Темная лошадка

Глава 8

В апреле война между Австрией, с одной стороны, и Пруссией и Саксонией, с другой — началась. Противники принялись азартно пинать друг друга, нащупывая слабые места. Теперь-то уж точно можно было забыть про угрозу с их стороны и в первую очередь решить проблему Польши. Я дал команду на операцию.

Сейм в Варшаве всё-таки смог собраться. Австрийцы вначале пытались дёрнуть стоп-кран, но почти сразу поняли, что война в Польше полностью соответствует их интересам. Это гарантировано отвлекало Россию на несколько лет, и они без помех с нашей стороны могли решать свои вопросы в Германии. Так что имперские агенты снова начали нагнетать давление.

Мы вмешивались в процесс аккуратно, ссоря между собой магнатов, расширяя про́пасть между ними, с одной стороны, и помогая нашим сторонникам решать свои склоки и консолидироваться, с другой. Разрушительная работа шла на славу, уже и внутри самих шляхетских группировок были созданы противоречия, которые теперь нельзя было разрешить миром. И вот сейчас, именно они уверенно вели Речь Посполитую к нужной нам цели.

Россия демонстративно отстранилась от контроля над собранием. Я заявил о политике невмешательства в работу сейма, который решает вопросы вполне внутрипольские, и, пока наши соглашения не нарушаются, а Польшу не атакуют враги, мы не мешаем полякам разбираться самим в своих проблемах.

Мой полномочный представитель — командир русского гарнизона в Варшаве полковник Штединг заявил, что Россия верит в разумность делегатов, и отправился навещать своих многочисленных любовниц. Всё выглядело совершенно естественно — количество прорусских депутатов было значительно, а право Liberum veto[1] формально гарантировало нас от любых невыгодных решений.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Так что, Ваше преосвященство, поезжайте спокойно.

— Что же мне делать? Что?

— Странный вопрос, Ваше преосвященство. Вы ждёте от меня дополнительных инструкций? После всего, что мы с Вами обсудили? Ещё раз — Вы вольны вести себя так, как подскажет Вам Ваша совесть. Вы же сами говорили, что все Ваши прегрешения — суть ошибки молодости и соблазны нечистого, что Вы давно изменились, и у вас есть Вера… Обратитесь к ней!

Я не буду Вас убеждать поставить на ту или иную сторону. Всё-таки Вы, Ваше преосвященство, не воин. Подумайте. Просто подумайте о своей Вере! Подумайте о своей душе, в конце концов! Поступайте так, как велит вам Бог!

— Я… — прелат погрузился в размышления, через несколько минут он встал, обернулся к распятию на стене, губы его начали шевелиться в молитве.

А посетитель поклонился и молча вышел.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

— Значит, вот так… Вы не оставили мне выбора! — Замойский вопросительно уставился на собеседника, элегантно изогнув бровь.

Тот, однако, не смутился и быстро ответил:

— Совершенно верно, Анджей! Зачем тебе выбор? Ты же давно всё уже решил! Ты никак смеёшься надо мной? И сидишь, пьёшь, такой довольный!

Хохот собеседника подтвердил его правоту. Друзья выпили, потом ещё.

— Значит, эти негодяи собрались решить проблему с помощью оружия… Антоний, ну почему они такие глупые? Я же поляк! Мои предки сделали Польшу Великой! Я хотел снова превратить её в могучую державу, вывести из мрака… А они что?

— Они забыли про тебя, братец. Перестали считать тебя игроком, а ты снова вынул кости и сел за стол.

— А что мне делать? После того как меня никто не поддержал с моими планами по переустройству Польши, я попробовал изменить правила хотя бы в своих землях. Но они и это мне запретили! Тогда я попытался жить для семьи! И тут эта прокля́тая чума! — вельможа молча выпил.

— Анджей! Тебе больно, я знаю! Мне очень жаль Констанцию и твоих сыновей!

— Ты не понимаешь! Антоний! Я же сам привёл в дом заразу! Сам искал эти чёртовы камешки, чтобы угодить жене… Вот. Теперь ты знаешь, братец! — и он снова выпил.

Его собеседник с ужасом смотрел на друга.

— Анджей! Как же ты несёшь такое бремя один? Как?

— Я думал, что моя судьба — молиться за них. Пытаться искупить свой грех, отказаться от иллюзий и просто умирать… Пусть на мне закончится мой род… А здесь… Зачем они решили продать меня, и мои земли австрийцам, а? — он посмотрел на друга с такой мукой, что тот не нашёл ничего лучше, чем тоже выпить.

— Они забыли, что ты Замойский. Сбросили тебя со счетов. Ты замкнулся в своём Замосьце, погружённый в своё горе.

— А я не желаю, чтобы меня продавали как мешок со свёклой! — вельможа взревел и стукнул кулаком по столу.

— Они разбудили тебя, Анджей! Пусть и сами того не желая… Хех! — и приятели выпили ещё.

— Теперь, Антоний, я не отступлю! Я дворянин и умею сражаться! Чёрт побери этих идиотов! Они узна́ют, как дерётся настоящий Замойский! А, кстати, что по этому поводу сделает русский царь? Как ты думаешь?

