Темная лошадка

Глава 17

Летом на реке, а особенно такой огромной, как Волга, чудесно. От воды тянет прохладой, да и вообще успокаивает не меньше, чем вид белых просторов зимой. Единственное, что тепло, и можно, не боясь замёрзнуть, почти всё время проводить на палубе и дышать…Романтично, что сказать.

Я ехал к Маме. Кто бы мог подумать, что уже второй раз взрослый человек при высоком положении способен скучать по Маме? А вот как-то так выходило, что я скучал. Очень мне хотелось её увидеть! Да и Гриша, да и сёстры-малявки… Тосковал я по ним, очень тосковал. Пусть работа и занимала всё моё время, и переписывались мы, но сейчас даже увидеть их на таком расстоянии было нельзя, а хотелось. Это моя семья! И всё тут!

Я-то рвался к ним, а вот Като было страшно. Она боялась императрицы, всерьёз волновалась, что я, увидев сестёр, могу задуматься, вспомнить, о необходимости завести детей, и мы отдалимся… Я успокаивал её, умом-то Катя понимала, что она нужна мне, как верная спутница, к браку я действительно пока никак не стремлюсь. Но душа молодой женщины прямо говорила ей, что мы не семья, детей у нас нет, и не будет, а своей супругой я её никогда не назову.

Только её любовь и благоговение перед императорскими регалиями удерживали нас вместе. Меня это устраивало, но по-настоящему успокоить я её не мог. Катя страдала, и я только надеялся, что моя мудрая мама сможет снять с неё хотя бы часть напряжения. Вот так у нас и были совершенно противоположные ожидания от путешествия на юг.

Для поездки мне предоставили пять больших речных галер, на одной из которых размещался я с Катей и мой секретариат, на двух сопровождавшие меня чиновники и военные, а ещё на двух — охрана. Три судна были из постоянно ходящих по реке, а два — построили специально для моего путешествия.

Сначала я хотел отправиться в Екатеринодар сухим путём, но меня отговорили — за Тулой дороги только строились, а работать в непрерывно трясущейся карете будет совершенно невозможно, да и от такой дороги все устанут очень серьёзно. Так что пришлось отправиться в значительно более долгое, но всё же существенно более удобное путешествие по воде.

Города, которые мы посещали, с одной стороны, радовали меня своим явным деловым блеском — везде были новые пристани, многочисленные склады, строились храмы, набережные и центральные улицы мостили и украшали каменными и кирпичными домами. Но, с другой стороны, я видел и многочисленные недостатки в снабжении водой, канализации, отсутствии освещения. Только Ярославль, Нижний Новгород и Казань сейчас походили по своей ухоженности и организованности на Москву, а в остальных же городах всё ещё было очень далеко от желаемого.

Однако запущенные проекты создания обществ по улучшению городских удобств уже существенно двигали процесс. К примеру, выпуск керамических труб для водовода и нечистот рост как на дрожжах, а главным источником дохода очень многих частных железных заводов стали масляные фонари. Спрос рос, росло и предложение, снижая цены и ещё увеличивая потребление товаров. Через несколько лет большинство городов будет просто не узнать!

А уж что творилось возле Казани, где возводилась новая столица! Неофициально его называли Павлоград, но я не желал подобно Петру связывать название главного города со своим именем — не столь я тщеславен, как мой почти предок… Для меня лучшим было бы назвать столицу в честь мамы, но этот вопрос мне требовалось обсудить с нею лично, всё же название столицы государства не может даваться исходя из сиюминутных чувств.

Генерал Немой, а теперь и назначенный начальником строительства генерал-майор Бегичев, развернулись на славу. Хотя в поле трудилось несколько тысяч человек, фронт работ был явно больше — раскопаны были очень значительные пространства. Огромная пристань, казармы двух полков, которые разворачивались рядом с новым поселением с плацем и учебным городком, несколько заводов и вре́менное жильё — вот и всё, что было закончено. Главное строительство было ещё в самом начале.

В Царицыне нам было необходимо завершить плавание по Волге и переехать посуху уже на Дон, по которому и продолжить наше путешествие. Город оказался весьма немаленьким торговым поселением с огромными пристанями, а уж чугунная дорога… Я увидел её в первый раз. Конечно, железные дороги в прошлой жизни не прошли мимо меня, но сейчас это было нечто потрясающее. Гигантские паровые машины, двигающие огромные возы — подобное зрелище вызывало просто настоящий детский восторг даже у меня. Увидев это, действительно станешь сторонником железа и пара, м-да… Теперь понятно, почему все стали такими поклонниками паровиков и непрерывно предлагают проекты по строительству чугунок.

Для меня был подготовлен специальный императорский состав. Возы были дорого отделаны, в них были предусмотрены все возможные удобства. Поездка по новой дороге тоже была восхитительной — плавный ход, красивые окрестности, засаженные деревьями с правой стороны, с другой велась стройка ещё одного пути, так как два уже существующих начинали не справляться с потоком грузов и пассажиров. Только вот, целый день в поездке на этом неспешном транспорте всё же несколько утомил — скорость пока была слабым местом чугунных дорог, хотя по нынешним меркам почти пятнадцать вёрст в час было настоящей фантастикой.

В Калаче[1] мы снова пересели на галеры — более удобного транспорта пока было не сыскать, они не зависели от ветра и причуд речного течения, когда был ветер, на них поднимали паруса, а если наступал штиль, экипаж брался за вёсла. Да и по морю вдоль берега эти суда вполне могли ходить без особой опаски. Перевозка пассажиров и почты именно такими кораблями постепенно переставали быть диковинкой.

