прокормить, а уж тем более обеспечить их казармами и тренировочными лагерями. Армейские подразделения занимались строительством, расчисткой полей, даже иногда сельскохозяйственными работами.

Невозможность быстро собрать армию была для наших штабов понятна, и план боевых действий предусматривал, что имеющихся войск должно хватить для отражения нападения противника, а подтянувшиеся силы начнут развивать наступление на территории неприятеля. Бибиков сам отстаивал именно такой план, и ему было поручено его исполнение.

А он задал сложную задачу своим егерям. И вот уже две недели они водили японские войска по лесам и полям Матвеева острова, заманивая противника к основной армии. То разделяясь на маленькие группки, то собираясь в большие отряды, они приводили нихонцев в цепочку хорошо организованных и тщательно спланированных засад. Мирное население ушло из деревень и посёлков на юге острова, для егерей были организованы рубежи обороны и созданы запасы продовольствия и боеприпасов.

Однако две недели большой срок, его люди устали, было много раненых и больных, с припасами не всегда всё было хорошо. Единственное, что его успокаивало — скоро Топорики, там можно будет немного отдохнуть, там должна собраться вся их вторая сотня камчатских егерей и дать большой бой ниходзинам, а потом — отход к главным силам. Командиры отведут их к месту планируемого сражения с врагом. При любом раскладе боя они отдохнут и выспятся, хотя бы и вечным сном.

Но не зря же русские так долго готовились к войне? Пути отхода и снабжение егерей было организовано очень неплохо, так что и дальнейшие перспективы должны быть хорошими. Ладно, чего здесь рассуждать. Теперь дело его солдатское — выполнять свою задачу, да слушаться командиров. Так что, хватит валяться, бой скоро.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Марков идёт! — молодой егерь возбуждённо выкрикнул эти слова, едва приоткрыв дверь и тут же убежав.

Подпоручик Милинкович, раздражённо стукнул кулаком по столу и длинно выругался по-немецки. Потом продолжил уже по-русски:

— Что за порядки у вас, егерей, а? Что за вольности? Где его почитание к офицерам? Распустились!

— Вы не шумите зря, Пётр Дмитриевич! — успокаивающе помахал рукой прапорщик Ивашин, — Егеря не чета Вашим гренадерам — большинство ещё и по-русски едва говорят. Ребята Вас уважают и даже очень, но они словно дети. Но дети, как никто, преданные. Они за Вас умрут, не задумываясь, уж поверьте. А Лука, он просто волновался, что десятник его спас, отправив к нам, а сам погиб.

— Не привык я к такому, Пётр Лукич. — молодой офицер всё ещё возбуждённо сжимал кулаки, — Я либо с солдатами дело имею, либо с бандитами, как при бегстве Хаддига…

— Привыкните, Пётр Дмитриевич, привыкните!

Их разговор прервал сам Марков. Он постучал в дверь и попросил разрешения войти.

— Заходи, Степан, заходи! Уж и увидеть тебя отчаялись совсем! — поднялся навстречу ему Ивашин, — Чего хочешь?

— Пить! — прохрипел десятник, — Целые сутки без воды! Некогда было набрать, бежали всё. За нами очень большой отряд нихонский идёт, человек триста есть. Не смогли мы точнее выяснить. Порох у нас совсем кончился, пришлось просто убегать.

— Скоро ждать?

— Часов пять у нас точно есть. След не потеряют. — утомлённо выдохнул Марков.

— Молодец… — задумчиво пробормотал Милинкович.

— Устал, Стёпа? — дружески обратился к десятнику Ивашин, заметивший, что командир ушёл в себя.

— Некогда спать было, Пётр Лукич. У ниходзинов проводники зубастые, вцепились… А пороха совсем мало…

— Да, Лука рассказал… Иди отдохни, десятник. Позовём скоро. Вон, поручик что-то явно задумал.

Милинкович действительно думал. Слишком уж большой отряд противника приближался к Топорикам. Вскоре разведчики, на самом деле, принесли новые известия — по следам Маркова шло больше четырёхсот солдат противника, а уже за ними двигалась вся армия нихонцев. Наступал момент, ради которого затевалось их отступление — надо было вытянуть врага к месту подготавливаемой битвы.

Как лучше это сделать? Отступить, или, наоборот, укусить ещё раз? Молодость взяла своё, да и Ивашин решительно поддержал командира — айны горели местью ниходзинам и отступление без боя не приняли бы.

Дело под Топориками стало первой большой победой русских в этой войне. Егеря спокойно заманили отряд, под предводительством одного из отпрысков боковых ветвей фамилии Токугава в ловушку. Для солдат сёгуна оказалось большой неожиданностью наткнуться на полуроту астраханских гренадер при двух орудиях. Нихонцы были полностью разбиты, а все их командиры погибли от огня егерей. Милинкович показал себя прекрасным военачальником.

Смерть одного из Токугава вызвала безудержный гнев командующего нихонцами князя Танума, подобная потеря ещё больше осложняла его отношения с кланом сёгуна. Родственники владыки Японии просто ненавидели этого выскочку, а то, что он потерял в бою с дикарями члена их семьи, могло окончательно подорвать его позиции. Ему нужна была месть и полная победа над врагом.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Битва, по замыслу Бибикова, должна была состояться в доли́не Рубца. Место, где любил отдыхать наместник, превратилось в поле, на котором были применены все инженерные ухищрения Европы. Сапёры почти десять дней возводили полевые укрепления, налаживали дороги в тылу русских войск и оборудовали позиции артиллерии.

На удивление получилось всё в точности, как задумал русский генерал. Японцы, завидев подготовившегося к обороне противника, начали готовиться к решающей атаке. Однако они сразу же оказались под огнём многочисленной русской артиллерии и егерей, а вскоре сработала ещё одна идея нашего военачальника — с моря подошла эскадра Алексианова и, встав на якоря, начала стрельбу по противнику.

Посмотрев на огромные ядра морских орудий, которые словно гигантские зайцы скакали через его войска, сминая и разрывая их, Танума Окицугу повёл свою армию в бой, стремясь как можно быстрее сойтись с презренными иноземцами, чтобы в рукопашной схватке доказать собственное превосходство.

Пройдя по грудам тел своих солдат, немногочисленные оставшиеся в живых нихонцы смогли в последнем рывке вскарабкаться на русские люнеты[3], где и остались навсегда. На поле боя насчитали более восьми тысяч убитых японцев, сам родзю и большинство князей-военачальников были среди них. Русских погибло только семьдесят два человека. В наш плен попали около полусотни голландцев, которых сёгун неволей мобилизовал в свою армию, поэтому они и сдались при первой же возможности.