— Хитришь, братец! Ты не хочешь умирать!

— А ты хочешь?

— Нет. Но я буду рядом с тобой.

— Так что русские?

— Они вмешаются, Анджей, не волнуйся. К чёрту, братец! Если уж нам суждено погибнуть, погибнем вместе! А если нет — то давай выпьем за будущего князя Малопольского!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Ругань началась сразу, конфликт нарастал и усиливался. Магнаты принялись играть каждый сам за себя. Партии разваливались на глазах. Антирусская позиция сближала многих, но кто-то видел Польшу в будущем шляхетской республикой, кто-то конфедерацией княжеств, а кто-то стоял за сильную королевскую власть. При этом ещё и каждый видел во главе национального движения себя, и компромисс они найти не могли.

Партия Чарторыйских-Понятовских, подумав, решила, что в споре между диссидентами и патриотами они должны стать за католиков, а уже затем, выдавив русских или, по крайней мере, ослабив их позиции, укрепить свою власть. Король же, поняв, что удержать ситуацию под контролем у него не получится, а Чарторыйские в открытую угрожают его заменить на более послушную фигуру, отошёл в сторону и ждал развития событий.

Уже на третий день сейма, противоборствующие группы перешли от слов к делу — патриотическая партия начала решать вопрос саблями и пистолями. Во главе заговора встали Игнаций Потоцкий[2] и Август Чарторыйский[3], решившие оставить свои противоречия ради ненависти к русским. Вооружены были и диссиденты, которых поддержали сторонники Замойских. В схватке смешались все послы[4] и сенаторы[5]. Силы были примерно равны.

Однако уже через несколько минут стало понятно, что патриоты решили устроить новую Варфоломеевскую ночь[6] — в зал ворвалась толпа вооружённой шляхты с криком «Смерть еретикам!». Началась дикая рубка, где диссиденты и малополяки были уже в явном меньшинстве. Одновременно в городе начались погромы православных и протестантов.

Разнимать шляхтичей, воздев крест над головой и громко крича, бросился епископ Каменец-Подольский, которого тут же зарубил молодой Станислав Костка Потоцкий[7], слишком уж велик был градус ненависти.

Так бы, наверное, зарубили всех прорусских депутатов, но вмешался ещё один участник — русские солдаты. Рядом, как бы случайно, проходила полурота Ржевского полка, которая удачно разметала толпу перед входом, проникла в зал и дала залп поверх схватки, что позволило нашим сторонникам выбежать наружу. На улице их уже поджидали прибывшие к месту стрельбы солдаты русского гарнизона, которых вовремя вывел из казарм внезапно объявившийся полковник Штединг.

Под прикрытием наших войск депутаты, вместе с частью горожан, присоединившихся к ним, отошли к крепости Праги[8], где русский гарнизон уже приготовился к обороне. Полковник Штединг показал себя с наилучшей стороны — мало того, что смог выполнить все пункты нашего плана в нужные сроки, причём с полной демонстрацией случайности событий, так ещё и ухитрился выкрасть с сейма самого́ короля Станислава. Этот забавный факт буянящие шляхтичи умудрились заметить только тогда, когда ловкий русский офицер с полным полком, вооружённым до зубов, уже сидел в Праге и насмешливо поглядывал на беснующуюся толпу.

Спасённые же малополяки и диссиденты со всей возможной спешкой бросились по домам. Кошмар в Варшаве, получивший название «кровавый сейм», вызвал в Малой Польше и диссидентских регионах ещё больший подъём возмущения по отношению к патриотам.

В Королевской Пруссии немецкие дома и посёлки подверглись нападению мятежников. Деревенское протестантское население было уничтожено или бежало в города, Эльбинг[9] был взят католиками с ходу, и «эльбингская резня» напугала Европу, дав нам новый повод для дальнейших действий. Польские немцы заперлись в Гданьске и взывали к моей милости.

Такое развитие событий просто ошарашило императора Иосифа и короля Фридриха, однако они сейчас только и могли, что кусать локти, и наверняка им в головы забирались нездоровые мысли по этому поводу. Благо такое положение продлилось недолго. Король, запертый в Праге, не мог присоединиться к своим сторонникам, сейм не работал, и в Речи Посполитой к концу июня возникло аж четыре конфедерации.

Сторонники патриотов, собравшиеся в Плоцке[10], надеялись, что русские не смогут быстро подавить их мятеж, и у Габсбургов появится возможность прийти им на подмогу, как и планировалось ранее. Они сразу опубликовали воззвание к Австрии и Франции о помощи и начали собирать войска. В Брацлаве[11] собрались православные делегаты, которые обратились уже ко мне с просьбой о защите, также поступили и сторонники малопольской партии из Хшанува[12], и литовские протестанты в Троках[13].

Как только конфедерации обратились ко мне с просьбой вмешаться — мы получили формальное основание для решения польского вопроса. Король Станислав также опубликовал воззвание, призывающее русские войска навести порядок. Несмотря на осаду Праги, это его послание дошло до многих адресатов в Польше и Европе и полностью узаконило возможность нашего вмешательства.