Азов, наш главный порт на Дону, был уже немаленьким, быстрорастущим городом. Градоначальником здесь был человек с отлично знакомым мне именем, Михаил Голенищев-Кутузов[2], сын главы Ямского приказа. Молодой и энергичный офицер отлично поддерживал порядок.

Обширные портовые сооружения, таможенные и карантинные склады, городские строения, казармы гарнизона — везде царила высочайшая организация. Причём горожане сами с жаром следили за порядком. Михаил Илларионович был весьма талантливым управленцем, но обладал просто отвратительным характером — беспардонный и язвительный он ссорился со всеми своими армейскими командирами и, несмотря на очевидную храбрость и воинское искусство, в чине подполковника был выставлен в отставку.

На гражданской службе он существенно поумерил свой нрав и показал себя с наилучшей стороны. Теперь Азов можно было ставить в пример. Пусть город пока был существенно меньше той же Астрахани, но он рос в строгом соответствии с утверждёнными планами, чистым и красивым, да и гостей всех поясных обществ здесь ценили и почитали, так что уже сейчас город становился одним из центров торговли на южных берегах империи. И большая заслуга в этом была и градоначальника.

Дальше наш путь лежал уже по Азовскому морю, галеры были отличным транспортом и здесь. На пристани Екатеринодара играл оркестр, стреляли пушки, но я не отрывал глаза от маленькой на фоне огромного Гришки фигурки моей мамы. Мне большого труда стоило удержаться и не сорвать весь церемониал встречи императора. Я хотел броситься, обнять эту немолодую уже женщину, с яркими глазами, по которой я очень скучал.

Но смог я сделать это только тогда, когда мы скрылись от толпы, что приветствовала меня в порту. Лишь здесь я мог прижаться к маме, подкинуть в воздух сестёр и обнять Потёмкина. Да, именно они — моя семья, только они, да ещё Алёша, но он далеко, колесит сейчас по Сибири. Боюсь, что Като это тоже почувствовала…

Большой Мраморный дворец, который был закончен только этой весной, был красив, прямо очень красив. Старов создал шедевр. Он твёрдо стоял на том, что всего лишь обработал идеи своих помощников, но и Казаков и Пётр Антонов, как звался теперь средний сын Антона Ульриха, в один голос утверждали обратное — они лишь чуть-чуть приложили руку к проекту. Так что, Старову приходилось принимать все поздравления, пусть он внешне и морщился, но ему всё же это было явно приятно.

Однако больше чем красота дворца меня поразило другое: на улице был полдень, было почти нестерпимо жарко, а во дворце было прохладно. Более того, после летнего зноя, даже немного холодно. Я незамедлительно поинтересовался причиной столь необычного явления — жара и духота меня изводили и не только меня, фактически в подобную погоду останавливалась вся работа, а здесь такая свежесть.

Ухмыляющийся Потёмкин познакомил меня с автором столь великолепной идеи — инженер-капитаном Афанасием Захаровым. Он был результатом моего интереса к Востоку, сирийский христианин, решивший перебраться в усиливающуюся Россию, потомственный строитель и специалист по части традиционных технологий. Изначально его умения, как и знание многих других, переехавших к нам с турецких и персидских земель, использовались для орошения засушливых территорий.

Там, где вода слишком быстро испарялась с поверхности открытых каналов, начали строить староперсидские канаты[3] — подземные тоннели, по которым живительная влага бежала к полям. А вот Захаров предложил пойти дальше и начать строить бадгиры[4] — эдакие системы кондиционирования, традиционно использовавшиеся в Персии. С помощью специальных башен с воздуховодами ловился каждый ветерок, холод от проходящих под улицами канатов поднимался в здание, а тёплый выводился наружу.

Оригинальная конструкция давала отличный результат, который я сразу же оценил. Беседа же с инженером открыла мне, что Афанасий с детства живёт в России, закончил Корпус, более того, он готовится преподавать там. Его расчёты по системе воздушных башен, как бадгиры стали именовать у нас, с подачи Потёмкина заинтересовали столичных учёных.

Любопытнейший был человек. У него было много идей по системам орошения и водоотведения, которые были одной из важнейших задач нашего сельского хозяйства — в России всегда был недостаток земли, готовой для земледелия, зато болот и сухих степей множество.

Я был под впечатлением, а Гришка потащил меня смотреть присутственные места, которые ещё достраивались, но уже вполне работали. Построенные по проекту флорентийца Дзаноби дель Россо[5], они именовались не иначе как Уфицци[6], это название напомнило мне слово офисы, в которых я провёл бо́льшую часть моей прежней жизни. Множество посетителей, чиновников, офицеров наполняли здание. Красота, удобство и прохлада вызывали восхищение не только у многочисленных дворян, купцов и горожан, но и у меня.

Такого чуда я ещё не видел. А уж когда я заметил в полностью законченном крыле странные конструкции по стенам…

— Григорий Александрович, а что это такое?

— Как же это Вы, Государь, не знаете, что Ваши же заводы изготавливают? — хитро ухмылялся он.

— Григорий Александрович! — едва сдерживал хохот я.

— Павел Петрович! Да это же Вашего же Императорского приказа московский завод тепла и воды братьев Мурзиных уже второй год делает! Водяное отопление это! — скалил зубы этот интриган.

— М-да… Значит, второй год уже делают? — несколько смущённый мой тон объяснялся только полной неожиданностью для меня подобного события.

— И Палата градоустройства и градостроительства, коей я по-прежнему руковожу, подготовила предписание об использовании данного изобретения для сокращения расходов на отопление присутственных мест и частных домов. — серьёзным тоном произнёс мой старый друг.

— Что, столь хорошее начинание?

— Значительно экономит средства на отопление больших строений.

— А что же я в Мраморном дворце их не видел? — удивился я.

