Аномалия, рожденная смертью

Глава 10

Фёдор уставился в иллюминатор, как заворожённый. Самолёт мягко плыл сквозь разреженное небо, а внизу, под крылом, в глубокой синеве ранней ночи рассыпались огоньки городов, будто кто-то рассыпал по земле золотые искры.

— Красиво-то как… — проговорил он вполголоса, больше себе, чем кому-то. Взгляд его был тихим, задумчивым.

Если бы не Кириллыч с его «внезапными» ментами, если бы не тот незнакомец, что в последний момент вышел из тени и предложил заменить его на пути к машине сопровождения… — сейчас бы сидел в какой-нибудь душной квартире на окраине Хабаровска и слушал, как капает с потолка в ванну. А может, и хуже — валялся бы где-нибудь в лесу под присмотром «доброжелателей» Рамиля.

Но всё обернулось иначе. Сейчас он летит домой. Целый. Живой. Победитель.

Фёдор улыбнулся. Вспомнился финал — бой, словно из другого мира. Всё двигалось медленно, как во сне, а он — будто вне времени, на шаг впереди каждого движения противника. Удар… ещё удар… как будто не он бил, а сама энергия проходила сквозь него.

— Улыбаешься, значит, мысли хорошие? — услышал он рядом голос тренера. Евгений Сергеевич сидел с полуприкрытыми глазами, но с лёгкой улыбкой на губах. — Это правильно. Молодец.

Фёдор повернул голову:

— Евгений Сергеевич… а где мы возьмём деньги? Ну… те, которые нужны Костылю.

Тренер тут же открыл глаза. Вздохнул. Замялся.

— Федь… тебе не нужно об этом думать. Ты и так сделал больше, чем должен был. Это взрослые дела, ты ещё школьник. Не твой это груз. — Он провёл рукой по лицу, потерев уставшие глаза. — Прости, вырвалось.

Фёдор молча кивнул. Потом вдруг оживился:

— А если я буду драться за деньги? Ну, как в этих… коммерческих боях. Неофициальных. Только до восемнадцати — так, чтобы быстро.

Евгений Сергеевич откинулся на спинку кресла и чуть приподнял бровь:

— Ты хоть понимаешь, что говоришь? — голос был усталым, но не жёстким. — Тебе семнадцать. Это уголовщина, если что-то пойдёт не так. Я не позволю тебе попасть в эту мясорубку. Не сейчас.

— Ну а что тогда? — Фёдор развёл руками. — Мы же не украдём и не вымолим. Вы же сами говорили: у нас месяц. А дальше?..

— Встретимся с Матвеем. Может, у него будет идея. «Он человек бывалый», — задумчиво протянул тренер и посмотрел в потолок салона, словно там было написано решение.

— А за соревнования нам заплатили? — сменил тему Фёдор.

— Заплатили. — Евгений Сергеевич усмехнулся. — Как говорят — «в конвертах». Раздам ребятам, когда прилетим. Там немного, тебе и мне хватит только на билеты — обратно в Хабаровск. Не густо, но и не с пустыми руками.

Фёдор криво улыбнулся, но без обиды. Всё равно — хоть что-то.

— Ничего. — Тренер похлопал его по плечу. — Прорвёмся. У нас месяц. Это не так уж мало. Главное — не паниковать. А если совсем прижмёт…

Он замолчал. Глянул в сторону. Повздыхал. Потом нехотя добавил:

— Есть у нас один вариант. Повар, помнишь? Он предлагал… помочь. Деньгами, связями. Решить вопрос. С гарантией.

Фёдор напрягся:

— А почему не сразу к нему?

— Потому что, Федь, — тренер тяжело посмотрел на него, — у него улыбка — как у Будды, а глаза — как у ядовитой змеи.

Если и идти к нему — то только когда будет понятно, что мы уже утонули. Потому что влезешь по уши, а вытащить ноги уже не получится.

Он не делает ничего просто так. Ни одного шага.

— Значит, только в край, — кивнул Фёдор.

— В самый край, — подтвердил Евгений Сергеевич. — А пока… отдыхай. Ты заслужил.

Фёдор вновь посмотрел в иллюминатор. Земля внизу уже стала темнее, но кое-где ещё мерцали огоньки. Где-то там, под этими окнами и улицами — его дом. Его школа. Его люди.

Он снова улыбнулся, но теперь уже чуть иначе — тверже.