Польская армия однозначно перешла на сторону короля и прорусских конфедераций. Браницкий, стараясь не вмешиваться в военные действия, так или иначе, всё же был на нашей стороне, и его войска позже выступали в качестве гарнизонов на захваченных территориях.

В начале июля я издал манифест «О принуждении Польши к порядку», где объяснял своим подданным всю тяжесть положения в соседней стране, а польское население призывал не препятствовать нашим войскам, которые пришли остановить войну и вернуть мир и порядок в города и сёла.

Суворов получил отмашку и полетел. Именно что полетел — так восприняли его действия в Европе. Русские войска передвигались с какой-то невероятной для современных армий скоростью, причём у Суворова в основном была пехота, кавалерийские части были собственно польские. Враждебная шляхта не успевала понять, куда он нанесёт следующий удар.

Варшава пала уже через неделю, Суворов снял осаду с Праги, и король Станислав вернулся к своим формальным функциям. Теперь уж все карты целиком были у меня на руках. Через два месяца всё было кончено. Совсем кончено. Уйти в Пруссию смогли очень немногие из мятежников. Август и Адам Чарторыйские были схвачены гданьскими немцами при попытке бежать в Пруссию. Молодой Адам был убит взбешёнными людьми, а его отец всё-таки был выдан русскому гарнизону, вставшему в городе.

Армия Суворова вела себя примерно, грабежи и насилие, конечно, имели место, но всё же были весьма редки. Поляки оценили порядок, приносимый нашими войсками, и принимали оккупацию довольно смиренно. Почти мгновенное подавление польского сопротивления произвело фурор в Европе. Нашу армию начали уважать и бояться значительно больше.

По итогам компании было убито более трёх тысяч мятежников, в том числе многие члены аристократических фамилий и взято в плен почти сорок тысяч человек. Суворов же безвозвратно потерял только четыреста двадцать солдат и офицеров, а у Браницкого убыль была и того меньше. Основную массу убитых повстанцев составили крестьяне-кашубы, которые яростно осаждали Гданьск, и толком не организовали охранение и разведку.

Чахоровский, который возглавил мятеж на севере Польши, поощрял рост католической реакции, но сам со своими лучшими людьми отбыл в Плоцк для участия в конфедерации и на места остались только мелкие шляхтичи и перевозбуждённые крестьяне. Во многом из-за этого и случилась страшная «эльбингская резня», которая ужаснула даже самих поляков.

Осада Гданьска была, но вот порядка и какого-то единства среди осаждающих не было. Поэтому удар Суворова разрезал бунтовщиков как горячий нож — масло. Из города вышли протестанты и устроили ответное избиение обезумивших католиков. Суворов смог вмешаться через несколько часов, но крови было пролито очень много.

Сразу после завершения боевых действий в середине сентября король Станислав объявил о созыве нового сейма для разрешения противоречий между фракциями, но выборы проходили под жёстким контролем русских войск, ибо только их присутствие удерживало шляхту и чернь от очередного братоубийства. Даже приход нашей армии и вывод из общественной жизни наиболее агрессивных её участников не снял всех противоречий.

Диссиденты требовали низложения Станислава Понятовского и избрания на польский престол меня, даже протестанты считали, что исключительно русские способны защитить их от католического буйства, подобного тому, которое они только пережили. В Великой Польше и Поморье королём тоже не были довольны и желали превратить его в совершенно декоративную фигуру, а лучше сменить на какого-нибудь европейского аристократа. Малая Польша требовала автономии, Литва, вообще, кричала об отделении, и обе территории мечтали видеть своим королём меня. Только Центральная Польша хотела сохранить единство и дать Станиславу возможность помирить излишне ярых драчунов.

Но падение Речи Посполитой мне совсем не было нужно. Тем более я не желал стать монархом польских и литовских земель — все эти сеймы, шляхта, взаимная ненависть — вешать на шею такое ярмо меня совсем не радовало. Польша должна была быть единой и достаточно сильной, чтобы оставаться барьером между Россией и немецкой Европой. Но вот антирусских настроений здесь не могло быть, требовалось полностью вычистить эту гниль, ну и слишком усиливать экономику соседа мне бы тоже не хотелось.

Для достижения этой цели Понятовский в качестве короля вполне годился, если за ним следить, конечно, и поправлять вовремя. Наиболее влиятельную и амбициозную аристократическую верхушку шляхты мы убрали, так что удержаться на троне он сможет — всё же вокруг короля сплотились остатки «фамилии».

Партии, естественно, пытались собирать коалиции, чтобы укрепить своё положение или, по крайней мере, не потерять позиций, но пока самую большую силу набрали диссиденты. Православные уже и так невероятно окрепли, а уж после «успокоения Польши», как назвали эти события, именно наша партия получала около половины голосов, что пугало даже их союзников-протестантов, а уж у остатков «патриотов», вообще, вызывало острое расстройство пищеварения.

Такое положение не могло сохраняться долго. Всё вполне вероятно скатилось бы к новой гражданской войне и разделу государства. По моему глубочайшему убеждению Польша была способна сохраниться, только после серьёзного кровопускания, которое снизило бы напряжение внутри страны, то есть, лишившись земель, что получила, воспользовавшись слабостью России.

