Товарищ Йотунин

Глава 27

— Так себе названьице, — согласился Зая Зая.

Мы сидели на крыльце дачи: оба, не сговариваясь, признали погоду слишком хорошей для того, чтобы коротать теплый вечер в помещении.

Поставили на крыльцо два стула, между ними — маленький столик: почти журнальный. Уж не знаю, откуда такая мебель взялась в загородном имении Йотунина, но вот, пригодилась: как подставка под чашки и тарелку с какой-то сладкой ерундой, вроде халвы и печенья.

— Оно, как будто, нелогичное немного, — отозвался я. — Казанский Хтонический Научно-исследовательский институт. Получается, будто институт организован хтонью, или прямо из той вышел.

— Может, оно так и есть? — предположил урук. — А то с этой историей не все ясно. То морг, то вот, теперь, Институт.

— И я то ли прозектор, то ли шаман…

— То ли оба сразу, — предположил третий голос. Мне и озираться не потребовалось, чтобы признать капитана Кацмана.

Дамир Тагирович подошел почти неслышно — даже с учетом не совсем бесшумных железных протезов ног. Другое дело, что я уже знал о приближении егеря… И вообще — почти обо всем, что происходило в бывшем дачном поселке.

Вы их помните же: те пять сотен мертвых мужиков, повторно сложивших буйные головушки во имя… Даже уже не помню, что я им тогда втирал.

Они ведь были дачники, почти все из них, те же — народ, обычно, семейный.

Вот я и подумал, и придумал, и сделал.

После некоторой селекции, отделив и упокоив детей, а также тех из баб, что сохранили и в посмертии особенно вздорный и дурной норов, определил всех, кто остался, в службу МНОС — «мертвецкое наблюдение, обнаружение, связь».

Работали мертвецы не за страх, а за совесть: бояться мертвым нечего, совесть же у них была сильная, объемная, непреклонная — моя.

— Наслышан, — сказал капитан егерей после того, как мы, все трое, перездоровались, — о твоих недавних подвигах. Далеко пойдешь… Если опричнина не остановит.

— С чего бы ей? — немного удивился. — Я, кажется, свой. Ну, теперь.

— Всякое бывало, — пожал плечами Кацман.

Орк зашел в дом, и почти сразу вышел обратно: нес еще одну чашку и чайник.

— Спасибо, но нет, — отказался гость. — Я ненадолго, по делу.

— Как всегда, — я пожал плечами. — Слушаю внимательно, Дамир Тагирович.

— Телек ты, конечно, еще не смотрел, — начал капитан.

— У меня его тут и нет, — подтвердил я. — Не смотрел.

— Как вы здесь живете? — немного наигранно удивился егерь. — В лесу…

— Молимся колесу, — согласился я. — Что-то случилось?

— Утром тебя ждет сюрприз, — сообщил, будто в пространство, капитан. — Такой, знаешь, в синем мешке…

— Тролль, — мрачно догадался я. — Нет обеих кистей рук, правая теменная пробита неустановленным предметом…

Неплохое, в целом, настроение, немедленно испортилось и таким осталось до наступления следующего дня.

— Ты, я так понимаю, уже в курсе? — уточнил, не вставая из кресла, Колобок. — Дежурка записала звонок капитана егерей Кацмана. Звонил тебе, только, отчего-то, на рабочий номер, и в три часа ночи.

— В курсе, шеф, — ответил. — Голова там, надеюсь, на месте?

— Шутку понял, — криво усмехнулся Иватуни Торуевич. — Однако, есть и хорошие новости. Тебе, получается, уже нечего бояться? Тролль… Как бы вот он? Ох, прости, — Пакман понял мою гримасу как-то по-своему. — Соплеменник ведь…

— Я не то, чтобы часто общаюсь с другими троллями, — ни словом не соврал я. — По крайней мере, теперь… Дела клана, все такое. Да и кто сказал, что…

Договорить мне не дали.

— Внимание! — сообщил замогильный голос. — Обработка данных завершена!

Эльфийский призрак возник сразу во всех диапазонах восприятия: стал зрим, слышим, обоняем, контактен на ощупь.

Последние два сенсорных явления мне могли показаться — так, запах озона и немного статического электричества…

— Пришлось повозиться, — совершенно человеческим жестом потер руки мертвый остроухий царь. — Но оно того стоило. Поэтому, — кивок, почти поклон, в сторону моего шефа, — и осмелился прервать вашу ученую беседу.