— Так переделывать сейчас много выйдет. А Катя очень хотела в новом доме тебя встречать! — бесхитростно развёл Гришка руками.

Я улыбнулся, подумав о маме и представив, как она изводила супруга.

— Пойдёмте, Ваше Величество, Торговые ряды посмотрим! — продолжал завлекать меня и дальше Потёмкин.

Весь день мы мотались по Екатеринодару, осматривая новые здания. Величественные Торговые ряды, городская управа, многие сотни домов, уже показавший свои размеры собор Святых Петра и Павла, две гимназии…

— Ну, Гриша, — сказал я ему в карете, — коли у тебя таких городов хотя бы два есть, то конная статуя тебе обеспечена!

— У, Павел Петрович! — усмехнулся он, — Шутишь ли? У меня в наместничестве таких городов уже восемь! Ты же по Днепру не плавал, и на Таврическом полуострове не бывал!

— Прямо-таки таких же? — поднял я бровь.

— Ну, почти! — слегка смутился Потёмкин, — Собора такого вот точно нет! Мраморный дворец один, да присутственные места поменьше… Но, в остальном! А из чего статуя будет? Бронзовую хочу!

— Ох, Гриша! — ткнул я его по-дружески кулаком в грудь, — За то, что ты сотворил — хоть золотую! Смотрю и дивлюсь. Чудеса вокруг, помню, что здесь было раньше. Отчёты видел, но такого всё же не ожидал… Собор-то когда закончите?

— Ну, дело здесь небыстрое. Строить непросто, потом ещё украшать… Думаю, лет пять ещё надобно! — даже скривился, будто от боли, он.

— Не грусти, Гриш. В Москве вон до сих пор не достроили, а когда начали…

— А всё же… Хотелось бы, чтобы мечты осуществлялись быстрее!

— Куда же быстрее, Гриша? Мог ли ты подумать всего лишь лет десять назад, что будешь строить города, расселять сотни тысяч людей и возводить храмы?

— Но, Павел, всё же! Исполним эти мечты, выдумаем новые!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Довольно высокий худой человек с совершенно седыми волосами и сильно изуродованным лицом сидел на скамье возле моря и смотрел на воду. Волны медленно накатывали на берег и также не спеша отскакивали обратно. Погода была солнечная и тихая, но жары не было. Человек сидел так уже несколько часов, смотря на воду и почти не шевелясь. Молодые дубки за его спиной, казалось, тянули к нему свои ветви, спеша обнять его и успокоить, но дотянуться не могли.

Полный уже немолодой врач в своём белом форменном балахоне и белой же круглой шапочке подошёл к сидящему так тихо, что тот дёрнулся, когда доктор присел с ним рядом.

— Всё грустите, Иосиф? — пришедший сказал это с такой участливостью, что седой, несмотря на возникшее у него раздражение от непрошенного вмешательства в его раздумья, всего лишь печально улыбнулся ему.

— Грущу, Константин Фёдорович. — голос его был неуверен, а в его речи слышался явный акцент.

— Не стоит, мальчик мой! Не стоит! Вы ещё молоды, челюсть и кости лица вполне срослись и Вы можете нормально жить. Зачем грустить?

— Я всегда был красив и ловок, а сейчас… Я урод? — пациент говорил очень медленно, словно по капле выдавливая из себя слова.

— Ловкость Ваша и сейчас никуда не исчезла, стоит только Вам снова попробовать заняться хотя бы гимнастикой, а не сидеть целыми днями…

— Но красота? Доктор, я же был любимцем женщин! Ни одна не могла пройти мимо меня, не потеряв покой и сон! Я же всегда был Ружичка! Кто же я теперь?

— Иосиф… Мне сложно понять это… Я никогда не был красавцем и не пользовался успехом у слабого пола. Но мне нравилась медицина. Всегда… — врач вздохнул и тоже устремил свой взгляд на море, — Я думал, что судьба моя, в отсутствие богатых родителей, да и родителей вообще… Я был младшим сыном, да и остался сиротой ещё в самом начале обучения. Я понимал, что жену мне не найти и уже и не думал об этом. Только медицина!

— Но ведь…

— И вот, — врач словно не заметил попытки больного вмешаться в его монолог, — я лечил бригадира Сытина. У него ямщик не справился с возком, путешественнику просто поломало ноги. Сложно было очень. Я вправлял кости ему много раз, но заставил его ходить. А его дочь, Лизонька… Она захотела стать моей женой. И Батюшку своего заставила… Я говорил ей, что уже не молод, не красив, не знатен, не богат! Но она твердила, что я самый прекрасный королевич, которого только могла она вообразить на свете, и мечта её стать моей супругой.

Я думал, что она это из благодарности. Отказывался от её любви, даже хотел постриг принять. Но Лиза была столь настойчива… Уже вот восемь лет прошло. Четверо деток у нас. Счастье моё всё смотри на меня влюблёнными глазами, и я не могу представить ни минутки жизни своей без её любви.

Спросите меня, зачем я такое Вам говорю? А всё просто! Не смейте опускать руки, молодой человек! У Господа на Вас свои планы! Пусть лицо Ваше уже не столь ровно, как было, пусть седина осыпала Ваши волосы, но Вы ещё молоды и полны сил! Я сделал всё, что мог — исправил Вашу челюсть, вернул Вам жизнь с нормальной пищей и внятной речью, а император даровал Вам чин и пенсию. Вы теперь можете самостоятельно решать, что и как Вам делать.

Вы можете воплощать Ваши мечты, и я не верю, что все Ваши помыслы были только вокруг женщин. А та, что ждёт Вас, полюбит Вас и в таком облике, дорого́й мой Иосиф!