Отступающие в беспорядке японцы стремились к своим кораблям в Мацумаэ. В лесах их преследовали егеря, безжалостно уничтожая бегущих. Всего пара сотен человек чудом достигли нихонских поселений на краю острова, и среди них не было никого из крупных феодалов.

Местный даймё попытался было возглавить сопротивление, но паника была столь велика, что остановить массовое бегство с острова ему оказалось не под силу. Вскоре, подошедшие войска Бибикова при поддержке русских кораблей уничтожили немногочисленные ростки сопротивления. Мацумаэ пал последним. Город два дня расстреливала армейская и судовая артиллерия, затем на руины взошли егеря. Матвеев остров был очищен от японцев полностью.

После этого пришёл черёд флота сёгуна. Алексианов, используя артиллерийскую мощь европейских кораблей, начал топить суда противника, а довершил разгром Повалишин, который добрался до Петропавловска, узнал обстановку и сразу включился в военные действия. Возле городка Аомори[4] русская эскадра зажала вражеский флот в клещи. В сражении нихонцы ещё раз показали, что соперник они не простой, а наш флот получил урок.

Капитан нового тридцатидвухпушечного фрегата «Святослав» слишком увлёкся, и его корабль оказался вдали от своих в окружении противника. Нихонцы смогли забраться на борт нашего судна, их было значительно больше. Но захват не состоялся — новик Герасимов и матрос Остапов взорвали фрегат. Взрыв уничтожил и наш корабль и противников, горящие обломки и сажа долго падали в море.

Из экипажа фрегата спаслись только двое матросов. Повалишин потерю своего судна воспринял как личную трагедию и больше таких просчётов не допускал, гоняясь за кораблями нихонцев до тех пор, пока не была потоплена последняя рыбацкая лодка.

Однако гибель «Святослава» оказалась единственной удачей противника. После уничтожения вражеского флота Бибиков принялся практически без сопротивления высаживаться на берегах Хонсю и продвигаться вглубь территории противника. Не очень многочисленное население северной части острова, подчиняясь приказам из Эдо[5], быстро бежало впереди наших войск, сжигая за собой посевы и селения, стремясь лишить русскую армию продовольствия и ночлега.

Навстречу Бибикову двинулся сам сёгун со своими главными силами. Отлично зная о ходе сражения при Рубце, нихонцы быстро наступали, стараясь не приближаться к побережью. Иехару рассчитывал, что на Хонсю камчатские егеря не могут так активно вести разведку, и пытался застать наши войска на марше. Этот замысел нихонцам удался, но частично.

Пусть егеря и не знали на Хонсю каждый кустик и каждый камешек, но здесь тоже были айны. Да, их было немного, но они были. А в распоряжении русского генерала уже находилось более пятнадцати тысяч солдат. Наша армия была готова к сражению и полностью уверена в победе.

У городка Хараидзуми[6] противники сошлись в решительной битве. Армия сёгуна атаковала практически без подготовки, надеясь не дать Бибикову развернуть войска, однако егеря встретили противника огнём и сдерживали его, предоставляя столь необходимое время остальной армии. Затем, подошедший второй батальон рязанского пехотного полка идеально выстроился в каре и выдержал удар отборных частей противника, чем покрыл себя славой.

За спиной рязанцев русские войска смогли спокойно подготовиться к сражению. Наша артиллерия показала себя во всей красе, открыв убийственный огонь почти без пристрелки. Ярко проявили свои качества и новые подразделения, которые мы решили направить для проверки в боевых условиях.

Три сферы Никольского были быстро оценены нашим командованием. Воздушные шары, сопровождаемые обученными экипажами из выпускников Корпусов, обеспечили наблюдение за полем боя. Это дало нашему командованию возможность заранее увидеть расположение и численность войск противника, определить его резервы и планы. Уже через несколько месяцев любые более или менее значительные операции проводились только с использованием никосфер.

А всего два ракетных станка своим огнём внесли огромный вклад в дезорганизацию нихонской кавалерии. Кони, пугаясь даже не очень близких разрывов ракет, полностью теряли разум, и управлять перепуганными до смерти лошадьми нихонцам было не под силу. Да и, признаться, сами конники тоже не испытывали восторга от необходимости сохранять порядок и атаковать, после зрелища разорванных и обожжённых тел своих товарищей.

Бибиков одержал победу. Армия сёгуна была сокрушена. Сам Токугава Иехару был убит в попытке повести свои войска за собой, его ближайшие помощники тоже не пережили это сражение. Остатки нихонской армии потеряли всякую организацию, егеря затеяли образцовое преследование, безжалостно уничтожая беглецов. Смерть сёгуна и ряда крупнейших аристократов вызвала междоусобицу среди ветвей клана Токугава и князей-даймё.

Это значительно облегчило наше продвижение. Основной проблемой стало удержать егерей-айнов от убийства мирного японского населения и пленных — слишком уж засела жажда мщения в сердцах этого народа. Как бы цивилизованные нихонцы веками вообще не считали несчастных айнов людьми, а с животными можно поступать как душе угодно: убивать, насиловать, грабить. Сложно было командирам егерей поддерживать дисциплину, а уж как боялись наших бойцов сами японцы. Уже к зиме Бибиков остановил своё наступления по рекам Синано[7] и Абукума[8], где и принялся обустраиваться.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

По итогам кампании 1781 года Япония как государство прекратило своё существование. Бибиков прервал дальнейшее наступление, несмотря на полностью рассыпавшуюся оборону противника, остановившись на занятых рубежах и активно там обустраиваясь. Японские феодалы сцепились между собой, сначала за верховную власть, но быстро перешли к откровенному сепаратизму. Страна рассыпалась на множество воюющих между собой княжеств.

Мы полностью очистили от противника бывший Хоккайдо и почти четвёртую часть Хонсю. Благодатные доли́ны северных районов самого большого острова японского архипелага достались нам уже распаханными и готовыми к заселению.

Но военные действия продолжались ещё около двух лет. Наши войска активно ходили в рейды вглубь приграничных земель и высаживали десанты, пользуясь полным господством на море.

К примеру, полковник Молочков десантом взял Эдо, контролировавшуюся последним родзю Нихона — Танума Окитома, сыном покойного Окицугу, захватил казну сёгуна и получил огромную контрибуцию с города. Майор Суровкин занял Осаку[9], а подполковник Шишкин — Хакату[10] и Нагою[11]. При этом, при штурме замка был убит потомок одной из младших ветвей рода Токугава, который незадолго до этого совершил безумие — разграбил и сжёг Киото[12], существенно прорядив саму императорскую фамилию. Захват в Нагое огромной казны и многочисленных драгоценностей стал крупнейшим успехом наших десантов.