Но при этом, я помнил, что поляки не забывали о своих восточных землях, которые Советский союз, по сути, обменял на территории, отнятые у Германии. И вот такого я не желал. К тому же, изъяв у Польши сейчас все православные регионы, мы бы лишались мощного рычага для управления политикой королевства, и чересчур объединили бы польское общество, причём против себя же.

Сложно было найти решение такой задачи. Все наши совещания крутились почти исключительно вокруг этого вопроса с момента начала похода Суворова. Споры были жаркие, и аргументы приводились самые разнообразные. Причём Вейсман, Баур и Метельский требовали отрезать у Польши как можно больше территорий, включая Литву и даже Королевскую Пруссию.

Первые двое твердили о военных преимуществах такого приобретения и славе, которую получат император и его генералы, а старый казак мечтал освободить православных, страдавших от католиков. Противоположную позицию занимали Обресков и Вяземский, которые вообще не желали связываться с новыми землями. Руководитель русской дипломатии опасался будущих осложнений в Европе, а мой главный финансист боялся, что у нас будут проблемы с затратами на присоединение территорий со значительным населением.

А главным противником идеи приобретение Польских земель выступал генерал-майор Штединг, получивший повышение и ордена Георгия и Иоанна за свои успешные действия. Он очень тревожился, и, между прочим, совершенно справедливо, того, что именно ему предстоит отвечать за настроения в Речи Посполитой после реализации такого решения.

Военных удалось убедить отказаться от своих устремлений достаточно просто — слишком много требовалось бы войск для контроля обширных территорий, резко удлинившейся границы, озлобленных поляков, да и неминуемый в таком случае конфликт с Пруссией и Австрией не внушал оптимизма. Их горение быстро закончилось, когда они осознали все эти проблемы. Вяземский успокоился, когда мы согласились обязательно потребовать от Речи Посполитой плату за наведение порядка.

Пришлось отдельно отвлекаться на Пономарёва, который справедливо считал себя соавтором столь грандиозного успеха и сиял, словно новенький золотой рубль. Захар так воодушевился, что в наших спорах о будущем Польши почти не участвовал, и пришлось ему напомнить о его работе. Вот талантливый парень, а увлекается — глаз да глаз за ним нужен.

Все вопросы разрешились, когда Штединг поуспокоился, подумал, да и выдал свой план. Он знал ситуацию в Польше лучше всех, при этом не постеснялся ещё и прощупать почву в общении с местными, проработать возникшую у него идею с агентами, военными и даже со сборщиками налогов. Когда он прислал с курьером несколько сотен страниц, исписанных каллиграфическим почерком, в которых подробно разбиралось множество нюансов, реакций сторон, мер по предотвращению нежелательных последствий, мне просто захотелось ему зааплодировать.

Похоже, что этот сравнительно молодой ещё, едва отметивший своё тридцатипятилетие, уроженец Бремена, с детства живущий в России — выдающийся администратор и дипломат. Проработан план был на славу, моё представление его на совещании вызвало вначале гробовую тишину, потом десятки вопросов, на которые уже были готовые ответы. Все мои соратники признали его.

Я отказался принимать корону Речи Посполитой, более того, обратился к собранию, требуя сохранить трон для Станислава. В самом сейме же православные стали тем общим врагом, против которых готовы были объединиться все прочие группы депутатов. И мы решили этим воспользоваться. Идею об отделении территорий, населённых идеологическими противниками, с которыми сейчас нельзя разобраться силой, мы подкинули королю. Понятовский не стал возражать инициативе, высказанной в его окружении. Он был готов и к большим потерям, а здесь малой кровью можно было серьёзно ослабить прорусскую партию и снова усилиться самому.

Решение выкинуть из состава Речи Посполитой наиболее наполненные православной схизмой земли, отсечь поражённые гангреной части тела великой Польши, как выспренно сказал король, обращаясь к сейму, далось очень легко. Все поняли прекрасную перспективу — диссиденты разом лишались своего преимущества, и партии уже могли спокойно делить влияние. При этом для нас существенные потери в контроле над политикой Речи Посполитой отсутствовали — православных там ещё было очень много, рост русского влияния продолжался, да и наши агенты никуда не исчезали.

Отделены были всего восемь воеводств, сеймики которых тут же обратились к России с просьбой о присоединении. А в само́й Речи Посполитой между тем решали новые вопросы. Мы требовали конфискации земель и имущества бунтовщиков, передачи их самих для наказания в Россию, увеличения количества русских войск на содержании Польши и финансирования строительства крепостей в указанных нами местах. Это требовало новых налогов и сборов, что вызвало большие волнения, чем передача воеводств России.

Правда, мы смогли им помочь в решении этого вопроса. Штединг после просьб и уговоров пошёл навстречу королю и депутатам, снял требования о конфискации земель и даже с барского плеча предложил компенсацию за участки, которые были в отдаваемых России воеводствах. Требование о такой конфискации изначально было высказано только для того, что бы в процессе торговли от него отказаться, ни к чему нам было возиться с ними. А так — пусть мы и пленили множество шляхтичей, но у них были родственники, которые теперь очень рассчитывали на наследство и думали только об этом.

