Товарищ Йотунин

Глава 30

— Скажи, Ваня, — задал логичный вопрос то ли егерь, то ли опричник. — Знаешь ли ты, как вести себя в камере?

— Нуу… — протянул я. — Как заходить и здороваться. Про полотенце, опять же. Про…

— Я тебе так скажу: забудь, — посоветовал Кацман.

Мы с капитаном оказались в комнатушке, которую ее владелец — пожилой полицейский, представленный майором, обозначил словом коротким и емким: «оперчасть».

Улица Поперечно-Казанская, та, что в привычном мне мире носила имя товарища Красина, от своего нормального прототипа отличалась незначительно: что отдел полиции, что большая школа, что, наконец, тюрьма — все находилось на своих местах. Даже вниз, к реке, улица спускалась под тем же углом.

Меня из всего этого интересовала тюрьма. Вернее, не совсем так: изолятор временного содержания — тоже казенный дом, но все же…

Сам полицейский сидел рядом со мной — уступив свое начальственное место наполовину железному капитану.

— В смысле — забыть? Тюрьма…

— Это, молодой тролль, не совсем тюрьма, — решительно взял слово местный. — Здесь и камеры, и решетки, и охрана — но в самих камерах реальных уголовников исчезающе мало. Даже смотрящих почти не осталось — из тех урок, настоящих. Самое страшное… Мелкая гопота, но с ней, я думаю, вы как-нибудь разберетесь.

— Это, Ваня, значит, — пояснил и так понятное егерь, — что вести себя надо независимо, обстоятельно… И нормально. Ты не уголовник, ты обычный тролль, воспитанный, конечно, улицей, но имеющий образование, — Кацман загнул один палец, — работающий в серьезном учреждении, — второй палец присоединился в своем состоянии к первому.

Третьего пальца Дамир Тагирович загибать не стал: оказалось незачем.

— И взяли тебя совершенно случайно, — дополнил безымянный полицейский майор. — Как любят выражаться в этой среде, «по беспределу». Скоро, наверное, разберутся и выпустят… По крайней мере, ты должен уверенно транслировать именно эту мысль.

— Давай повторим, — предложил егерь, — основы. Пузырь — если мы правильно поняли, кто это такой вообще — попадет в камеру почти сразу после тебя… Минут через двадцать.

— Лучше через полчаса, — попросил я. — На всякий случай.

— Хорошо, через тридцать, — согласился капитан. — Тебе надо будет его разговорить… Даже не то важно, что он будет тебе отвечать — или говорить сам…

— Важно ведь не «что», — я кивнул, — а «как». Я Вас услышал, понял… Да и сам далеко не дурак.

— Подход…

— Он курит, — свою роль я помнил досконально. — И при нем не будет сигарет.

— Организуем, — не в первый раз пообещал майор. — В смысле, не будет.

— Значит, я…

В камеру вошел просто — даже как-то буднично. Поздоровался так, как принято на казанских улицах, спокойно прошел к незанятой нижней — других в камере не было — койке, уселся, поставил узел с вещами рядом с собой.

Прошел процедуру опознания — не имевшую ничего общего с той, что муссировалась молвой народной. Просто представился, просто выслушал ответные представления. Приготовился скучать: не получилось. Не с моим счастьем.

— Слышь, братан, — пересел на свободную койку — прямо напротив моей, и, получается, меня самого, — один из местных временных насельцев, шебутного вида мелкий человек. — А ты в натуре тролль? — и, агрессивно, — А чо лысый?

— Меня, так-то, Иваном зовут, — с деланной неохотой откликнулся я. — Представлялся же.

— Мало ли, чо каво, — ответил агрессор. — Представился он. А вот общество интересуется…

— Ты, что ли, — смерил я человечка долгим взглядом, — общество? В упор не наблюдаю.

Это, конечно, был выход из образа…

— Главное, Ваня, помнить: образ твой… Он, как бы, временный и не совсем настоящий. Если дело дойдет до наезда, обостряй, бей первым! За последствия можешь не опасаться, — напутствовал меня чуть раньше капитан, и майор согласно кивал тому в такт.

— За любые последствия? А если я кого-нибудь, ну, например, убью насмерть?

— Если не путем мерзостного чернокнижия… — неопределенно повел рукой Кацман, — то ответ будет один: «а чего они первые лезут?»