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Как же мне было хорошо с мамой, Гришей и девочками. Я мог часами выдумать развлечения для сестёр и играть с ними, гулять с мамой, выпивать с Потёмкиным и купаться, смеяться, путешествовать. Общение с ними словно бы освобождало меня от оков обязанностей и гнёта ответственности. Катя видела это, и её будто бы придавливало горечью и ревностью.

Она понимала, что с ней я не могу настолько расслабиться, оставить где-то в стороне заботы и быть только с ней. Это её ещё больше огорчало, она грустнела и тускнела. Мне было больно, но поделать я ничего не мог. Мама, да и Гриша тоже, видели всё это и пытались помочь мне, но к женитьбе я готов всё ещё не был.

Притом я прекрасно понимал, что отказаться от законного брака никак не возможно — вопрос наследника для монархии один из самых важных, а для меня благополучие государства было поистине первоочередной вещью на свете. Пока я мог откладывать эту проблему, благо мне было всего двадцать семь лет, но забыть о ней я никак не мог. Здесь, в Екатеринодаре я старался утопить все грустные мысли в море и любви родных.

Но всё время проводить в безделье у меня не было возможности, всё в государстве было завязано на меня. Каждый день по два часа с утра я посвящал решению срочных государственных вопросов, а вечером, за ужином и до самого сна, я их обсуждал с мамой и Потёмкиным.

— И меня совершенно не прельщает идея стать главным кредитором Европы, — я с удовольствием вдыхал морской воздух, насыщенный ароматами цветов в обилии произраставших вокруг Мраморного дворца, — вон, сколько таких кредиторов в той же Италии побирается. Долги нужно выбивать, а подобные проблемы мне точно сейчас не интересны.

— Так сколько нам уже должны европейские державы, Павлик? — мама сидела в удобном кресле и с интересом посматривала на меня.

Мебель стояла на открытой террасе возле моря полукругом. Я сидел в середине этой подковы, чуть ближе ко мне разместился Гришка с бутылками вина́, а справа от меня примостилась Катя, робко помалкивая.

— Не слишком много, мамочка. Вяземский оценивает совокупный долг Англии и Франции всего-то в полтора миллиона гульденов, Голландия должна мне чуть больше двух миллионов, и Испания — приблизительно столько же.

— Как так-то, Павел Петрович? — Потёмкин искренне удивился, — Сам же говорил, что уже почти на десять миллионов креди́та им открыли! А у тебя всего-то шесть выходит!

— И это так, Григорий… Есть небольшая хитрость. — я с усмешкой приложился к бокалу с вином, — Мы продаём эти обязательства.

— Кому?

— Ну в основном их же подданным.

— Так ведь не станут те же французы платить за обязательства своего короля полную цену!

— А мне и не требуется! — с улыбкой ответил я, — Получение денег лишь третья наша задача!

— Как же так? — на сей раз удивилась моя мама, — Ведь ради денег вся торговля и затевается!

— В конечном итоге, несомненно! Но, во-первых, нам требуется получить не столько деньги, сколько секреты производства и людей, которые этими тайнами владеют. А, во-вторых, сделать так, чтобы без наших поставок нельзя было обойтись! Так что в оплату за обязательство короны мои люди с охотой принимают такие услуги. Выгода от операций с ценными бумагами намного превышает доход от производства, так что дело идёт неплохо.

— А это не убыточно?

— Нет. Все понимают, что беспроцентных креди́тов не бывает. В цену продажи наших товаров включена хорошая лихва[7].

— И что, французы и англичане смотрят на то, как мы скупаем их мануфактуры и учёных, совершенно бесстрастно?

— Формально мы здесь, вообще, ни при чём. Всё идёт через местных купцов. Да и пока у власти во Франции стоит Неккер, а в Англии — Норт, они смотрят только на отсутствие необходимости казне сейчас платить за поставки. Победа в войне должна всё списать. — я снова смочил горло маленьким глотком вина́.

— Хитро… А что же тогда долгов столько осталось?

— Так мне и торговаться с ними надо. Льготы, да земли нужные получать. Вон у голландцев уже пятая часть всей торговли специями через нас идёт, французы только наш мех берут, а англичане весь чай от русских купцов получают. Эта выгода — на долгие годы выгода.

— И что же, агентов твоих не ловят? А не расскажут они, что для России работают, а?

— Риск есть…

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Высокий уже далеко не юный, но какой-то очень подвижный для своего возраста человек в дорогих одеждах, лёгким прыжком вскочил в карету и негромко очень коротко сказал кучеру:

— Гони. К отелю де Вилль.

Тот молча кивнул и стегнул лошадей. Карета сорвалась с места и помчалась, распугивая прохожих. Богатей внимательно смотрел в небольшое окошко в задней стенке повозки.

— Бернард, эти двое точно шли за мной! — он произнёс свои слова уже на цюрихском[8] диалекте немецкого.

Кучер сморщился, словно проглотил какую-то тухлятину, и сказал на том же языке:

— Господин. Это они?

— Возможно, Бернард. Будь готов.

Когда впереди обозначилась перегородившая дорогу телега с молодой капустой, Бернард, не снижая скорости, свернул в переулок. Но за ближайшим поворотом им снова ожидала преграда — бочки были свалены в большую неприглядную кучу, преодолеть которую было решительно невозможно.

Кучер, сжав зубы, направил лошадей на препятствие, дождался сигнала пассажира и соскочил с козел в последний момент. Повозка врезалась в бочки, разметав первые ряды, лошади забились в обломках и сбруе, ещё более увеличивая суматоху. Выскочившие нападавшие оказались перед необходимостью пробираться через весь этот кавардак к швейцарцам.