— Ближе к делу, — предложил, совершенно отказываясь удивляться или пугаться, Пакман. — Есть результаты?

— И немного эльфийской магии, — согласился Гил-Гэлад. — Вы позволите?

— Что именно позволим? — я немного занервничал: мало ли…

— Почти ничего, — постарался успокоить меня дух великого предка. — Небольшой морок. С эффектом погружения, а то рассказывать — слишком долго.

— Где-то через два часа, — Пакман посмотрел на часы, — явятся опричные гости. — Хотя они постоянно опаздывают.

— Нормально, — мнимо обрадовался древний владыка. — Хватит и получаса. Так я… Колдую?

Колобок воззрился вопросительно: на меня. Мол, это ты тут специалист по злокозненным духам…

— Колдуйте, Ваше Величество, — я разрешил.

Меня зовут Лаэриндур, сын Лаэриона, из рода Итильборингов.

Местные называют примитивно: Лаэр Лаэрович.

Им, вторым, третьим и прочим, детям Эру, невдомек: Лето, сын Лета, и достаточно.

Второго уровня смыслов, намекающего, что отец отца моего тоже носит летнее имя, не понять уже никому, кроме отдельных перворожденных — и тем нужно иметь для того приличное образование. Лаэрион — это не просто кто-то летний, это Лето, сын Лета…

Я — старший сын старшего сына, первая ветвь рода. Под моей рукой скоро будет ходить полная хоругвь лучших заклинателей стихий и бойцов на белом оружии: мне вести в бой гвардию, случись война.

Я — плохой сын, тот, кто не слушает наставлений отца и деда, подводит предков, рушит честь дома.

Я — еще и лгун.

Потому, что не зовут, но звали, не будет ходить, но могла бы, не подводит, но подвел.

Веду точный счет времени, и потому знаю: ровно сорок минут назад я был подло убит.

Вот я, лишенный сейчас посмертия, расскажу без утайки все, чему был свидетелем в последние минуты не-жизни: прежде, чем дух покинул мертвое тело.

Справедливо упрекаю себя в том, что повествование буду вести низшей, повседневной, речью: память уже отказывает мне, и высокий квэнья первым стирается из той. К тому, придется мне передавать и сказанное теми, кто окажется рядом — и ни один из тех недостоин даже и единого слова, сказанного наивысшим слогом всех живущих в пределах Арда.

— Дрался, как чорт, гнида остроухая — этого бандита не было видно, но слышал я его преотлично. — Носок уже и не встанет.

— Жалко Носка, — согласился еще один, невидимый. — Правильный был пацан.

— Жалко у пчелки, и то — в жопе! — хохотнул третий, стоящий в створе зрения. — Дышит еще?

Этот негодяй выражал собой, кажется, все пороки, присущие младшим детям Эру. Он был невысок — то есть, сластолюбив и завистлив, толст — значит, падок до жирной и сладкой пищи, глуп лицом — неумен… Еще и голос имел высокий, громкий, визгливый: будто не совсем и мужчина.

Мерзкий образ довершали плохая, негодная, одежда, будто давно не стиранная и снятая перед тем с чужого плеча, и пегая щетина, лезущая под разными углами из-под угреватой кожи подбородка.

Сохрани я, попущением вечной вала Эстэ, перильстатику — меня, верно, вытошнило бы прямо на камень, поверх которого лежит все, что осталось от моего бессмертного организма.

— Кто — дышит? — Удивился один из мне невидимых. — Остроухий?

— Да щас, — вознегодовал второй из тех, первых. — Гвоздь в башке, прямо в темя, строго по инкс… искн. Интсрукции! Во, торчит!

И верно, гвоздь. Видимо, поэтому голова моя лежит так неправильно — упирается скуловой костью и тем самым гвоздем — вместо того, чтобы откатиться назад, как всякий, увы, бесполезный круглый предмет.

— А, Димон-то… Отходит он. Уже и не дышит почти, в натуре, — вновь послышался самый первый голос.

— Не знал, что Носка так зовут, — удивился зримый негодяй. — Считай, звали.

Еще бы он что-то знал. Такие, кажется, имя отца-то узнают от матери только на смертном одре последней!

— С другой стороны, — продолжал гадко радоваться толстяк, — бабло дали на четверых, и делить надо было на четверых. Теперь троим больше достанется, верно я говорю, братва?