— Опа, — почти обрадовался сокамерник. — А ты борзый! Пацаны, — это уже к остальным, — у нас тут борзый, в натуре!

— Рафик, ты бы унялся, а? — предложил приличных габаритов урук, до того смотревший в окно сквозь решетку и удивительно прозрачное — видимо, чистое — стекло. — Ты, Ваня, — это уже мне. Надо же, и имя запомнил, — не ведись. А то будет драка, кому-нибудь сломают руку… Или ногу. А Рафик — он чего, он не виноватый.

Слушайте, ну это даже не смешно.

Типичный такой «развод третьего»: такое бытовало и в старинных острогах, и на почти современной каторге. Если вам кажется, что в «злого и доброго» умеют играть только милиционеры, то есть, конечно, полицейские, вам так кажется зря.

Некоторый подобный опыт у меня, все же, имеется.

Хорошо: не совсем уже у меня, но у того, кем я совсем недавно был — в другом теле, в ином мире.

Жители той России, что стала — после революции — Советским Союзом, категорически не рекомендовали зарекаться от сумы и тюрьмы! Я и не зарекался, и правильно делал.

Сиживать приходилось в ранешних острогах — когда те только-только стали из пограничных крепостей разновидностью тюрем, и в более поздних полицейских зстенках, и даже как-то сходить по этапу на каторгу… Об этом я расскажу после, если придет настроение. Уточню: скорее всего, не придет.

Народная власть, правда, никакого желания сунуть меня за решетку не проявляла — ни разу! Поэтому можно считать, что опыт у меня имелся давно и не такой.

Что же до развода, то делается это так.

Сначала я, ободренный поддержкой «доброго», делаю «злому» что-то нехорошее. Например, бью того по лицу, сломав нос, или оставив перспективный синяк.

Сразу после этого выясняется, что «уняться» — это одно, нанести же увечья реальному пацану — совершенно другое.

В дело вступают другие участники схемы, даже не принимавшие в той участия с самого начала.

В итоге, тот самый «борзый» — то есть, я сам, становится жертвой и добычей: лишившись всего ценного, а также изрядной толики здоровья.

Нет, это все делается не ради отчуждения ценного имущества: пацаны так самоутверждаются, а также — борются, по мере сил, с одолевающей скукой.

Принимать участия в подобных забавах мне не хотелось, да и искомый Пузырь должен был появиться с минуты на минуту, поэтому я, что называется, решил «сломать пацанам схему». Начал — со слишком, на мой взгляд, прямого носа человека-агрессора.

Прямой удар открытой ладонью — самый простой, только очень резкий.

— Аааа, бляааа! — завыл «злой». — Пацады, од бде нос слобал!

Урук, несмотря на габариты, вовсе не отличался замедленной реакцией: вскочил, кинулся ко мне — прямо через ряд коек, перепрыгнув на ходу ближайшую.

Шкаф большой, падает громко…

Подсечка — прямо из положения сидя, элегантный пинок вдогон. Землистого цвета лоб встретился со стальной опорой кровати, орк хрюкнул, опал, затих.

— Эээ… — неопределенно высказался кто-то из оставшихся — числом пятеро — сокамерников. — Ну это…

— Скользко тут, — шаркнул я подошвой по совершенно сухому бетонному полу. — Мудрено ли подскользнуться, если пол невовремя мыт… Я, кстати, Индеец, — решил прояснить ситуацию. — Хожу под Гил-Гэладом. Еще вопросы?

— Не, в натуре, никаких вопросов, — согласился новый собеседник: рыжей масти гном. — Крыша у тебя авторитетная…

Я нехорошо улыбнулся: о такой проверке я уже знал, причем даже не от майора или капитана, а прямо из новой практики уличного общения.

— У чертей, — сказал, глядя гному прямо в глаза, — крыша. У пацанов — поддержка. Или какие претензии?

— Никаких, — открестился кхазад.

У местных сотрудников — те контролировали доставку двоих пострадавших от санитарной гигиены в лазарет — тоже не возникло ни претензий, ни вопросов.

И во второй раз заскучать мне не удалось тоже: в камеру запустили Пузыря.

Вживую тот оказался не очень похож на себя же, увиденного умершим лаэгрим: узнаваемые черты лица, общая округлость организма, но и только. Встретил был на улице — нипочем бы не признал, особенно мельком и на ходу.