Кстати, одной из первых операций русского флота в Японии был вывоз из Дэдзимы остатков голландской фактории[13], которой пришлось весьма несладко, когда японцы решили, что иноземцы виновны в несчастьях, обрушившихся на их страну.

Тысяча четыреста восемьдесят два человека стоила нам эта война. Деньги — тлен, люди — всё! Благодаря таким героям, как погибшие, но не сдавшие свой корабль врагу Пётр Герасимов и Степан Остапов, как герой-егерь Степан Марков, который застрелил самого сёгуна, как прапорщик Матвей Соломин, возглавивший обескровленную роту рязанцев и повёдший их в последнюю штыковую атаку и тем спасший батальон. Вот они главное наше сокровище.

Именно благодаря им, таким известным и неизвестным героям, мы смогли победить очень опасного врага. Орденов и медалей для триумфаторов нихонской войны я не жалел, а погибшие были похоронены со всеми почестями. Теперь мы могли уже не опасаться серьёзных нападений на наши Восточные территории, спокойно занимаясь хозяйством и заселением земель.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Батюшка, а расскажи про дальние моря! — маленький Богдан требовательно затеребил отца за рукав.

— Расскажи, расскажи! — запищали остальные малыши и зажали очень утомлённого Попова, только вернувшегося с верфи.

— Вот, огольцы! Дайте батюшке поесть! Устал он! — строго вмешалась Райна, с нежностью глядя на мужа, гладящего по головкам детей.

— Ну, расскажи, батюшка! — маленький Ивайло так жалобно пропищал эти слова, что сам Ивайло-старший не вытерпел и засмеялся, даже суровая его супруга не смогла сдержать улыбку.

— Ладно, садитесь вокруг.

Ивайло умел рассказывать, в его историях причудливо переплетались быль и небыль, летучие рыбы и говорящие скалы, светящиеся в ночи волны и поющие морские звёзды, атаки пиратов и страшные спруты, утаскивающие на дно океана корабли. Ребятишки сидели, открыв рот, внимая отцу, который говорил и говорил.

Он мог вещать и всю ночь, только Райна следила за временем и не давала ему слишком разгуляться. Детей с трудом, но удалось уложить. Наступила тишина. Большой дом Поповых засыпа́л.

Райна прижалась к мужу.

— Что бы было, Ваня, коли Богдан остался бы со своей Ефросиньей жив? Чумы бы не было, а?

— Лучше было бы, Райна! Мы бы с Богданом горы свернули! Да и деток бы больше было, а детки они же Богом нам в награду даются…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Ты слушал меня, Богдан, слушай! Я старый капрал! Я ещё Семилетнюю войну помню! При Цорндорфе меня ранило!

— Сколько же тебе лет, Степан Тимофеевич? — бывший судовладелец заинтересовано качал головой, слушая старого седого десятника, под командованием которого служил сейчас в Анапе. Богдан Гешев в попытке бежать от собственного прошлого оказался от фамилии, данной ему предками, и записался в армию как Попов. Этому армейские правила не препятствовали и он уже почти привык зваться именем возможно погибшего побратима.

— Солдаты столько не живут! — смеялся его собеседник.

— Что же ты, Степан Тимофеевич, в отставку не вышел? Ты человек заслуженный, медаль вон у тебя за турецкую войну есть…

— А что мне там делать-то, в отставке? К земле меня уже скоро совсем потянет! Лягу в неё, да и все мои связи с ней и закончатся. Семьи у меня нет — не образовалось. Ни к какому делу меня не тянет, а в армии меня кормят, поят, одевают. Вот, смотри, какая обнова есть! Кафтан[14]! Раньше зимой страсть, как было! Бывает, выйдешь в караул и обратно уже не вернёшься — как есть замёрзнешь!

А сейчас тебе в караул? Тогда доху[15] одевай, чтоб не зазябнуть! Зимой без кафтана не смей из казармы выходи́ть, а кафтан-то каждые два года новый дают! А валенки! А вот раньше, при матушке Елизавете, парики эти, мундиры неудобные, вши едят поедом, на голой земле спи… Ох, не жизнь была — пытка!

А теперь служба — чистый мёд! Мундир тёплый, прочный, удобный. Кормят, как на убой, винную порцию всегда выдают. Живёшь в своей казарме. Опять же, не порют! Что не служить-то?

Вот, а ты спрашиваешь! Что мне в этой отставке делать?

— Ну а коли убьют?

— Так на то ты солдат! Работа наше такая солдатская! Убьют так убьют. Зато в рай сразу! За веру праведную пострадал!

— Так это же, прямо жизнь монашеская! Подвиг и терпение…

— Э-э-э! Не скажи! А винная порция? Где бы ты такое в обители-то нашёл! Нет, наша доля солдатская — она всем на зависть!

— Здорово говоришь, Степан Тимофеевич! Здорово… Слушал бы тебя и слушал! Да, вот, пора собираться, время в дозор выходи́ть!

— О! Вот дело нужное! Ты уж следи, Богдаша, следи, чтобы нас тут не захватили втихую. Крепостца у нас не шибко большая, всего-то третьего класса. У нас ведь даже крепостных орудий-то только два! Всё картечницы, да фальконеты… Так что, сторожи нас, Богдаша!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Иван Кондратьевич! Значит, Вы утверждаете, что серебряный пояс Карпович был бит Вами с согласия копы[16]? — уездный пристав спокойно смотрел на Никитина и ждал ответа.

— Копа постановила, что глаз я ему подбил справедливо, а полагается по Уложению ему за его безобразие пятнадцать розог, а за глаз зачтётся десять. — Иван развёл руками.

— И где же решение копы?

— Наверное, там, где положено! В губернской судебной палате!

— А если её там нет?

— Не может такого быть, Никита Филиппович! — твёрдо отвечал ему Никитин, — Отец Лаврентий человек обязательный. Положено ему, как выбранному копному дьяку, решения в наместничество отправлять — значит, он отправил.

— Загадка, прям… Хорошо. Я Вас, Иван Кондратьевич, не первый день знаю. Человек Вы порядочный… Карпович подал на Вас жалобу, что Вы избили его и ограбили, причём сделали это вместе с отцом Лаврентием, вступив в сговор с выборными волостного собрания.

— Что-о-о-о? Да этот сморчок сам просил не разглашать! — взвился Иван.

— Что не разглашать? — напрягся пристав.

— Стыдоба такая… Он к матушке Леониде при всём честном народе приставал. Жена Тимошки Ставридина-то внезапно рожать собралась. Матушка Леонида бросилась к ней в домашнем, волосы не прибрав. А мы в трактире Тимошки отмечали сделку с этим… Что он себе возомнил, не желаю и знать! Так я ему кулаком… Матушку-то все у нас любят и уважают. Копу собрали уже на следующий день, порешили всё. А Карпович просил не разглашать, винился, мол, пьян был, позора боялся. Виру был готов заплатить.