Те, выхватив длинные ножи, бегом бросились прочь от засады, но на выходе из переулка их поджидала ещё группа врагов. Завязался бой. Кучер и господин отлично владели холодным оружием и умело работали в паре. За несколько минут они убили пятерых и почти прорвались, но застрявшие у бочек всё-таки разобрались с препятствием и напали сзади.

Бернард с рычанием бросился на новых противников и своим напором заставил их слегка отступить, чем не преминул воспользоваться его господин, попытавшийся выскользнуть из засады. Тогда в дело вступили пистолеты, сразу четверо нападавших вытащили их из-под плащей и выстрелили. Кучер получил две пули и рухнул на колени, а господин схватился за плечо и, выругавшись, бросил свою короткую шпагу.

— Кто из вас старший, господа? — рявкнул он на бандитов, зажимая рукой рану на плече, — Ни за какие коврижки не поверю, что почти двадцать человек могли организовать столь серьёзное нападение с целью грабежа, пусть и небедного, но всего лишь купчишки! Что вам надо?

— Ну, то же, Вы правы, господин Тонелье. — из-за спин закутанных в плащи преступников вышел хорошо одетый полный человек с глазами слегка навыкате, — Или всё же Вы Жан Молинье?

— Тогда уже Иоганн Молин, господин Бальзамо[9]! — сверкнул глазами швейцарец, — Я уроженец Цюриха.

— Прекрасно, я узнан! Я не сомневался в Вашей проницательности, дорого́й мой Иоганн! — мелодично засмеялся тот, кого бо́льшая часть европейского общества знала как графа Калиостро, — Я Вас так долго искал! Вы отделили своих исполнителей от себя целой цепью посредников, но я Вас нашёл! И теперь хочу получить за свои старания достойное вознаграждение.

— Хватит орать на всю улицу! — грубо отвечал ему раненный, — Такие предложения требуют обсуждений в тишине и уединении. Я у вас в руках! Перевяжите мне рану и осмотрите моего кучера — он отличный слуга и я не хочу терять его! Ну!

Бальзамо уважительно поднял бровь и дал знак своим людям. Те бросились к жертвам. Плечо Молина перевязали, а вот кучеру помочь уже не смогли. Тело его господин просил доставить в свой дом, где слуги позаботятся об упокоении. А сам швейцарец прошёл к карете, которая ожидала их в паре перекрёстков от места схватки. В дороге открылась небольшая хромота раненного, которая, однако, не помешала ему вполне уверенно дойти до повозки.

Внутри кареты, за занавешенными окнами разговор продолжился.

— Господин Бальзамо, что Вам надо? Ради чего Вы напали на меня в самом центре Парижа средь бела дня, не побоялись использовать пистолеты, а на выстрелы вскоре сбежится половина городской полиции. Да и советник местного парламента, господин Може, с которым я должен был встретиться, будет весьма огорчён отменой нашей беседы…

— Что же, герр Молин, Вы что-то слишком уверены для человека, который находится на пути к Харону[10]. Ваши связи после смерти не будут играть никакой роли! — итальянец показал, что и он может рычать.

— Ну а если я говорю не от своего имени и не от своих связей, а от имени того, кто стоит за моей спиной?

— За Вашей спиной?

— Господин Бальзамо, Вы очень проницательный человек, если смогли выйти на меня. Неужели Вам в голову не приходило, что провернуть такое дело самостоятельно, я бы не смог? Откуда бы могли взяться все мои замечательные связи? Почему доселе никто не обнаружил явного интереса к фигуре швейцарца-протестанта, который ведёт непонятные дела в Париже?

Итальянец задумался, но быстро оправился и продолжил:

— Почему же, приходило. Так кто же за Вами стоит?

— А за Вами? Весьма сомневаюсь, что Вы бы решились на такое громкое дело от своего имени! — хищно усмехнулся швейцарец.

— Вы забываетесь! Я здесь хозяин положения!

— Вовсе нет, любезный господин Бальзамо! Вовсе нет! — Молин ухмылялся уже во все зубы, — Неужели Вы думаете, что Ваше участие в этом деле будет тайной более одного дня? Ваша жизнь сейчас стоит чуть больше моей, только потому, что у Вас есть ещё время! Но, поверьте, человек, который стоит за мной, найдёт Вас обязательно. Так что, Вы схватили добычу больше, чем способны съесть.

Поэтому, — он решительным движением руки остановил желавшего что-то сказать итальянца, — предлагаю Вам следующее: пусть друг с другом общаются наши хозяева! Зачем нам, двум умным людям, ссориться между собой? А тем более, проливать кровь друг друга?

— Что же, я не имею ничего против, но мой хозяин — фигура весьма и весьма влиятельная! И желал бы узнать имя Вашего патрона, чтобы не подвести моего под некий мезальянс.

— Уж извините меня, дорого́й господин Бальзамо, фигура Вашего де Рогана[11] уступает размерам влияния моего! — засмеялся швейцарец.

— Де Рогана? Почему Вы решили, что я представляю его? — натянуто улыбнулся авантюрист.

— Вы, дорого́й мой граф Калиостро, довольно заметная фигура в парижском обществе, чтобы я не следил за Вами. — взял себя за седоватую бородку его собеседник, — Замечу, что имя кардинала я назвал, не будучи убеждённым в своей правоте, но Ваша реакция моё предположение подтвердило. Так что, смею уверить, мой хозяин — человек более влиятельный, чем Ваш!

— Имя назовёте, господин Молин?

— Не могу. Никак не могу. Можете меня пытать, мне проще умереть, чем раскрыть его инкогнито! Но, не стоит. Это его обидит не на шутку.

— Врёте!

— Желаете проверить?

