Товарищ Йотунин

Глава 19

Я никогда не задумывался о том, что некромантия может быть занятием настолько выгодным!

Главное — не строить из себя вселенского злодея, не пытаться захватить мир, не пытать по ночам невинные жертвы…

Кстати, а вот это вот «пытать» — оно вообще зачем? Ни прироста эфирных сил, ни особенного мастерства, да и любую суть, вплоть до совсем низших, можно призвать и так, безо всяких гекатомб!

Если очень хочется сил и страшно лениво расти самому, то можно — хотя, на самом деле, нельзя — принести в жертву человек десять. Только потом придется всю — недолгую — жизнь прятаться от малефического надзора: так было в моем мире, и, я уверен, примерно так же и в этом, со всей его удивительной малореальностью.

Пересчитал монеты, и даже мысль появилась — «может, ну ее, эту работу?».

Я думал так, просыпаясь.

Соображал, тщательно умывая лицо.

Предполагал, ковыряясь вилкой в полусырой яичнице.

Потом отринул глупые мысли, да и двинулся на работу: работать. Провожать меня было некому: страшно побелевший Зая Зая остался на болоте, и даже в сервитут я ехал сам, больше не оседлав трицикл, но ведя тот

в поводу.

День сегодня был пасмурный. Явно собирался дождь, в отдалении клубилась огромная туча: ветер гнал ее примерно в нашу сторону, но тут ведь никогда нельзя быть уверенным до конца.

Подумалось вдруг: если молнии вновь станут бить куда-то в Дербоград… Брошу все, пробегусь — пусть даже и пешком — до дома-на-болоте.

Очень уж неплохую прибыль принесла та, предыдущая, непогода!

Правда, надо будет потом как-то объясняться с егерем: не уверен, что ответ «сижу, никого не трогаю, боюсь выйти за дверь» сработает во второй раз, да при схожих обстоятельствах!

Ладно, это все были фантазии.

В реальности и прямо сейчас мне нужно было попасть в морг, так и остающийся, отчего-то, главным городским — несмотря на расположение в сервитуте.

Колобка я увидел еще на крыльце: тот явился на работу несколько позже, чем обычно, и пытался теперь вкатиться вверх по слегка крутоватым ступеням.

Еле сдержав первый порыв — подтолкнуть начальство со стороны афедрона — я зашел слева.

— Здравствуйте, Иватани Торуевич, — поздоровался я вежливо. — Поздравляю Вас с наступившей неделей!

Пакман остановился, повернулся, изобразил на круглом лице своем улыбку.

— День прошел — уже событие, неделя — праздник? — уточнил он. — Привет! Мне, кстати, как раз ты и нужен. И не только мне одному.

— Всегда готов! — честное слово, имей моя обувь каблуки, я бы ими прищелкнул. Однако, на работу я хожу в мокасинах… Чисто твой индеец, пацаны подметили верно! Вскидывать руку тоже не стал — мало ли, что такой жест означает здесь и сейчас. Совершенно необязательно, чтобы местные бойскауты… Полно, да водятся ли здесь вообще?

— Это хорошо, что готов, — немного рассеяно ответил начальник. Мне показалось, что тот уже немного про меня забыл, и снова примеряется взглядом к небывалой крутизне ступеней. — А, ну да! Давай, для начала, войдем внутрь!

Вошли, пусть и — конкретно я — ненадолго. Колобок честно выждал время: я накинул все тот же, слегка волшебный, халат, более или менее удобно устроился за столом, открыл, за позабытой прямо сейчас надобностью, некий отчет.

— Я это чего, — встрепенулось начальство, и мне подумалось: а не успел ли Пакман уснуть? — Как ты относишься к командировкам? — немного вкрадчиво спросил толстяк.

— Как к работе, — пожал плечами. — Пункт назначения, задачи. Транспорт.

— Ехать недалеко, — оживился начальник, ожидавший, судя по тону, решительного сопротивления новой инициативе. — Но транспорт… Все равно будет.

— Только я не вожу эсо… машину, — оговорившись, решительно применил я вновь выученное слово. — Как-то не сложилось.

— А тебе и не надо, — хохотнул Пакман, радуясь непонятно чему. — И мне, заодно. Есть тут один…

Машина ожидала меня на заднем дворе: я вышел, зачем-то, через главный вход, обошел здание по периметру, и там, в середине обнесенной решетками площадки, обнаружил ее. В смысле, это: легковой мобиль класса седан, старенький, квадратных форм и тесный внутри даже при взгляде снаружи. Общее впечатление только усугубляла неожиданно глубокая расцветка — темно-фиолетовая, с некоторым даже металлическим отливом.