— Ага… Тогда понятно…

Иван метался по комнате трактира несколько часов, связанный словом, данным приставу, пока тот снова не навестил его.

— Что же, копа действительно собиралась, все подтвердили. А отец Лаврентий просто решение копы в канцелярию палаты не послал, и в поясное общество о поведении купца не донёс. Вот так, Иван Кондратьевич.

— Как же так, Никита Филиппович?

— Так, матушка-то Леонида — жена его. Стыдно ему было, да и Карповичу он поверил… А вот не поверил бы, доложил бы, не пришлось бы мне время тратить на сие дело! — раздражённо фыркнул пристав, — Каков наглец-то этот Самойлович, да ещё и дурак редкостный — при людях приставать к попадье, получить розги от копы, да ещё и жалобу пода́ть на безобразие! Сидел бы тихо, позор свой людям не показывал. Напишу вот я доклад в серебряное общество в наместничестве, так отнимут у него пояс, как пить дать — отнимут!

— Так он с самого начала вёл себя слишком уж грубо, без уважения и почёта, как мы привыкли от знакомых купцов видеть. Коли бы за просо хорошую цену не предлагал…

— Повелись, стало быть, Иван Кондратьевич, на барыши?

— Да, тут такое дело. Решили мы в волости артель составить — макаронный заводик при мельнице нашей поставить, на паях с Императорским приказом. Только вот денег на нашу долю никак не хватало! А тут этот Карпович… Так удачно выходило…

— Ох, Иван Кондратьевич! Не знал бы я Вас! А что, продали Вы Карповичу просо-то своё?

— Как же можно! После такого безобразия! Все деньги ему до копеечки вернул!

— И что, нашли ли деньги для взноса?

— Нет, Никита Филиппович. Наверное, уже в следующем году…

— А, ежели, Иван Кондратьевич, я захочу в дело войти? Я Вас знаю, Вы ещё ни разу не ошиблись в таких делах… А мне как раз на обустройство казна подкинула. А?

— Ох, Пётр Филиппович! Дело-то новое…

— Всё понимаю, Иван Кондратьевич! Ежели не выгорит, то пенять не стану! Только вот чутью Вашему доверяю! Стали бы крестьяне Вас в уездные выборные отправлять!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

В 1782 году правительство Англии, возглавляемое лордом Фредериком Нортом, оказалось вынуждено национализировать Британскую Ост-Индскую компанию. Убытки в результате войны превысили все разумные пределы, а обижать акционеров было себе дороже. Теперь все военные действия в Индии шли уже от имени непосредственно короны.

Как бы в подарок королю Великобритании Георгу союзники осадили Шанденагор. Де Грасс думал, что именно в этом году он успешно завершит компанию в Ост-Индии и выбьет англичан отсюда. После падения этой бывшей французской крепости Калькутта оставалась бы в полном окружении, и шансов её удержать у противника бы уже не было.

Однако у сэра Чарльза Грея[17], который был назначен главнокомандующим королевскими войсками в Ост-Индии были по этому поводу совершенно другие мысли. В апреле в ночном бою его войска разбили врага и деблокировали Шанденагор. В стане союзников начались споры, и их активность снизилась, а Грей снова принялся играть в любимую английскую игру — рассорь врагов.

У майсоров обнаружились многочисленные противоречия с маратхами, а оба эти индуистские государства криво смотрели на мусульманский Хайдарабад. Французы из кожи вон лезли, пытаясь сколотить новую коалицию, но пока англичане начали медленно возвращать себе позиции.

В Североамериканских колониях Корнуоллис, в свою очередь, решил срочно добивать изнемогающего соперника и перешёл в наступление в Вирджинии, а Клинтон попытался двинуться ему навстречу в Пенсильвании. Большую помощь оказал англичанам переход на их сторону одного из американских героев генерала Арнольда[18], который открыл противнику фронт.

Положение мятежников стремительно ухудшалось, Вашингтон требовал от французов немедленно вмешаться, грозя капитуляцией. Сюффрен сколько ни пытался дождаться окончания ремонта большинства своих кораблей, не смог дальше тянуть — выход из войны американцев высвободил бы огромные силы англичан, и их победы стала бы лишь вопросом времени.

Пусть и не обладая теперь решительным преимуществом в кораблях перед английской эскадрой Грейвза, французский адмирал всё же спланировал удар, который должен был, по его мнению, резко изменить всю ситуацию на этом фронте войны. Это была настоящая авантюра, от которой его отговаривали из Парижа, но как-то вяло. Самому Людовику, очевидно, нравился смелый, весьма рискованный замысел его адмирала, которого он совершенно справедливо считал лучшим французским флотоводцем.

В июне французы внезапным ударом захватили Квебек[19]. Англичане ждали десант в Нью-Йорке, но Сюффрен их обманул. Такой ход был определённо выигрышным — у британцев просто не было сил в Канаде, способных противостоять врагу. Армии Клинтона и Корнуоллиса застряли вдали от вторгшихся войск противника, и французы прошлись вдоль реки Святого Лаврентия[20] победным маршем.

Остатки лоялистов бежали, пытаясь организовать сопротивление, но французы исторически проживали в регионе, недаром до Семилетней войны эта страна называлась Новой Францией. То, о чём мечтали галлы со времён Шуазеля[21], свершилось — Квебек снова заняли французские войска.

Грейвз ринулся на Сюффрена, намереваясь, самое меньшее, восстановить положение. Англичане имели представление о силах противника, о том, что у французов сейчас готовых к бою менее половины их кораблей, и понимали, такой возможности нанести удар, который способен изменить всю военно-политическую ситуацию в Америке у них просто больше может не быть. Разбив французскую эскадру, они окончательно сломят сопротивление мятежников, лишат их надежды на помощь, да и силы французов ослабнут настолько, что можно будет снова начать наступление на юге.

Сражение в заливе Святого Лаврентия[22] было грандиозным. Русские агенты, которые в качестве волонтёров участвовали в битве с разных сторон, твердили о двух днях ада. Противники, словно львы, бросались друг на друга, горящие корабли врезались во врагов и взрывались, бежавшие с поля битвы находили в себе силы и храбрость и снова шли в бой. Сюффрену удалось вселить в своих капитанов и матросов такую веру в победу, что даже гибель флагманского корабля французской эскадры не послужила для них основанием опустить руки.

Французы победили. От флотилии Грейвза не осталось ничего. Франция была счастлива и воспевала адмирала, который смог вернуть ей земли за океаном и славу первой морской державы мира. Американцы воспрянули духом, тем более что англичане были вынуждены оставить всякую наступательную стратегию и пытались хоть как-то удержать позиции, а это в условиях полного превосходства французского флота было очень сложно.