Итальянец скривился, но сохранять лицо он умел хорошо, так что просто тут же щёлкнул пальцами и, приоткрыв окошко, крикнул кучеру:

— Домой, Жакоб!

Доехали они быстро, шторы в окнах кареты были наглухо закрыты, а после остановки Бальзамо протянул своему пленнику чёрный плотный мешок, который тот, пожав плечами, одел себе на голову. Швейцарцу связали руки за спиной, провели в какое-то большое здание, они преодолели несколько коридоров, потом Молин был усажен на скамью в довольно холодном помещении, где сильно пахло уксусом.

Пленник просидел там, по его подсчётам, более часа, когда послышались громкие голоса, его снова провели по коридорам, наконец, мешок был снят. Он находился в кабинете, отделанном очень дорого — даже королю было бы вполне прилично иметь такой. Мужчина судорожно моргал и щурился, пытаясь привыкнуть к яркому свету, заливавшему комнату. Наконец, швейцарец справился с проблемой и увидел перед собой сидящего мужчину в цивильной одежде.

— Ваше Высокопреосвященство! — низко поклонился пленник.

— Значит, Вы считаете, что мне надо встретиться с Вашим господином?

— Да, Ваше Высокопреосвященство! Это снимет все вопросы.

— И как же Вы предлагаете нам это сделать?

— Ваше Высокопреосвященство, я думаю, что Вы могли бы взять с собой необходимый для безопасности эскорт и навестить один отель в квартале Сен-Жермен[12].

— Отель?

— Да. Там Вы получите ответы на все Ваши вопросы.

— Какой отель?

— Приношу извинения, но указать его Вам и открыть дверь в него смогу только я.

— Вы думаете, что это помешает мне приказать убить Вас прямо сейчас?

— Именно так, Ваше Высокопреосвященство. Однако, после этого, Вы вполне сможете завершить свои замыслы! Если, конечно, пожелаете. — последние слова швейцарец пробормотал, низко склонив голову.

— Хорошо. Поедем прямо сейчас! — кардинал решительно встал.

На сей раз мешок на голову Молина не одевали, целая группа карет и вооружённых кавалеристов выехала из ворот дворца и направилась в Сен-Жермен. Швейцарец был спокоен, как статуя и бесстрастно указывал дорогу. Достигнув цели, слуги кардинала окружили особняк, а сам де Роган в сопровождении Бальзамо и трёх мрачного вида телохранителей проследовали за своим проводником.

Молин постучал условленным стуком в дверь. Та распахнулась и явила страждущим гигантскую фигуру, закутанную в плащ. Увидев Молина, страж обнажил голову. Он оказался одноглазым и почти полностью лысым. Кивнув швейцарцу, слуга жестом пригласил всех войти внутрь и пошёл впереди. Ни слова не было произнесено.

Де Роган нервно спросил у Молина:

— Почему он молчит?

— Бриан — немой. — лаконично ответил всё ещё пленник, за спиной которого маячил один из слуг кардинала, сжимавший кинжал.

Привратник провёл их ко второй двери и она, что было удивительно, была не заперта. Похоже, Бриан отвечал за вход в этот дом единолично. Он провёл группу до комнаты, где их встретил маленький слуга с крысиным лицом в ливрее без гербов.

— Пойдёмте, месье Дени ждёт вас.

— Кто такой месье Дени? — раздражённо сказал кардинал.

— Тот, кто даст Вам все ответы! — равнодушно отреагировал слуга.

— Какого чёрта! — взорвался де Роган.

— Не стоит духовному лицу поминать нечистого, метр. — из тени большого кабинета раздался рокочущий бас и на свет выдвинулся человек поистине слоновьих габаритов. Невероятно толстый господин, черты лица которого терялись в складках жира, одетый в халат из драгоценных соболей, последовал в кресло, освещённое единственным в комнате канделябром.

— Кто Вы такой?

— Можете называть меня месье Дени! — усмехнулся толстяк, — А ваши слуги и мой друг херр[13] Иоганн могут обождать нас снаружи.

— Зачем мне это?

— Так будет лучше всем! — в голосе хозяина кабинета прозвучало нечто такое, что де Роган без малейшего сомнения указал своим сопровождающим на дверь. Бальзамо тем не менее остался с хозяином.

— Присаживайтесь! — пророкотал месье Дени.

Итальянец поправил кресло кардиналу и притулился на краешке стула, стоявшего в тени.

— Кто Вы такой? — де Роган был решителен.

— Посмотрите, возможно, это послужит подтверждением моих полномочий? — толстяк с усмешкой вытащил из ящика бюро некий документ и подвинул его к кардиналу.

Тот с брезгливым выражением лица взял его, быстро пробежался глазами и в испуге отбросил бумагу от себя.

— Письмо с печатью, причём с пропуском на месте имени[14]? Я думал, король больше их не подписывает!

— Ну, для моего господина он сделал исключение, метр.

— А Ваш господин, месье Дени, он? — на сей раз голос кардинал был напитан уважением и страхом, даже тени былого высокомерия не осталось.

— Он, человек, имя которого я не желаю произносить вслух! — хозяин кабинета поднял руки, как бы обращаясь к Богу.

— Это… Это…

— Есть вещи, что не сто́ит доверять даже стенам, метр! Посмотрите-ка вот это. — толстяк дал гостю следующий документ.

— Хорошо, я не стану произносить его, месье Дени! Но, всё же я хотел бы решить вопрос с деньгами! Я рассчитываю за своё внимание получить хотя бы небольшую долю в доходе от ваших операций на бирже! — голос кардинала с каждым словом становился всё сильнее, и последнее предложение он просто прокричал.