— Вернусь домой. И встану. На ноги. Что бы там ни было.

И он был абсолютно серьёзен.

Фёдор ступил на родную землю с тем же выражением лица, с каким, вероятно, ступал Юрий Гагарин после полёта. Только вместо космического шлема у него была спортивная сумка, а вместо ордена — конверт с выигрышем и медаль в кармане спортивного костюма. Хабаровск остался позади, а впереди — домашний уют, родные стены и мамины блинчики.

— Сыночек! — мама скинула фартук и бросилась обнимать, как будто не сына, а трофей с Олимпиады встречала.

— Ну, чемпион, — пробасил отец, появившись из-за двери, — медаль не забыл? Деньги не проиграл? Почёт не растерял?

Фёдор засмеялся и вытащил медаль, как карточный фокусник — ловко и с блеском. Мать всплеснула руками, отец крепко пожал руку. Потом потянулся к шкафу — оттуда появился батин "трофей" в виде бутылки "Праздничной", припасённой ещё с Нового года "на случай победы сына".

На кухне закипела жизнь: картошка с укропчиком, селёдочка под шубой, грибы маринованные, куриные котлетки — и всё это на одном столе. Мама явно соревновалась сама с собой.

— А я тебе блинчики хотела, но подумала — мужчина вернулся с боев, надо по-серьёзному, — улыбнулась мама.

Разговоры шли до поздней ночи. Фёдор рассказывал про соревнования, про холод в Хабаровске, про гостиницу и про сок — в прямом и переносном смысле.

— И чего ты хочешь теперь? — спросил отец, уже разлив по рюмкам. — Боксом дальше заниматься?

— Да. Мне кажется, это моё, — ответил Фёдор, с набитым ртом, словно подтверждая словами вкус жизни.

— Бокс — это, конечно, хорошо... Но получать по тыкве — не каждому в радость, — захохотал отец и хлопнул по столу. — Но если тебе нравится — тогда бей, Федя. Главное, чтобы не тебя били.

— Ну Коля, — покачала головой мама. — Бокс, конечно, спорт, но не для каждого. Не забывай, что случилось в прошлом году. Я бы хотела, чтобы ты подумал о будущем. Институт, профессия…

— Мам, я аккуратно, — улыбнулся Федя. — У нас там и шлемы, и капы, и страховка. Я как в броневике, только кулаками машу.

— Ладно, — махнула мама рукой. — Иди, отдыхай. А мы тут приберём.

Проснулся Фёдор ближе к обеду, с ощущением, что его бил не соперник из Благовещенска, а поезд Москва — Владивосток. Он потянулся, зевнул и... вдохнул. Пахло счастьем. А счастье, как известно, у каждого своё. У Феди — это мамины блинчики со сгущёнкой.

— О, ещё тёплые! — сказал он сам себе и навалился на блины как чемпион на пресс.

— Опять в спортзал? — выглянула мама с кухни.

— Да, хочу размяться, перед школой. Завтра учёба, а то совсем заржавею.

— Смотри, не скатись до двоек, — строго прищурилась мама.

— Я по-быстрому, обещаю.

В спортзале стоял запах пота и резины. Фёдор прошёл в тренерскую. Там уже сидел Евгений Сергеевич, строгий, как штраф за опоздание, и Матвей, с такой ухмылкой, у которого на лице было написано: "Видал в жизни хуже".

— Ну здравствуй, герой Хабаровска, — сказал Матвей, не вставая. — Присаживайся, расскажи, как ты там умудрился сок попить так, что теперь у нас тут кипиш?

Федя почесал затылок.

— Да я же просто… В кафе зашёл. Сел. Заказал. И тут началось. Не знал, что они бандиты...

— Ты не сок пил, ты бензин на костёр лил! — вставил Сергеич. — Нам теперь эту ситуацию разгребать.

— Не кипятись, — вмешался Матвей. — Я поговорю со своим. Лучше своим торчать, чем этим шакалам. А уж как мы там с авторитетами договоримся — дело техники.

— Мы — не договоримся, — жёстко сказал тренер. — Отрабатывать долг будет не Матвей, а мы все вместе. Командой. А пока что марш в раздевалку!

Фёдор уже было вышел, но на пороге обернулся:

— А тренировку кто вести будет?

— Я, — сказал Сергеич, закатывая рукава. — И сегодня ты у меня не чемпион, а новичок. За выпитый сок ы Хабаровске будешь отжиматься.