Это дало возможность Неккеру и дальше изыскивать средства на веде́ние войны путём заимствований, что было для нас достаточно удобно — мои агенты по-прежнему могли спокойно заниматься операциями с французскими ценными бумагами. В Англии же ситуация для короля Георга и премьера Норта стала критической. Потеря всех земель уже и в Северной Америке очевидно маячила на горизонте.

Оппозиция требовала от правительства заключить мир с колониями и сосредоточиться на войне с французами. К тому же вторжение в Канаду вызвало в рядах мятежников определённый разлад. Да, англичане вынуждены были перестать давить на североамериканских повстанцев и заняться проблемой выживания, но появление французских территорий с севера совершенно не входило в планы бывших колонистов. Они считали эти земли также своими, и на таком фоне найти понимание среди обиженных бунтовщиков было вполне возможно.

Однако, король и полностью поддерживающий его премьер пока не были настроены на какие-либо компромиссы с изменниками короне, скорее они были готовы найти общий язык с католиками, что для агрессивно протестантского английского общества было совершенно неприемлемо. Британию трясло и только отсутствие очевидного вожака мешало оппозиции свалить Норта.

Однако английскому правительству пришлось вертеться, будто на углях, пытаясь собрать кулак для ответного удара. На другой стороне Ла-Манша копили силы французы, и весь вопрос был, кто первым сможет подготовить удар.

Выяснилось, что это Родни — в мае 1783 он повёл флот в решительную атаку, рассчитывая напасть на французов в порту Бреста. Д’Эстен своевременно получил информацию о выходе английского флота и был вынужден выйти ему навстречу, несмотря на неготовность экипажей и кораблей. У Родни было полное преимущество, но на д’Эстене лежала тень славы самого Сюффрена, да и командир он был очень неплохой.

Флоты столкнулись возле острова Уэссан. Англичане, конечно же, одержали победу — потеряли всего одно судно против пяти у французов. Но в итоге подлинным триумфатором всё-таки стал д’Эстен, среди не вернувшихся к родным берегам британцев был сам герой нации, адмирал Родни. Он погиб как настоящий флотоводец — на мостике, случайная картечина попала ему в голову. Смерть его была мгновенной. Но это было не единственной неприятностью для островитян, флот их оказался весьма потрёпан, впрочем, так же как и французский, но это означало, что у Сюффрена в Америке по-прежнему нет соперников.

Впрочем, де Грасс в Индии тоже не смог получить подкрепления. Но и у него и так всё шло неплохо — ему удалось с помощью австрийцев и голландцев временно смягчить противоречия между союзниками и снова начать давить на Калькутту. Хотя о каком-то решительном успехе речи пока и не шло.

Сюффрен же использовал своё преимущество с больши́м искусством. Прежде всего, он захватил Бермудские острова, лишив англичан последних баз на пути в Северную Америку. Затем ему, с помощью повстанцев удалось заблокировать армию Корнуоллиса в Йорктауне[23]. Англичане сопротивлялись, но их энергия иссякла с приходом известий о гибели Родни. Капитуляция при Йорктауне окончательно лишила лоялистов воли к сопротивлению, и теперь мятежные колонисты захватывали город за городом.

Следующим этапом стало падение Детруа[24] и Фалмута[25]. С этим завоеванием французы получили общую границу с восставшими и смогли значительно большие силы выделить на действия в Новой Шотландии[26]. К тому же Клинтон, не дождавшись подмоги и не имея достаточного снабжения, капитулировал. Это привело к тому, что уже к августу 1784 все колонии Англии в Северной Америке пали.

Но, к тому времени правительство лорда Шелбёрна[27], который сменил Норта на посту премьер-министра — гибель Родни привела и к его отставке, более того, сам монарх едва не лишился трона, признало существование нового государства и вступило с ним в переговоры.

Д’Эстен уже послал приказ об отзыве из Северной Америки Сюффрена, рассчитывая, что тот сможет победоносно закончить войну на территории самого вражеского острова, но трения, который начались с новоявленным государством освободившихся колонистов заставили отозвать этот документ. Сейчас исключительно авторитет великого адмирала сдерживал новую войну.

Во Франции тоже начались больше сложности, только уже денежные. Неккер ушёл в отставку, не имея физических возможностей далее оплачивать военные расходы. Открылся просто невероятный государственный долг, с которым не знали что делать все финансисты короля Людовика. Мы к тому времени уже продали государственные бумаги Франции, и неплохо заработали на новом кризисе.

Победы дали французам огромные территориальные приобретения, но маловато денег, и сейчас им было сложно, очень сложно. Но уж точно не менее сложно, чем англичанам, у которых тоже было всё очень нехорошо с финансами. Две разорённых страны, с почти вымершими деревнями, в которых бушевали многочисленные смертельные болезни, с почти разорившейся промышленностью, но с огромными армиями бились из последних сил.

Окончательный удар по партиям войны нанесло сражение у Ост-Энде[28], где Худ встретился с объединённой франко-испано-голландской эскадрой д’Эстена. Голландцы всё-таки решились вынуть голову из песка и поучаствовать в войне, испанцы подавили восстание в Перу и собирались снова заняться основными делами, а французы видели в победе на море шанс всё же выбить Англию из европейской игры навсегда.

Сражение закончилось вничью, а флоты вернулись домой зализывать раны. Но вот ресурсов на это уже не было. Ни у кого. Требовалось завершить войну, но слишком много интересов было затянуто в эту мясорубку. Даже у былых союзников обозначились многочисленные противоречия, которые не могли быть просто разрешены. Однако и продолжение военных действий в какой угодно форме было уже невозможным — песочные замки финансов могли рухнуть в любой момент.

Нужен был признаваемый всеми посредник, и им стала Россия. Мы всё вели именно к этому решению, намереваясь ещё более укрепить своё положение, и у нас это получилось. Москва стала местом проведения Конгресса Великих держав. Три месяца в нашей старой столице лучшие дипломаты и политики цивилизованного мира спорили о его будущем. А России удавалось неплохо выкраивать себе нужные куски, даже не прилагая усилий, да и не требовалось нам было ничего значимого по меркам этого собрания, так по мелочам.

В Россию прибыли действительно лучшие люди из всех участвовавших в войне стран мира. Монархи, премьеры, канцлеры, вся соль политики Старого Света собралась в Москве. Здесь были посланники новопризнанных Соединённых штатов и даже делегаты от индийских княжеств. Их приглашение было нашей инициативой, но его настолько охотно поддержали французы и голландцы, которым нужны были младшие партнёры для успешного дележа Индии, и о том, что это была моя инициатива, как-то быстро все забыли.