— Жадность застит Вам глаза, метр. И Вас в Вашей жажде наживы не пугает даже Бастилия… Хорошо, теперь настало время моего следующего аргумента. — толстяк указал пальцем, напоминающим колбасу, на Бальзамо, про которого до сих пор даже не вспоминали.

Де Роган, прищурившись, посмотрел на помощника. Тот сидел, не шелохнувшись, на своём стуле, выпучив глаза и явно не понимая, что здесь происходит.

— Что с ним?

— В его организм попал яд. Он умирает! — спокойно отвечал хозяин кабинета.

— Что, яд? — де Роган испуганно вскочил с кресла.

— Именно так. И не волнуйтесь, Вы, естественно, тоже отравлены. Только чуть позднее и время побеседовать у нас ещё есть.

— Что?

— Мне надо было принять все меры по сохранению тайны и дохода моего господина. И я отравил Вас и Вашего слугу тоже, так уж получилось. — толстяк задумчиво пожевал губами.

— А-а-а!

— Спокойнее, метр, спокойнее. Конечно же, у меня есть противоядие. И я дам Вам его, если мы достигнем взаимопонимания!

— Быстрее же!

— Что, Вы уже почувствовали, любезный метр, как холодеют кончик носа и пальцев?

— Прошу Вас! — завыл насмерть перепуганный аристократ.

— Не переживайте, это всего лишь первый симптом. Потом Вы почувствуете холод в животе, затем откажут ноги…

— Ы-ы-ы!

— Вы перестанете лезть не своё дело?

— Конечно! Быстрее давайте противоядие! — кардинал уже бился в истерике, раздирая свои одежды.

— Если Вы пожелаете, то сможете сами начать такое же дело. Вы поймали Иоганна, значит, у Вас в руках, скорее всего, малыш Жак, а этот пройдоха отлично умеет организовывать аферы…

— Молю, скорее дайте мне противоядие!

— Я оставлю за скобками беседы тот урон, что вы нанесли нашему небольшому делу, убив нескольких верных моих слуг…

— Богом прошу!

— А, не желаете ли, спасти сначала этого ушлого итальянца? — толстяк вертел в руках склянку с чем-то ярко-красным.

— К чёрту всех итальянцев! — де Роган совсем обезумел, глаза его вылезли, словно у рака, на губах закипала пена, а пальцы спазматически сжимались. Он почти полз через широкий конторский стол, что отделял его от хозяина кабинета, тянул руки к его горлу, но они тонули в многочисленных складках жира.

Месье Дени со вздохом встал из кресла, обошёл стол и сунул страдающему кардиналу противоядие. Тот с жадностью высосал всё содержимое и отбросил флакон. Несколько мгновений просидел, не моргая, потом, покачнувшись, встал.

— Я, надеюсь, что это наша последняя встреча? — сочувственно проговорил толстяк, — А то, знаете ли, мой хозяин имеет непосредственное отношение к Медичи[15]. Знаете ли, у него невероятно разнообразная коллекция ядов, и мне было бы очень неприятно всё же участвовать в похоронах целого кардинала, да ещё и из весьма благородной фамилии…

— Да! — взвизгнул де Роган и опрометью выскочил из кабинета.

Месье Дени, кряхтя, снова обошёл стол, вынул из бюро ещё один флакон, на сей раз с прозрачной жидкостью, подошёл к так и сидящему в ступоре Бальзамо и влил в рот тому свой состав. Через пару секунд глаза итальянца безумно завертелись в орбитах, потом он начал что-то бессвязное бормотать и махать руками, а затем вскочил и не прощаясь выбежал за своим хозяином.

Толстяк, весело похрюкивая, снова сел в кресло и достал из очередного ящика бутылку вина́. Не спеша раскупорил её, вытащил два бокала, наполнил один и со вкусом начал пить. В это время к нему заглянул маленький слуга и с улыбкой кивнул. Месье Дени снова наполнил свой бокал и в это время через боковую дверь в кабинет зашёл уже переодевшийся и заново перевязанный Молин.

— О, Еремей Иванович! Хорош! Садись давай! — хозяин кабинета заговорил на чистейшем русском и наполнил второй бокал.

— Ну, что Стёпа, всё получилось? — сказал фальшивый швейцарец, отпив вина́.

— А то, Ерёма! Ты прекрасно провёл свою игру. Заманил этого жулика. Где тебя угораздило-то пораниться?

— Да этот Бальзамо устроил нападение, чуть ли не целой ротой. Бернарда убили…

— Горе! Хороший был парень. Давай-ка, братец, за упокой его души! Хоть и протестант был, но человек золотой…

— Ну и как, убедил ты кардинала, что это не его дело? — через минуту спросил гость у хозяина кабинета.

— Пришлось все карты выкладывать, только вот ребят не вызывал! — усмехнулся толстяк, — Очень жадный он. Даже как-то чересчур. Коли бы ты этого итальянца не уколол, пришлось бы обещать ему долю.

— Ну, Стёпа, здесь дело-то простое было. А вот как ты уболтал этого вельможу, ведь его-то я уколоть не смог…

— Пришлось попотеть, повезло, что этот петух такой впечатлительный! Купился он на корчи твоего Бальзамо. Да ладно, вот тебе-то больше года сидеть в шкуре швейцарца, выискивать, кто же это под нас сапу роет, посложнее было, братец! Как есть напишу Пономарёву, что Еремей Сидоров — лучший из лучших!

— Ох, Степан Фёдорович, спасибо тебе на добром слове, только лучше расскажи мне, что ты с этим итальянцем сделаешь?

— За Бернарда своего отомстить хочешь? Только вот такого таланта, как Бальзамо ещё поискать — всю цепочку нашу разобрал по колечкам, да на тебя вышел. Много ты таких знаешь? К тому же он мне теперь по гроб жизни обязан — я же его от верной смерти спас! А хозяин-то его бросил на произвол судьбы! Твой итальянец мне этого де Рогана с требухой сдаст. Хе-хе!