А выплата за земли, которые теперь становились русскими, снимала возможное напряжение и опять же направляла мысли шляхты на делёж денег. Для нас же такая выплата хоть и вызвала ворчание Вяземского, но не сильно усложнила его работу. Поход Суворова был оплачен само́й Польшей, потери среди армии были незначительны, мы получали жирный кусок территории, одни налоги, которые поступали с новых провинций за год закрывали почти все затраты на выкуп земли и расходы на работу наших агентов.

А ещё мы получали имущество мятежников, стоимость которого даже по первым оценкам превышало пять миллионов флоринов — люди они были весьма небедные и любящие драгоценности. Это делало польскую компанию одним из самых выгодных предприятий и даже рождало желание повторить. Но такое возможно только один раз.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Пока мы занимались Польшей, в мире происходили события, достойные пристального внимания. Англичане, после объявления войны с Францией ждали удара по метрополии, тем более что в Бресте был сосредоточен значительный флот. Однако Людовик принял иной план, нацеленный на «отрезание щупалец осьминога», как эту задумку назвал сам король. Уже в апреле из Тулона вышла эскадра д’Эстена[14], к которой присоединились испанские суда. И флот в двадцать шесть линейных кораблей, с десантными частями более чем в десять тысяч человек направился Вест-Индию.

Колонисты, конечно, были не очень довольны, что союзники не бросают все силы на их поддержку, но менять план войны Людовик не собирался. Первый удар должен был быть нанесён именно здесь. Испанцы требовали ударить на Гибралтар, который они видели основной целью войны и французы не смогли отказать им в таком деле, так что множество судов было отвлечено на блокаду этого порта. А на Ла-Манше задачей флота пока была демонстрация, так как риск поражения от крупных сил англичан был слишком велик.

Уже в июле д’Эстен занял Доминику[15], британцы попытались перехватить инициативу и августе контр-адмирал Баррингтон[16] у острова Мастик[17] атаковал эскадру союзников, воспользовавшись раздробленностью флота, которую допустил французский адмирал. Силы д’Эстена там составляли всего девять линейных кораблей, и эскадра англичан, имевшая в своём составе семь судов, была настроена крайне решительно, атаковала неожиданно и получила все шансы на победу.

В первый же час битвы французский командующий был тяжело ранен, а главное — союзный флот потерял два корабля. Но изменил ситуацию молодой французский командир Сюффрен[18]. Он возглавлял небольшое соединение из двух линейных кораблей и двух фрегатов, выполнявших отдельное задание. Заслышав канонаду, он понял, что там началось большое сражение, и бросился к месту схватки.

В результате он смог переломить ход битвы. Баррингтон погиб, из его эскадры спаслось всего два корабля, которые израненные добрались до Барбадоса[19]. Французы, которые пусть и были сильно потрёпаны в битве, но с помощью судов, не участвовавших в сражении, получили полный контроль над морями Вест-Индии. И они им сполна воспользовались. В конце августа пала Гранада[20], в начале октября — Ямайка[21]. Но главное — французы и испанцы поняли, что англичан на море можно бить. Такой психологический перелом дорого стоил. Выздоравливающий д’Эстен метал громы и молнии, угрожая полностью уничтожить флот Георга и скоро захватить саму Англию.

Во Франции началось такое торжество, что казалось, Лондон уже пал. Мария-Антуанетта соорудила на голове причёску в форме корабля, общество немедленно подхватило эту моду. Флот стал самой модной темой, в Париже все говорили только о героических французских моряках. Орлов, ходил гоголем, везде рассуждая о своей дружбе с Сюффреном, с которым он и действительно выпивал с завидной регулярностью, и о своём руководстве д’Эстеном, что было не совсем правдой, а точнее, было совсем неправдой. Адмирал не любил русского выскочку и хоть был вынужден слушать рассуждения Алексея Григорьевича, всё же не считался с ними.

При этом собственные рассказы о непосредственном влиянии на победу при Мастике помогали Орлову пережить опалу при дворе. Слишком уж флот стал модной темой. Все более или менее значимые фигуры кинулись в эту сферу, возжаждав популярности и роста влияния, и русский посол, хоть и приятель короля, стал лишним в этом раскладе. Моего посланника выкинули из морской сферы, Сартин оказывался принимать его и слушать советы. Даже король с грустью признал собственную слабость и невозможность пойти против всех аристократических семейств, в том числе и королевского. Всё, что осталось Орлову — рассказывать в салонах о своём былом влиянии…

В мятежных колониях пока же ситуация оставалась почти без существенных изменений. С одной стороны, Вашингтон[22] формально одержал победу над английским генералом Клинтоном[23] под Монмутом[24] и тот очистил Филадельфию и отступил на остров Манхэттен, но, с другой стороны, победа всё-таки была относительная — Клинтон просто выбрал план отступления заранее и исполнил его достаточно твёрдо и спокойно.

Американцы держались, поддерживаемые верой, что французы скоро сметут их противников, а англичане начали немного волноваться от возможности таких перспектив. В само́й Англии поражение при Мастике пока ещё не понималось как катастрофа — просто досадное недоразумение. Адмиралтейство готовило новые корабли для возращения инициативы в Карибском море.