Однако в Европе-то об этом приглашении действительно забыли почти сразу, а вот в Индии, напротив, всё запомнили очень хорошо. Такое статусное предложение поучаствовать в определении итогов войны было оценено не только правителями, но и стало известно в народе. Да и нахождение в России многочисленных делегаций, оставило неизгладимый отпечаток на их членов, особенно на молодых людей из аристократических семейств. Вопрос торговли и взаимоотношений с индусами я ставил достаточно высоко, желая выстраивать дружеские связи с многочисленными здешними государствами. В текущей ситуации, когда в Индии исчезло доминирование Англии, роль местных властей должна была вырасти, и тёплые отношения с ними определённо пойдут нам на пользу.

Но индийские делегации для нас были совсем не главными на Конгрессе. Я снова лично обхаживал императора Иосифа, привязавшегося к нему, словно хвостик, Фридриха Прусского, наследника Нидерландов Вильгельма Оранского, брата французского короля Луи Прованского, наследника испанского короля Карлоса, герцогов Манчестерского и Лидского из Британии, графов де Вержена, Флоридабланка, господ Адамса, Франклина. Господи, я иногда даже терялся среди всех этих людей!

По итогам Конгресса Британия лишилась всего в Вест-Индии. Бывшие американские владения Англии разделялись между Соединёнными штатами, Францией и Испанией.

Франция возвращала себе Акадию[29], Квебек, Верхние земли[30], Верхнюю Луизиану, включая верховья доли́ны Миссисипи и доли́ну Огайо, что соответствовало самым смелым планам по возращению Новой Франции, и приобретали Ньюфаундленд и Бермудские острова. Правда, сразу же возникли трения с бывшими мятежными колонистами — «Спор за судьбу Фалмута» и «Спор об Аппалачах».

Первый конфликт разгорелся вокруг территории бывшей провинции Мэн с городом Фалмутом. Земли эти были малонаселёнными, а сам город был практически полностью разрушен во время войны, но тем не менее французы его у англичан отняли в бою и передавать США желанием совсем не горели. Те же, в свою очередь, считали Мэн с Фалмутом частью английской колонии Массачусетского залива и требовали его присоединения к новообразованному государству.

Вторая же проблема была уже заключена в западных границах новой страны. Сами мятежные колонисты требовали передать им территории вплоть до восточных берегов Миссисипи и Огайо, так сказать, для расширения. Французы же соглашались только на границу по Аппалачам, установленную ещё прокламацией Георга III по итогам Семилетней войны. Американцы, в свою очередь, указывали, что эта граница была с индейскими территориями, поэтому считать земли за горами французскими совершенно неверно.

Всё усугублялось активными переговорами США о союзе уже с Англией, против Франции, которые начались ещё до завершения войны, и очевидными притязаниями возникшего в Северной Америке государства на земли Новой Франции. Эти обстоятельства совершенно лишали посланников короля Людовика малейшего желания уступать. Ещё и мои дипломаты всё время подбрасывали новые и новые факты недружественной политики бывших мятежников к Франции.

Масла в огонь подливал и герой Войны за независимость США, знаменитый генерал американской армии Лафайет[31], француз по национальности. Несмотря на всю кровь, которую маркиз и его люди пролили в колониях, всю ту славу, которой он покрыл себя, его, сразу же после начала антифранцузской компании, просто изгнали из Соединённых штатов. Генерал Лафайет прибыл в Москву и присоединился к французской делегации, стыдя своих бывших соратников и обвиняя их в предательстве.

Испания в Северной Америке после окончания военных действий сохранила всю Нижнюю Луизиану с нижней частью Миссисипи, приобрела всю Флориду, Багамские острова, бывшую Джорджию и часть Южной Каролины с городом Порт-Рояль. США требовали от иберийцев вернуть им территории бывших английских колоний, которые новое государство считало своими.

Однако если Луизиану Испанцы ещё принимали в качестве предмета возможного торга с Францией за судьбу интересных для них захваченных у британцев территорий, то отдавать Багамы, Джорджию и часть Южной Каролины бывшим мятежникам они совершенно не намеревались.

«Спор о Джорджии» стал ещё одним территориальным конфликтом, в который сразу же полезло новосозданное государство, и эти противоречия серьёзно омрачали победное давление союзников на Англию.

Большие споры также вызвала и судьба бывших английских земель в Центральной и Южной Америке, Африке и, особенно Индии.

Испания оказалась по итогам войны страной, контролировавшей огромные земли, которые требовались Франции, среди них особенно выделялась Нижняя Луизиана с Сент-Луисом и Новым Орлеаном. При этом иберийцы желали исключить чьё-либо влияние в своих колониях в Южной и Центральной Америке напрочь, но главное — они хотели вернуть Гибралтар, обладатель которого контролировал всю торговлю между Средиземным морем и Атлантическим океаном.

Британия потеряла почти всё, но умела очень хорошо ссорить противников, да и силы у неё ещё были немаленькие, и совсем обижать их было опасно.

Ещё одними участниками процесса были Голландия, желавшая вернуть все потерянные территории, и Австрия, хотевшая получить земли для расширения международной торговли. Эти две державы были младшими партнёрами, интересы которых никто из больших стран учитывать особенным желанием не горел.

В Нидерландах творилось чёрт знает что — там шла натуральная гражданская война, вызванная чрезвычайно консервативной политикой штатгальтера и огромными территориальными, финансовыми и репутационными потерями во время войны. А среди аргументов Австрии были только оккупация Ганновера и обещания Франции, что было очень слабым фундаментом для переговоров.

А уж позиции индийских держав по-настоящему вообще не принимались во внимание, так просто фон для дележа земель на полуострове. Только Россия и Пруссия не хотели никаких территорий, а желали лишь укрепить своё международное положение.

Сказать, что прийти к решению спора такого масштаба было просто — покривить против истины. Я спал редко больше четырёх часов в сутки. Обресков похудел почти на пуд. Потёмкин заработал себе жёсткие мигрени, а мама клялась, что ноги её в Москве после такого больше не будет. Но мы смогли выстроить всё именно так, как хотели. Это был подлинный триумф нашей дипломатии, пусть многие достигнутые успехи и остались не поняты современниками.

Испании не удалось обменять Багамы и Барбадос на Гибралтар. Британцы прекрасно понимали всю ценность своей крепости на Пиренейском полуострове и не шли ни на какие компромиссы. К тому же Франция категорически была против такого обмена, совершенно чётко представляя, какими будущими проблемами может обернуться возвращение английской колониальной империи в Новый Свет.