— Слышь, Пузырь, не гони, а? — послышалось извне. Тут я определился: первый голос звучал с левой стороны, поэтому он будет Сено. — Носкову долю надо бы бабе егойной закинуть. Ну, хоть часть. Еще трое детей же, пусть они и снага…

— Бля буду, пошутил я, — как говорят атани, «фраер сдал назад». — От нервов. Сам огорчился, знаешь как? Куда вы его дели, Носка, в смысле?

Я вспомнил этого Носка: тощего немытого снага я красиво поразил клинком — несколько раз.

Мне не дали завершить последний разрез, иначе явилась бы в образе хулигана красота, недоступная при его никчемной жизни: раскрылся бы торс его карминным узором «Орел, летящий по воле Манве Сулимо, узрел козу на горном склоне, и канул вниз, чая ту изловить». Не вышло, помешали: вместо дивной красоты получилось несколько порезов, ни один из которых ублюдка даже не убил до конца.

— К лепиле, куда же еще? Там и отходит, — отозвался тот, что был справа, то есть — Солома.

Сено, Солома, Пузырь… В какой же негодящей компании мне предстоит провести первое время посмертия!

— Давайте тогда по делу, — Пузырь стал серьезен, и даже заговорил иначе: не так противно, как до того.

В поле моего меркнущего зрения появилась аспидная доска. Почти такая, только дороже, стояла в зале постижения — современным языком говоря, классной комнате, в каковой я — и другие дети приличествующего положения — превосходили самую суть наук.

Противно заскрипел мел.

— Получается, этот — четвертый. Из шести, — поделился толстяк.

Сено и Солома ничего не ответили.

— Гоблин, снага, урук, — на доске появились три кружка, размещенные как бы по углам пятиугольника. — Эльф, — к тем трем добавился четвертый кружок.

Символ, вышедший из-под корявых пальцев Пузыря, совсем не был похож на перворожденного! Останься у меня чувство прекрасного — о, как бы оно сейчас страдало! Утешало меня теперь только то, что четвертый кружок был больше похож на овал, а значит — отличался от прочих некоей утонченностью формы.

— Остался еще тролль. И человек, — напомнил, кажется, сам себе толстый разбойник. — Только это все зря.

— Как — зря? — возмутился Солома. — Одного бабла только…

Я был возмущен не менее! Смерть перворожденного — беда сама по себе, если же та еще и пропала впустую…

— А вот, гляди, — ответил Пузырь. — Сундук.

— В курсах, — согласился Солома, — что сундук. Он пустой, так-то.

— Дело не в том, что внутри, — толстый разбойник постучал по предмету, мне невидимому: тот отозвался деревянно. — На крышке, камушки, ну?

Послышались шаги — Сено обходил мой посмертный постамент по широкой дуге, глупо подволакивая ногу.

— Буба, не тупи! — потребовал хромоногий у тугодумного. — Этот, как его… Ну… Ризананс! Нет его!

Из дальнейшего объяснения, путанного и косноязычного настолько, что мне, даже мертвому, приводить то нет ни сил, ни желания, следовало вот что.

Все, что творили разбойники, укладывалось в некую систему, в основе которой был… Коммерческий заказ. Неведомый подлец, верно — колдун, уплатил дуракам денег в сумме немыслимо великой: я не стану той даже называть, чтобы не прослыть лгуном еще и в посмертии.

Жертв должно быть всего шесть. Оставлю на полях новое свое возмущение: неведомый колдун посчитал равноценной жизни и грязных гоблинов, и тупых снага, и уруков… И перворожденного!

Еще — тролль и человек. Это даже немного утешало: почти приятно осознавать, что зачинатель сгубившего тебя плана, как минимум, умеет считать и владеет основами умозрительного объемомерия!

Жертва годится не всякая: прежде, чем планировать убийство («казнь», как заявил самодовольно Пузырь), требуется провести сложные расчеты… Каковые оказались недоступны недоразвитым существам — ни одному из них!

Сундук, который так и остался для меня невидим, снабжен шестью камнями, встроенными, как я услышал, в крышку: после принесения верной жертвы, очередной камень станет светиться, засияют все — в сундуке окажется некий свиток…

— Пузырь, погодь! — перебил подельника Сено. — Какой еще, нах, свиток? Бабло же!

— Какое бабло? Сундук-то — маленький! — возразил толстый разбойник. — Ну, тысяча монет. Ну, полторы… Ради этого, в натуре?

— Да, ты чо, — удивился Солома. — Свиток же. Развернем, там карта. На карте точка. В точке нычка.