Главное же для меня было то, что обе стороны активно покупали наши товары. Продовольствие, порох, корабельное дерево, парусина, канаты в сражающихся армиях и флотах были уже наполовину русские, а это было только начало…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Австрийцы же с пруссаками настойчиво танцевали сложный танец, пытаясь получить преимущество, почти не рискуя. Практически все войска враждебных государств были сосредоточены друг против друга. Остальные границы были не прикрыты. Только занятость всех соседей в других войнах давала такую возможность.

Мы занимались польскими делами, а турки… Турки, кроме проблем с Египтом, Алжиром и прочими, получили полномасштабную войну с Персией. Зенды, давно удерживающие Басру[25], начали наступление в Ираке, очень успешное наступление. Их войска взяли Кербелу[26] и осадили Багдад. Турки были вынуждены все силы бросить туда, ибо иначе иранцы вскоре были бы уже в Анатолии.

Зенды вооружили свою армию нашим оружием, кормили солдат нашим хлебом и одевали в наши ткани — для нас здесь больше желать и нечего было. Хотя… У меня в Петербурге уже сидел Мухсинзаде Мехмед-паша. Бывший Великий визирь очень вовремя покинул свой пост на пике популярности — у него был просто звериный нюх на проблемы. Прекрасный политик и очень разумный человек, он всё же не стал отказываться от милости султана и сделался послом при моём дворе. Пока он просил только о поставках наших ружей и пушек — именно они в османской империи считалось главной причиной усиления Зендов. А больше нигде европейского оружия было не достать.

Так и у нас тоже возможности не бесконечны. В условиях столь масштабных войн у наших соседей у нас начала возникать нехватка товаров для их снабжения. Слишком много им требовалось продовольствия, оружия, амуниции. Ручеёк золота от продажи наших товаров в условиях войны превращался в достаточно бурную реку, которая питала нашу экономику и давала ей быстро расти. И отказываться от подобных перспектив я не собирался — нужно было сейчас, пока есть такая великолепная возможность, захватывать рынки и наращивать промышленность.

Наше производство быстро росло, в центральных регионах достаточно крестьян переезжали в города и становились рабочими, что позволяло нам пока уверенно смотреть в будущее, а вот с сырьём намечались проблемы. В стране увеличивалось внутреннее потребление: детей в семьях было много, приезжали многочисленные переселенцы из-за рубежа, да и просто людям стало требоваться больше продовольствия и товаров, а вот урожаи зерна и технических культур не прирастали так быстро.

Так что, за ростом потребностей наших соседей русская экономика уже не успевала. По расчётам в следующем году мы будем вынуждены раскупоривать резервы зерна на случай голода, а через год столкнёмся с дефицитов льна, конопли и шерсти для производства ткани. Напрашивалось два решения: увеличить закупки сырья за границей, для чего были направлены инструкции нашим губернаторам и дипломатам, и нарастить посевные площади внутри страны.

Нам требовалось распахивать больше земли, нужно было активнее осваивать плодороднейшие территории рядом с крупными реками на юге и востоке. Эти торговые пути давали нам возможность быстро и дёшево вывозить зерно к морским портам, а прочее сырьё к центрам производства. Учитывая прогноз количества переселенцев, участки там закончатся не ранее, чем через восемь лет.

А принимая во внимание программу по расчистке земель в центральной России, пока можно было отложить большие инвестиции в более сложные территории в засушливых степях, освоение которых потребует создания цепи оросительных или водоотводных каналов, лесопосадок и дорог. Пусть это пока продвигается по уже действовавшему плану, потихоньку.

Ситуация была нами подробно разобрана. Необходимость ускорения заселения новых земель сомнению не подвергалась. С учётом польского золота и поступления налогов с присоединяемых территорий мы имели достаточно прочную позицию в финансовой сфере. После некоторого обсуждения я решил запустить вольное переселение крестьян уже со следующего года, но дозволить его пока только в трёх губерниях, чтобы не остаться без значимой части налогов. Мы прогнозировали, что там соберётся на самостоятельный переезд не более пятидесяти — шестидесяти тысяч человек.

Кроме роста внутренних потоков переселенцев, мы уже наблюдали и увеличение перемещения людей из-за границы. Войны, в которых участвовали наши соседи, заставляли очень многих бежать от воинской повинности и растущих налогов. В этом году к нам переехали уже больше шестидесяти тысяч человек, и ожидалось ещё не менее десяти тысяч.

Такое увеличение количества поселенцев было уже на пределе наших сил, но именно что на пределе, а не за ним. Земельный и Земледельческий приказы работали почти без отдыха. Болотов и Фабрициан стали моими ежедневными посетителями, но они справлялись! Пусть и не без ошибок, но мы могли уже не допустить голода и эпидемий при перемещении такого количества населения.

Но я не оставлял мысли о заселении Урала и Сибири, хоть эта цель и вступала в противоречие с требованием скорейшего увеличения количества товарного зерна. Ведь реки за Уралом текут только в направлении Ледовитого океана, по которому вывозить продовольствие затруднительно, хотя лелеемая мною программа по созданию поселений вдоль северных рек и побережья океана давала нам возможность организовать транспортировку этим путём.