Новый сокамерник представился… Все, как и в моем случае, только попробовать обидеть того было уже некому — не считая, конечно, вашего покорного слуги. Я, однако, так поступать не стал — решил просто поговорить. Важно ведь не «что», а «как»…

— За что тебя, братан? — проявил я участие, протянув новому сокамернику сигарету.

— Ни за что, — курево Пузырь принял с благодарностью, но осмотрелся нервно, обратив особое внимание на темную густую жидкость, капнувшую пару раз из разбитого носа невиноватого Рафика. Та, отчего-то, не особенно стремилась сворачиваться и застывать.

— Здесь все, — проявил я участие, — ни за что. Но вот тебя — ни за что конкретно?

— Да чо ты пристал! — вдруг взъярился вопрошаемый. — Хули тебе надо?

— Нельзя так с людьми разговаривать, — давешний рыжий кхазад оказался рядом почти незаметно — для Пузыря, конечно. — Всякое бывает.

— Да ты знаешь, кто я ваще? — не остался в долгу толстяк.

— Чего тут знать-то? — спокойно ответил я, перехватив инициативу у гнома — очевидным образом, желающего развлечься. — Ты — Пузырь. Сам не при делах, но общаешься с Зур-Урамовскими. Темы мутишь… Пытаешься. Или я не прав?

Я, кажется, понял, почему этого мужика назвали Пузырем: ни разу ни до того, ни после, мне не удавалось увидеть, как кто-то большой и шарообразный становится маленьким и почти плоским — в смысле больше моральном, но все же! Пузырь, получается, сдулся.

— Я… Да, — согласился тот. — Просто… Хата, люди, как себя поставишь…

— Допустим, у тебя не получилось, — ответил я. — Поставить. Дальше что?

— Переигрываешь, потомок, — вдруг прорезался голос дохлого эльфийского царя. — Напомню: у тебя нет задачи запугать этого вот, пусть он и гад распоследний, до потери памяти. Наоборот, требуется втереться в доверие!

— Хотя ладно, — я показал гному невидимый Пузырем жест: мол, отвали, покамест. — Будем считать, что проявил. Просто чуть меньше спеси, сечешь?

Странное сочетание слов я применил сознательно: нужно мне было, с одной стороны, раздергать оппонента, с другой — не дать тому замкнуться в себе. Толку-то он него, замкнувшегося…

— Я не знаю, за что меня, — вновь сообщил Пузырь, — сюда. Говорят, облава. Метут всех подряд с раёна: кто при делах, кто не при делах, Шавкатиковских, Мариковских, тупо всех. Зур-Урамовских, вот, тоже… Даже не полиция! — толстяк вдруг понизил голос почти до шепота, — пацаны говорили, что видели опричника, да не просто!

— Киборга государева? — уточнил я.

— Да, — односложно согласился выспрошенный.

Тут важно было не передавить… Я ведь, как вы помните, менталист — но только в сравнении с местными, так себе, не особый. К тому же, несколько мешал стереотип моего родного мира — относительно устойчивости хуманов к прямому воздействию на разум.

Однако, решился, попробовал, не прогадал.

Всего-то и нужно, что как следует вглядеться в глаза подопытного, нашарить ментальным щупальцем центр принятия решений, потянуть за нужную струну души… Есть! Вот она!

— Меня тоже, — принялся я закреплять волшебный эффект приемом уже совершенно неврологическим, — киборг. Прямо с работы, из морга. Я, так-то, упокойщиком работаю. Честное дело, реальные темы… Теперь, походу, уволят, — я сделал вид, что повесил нос.

То, почти всегда работало, получилось и на этот раз.

Пузырь загадочным образом преобразился. Сейчас на меня снова смотрел тот, из мертвых воспоминаний: круглый, развязный, слегка хамоватый и очень, очень высоко себя ставящий, гопник.

— Если чо, нормальному пацану на раене всегда дело найдем, — несколько выспренно заявил Пузырь. — По специальности, сечешь?

— На мокрое не подпишусь, — заранее отговорился я. — Не по мне.

— Не мокрое, — гнусно ухмыльнулся толстяк. — Наоборот. Если кто-то уже мертвый вдруг не захочет…

— Мертвые не хотят, — проявил я профессиональные знания. — Совсем.

— Вот нам и надо, чтобы не хотели, ага.

— Кому это «нам»? — напрягся я.