Зато первый министр испанского короля граф Флоридабланка просто принудил Францию обменять на Луизиану многие из захваченных Сюффреном в Карибском море островов, Бермуды, а также все права на английские земли на Береге Москитов[32] и Мальвинских островах, а заодно и голландские территории в Гвиане. Здесь весьма важную роль сыграли огромные долги французского правительства, скупленные иберийцами с нашей помощью. Таким образом, только Бразилия теперь мешала Испании считать всю Южную Америку своей собственностью, а Франция играла такую же роль в Америке Центральной.

Галлы, не будь глупцами, решили, что закладывать подобную мину под отношения с Испанией не стоит. Прекрасно понимая, что даже факт принадлежности королевских династий обоих государств к одному роду, Бурбонов, не остановит желания иберийцев выдавить соперников из региона, французы щедро поделились с Австрией, отдав тем Барбуду[33] и Анегаду[34].

В Европе Испания получила все права на Менорку, а Ганновер вернулся королю Георгу. Причём за такой жест политические плюшки получила Пруссия, благодаря жёсткой позиции которой территория курфюршества осталась неделимой, а вот финансовые выгоды — Австрия, заработавшая на охране земель домена неплохие три миллиона фунтов. Этот личный долг короля Георга был тут же обменян на благоприятную позицию Британии в следующем вопросе — Индийском.

Эта проблема была интересна уже для всех. Почти все единодушно желали полностью вытолкать Британию с субконтинента и поделить её наследство. Именно для сохранения своего представительства в Индии британские дипломаты пошли на многочисленные уступки почти во всех вопросах. Их позиции там были очень слабы — у Англии фактически оставалась только Калькутта, да и оттуда её вполне могли выкинуть, а потерять такой отличный заработок было бы для острова уже верной смертью.

Мы им тоже помогли в этом решении. Уйди Англия из Индии, да, наверное, их могущество бы иссякло окончательно. Но тогда на месте британцев могли бы появиться Французская или даже Голландская империя. А зачем менять шило на мыло? Пусть уж лучше дерутся между собой за сокровища Индостана, делят его на части, и никто пока не будет здесь хозяином.

Так что Британия сохранила существенное влияние в Бенгалии вместе с Калькуттой и Патной, а также им вернулся Мадрас, и их вполне успокоило. Все остальные получили очень жирные куски, даже Австрия выпросила себе Карикал[35], что сразу же включало её в круг влиятельнейших государств мира.

Самое забавное, что при разделе Индии небольшой кусок получила и Россия, хотя мы вообще такого не планировали. Инициатива этого территориального приобретения целиком принадлежала Нидерландам. Купечество Соединённых провинций отлично помнило, как высадка англичан на Цейлоне была сорвана случайным прохождением русской эскадры, да и их торговля столько лет осуществлялась через нас. За годы войны мы серьёзно сблизились с голландцами, и они были готовы принять нас как союзника. В том, что войны ещё будут — никто не сомневался.

Так что у нас появился собственный торговый порт, пусть и на острове Цейлон и не очень значимый, но вполне перспективный — Джафна[36]. Мне не сильно нравилась идея защищать форпост на таком огромном расстоянии от русских земель, но Морской и Гостиный приказы настаивали, что подобный пункт нам нужен. Наши эскадры нуждались в своей гавани, где они спокойно под защитой береговых орудий смогут проводить текущий ремонт, да и просто отдыхать, а торговцы говорили о необходимости складов, в которых можно хранить товары, дожидаясь нужной цены.

Африка же пока ещё не представляла особого интереса для великих держав, за исключением двух частей — Северной и Южной. В Магрибе[37] арабы и берберы достаточно яростно сопротивлялись захватническим планам европейских государств, и делить там пока было нечего. На юге Африки было сложнее. Местного населения там почти не было, про зулусов[38] там ещё никто не слышал. Огромные территории лежали практически пустые, но вокруг мыса Доброй Надежды[39] уже более ста лет рос город Капстад.

Тот город, который я в прошлой жизни знал как Кейптаун, сейчас был целиком и полностью голландским, а его расположение было очень выгодным. Не остановиться в Капстаде, направляясь в Азию или из неё, для любого корабля было практически невозможным. В эту голландскую колонию, именовавшуюся Капской, переезжали многочисленные протестанты из всей Европы, и она постоянно увеличивала свою территорию. Теперь и Франция, и Британия добивались, чтобы Нидерланды поделились с ними этими землями, но такие изменения в Африке, всё же, пока не стоили новой войны.

Немаленькие споры вызвал вопрос принадлежности единственной европейской колонии в Африке Западной — Сенегала, который до проигрыша в Семилетней войне принадлежал Франции. Правительство короля Людовика желало вернуть себе эту колонию, но для Англии сейчас просто невозможно было лишиться ещё одной территории. Британцы предлагали варианты размена, но галлы не пошли на это, решив оставить всё как есть.

Все разошлись почти счастливыми. Франция вернула себе огромную колониальную империю в Северной Америке. Англия сохранила присутствие в Индии, Средиземноморье и Африке и обрела почти уже союзника в лице США. Испания получила Южную Америку и множество островов в Атлантическом океане. Голландия сохраняла почти все свои колонии. Австрия взяла свою долю в результатах победы. Пруссия резко усилилась в Германии. Ну а Россия…

Мы получили всё, что хотели и ещё немного больше. Польшу теперь даже Франция признавала находящейся под нашим патронажем, новые русские границы и на Западе и на Юге были подтверждены всеми участниками Конгресса. Территориальные приобретения России на Востоке также всеми уважались. Мы заключали торговые соглашения со всеми государствами, в том числе с США и индийскими княжествами.

Голландцы отказывались от торговли с Японией, предоставляли нам право прохода через Малаккский пролив[40] и соглашались на наш постоянный доступ к продаже пряностей. Англичане пускали нас в свою торговлю чаем и предоставляли нам право размещения факторий в Калькутте и Мадрасе, французы давали нам такие же привилегии в своих индийских портах.

А уж испанцы вдобавок решили ограничить доступ прочих стран к своим владениям, объявив о полном запрете захода чужеземных кораблей в воды, которые они объявляли своими, сделав для нас приятное исключение. Это заявление было одобрено всеми участниками Конгресса. Так что, мы могли некоторое время даже не думать об американских и английских купцах, шпионящих и конкурирующих с нами на наших восточных землях.

Мы могли торговать почти без ограничений, осваивать свои огромные территории, не беспокоиться о войнах в ближайшие годы, что ещё надо молодой и растущей империи…

Москва получила неофициальный статус самого красивого и ра́звитого города в мире. Именно московские правила застройки и общественного транспорта стали основой новой городской моды в мире. А Россия стала ещё более притягательной для большинства жителей Европы.