Но вот срок такой перевозки был просто нереальным — не менее двух лет требовалось на доставку груза до Архангельска, откуда возможно было бы отправить его либо дальше в Европу, либо в Центральную Россию. Однако такая перевозка была возможной, навигация там уже потихоньку велась, в год по той же Оби ходило 6 кораблей. Плавание по большим рекам и от Обской губы до Архангельска стала практически безопасным, там даже при каком-либо несчастье всегда можно было получить помощь в довольно многочисленных городках.

Ну а если вспомнить, что часть этого продовольствия потребуется для жителей поселений, которые занимаются рыболовством, торговлей с северными кочевниками, перспективной добычей полезных ископаемых и обеспечением работы самого водного пути, то смысл в заселении Сибири уже был. Конечно, радикально изменить ситуацию с транспортной доступностью региона смогут только железные дороги, но их значительно проще строить на уже населённых территориях.

Так что, я твёрдой рукой определил направлять на освоение Сибири не менее десятой части всех переселенцев. Фабрициан и Болотов начали более активно готовить колонизацию доли́н сибирских рек. В Бердском остроге[27] организовали полноценную агрономическую станцию, а в Омском остроге[28] открыли экспедицию Земельного приказа, которая занялась планированием размещения новосёлов.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Орлов, меж тем, побродив по салонам, осознал, что теперь он начал восприниматься в парижском обществе как пустозвон. Такая слава была не по нему, он опечалился и серьёзно задумался. Алексей был человеком весьма неглупым и, смог изобрести шикарный проект — большая каперская[29] операция на путях торговли англичан.

Пока внимание сторон было сосредоточено на Вест-Индии, мятежных колониях, Гибралтаре и Ла-Манше, он решил ударить по перевозкам в Индии Восточной. Не сказать, что Франция совершенно забыла об этом богатейшем полуострове, но пока Британская Ост-Индская компания уверенно там себя чувствовала и приносила огромные барыши участвовавшим в её работе английским торговцам через коммерцию и откровенный грабёж местных жителей.

Орлов предполагал, что в условиях отсутствия в тамошних морях значительного флота англичан, даже малые силы могут практически полностью прервать британскую колониальную торговлю. Но не только нанесение ущерба противнику Франции было у него на уме — по его данным, которые ничуть не противоречили информации, получаемой от наших агентов, стоимость товаров, перевозимых флотом Ост-Индской компании, была просто фантастической. Так вот, на перехвате этих грузов он рассчитывал неплохо заработать.

Базироваться каперы должны были на порты, принадлежащие нейтральным Нидерландам. Французы к этому времени лишились в Индии почти всех своих земель — англичане спокойно отвлекли главного союзника Франции, княжество Майсур[30], восстанием наиров[31], и захватили крупнейшие города Французской Индии: Пондишерри[32] и Шандернагор[33]. Сами корабли Орлов желал приобрести в тех же Нидерландах и Дании.

Проект был очень заманчивым, но я его уточнил. Суда для такого масштабного деяния лучше было купить у нас — верфи Архангельска и Кронштадта работали уже достаточно быстро и эффективно, флот у нас был многочисленный и изыскать в его составе корабли, годные для каперских операций было вполне возможно. Переоборудовать в боевые полтора десятка уже готовых торговых кораблей также было нам вполне по силам, а плата за такой заказ окупила бы бо́льшую часть затрат на строительство и переоборудование доков, которое удачно завершилось нынешней осенью. Официальными инвесторами авантюры могли выступить несколько крупных французских торговцев — естественно, моих агентов, а источником средств для этого — креди́ты голландских банков.

Голландцы с удовольствием профинансировали проект, с которого они получат многократную прибыль — через торговлю награбленными грузами. Покупку кораблей на стороне они также одобрили — если бы и суда были голландскими, то англичане вполне могли обвинить именно Республику Соединённых Провинций в авторстве такой авантюры. Экипажи на треть будут состоять из русских — пусть морячки потренируются. Так что, дело пошло — французские купцы приобрели в России двенадцать относительно новых торговых судов, и четыре больших фрегата, которые должны были придать мощи пиратскому соединению, а на верфях начали их готовить и вооружать, с расчётом завершить все работы к середине весны.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Прибытие Святого Владимира и Камчатки мы обставили с помпой не меньшей, чем при их отправлении. Палили орудия, залив был заполнен лодками с горожанами, солнышко, будто специально, разорвало плотную пелену туч, что окутывали город последнюю неделю и ласково светило, встречая героев.

Я прямо на набережной вручал ордена руководителям экспедиции, снова палили пушки, от громких криков «ура» вздрагивала, казалось, даже сама Малая Нева. Плавание завершилось удачно. Потери были, но не такие, что стоило их бояться. От болезни умер только один матрос, подхвативший на обратном пути тропическую лихорадку, остальные погибли во время штормов, причём возвращаясь домой вокруг Азии и Африки таких проблем уже смогли избежать — люди привыкли и научились правильно вести себя в бурю.