— Сколько?

— Пока из тебя весь Хабаровск не вытечет.

Фёдор выдохнул. "Вот тебе и победа", — подумал он и пошёл в зал. Впрочем, он знал: чтобы стать настоящим бойцом, нужно не только бить, но и выкарабкиваться. Из любых ситуаций. Даже если всё началось с безобидного стакана сока.

Гул спортзала постепенно утихал в голове Фёдора — он только что закончил разминку, почувствовав, как мышцы разогреваются и тело входит в тот самый ритм, когда каждый вдох — как заряженный патрон, а каждый шаг — как выстрел. Он встал к мешку, собираясь отрабатывать связку, как вдруг почувствовал: кто-то наблюдает. Не просто смотрит — всматривается.

— Федь, — услышал он голос Евгения Сергеевича, спокойный, но с тем тоном, в котором ученик мгновенно распознаёт: "Будет серьёзный разговор". Тренер махнул ему рукой: мол, иди сюда.

Они отошли к самому краю зала, за ряды груш, туда, где приглушённый свет создавал иллюзию уединения.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — тихо, почти шепотом, начал Евгений Сергеевич.

Фёдор нахмурился.

— О чём?

— О себе. О том, что происходило в Хабаровске. Я же смотрел твой бой. Ты двигался не просто быстро — ты двигался как будто… заранее. Как будто знал, куда соперник ударит. Видел его удары ещё до того, как он даже решал, как ему бить. Это было не нормально, Федя. Это было… чертовски интересно.

Фёдор широко распахнул глаза и выдохнул с облегчением.

— Вы это тоже заметили? — на лице промелькнула детская радость. — Я думал, у меня крыша поехала. Еще в том баре, с этими отморозками, всё началось. Они как будто двигались в замедленном кино. Я просто стоял, и у меня было время подумать, как уклониться, присесть, даже зевнуть, если надо… А на ринге — вообще будто заранее знал, что будет. Не знаю, как объяснить.

Евгений Сергеевич переглянулся с ним и фыркнул:

— Ты мне это серьёзно? Если я сейчас махну кулаком — ты его поймаешь?

— Попробуйте.

Тренер не стал медлить. Его кулак вылетел в сторону головы Фёдора, как пружина, с резким щелчком воздуха. Всё это длилось долю секунды.

Но ладонь Фёдора, словно по заранее расписанному сценарию, оказалась точно там, где должен был оказаться кулак. Он поймал его. И крепко держал, глядя в глаза тренеру.

Тот замер.

— Охренеть… — выдохнул Евгений Сергеевич. — Да ты… не человек. Или человек, но уже… с апгрейдом.

Фёдор неловко улыбнулся:

— Я сам не понимаю, что происходит. Может, перегруз? Может, последствия той остановки сердца… Не знаю. Но мне не страшно. Наоборот — будто нашёл что-то своё.

Тренер задумчиво потер подбородок.

— Ладно, чудо природы. Идём в ринг. Отработаем. Хватит философствовать, пока нас каратисты не выгнали.

В ринге всё было иначе. Фёдор двигался легко, будто его тело заранее знало, как и куда повернуться. Он предугадывал сигналы тренера, ловил удары в лапы. В какой-то момент тренер даже махнул рукой:

— Да ты, зараза, предсказываешь, куда я подумал ударить. Угадал до того, как я лапу поднял.

Фёдор только пожал плечами. Он был в моменте. И этот момент принадлежал ему.

Когда тренировка закончилась, Фёдор переоделся и вышел на улицу. Осеннее солнце медленно клонилось к закату, окрашивая город в золото и дымчатый янтарь. Завтра — школа. Последний год. Аттестат. Домашка. Но после того, что он почувствовал сегодня, вся эта школьная суета казалась бумажной декорацией.

Он почти дошёл до подъезда, когда с обочины посигналила чёрная «Ауди». Стекло медленно опустилось, и оттуда показалась знакомая ухмылка.

— Федя, здорово ещё раз, — сказал Матвей. — Присаживайся. Поболтать надо. Только не здесь.

— Конечно. А что случилось?

— Да пока ничего, но может случиться. Лучше поговорить по дороге. Поехали?

Фёдор кивнул, открыл дверцу и сел рядом.

— Ты же знаешь, я готов.

Матвей дружески хлопнул его по плечу.