Назвать ни марку, ни, тем более, модель, я бы не решился, поскольку так и не сподобился полистать местные справочники: сами понимаете, недосуг.

При машине, на уместном сиденье, обнаружился водитель — тот самый, который один, тут, есть.

— Здрасьте, — помахал я рукой, пробуждая шофера от утренней дремы.

— Привет, — буркнул тот. — Куда?

— Щас, — я развернул путевой лист, выданный мне, честь по чести, в транспортном цеху. — Крематорий.

— Который у реки или который на горе? — водитель решил, что здорово подколол новичка: даже собрался рассмеяться. Я, однако, уже был в курсе темы — чуть раньше и совершенно случайно просветил кто-то из охранников.

— Оба, — совершенно серьезно сообщил я. — У реки. И на горе.

— Паря, крематорий-то один! — почти торжествующе сообщил водитель.

— А я как сказал? — сделал я невинное выражение лица. Осталось только ножкой шаркнуть, честное слово.

— А, ну да, — шофер будто бы утратил ко мне интерес, но для чего-то же меня сюда отправили те, кто не послал?

— Вот, — оконное стекло со стороны водителя было приспущено, но совсем чуть-чуть: для воздуха, поэтому я не стал давать путевой лист никому в руки — только прижал тот к стеклу.

— А, ну ладно, — водитель вчитался в печатный текст. — Падай, погнали.

Я обошел мобиль, открыл пассажирскую — переднюю — дверь, да и уселся.

— Закрой, — потребовал водитель. — Хлопнешь — прибью!

Не, не прибил: вместо этого завел двигатель и тронул машину с места. Решетчатые ворота перед нами открылись сами собой — или, что вернее, кто-то, нас сейчас видящий, нажал на кнопку или дернул рычаг.

Казанский крематорий… Внушал.

Довольно объемное здание его, выстроенное из тяжеловесных форм красного гранита, высилось на обрыве над рекой: парой сотен метров ниже нес свои не самые чистые воды местный приток Волги, вполне себе река, именуемая просто и без претензий: Казанка.

Я, кстати, прикинул, и получилось, что приболевший Водокач поселился на берегу той же речки, только немного подальше, за двумя или тремя изгибами русла.

Так вот, крематорий…

— Солидно, — поделился я первым впечатлением.

— А то, — согласился водитель. — Не местный, что ли?

Мы вышли из машины, и шофер немедленно закурил.

— Ну, почти, — не стал отрицать очевидного я. — Всякое бывало.

Постояли, посмотрели.

— Труба-то! И это, сверху… — я вернулся к интересной теме.

На самой вершине отдельно стоящей, квадратной в плане, трубы, постоянно крутилась какая-то фигура, напоминающая то ли трехзубую вилку, то ли поднявшего руки кверху человека, одетого, притом, в широкую складчатую драпировку.

— Печи под землей, понятное дело, — согласился так и оставшийся безымянным шофер. — Потому и труба. Тяга, все такое… Дым сносит на реку.

— Должно быть наоборот, — не понял я. — Вон, ветер. С реки же. Или не всегда так?

— Всегда, — водитель — совершенно явно — обрадовался возможности поговорить. — На то и фигура… Ярканат-кеше, как мы говорим.

— Ә син татар кешеме әллә? — проявил я понимание.

— Югыйсә син үзең күрмисең! — почти удивился шофер, и повторил на местном диалекте советского языка: — Будто сам не видишь.

— Слышу, — уточнил я. — Так что с ярканатом? — слова «летучая мышь» и «человек» по отдельности я, конечно, знал, но такое их сочетание встретил впервые. Человек-летучая мышь — это, наверное, вампир, фигура неприятная и к демонстрации на весь гор… то есть, конечно, сервитут, непригодная.

— Ветряной проектор это, — сообщил водитель. — Как мельница, только наоборот: дует в нужную сторону. Сам понимаешь, не дело пеплу лететь в город — мало ли, кого перед тем сожгли.

— Заодно, выходит, прах — развеять над водой, — понял я. — Романтика!

— Ладно, романтик, — засобирался шофер. — Ты как обратно? Самоходом или подождать? Я, так-то, могу и потом приехать. Через пару часов.