Корабли показали себя неплохо, хотя судовые плотники предложили несколько сотен изменений в конструкциях, над первыми уже думали мастера, а новые им ещё предстояло изучить. Прекрасным и недорогим средством борьбы с цингой была квашеная капуста, свежие фрукты и свежий же лимонный сок, вытяжка из еловой хвои также показала себя неплохо. Мне было приятно, что моя идея о пророщенных зёрнах вышла также весьма удачной — суп из такого сырья оказался вполне действенным средством. А вот уксус обнаружил свою полную неэффективность в борьбе со страшной болезнью, подлинным бичом моряков в долгих плаваниях.

Корабельные врачи провели большую работу по определению средств борьбы с болезнями на борту. Важным их требованием был полный отказ от деревянной тары для жидкостей — дубовые бочки должны были уйти в прошлое, их собирались заменить на изготовленные из белой жести, в которых вода и квашеные овощи портились значительно медленнее.

Крупнейшие открытия были сделаны в географии — одни только Гавайские острова, которые теперь назывались остовами Святого Владимира, чего стоили, а течения и ветры, исследованные экспедицией, делали наши будущие плавания более простыми. Установленные же торговые контакты в Азии давали нам достаточно грузов, чтобы сделать наши перевозки окупаемыми. Теперь мы могли уверенно планировать морское снабжение поселений на Тихом океане и даже задуматься о перевозках людей, пусть так мы могли перевезти значительно меньше переселенцев, чем сушей, но всё же таки.

На следующий год мы собирались вновь послать небольшую эскадру по знакомому маршруту. Для этого мои агенты уже купили в Европе три больших корабля, которые встали на переделку, к ним присоединится отремонтированная Камчатка. Также мы заложили четыре новых судна, и они уже в 1780 смогут отправиться в путь. Наши походы будут обязательно сопровождаться фрегатами флота и можно было надеяться, что морской путь к нашим владениям на Тихом океане станет постоянным.

[1] Liberum veto (свободный запрет лат.) — принцип парламентаризма в Речи Посполитой, который позволял любому депутату сейма прекратить обсуждение любого вопроса или закрыть работу сема вообще

[2] Потоцкий Роман Игнаций (1750–1809) — польский аристократ, государственный деятель, граф

[3] Чарторыйский Август Александр (1697–1782) — польский аристократ, крупный государственный деятель, князь

[4] Посол — депутат нижней палаты сейма, «Посольской избы»

[5] Сенатор — пожизненный член постоянно действующей верхней палаты сейма

[6] Варфоломеевская ночь — массовое убийство протестантов во Франции, устроенное католиками в ночь на 24 августа 1572 г.

[7] Потоцкий Станислав Костка (1755–1821) — польский аристократ, государственный деятель, граф, младший брат Игнация

[8] Прага — хорошо укреплённый пригород Варшавы, прикрывающий польскую столицу с востока

[9] Эльбинг (совр. Эльблонг) — город на севере Польши

[10] Плоцк — город в Центральной Польше

[11] Брацлав — город в Винницкой области

[12] Хшанув — город в Малой Польше

[13] Троки (совр. Тракай) — город в Литве, недалеко от Вильнюса

[14] Жан-Батист Шарль-Анри Эктор, граф д’Эстен (1729–1794) — французский военный и военно-морской деятель, адмирал и генерал.

[15] Доминика — остров в архипелаге Малых Антильских островов

[16] Самуэль Баррингтон (1729–1800) — британский военно-морской деятель, контр-адмирал

[17] Мастик — остров в архипелаге Гренадины в составе Малых Антильских островов

[18] Пьер-Андре де Сюффрен де Сен-Тропез (1729–1788) — один из величайших французских военно-морских деятелей, вице-адмирал

[19] Барбадос — остров в архипелаге Малых Антильских островов

[20] Гренада — остров в архипелаге Малых Антильских островов

[21] Ямайка — остров в архипелаге Больших Антильских островов

[22] Джордж Вашингтон (1732–1799) — американский военный, государственный и политический деятель, главнокомандующий Континентальной армией, первый президент Соединённых Штатов Америки

[23] Генри Клинтон (1730–1793) — британский военной и государственный деятель, полный генерал. Главнокомандующий английскими войсками в Америке.

[24] Монмут — округ штата Нью-Джерси

[25] Басра — город на юго-востоке Ирака, главный порт Месопотамии

[26] Кербела — город в Ираке в ста километрах от Багдада

[27] Бердский острог — ныне город Бердск в Новосибирской области

[28] Омский острог — ныне город Омск

[29] Каперы, иначе корсары или приватиры — частные лица, которые с разрешения властей воюющего государства, на основании письменного разрешения (каперского свидетельства) с помощью вооружённых кораблей захватывали торговые корабли неприятеля.

[30] Майсур — могущественное индийское государство на юго-западе Индостана

[31] Наиры — группа индийских каст в штате Керала на юго-западе Индии

[32] Пондишерри — ныне Пондичерри, город на юго-востоке Индии, столица Французской Индии,

[33] Шанденагор — ныне Чанданнагар, город в Восточной Индии