— В нычке монеты. Много монет! — многозначительно закатил глаза Пузырь. — Деньги нам, заказчику — кольцо. Одно!

Мне, даже мертвому, занехорошело. Когда кому-то очень нужно кольцо, причем или одно, или… Единое?

Бандитов, однако, аналогия не смутила: вернее всего, они даже не сумели той постичь.

— И не горят, — уныло заключил Сено, — камушки.

— Не, — согласился Пузырь.

— Все по-новой? Гоблин, снага…

— Не сразу. Даже если, — разбойник напрягся, явно вспоминая чьи-то чужие слова — «что-то пошло не так», надо, типа, довести дело до конца, и начать сначала. Иначе не сработает.

Трое постояли, посмотрели, подумали — если этим правильным словом можно назвать то, что творилось внутри гладких долей под низкими лбами.

— Может, тогда и ну его? — вдруг предложил Солома. — Бабки-то уплачены…

— Есть такое. Три тыщи, — согласился Пузырь. — Только в нычке, там — тыщ сто. И кольцо еще. Поэтому будем делать дело. Еще бы этот, который заказчик, не крылся…

Как я понял, колдун, затеявший сие непотребство, сделал заказ, внес монетами залог, и не выходил на связь — возможно, с тех самых пор, когда заплатил. Это даже внушало некую надежду: может, другой эльф избежит позорной участи?

— А он кто? — заинтересовался Сено. — Заказчик?

— Тебе зачем? — удивился Пузырь. — Меньше знаешь, крепче спишь…

— Ну, — продолжал настаивать вопрошающий, — интересно!

— Да он сам не знает, — неприлично громко рассмеялся Солома. — А понты колотит. Нет, скажешь?

Пузырь отмахнулся от вопроса: нашел себе дело.

Стер нарисованное на доске, задул две свечи, что я видел, и еще, судя по звукам, три невидимых, несколько раз обошел по кругу мой постамент.

— Точно не эльф, — ответил он наконец. — Базарит больно просто. И не гном, ростом высоковат.

— Урук? — попытался угадать Сено.

— Не, пацан прав, — ответил толстяк. — Не знаю я. Видел, — неуч напрягся, но выдавил из себя: — Магическую проекцию. Ни рожи, ни кожи, одна видимость. Но колдун… Типа.

— Ну ладно, раз колдун… Э, братан, а ты там чо?

— Не в мызь мне этот чорт эльфийский, — Солома вдруг подошел, склонился пред ликом моим и помахал ладонью, словно проверяя, не могу ли я еще смотреть, видеть и запоминать.

— Будто смотрит, а! Встанет еще…

Дальнейшее действительно заставило меня пожалеть о том, что мертвый эльф не может восстать в тварной форме — или сам я о таком прежде не слышал, и к подобному неспособен.

Бандит подобрался, да и плюнул… Прямо в меня.

В лицо не попал — только в левый висок, но и того оскорбления было бы достаточно. Отец мой, узнай он о подобном непотребстве, извел бы под корень и самого охальника, и весь его род, и рода всех его друзей… Пусть даже у негодяя, наверняка не знающего собственного отца, да из числа иных, не знающих своих отцов, вряд ли бы оказалось слишком много родственников.

— Кажется тебе слишком дохера, — возразил кто-то из оставшихся двоих. Я, почти ослепленный благой яростью, не рассмотрел, кто именно. — Гвоздь в башке — он как раз на этот случай… Кстати, вынуть не забудь. Потом, когда… Ну, все поняли. Колдунские гвозди — сука, дорого!

— Прибрать бы его, — решил Пузырь, — пора. Время, камень, опять же, не горит… Только в этот раз увезем подальше, и в болото. А то мало ли, опричники, то да се, сами остроухие…

— Слышь, а это, — Солома прошел мимо меня, взвешивая в руке тяжелый молоток — не тем ли был забит волшебный гвоздь? — Айда валить хумана? Есть один тут… Конь-дидат.

— Сначала тролль, — сказал, как отрезал, главный, по всей видимости, разбойник. — И не только. Человек, если по очереди, то в самом конце, когда все камушки… Ну, ты понял.

— Эх, а я того, готов, — расстроился Солома. — И даже есть, кого… В жертву.

— Да чо в жертву-то, — удивился Пузырь. — Так вали, если хочется.

— Не, — усомнился хулиган. — Просто так — беспонт.

После же меня подняли, понесли, и больше я ничего не упомню.