— Ох, Стёпа… Да и ладно! Налей-ка ещё, устал я сегодня.

— После такого дела, Ерёма, можешь спокойно в свой Мадрид катиться. Тебя там ждут, да очень ждут.

— Всё норовишь меня вытолкать подальше, Степан Фёдорович! — прищурился Сидоров.

— Тьфу на тебя, зараза! — жизнерадостно заржал в ответ его приятель.

⁂⁂⁂⁂⁂⁂

Мы валялись возле моря. Катя осталась во дворце, голова у неё болела… Гришка рассказывал байки, мама мелодично смеялась над его шутками, девчонки играли в песке, я просто блаженствовал. Наш покой прервал гонец, тихо подобравшийся ко мне и сунувший мне послание от Вейсмана.

Я скривился, такая срочная депеша могла означать только одно. В задумчивости я вскрыл его, развернул, принялся читать… Да, всё верно, война… Мы её ожидали, но всё равно, надеялись, что у нас есть ещё год или даже два, чтобы лучше подготовиться, накопить больше сил, подтянуть пути снабжения. Эти чёртовы японцы с их неуёмным желанием воевать. Все наши попытки установить с ними торговые и дипломатические отношения были бесполезны. Хуже, чем китайцы, право слово!

Мы смогли заслать нескольких агентов, да и голландцы, которые единственные из европейцев оказались в состоянии завести хоть какие-то дела с этими безумцами, пусть и находясь в настоящем заточении на острове Дэдзима[16], решили, что подробно информировать нас нужно для их выживания.

Так вот, пришли подтверждённые све́дения, что сам сёгун[17] Токугава Иехару[18] начал собирать войска и корабли по всему государству, чтобы смести в лица земли и прокля́тых иноземцев, которые покусились на территории империи, и ничтожных дикарей, забывших, кто их хозяин. Война, скорее всего, уже началась… Сообщения идут с Дальнего Востока сейчас очень долго. Я задумался, а потом вдруг понял, что не слышу ни историй Гришки, ни смеха мамы и сестёр.

Они все смотрели на меня, напряжённо и даже с некоторым испугом.

— Война, Павлик? — мама произнесла эти слова тихо, будто боясь навлечь ими несчастье.

— Да, война…

— Где? — Гришка даже прищурил один глаз и напряг плечи, словно намереваясь срочно собираться в бой.

— Далеко… Нихонцы на камчатское наместничество напасть решили. — я откинул в сторону депешу, которую, оказывается, судорожно сжимал в ладони всё это время, и прилёг на песок, — Далеко всё это, и ничего уже не сделаешь.

— А что, Повалишин доплыл? — Гришка отлично знал о подготовке к возможному нападению японцев.

— Да не должен был ещё. В августе-сентябре его там ждут.

— Так как же?

— Ну, Алексианов неплохой флотоводец. В эскадре его уважают, боевой, распорядительный, на него уповаю, чтобы нихонцам показал, что на море они против наших кораблей не потянут.

— А Бибиков? Он же там на армии?

— А ему на суше надо с супостатом схватиться. Говорят, что он отличный генерал, один из лучших наших. Войска у него есть, должен справиться!

[1] Калач-на-Дону — город в Волгоградской области

[2] Голенищев-Кутузов Михаил Илларионович (1745–1813) — русский военачальник, дипломат и государственный деятель, фельдмаршал, светлейший князь Смоленский

[3] Канат (кяриз) — подземная гидротехническая система, изобретённая в доисторической Персии

[4] Бадгир (ветролов) — система вентиляции и охлаждения, изобретённая в доисторической Персии

[5] Дзаноби Фелиппо дель Россо (1724–1798) — известный итальянский архитектор

[6] Галерея Уфицци (галерея канцелярий ит.) — дворец во Флоренции, где изначально размещались административные (uffici) и судебные (Uffizi) учреждения Тосканского герцогства. Ныне известнейший музей

[7] Лихва (уст.) — процент с отданного взаймы капитала

[8] Цюрих — немецкоязычный город на севере Швейцарии

[9] Бальсамо Джузеппе Джованни Батиста Винченцо Пьетро Антонио Маттео Франко (1743–1795) — знаменитый итальянский авантюрист, известный также как граф Алессандро Калиостро и Жозеф Бальзамо

[10] Харон — в греческой мифологии перевозчик душ мёртвых

[11] Луи Рене Эдуард принц де Роган-Гемене (1734–1803) — французский аристократ, дипломат, наследный князь-епископ Страсбургский, кардинал. Известный авантюрист и политический деятель

[12] Сен-Жерменский квартал — квартал аристократических особняков на левом берегу Сены, вокруг одноимённого аббатства

[13] Херр — обращение к мужчине в Германии

[14] Письмо с печатью (lettre de cachet) — во Французском королевстве приказ короля о внесудебном аресте какого-либо человека в виде письма с королевской печатью

[15] Медичи — знаменитое олигархическое семейство, представители которого неоднократно становились правителями Флоренции и папами Римскими. Фамилия Медичи происходила от названия профессии основателей рода — медики, и члены династии были известны в качестве одних из лучших в Европе знатоков ядов. Супругой первого французского короля из династии Бурбонов, Генрика IV Наваррского, и матерью короля Людовика XIII была Мария Медичи

[16] Дэдзима — искусственный остров в бухте Нагасаки, единственное место в Японии, где допускалось проживание и торговля с европейцами

[17] Сёгун — феодальный военный правитель Японии

[18] Токугава Иехару (1737–1786) — десятый сёгун Японии из династии Токугава