— Давай так, — согласился я. — Зовут-то тебя как, скажем? — вдруг вспомнил.

— Бахыт, — водитель протянул руку. — Я думал, ты и не спросишь.

— Ваня, — ответил я. — Извини, так получилось. Больно уж ты…

— Неприветлив? — догадался водитель. — Ага, я такой.

Встретили меня странно.

— Задрали вы своими проверками, — сообщил мне, не вставая из-за стола, крупный худой дядя в пиджаке: неопределенного возраста эльфийский квартерон, если судить по внешности, повадкам и глубоко посаженным глазам. — Вчера же только!

— Вчера было воскресенье, — поделился я наблюдением.

— Тогда в пятницу!

— Да я вообще не по этой части, — возразил я. — Морговские мы. Посчитать кое-чего. Кстати, здравствуйте.

— Тогда привет, раз не проверка, — обрадовался дядя. — Вэллаир Усманов. Можно по-простому, Вил Нургалиевич. Директор всего этого… Великолепия.

Представился в ответ.

До кабинета директора я, перед тем, добрался очень просто: на проходной крематория не обнаружилось никакой охраны, кроме очень пожилого и к происходящему безразличного, гоблина, едва видимого из-за входной стойки.

Тот, вооружившись огромными очками — минус, навскидку, семь, или даже больше, — читал книжку, аккуратно обернутую обложкой в газету.

— Мне бы к директору, — попытался я привлечь к себе внимание. — Йотунин моя фамилия.

— Там, — гоблин, не отрываясь от книги, протянул руку в некоем направлении.

— Что — там? — уточнил я.

— Где — там? — не понял гоблин. — А! Директор! Прямо до упора, потом направо. Там лифт, только он не работает. Еще раз направо, там лестница, по ней — на третий этаж. Кабинет триста один, найдешь же?

— Читать умею, — нашелся я с ответом.

— Вот и молодец, — обрадовался гоблин, вновь отдавая должное печатному слову.

Пошел, повернул направо, потом еще раз. Взбежал на третий этаж — не уставая радоваться новым своим легковесности да бегучести.

Постучался, вошел, нарвался… Хорошо, что все решилось наилучшим возможным образом.

— Что считать-то собрался, Ваня? — с некоторой долей снисходительного превосходства уточнил директор крематория.

— Да все, как обычно, наверное, — я потащил наружу из сумки лист описи. — Из пункта А в пункт Б выехала труповозка, на борту — эн подданных, усопших, комплектных частично. Дано: посчитать, сколько доехало. Простая сверка.

— Бухгалтер? — хохотнул Усманов.

— Прозектор, — не согласился я. — И упокойщик еще.

— Дела… В смысле, тела мы, допустим, сведем и посчитаем. Или наоборот, — неожиданно воодушевился директор. — Правда, есть тут еще один момент, как раз по твоему профилю… Который «и еще».

— У вас тут, говорят, столовая, — намекнул я. — Кормят, говорят, вкусно.

— И много, — согласился директор. — Сам там обедаю, и ужинаю еще иногда. Давай так: ты посмотришь наш сложный момент, с меня два… Нет, три талона на обед!

«Надо же», умилился я понятию, знакомому еще по прежней, советской, жизни. «Талоны на обед… Поможем товарищу. Или подданному, но все равно поможем. Вот так и стал ты, товарищ Йотунин, работать за еду».

— Это что? — удивился я, первым входя — директор даже приоткрыл передо мной дверь — в большую комнату, расположенную под самой крышей здания.

Передо мной предстала картина из тех, что ожидаешь меньше всего: вместо гор неучтенного и ненужного хлама — тщательно вымытый пол, аккуратно выкрашенные стены, чистые стекла окон, витрины… А также — экспонаты внутри этих витрин.

— Известно, что, — поделился директор, входя следом и прикрывая — больше в комнате никого не было — за собой дверь. — Крематорию двести лет, на века строили, да и я тут работаю со дня постройки… Музей это. Инициативный, существует на средства работников. В смысле, на мои.

— Богато, — восхитился я. — Можно посмотреть?

— Успеется, — возразил директор. — Сначала дело, потом обед, потом — гляди, сколько влезет. Можешь даже фотографировать, если есть, на что.

«Фотографировать», подумал я. «Если дословно с эллинского — 'светописать? А то фото то, фото сё… Понятно теперь, что за фото такое. Светопись, она же светография!»

— Делу — время, — согласился я.