Сколько новых товаров получили признание в мире, что открыло нам дополнительные пути торговли, а уж сколько денег оставили у нас все эти вельможи за время Конгресса. Мне казалось, что все наши вложения в развитие Москвы, только за счёт этой рекламной акции, окупятся самое большое за пару лет.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Я сидел один с бутылкой вина́ на кладбище, Усыпальнице Славы, как оно называлось. То самое место, где в Петербурге около Исаакиевского собора хоронили русских героев. Деревья, что должны были украсить места вечного упокоения людей, которые делали нашу историю, ещё не выросли, но уже было понятно — здесь будет очень красиво. Жители Петербурга и гости города любили заходить сюда, пройтись между могил по широким дорожкам, посидеть на скамейках, посмотреть на статуи.

Но сейчас я был здесь один. Совсем один. Гайдуки оцепили всю Усыпальницу, сегодня сюда никого не допускали — государь общался с умершими. Момент наивысшей славы Империи. Приобретение огромных территорий, населения, международного престижа, связей, могущества — всем мы были обязаны именно им.

— Дорого́й мой друг и учитель! Михаил Васильевич! Ты же предполагал, что наша наука займёт первые места в мире? А? Знаешь, Михаил Васильевич, Бенджамин Франклин[41], делегат от новосозданного государства мятежных колоний Северной Америки, попросил моего согласия остаться в империи нашей. Говорит, что таких лабораторий, как у нас, он ещё не видывал, хочет работать здесь. Аптекарь французского короля, Броньяр[42], тоже решил остаться у нас.

Мы стали державой с самой передовой наукой в мире! Может, где-то Россия ещё отстаёт, но это оттого, что у Франции и Англии пока просто больше учёных, но это пока! Совсем скоро все открытия мира будут совершаться у нас! Все учёные будут почитать за выдающуюся честь получить приглашение работать у нас!

А ты, дорого́й мой Христофор Антонович! Ты же знал, что твоё воспитание для отроков станет доро́гой в завтрашний день! И государство наше будет обязано будущим своим твоим воспитанникам! А, старый ты мой фельдмаршал… Знаешь ли, Христофор Антонович, выпускников только из самого малого, Артиллерийского корпуса, в этом году будет больше двухсот!

А ты, Пётр Иванович! Знаешь ли, что именно твоими усилиями в Прибалтике теперь две губернии учредили. Всё ты сделал так, как надо было. Всегда делал! Ты был лучшим из лучших, генерал Олиц!

А ты, Григорий Николаевич. Твои труды оценили даже в Европе. Тепловский кодекс австрийцы хотят у себя принять. Король Людовик и тот на него заглядывается, хотя адвокатов у него поболе наших.

А ты, Григорий Григорьевич! Ты же мне подлинным отцом стал в этом мире. Кто бы вырос из несчастного ребёнка без твоей доброты?

Друзья мои! Вся слава государства нашего — ваша! Вы та опора, на которой стоит Россия! Всегда буду о вас помнить! Имена ваши навек останутся в памяти народной, в том вам клянусь!

[1] Родзю — высшая должность в правительстве сёгуната Токугава

[2] Танума Окицугу (1719–1788) — японский государственный деятель

[3] Люнет — земляной оборонительное сооружение в форме подковы

[4] Аомори — город-порт на севере острова Хонсю

[5] Эдо (совр. Токио) — политико-административный центр сёгуната Токугава

[6] Хараидзуми — посёлок на севере острова Хонсю

[7] Синано — река на севере Хонсю

[8] Абукума — река на севере Хонсю

[9] Осака — город в центральной части острова Хонсю, в те времена финансовый центр Японии

[10] Хаката (совр. Фукуока) — крупный порт на острове Кюсю

[11] Нагоя — город-порт на острове Хонсю между Киото и Токио

[12] Киото — город в центре острова Хонсю, в течение более тысячи лет официальная столица Японии. В те времена местонахождение резиденции императорской семьи

[13] Фактория — торговое поселение, образованное иностранцами на территории другого государства

[14] Кафтан — длиннополая одежда для холодного времени года

[15] Доха — шуба с широкими рукавами

[16] Копа — собрание (уст.)

[17] Грей Чарльз (1729–1807) — английский военачальник, генерал, первый граф Грей

[18] Арнольд Бенедикт (1741–1801) — американский генерал, герой Войны за независимость, действительно перешёл на сторону англичан

[19] Квебек — город-порт на реке Святого Лаврентия

[20] Река Святого Лаврентия — река, соединяющая Великие озёра и Атлантический океан

[21] Шуазель Этьен-Франсуа де (1719–1785) — французский государственный деятель, главный французский переговорщик при подготовке Парижского мирного договора 1763, уступивший Англии Новую Францию в обмен на сохранение присутствия на Карибских островах

[22] Залив Святого Лаврентия — крупное море у берегов Канады, место впадения реки Святого Лаврентия в Атлантический океан

[23] Йорктаун — порт в Виргинии на побережье Саргассова моря

[24] Детруа — современный Детройт, город между озёрами Гурон и Эри

[25] Фалмут — современный Портленд, город в штате Мэн на берегу одноимённого залива

[26] Новая Шотландия — полуостров на юго-востоке Канады

[27] Граф Шелбёрн, Ульям Петти Фицморис (1737–1805) — английский государственный деятель

[28] Ост-Энде (Остэнде) — порт в Бельгии на берегу Северного моря

[29] Акадия — бывшая колония Франции, включавшая полуостров Новая Шотландия и окрестные земли

[30] Верхние земли — территория вокруг Великих озёр

[31] Мари Жозеф Поль Ив Рош Жильбер дю Мотье, маркиз де Ла Файет (1757–1834) — американский и французский военачальник и политический деятель

[32] Берег Москитов — часть территории современного Никарагуа

[33] Барбуда — остров в гряде Малых Антильских островов

[34] Анегада — остров в гряде Малых Антильских островов

[35] Карикал — порт на Юго-востоке Индии

[36] Дафна — порт на Севере Шри-Ланки

[37] Магриб — арабское название Северной Африки

[38] Зулусы — африканский народ семьи банту. Своё продвижение с северо-востока нынешнего ЮАР зулусы начали в XVIII веке

[39] Мыс Доброй Надежды — крайняя юго-западная точка Африки, после него береговая линия Африканского континента поворачивает на восток, открывая проход из Атлантического в Индийский океан

[40] Малаккский пролив — пролив между Малайским полуостровом и островом Суматра, один из важнейших путей в мировой торговле

[41] Франклин Бенджамин (1706–1790) — американский учёный, политический деятель, дипломат и философ

[42] Броньяр Антуан-Луи (1742–1804) — французский химик