— Да так, есть одна тема… — Пузырь явно сообразил, что сболтнул лишнего, и потому напрягся. — Ну не тут же, не при этих…

«Эти» недовольство проявили, но решили не обострять: разговор наш слышали от первого слова до последнего, да сообразили неким нутряным чутьем, что вот эти двое — тощий тролль и толстый человек — уже о чем-то между собой договорились. Значит, задирать человека стало себе дороже… Полы — они того, скользкими становятся внезапно.

Кстати, о полах. Вернее, о том, что…

Я вдруг понял, что последнюю, примерно, минуту, даже разговаривая разговоры с Пузырем, пристально вглядываюсь в те самые кровяные капли, все больше напоминающие теперь легендарную красную ртуть.

Округлые, блестящие, дрожащие… И никак не желающие сворачиваться! Резко и противно звякнули струны эфира: совсем неподалеку готовилось страшное.

— Что это, — мысленно вопросил я у духа великого предка, — может быть?

— Известно, что, — незримо усмехнулся тот. — Кровь.

— А что с ней? — не отставал я, — не так? Кроме того, что вижу я сам?

Со стороны это выглядело вот как: почти безволосый худой тролль внимательно уставился на что-то, расположенное на полу… Разумеется, всем стало интересно, и некоторые — конкретно, двое — даже подошли поближе.

— Сейчас… Расскажут, — посулил Гил-Гэлад. — Через пару минут. Кстати, я уже слышу шаги!

Я прислушался. Шаги — это слабо сказано! По коридору, ведущему к двери нашей камеры, сейчас бухали сапожищи, возможно даже — железные. Кто-то приближался с неотвратимостью рока, да нес новости, которых я бы слышать не хотел.

Еще — и это казалось мне тогда наихудшим из зол — в такт шагам принялась пульсировать, выходя на болевой режим, моя несчастная, хоть и умная, голова.

Шаги замедлились, после — затихли совсем.

Открылось окошечко, вмурованное в дверь. Камеру оглядел чей-то внимательный электрический взгляд: боевой протез глаза я, конечно, признал.

Загремели зачарованные — мне бы, пожалуй, потребовалось не менее минуты на то, чтобы открыть их изнутри камеры — засовы.

Дверь распахнулась сразу вся.

— Йотунин! — Электрический глаз нашарил меня почти сразу же. — С вещами на выход!

Мне оставалось только подчиниться.

Дверь закрылась, отсекая меня от недавних сокамерников — включая и Пузыря, с которым я только-только успел наладить робкое подобие контакта.

— Куда мы? — вообще, спросить хотелось иное: «кто вы», и, пожалуй, еще «где господин капитан», однако, что-то мне подсказывало, что на первый вопрос мне не ответят, ответ же на второй ожидает меня в конечной точке пути.

— Туда, — логично, пусть и совершенно неинформативно, ответил незнакомый киборг. Конечно, туда, куда ж еще-то…

Привели меня, против ожидания, не в оперчасть, но в помещение новое, большое, незнакомое. Там, в помещении, оказались не только новоприбывшие и ожидаемый Кацман: большая комната, почти зала, была почти заполнена вооруженными людьми — и не только.

Например, отделение снага — невиданное дело, вооруженных тупорылыми автоматами приличного калибра, да и одетых, кстати, в униформу местной полиции.

Еще например, пяток киборгов разных модификаций, и, кажется, столь же разной принадлежности.

Давешний опричный некромант — тот самый, неспособный колдовать.

Гномы при одном — на троих — автоматическом гранатомете.

Наконец, Иватани Торуевич Пакман собственной округлой персоной.

— Я тебе бубен привез. И посох, — порадовал меня шеф, передавая названное. — И сейчас уеду обратно. Сам, увы, давно не боец.

— Да что такое-то… — начал было я.

— Короче, господа, — донесся из центра зала знакомый голос. — Я — полковник государевой опричнины, капитан егерской службы и старшина народного ополчения. Моя фамилия Кацман, зовут Дамир Тагирович, но мне привычнее — «господин капитан». Согласно статьи сто сорок второй дробь два Государева Уложения о Гражданской Обороне и Чрезвычайных ситуациях, принимаю командование на себя — как старший офицер среди собравшихся. Вопросы?

Вопросов, как водится, не оказалось. Даже я предпочел промолчать — бубен и посох, однако, расчехлил.

— Господа! — продолжил, тем временем, господин капитан. — Кто из вас в курсе, что такое есть Большой Зилант?