Прошли мимо нескольких витрин, и уперлись в одну, самую большую.

Внутри той, на красной бархатной подушечке, подсвеченный нарочно устроенными лампами, возлежал… Череп. Причем, не человеческий, вернее, не совсем. Расчистка не оставила при черепе ничего, кроме кости, но, будь бывшая голова комплектной — уверен, уши были бы острыми.

— Впервые вижу череп эльфа! — обрадовался я. — В смысле, такой чистый череп, и такой целый!

— Наследие предков, — усмехнулся директор. — Нет, не моих. Просто первый, кого привезли на кремацию, те самые двести лет назад… Тогда ему уже было под две тысячи, мертвому. Я после проверял, недавно совсем — так и есть, радиоуглеродная датировка не врет.

Я покивал уважительно: ему бы музеем заведовать, директору крематория! Впрочем, он, в некотором роде, и так…

— И что с ним? — осведомился я. — Красивый такой, лежит себе…

— А ты точно упокойщик? — осведомился директор. — Или так, для красного словца, приврал?

— Не извольте сомневаться, — я поджал губы: не люблю, когда меня обвиняют во лжи, тем более — безосновательно. — Сейчас посмотрю.

Точно ли я, блин, упокойщик. Неточно! Некромант я, первая буква «эн»!

Раз директор говорит, и даже готов платить — хоть обед, все не бесплатно — значит, что-то тут есть. Прислушался. Тишина, но все же…

— Тут, с черепом этим, постоянно что-то не то, — решил просветить Вил Нургалиевич дремучего меня. — Пару раз чуть не выбросили, мол, ненастоящий… Спасибо хоть, не пластмасса! Теперь вот, шумит иногда. Песни поет, сказки рассказывает — подвиги какие-то, снежное копье, двенадцать звезд… Иногда — даже громко… Персонал пугается!

— Настоящий… Уверены? — не удержался я от подколки, как бы пропустив мимо ушей описание проблемы.

— Сейчас, — директор крематория извлек из кармана пиджака маленький бронзовый ключ. — Он тут один, от всех витрин, больше для порядку, — будто извиняясь, пояснил владыка печей и пепла.

Открыть витрину — пара пустяков, тем более, что, судя по отсутствию всякого лязга и скрипа, за состоянием замков и петель в этом музее следили не менее пристально, чем за отсутствием пыли и чистотой стекол.

Череп перекочевал с бархатной подушки прямо мне в руки.

— Хорошо, — поблагодарил я. — Физический контакт… Так проще.

— Знаю, — умудренно согласился эльфийский квартерон.

— Есть здесь кто-нибудь? — поинтересовался я, встраиваясь ментальным щупом в некротический план.

— Здесь, так-то, крематорий! Конечно, есть, — обрадовался кто-то. — Некромант, что ли?

— Он самый, — согласился я. — Только я это, по делу. Потом поболтаем как-нибудь.

— Точно? — усомнился голос. — Хотя да… По делу — так по делу. Что нужно?

— Не «что», а «кого», — фраза эта, произносимая постоянно, меня уже откровенно достала. Верно, так сказывается разница культур и языков, намешанных в этих краях в количествах: иного объяснения столь частому употреблению уточняющих конструкций подобрать не получается. — На последнем этаже, в музее, эльфийский череп. Который внутри самой красивой витрины.

— Он там один, — ответил голос. — Сейчас позову.

— Ты сам-то кто? — решил спросить я. С мертвыми, знаете ли, надо быть куда более вежливым, чем с живыми.

— Печник я местный, Степанычем звали, — охотно представился голос. — Жил, жил, трудился, потом, вот, помер, тут же сожгли, как и хотел. Решил остаться, почти при деле, да и куда они тут, без меня… Ладно, некрос, зову я твоего лаэгрим…

— Погоди звать, — вдруг решил я. — Сначала пару слов… Он, вообще, кто? А то тут живые напрягаются…

— Не знаю я, — ответил мертвый печник. — Сам-то он говорит, конечно, но это ж перворожденный! Туману напустит, песен споет, сказок расскажет… Вроде как, царь он какой-то. Был. Если не врет. Хотя у этих — одна долина, полтора замка, пятнадцать эльфов населения — сразу царь… Сам спроси, короче.

Незримый мертвец будто напрягся: так делают живые гоминиды перед тем, как особенно громко закричать.

— Эрейнион Фингонович! Тут к тебе!