— Вот это по-нашему. Слушай внимательно, потому что дальше — может быть очень интересно…

На улицах Якутска ранний вечер уже окрасил горизонт в медный цвет, а по замёрзшему воздуху будто звенела сама тишина.

Тимофей Платонович Железнов, известный в узких кругах под «погонялом» Тимир, сидел за дубовым столом в своём доме на отшибе. Дом не броский, зато крепкий, как его хозяин: брусовые стены, кованая решётка на веранде и пахнущая берёзовым дымом печь в углу.

Перед ним стояла глубокая глиняная миска с тушёной олениной, пропитанной специями, будто пахнущей тайгой. Он ел с жадностью, но в его движениях не было суеты. Как у бойца, который знает: спешка — удел слабых. При этом его худощавое, жилистое тело выдавало человека, чья сила — не в мускулах, а в характере.

«Не в коня корм», — шутили про него с малолетки. Ел за троих, а весил всё те же шестьдесят восемь кило, что и двадцать лет назад.

Телефон — старенький, с витым проводом и пожелтевшими кнопками — внезапно зазвонил. Звук, как по лезвию. Тимир неспешно прожевал очередной кусок мяса, вытер пальцы о вафельное полотенце и снял трубку:

— Алё, — проговорил с хрипотцой.

На другом конце послышался хохоток, не без нотки ехидства:

— Доброго времени, Тимир. Узнал голос? Это Муха. Павел Игнатьевич из Хабаровска. Неужто забыл, якут старый?

Тимир усмехнулся. Голос знакомый, как запах зонской каши.

— Забудешь тебя… Ты ж как муха: кружишь, зудишь, не даёшь пожить спокойно. Тебя ладонью хлопнешь — а ты уже сзади.

Оба рассмеялись — не из веселья, а из уважения. Смех был как у матерых зверей в лесу: короткий, в натяжку.

— Слушай, Тимир, — начал Муха уже деловым тоном, — груз с камушками и соболем дошёл нормально. Приняли, как по нотам. Долю твою через пару дней двинем, с вычетом в общак, как положено.

Он сделал паузу, но Тимир не ответил — слушал.

— Да и на счёт общака... — продолжил Муха. — Костыль вопрос практически решил. На сходке ближайшей, думаем, утвердим тебя. Ясен пень, если всё пойдёт как надо.

В Якутии, по воровским понятиям, было пусто. «Красная» республика — так воры называли регионы, где администрация тюрем держала всё под колпаком. Своего вора в законе тут не было — не прижились. Пытались рулить издалека, но получалось, мягко говоря, хреново.

На фоне этого хаоса Тимир стал исключением. С малолетки — отрицала. Ни разу не пошёл на сотрудничество, не стал «крысой». Не взял в руки пилу, не встал к станку, не вжал шапку в руки перед замом по режиму. Он сносил карцеры, избиения, пайки по 300 граммов, но остался верен себе.

Его прозвище — Тимир — с якутского переводилось как «железный». И имя это носилось им, как кольчуга. Он был бродяга — одна ступень ниже вора в законе. Имел право разруливать спорные вопросы, передавать «грев» от себя лично, контролировать положенцев. Но до казны ещё не дорос — слишком много было желающих подставить, слишком важен был контроль. Одно неосторожное движение — и вместо коронации мог быть чернозём. Или кочегарка.

— Знаю я тебя, Муха, — наконец проговорил Тимир. — Не верю, что ты мне звонишь просто так. Что случилось, говори прямо.

— Старый ты чёрт, якут проницательный, — усмехнулся Муха. — Там у нас в Хабаровске случай вышел. Один пацан — школьник, прикинь! Одиннадцатиклассник. Размазал четверых моих. Мастер спорта, кандидат, бывший чемпион Европы — все лежали.

— И что? — голос Тимира остался спокойным. — Сами наехали — сами получили. Умел — значит, заслужил.

— Так-то так… Но есть нюанс: пацан с твоих краёв. Якутия. Вот я и думаю: ты что там, в тайге, терминаторов клепаешь в бочках с кумысом?

Тимир не рассмеялся. Только молча покосился на окна, где за шторой мелькнуло движение — Тунгус осматривал территорию.

— Если бьёт — значит, был повод. Но ты не просто об этом мне рассказываешь. Не тяни.

— Ну да… — голос Мухи стал серьёзнее. — Я тренера его на тридцать штук «грина» поставил. Ущерб, типа. Срок — месяц. Если не отдаст, подключу тебя.

Пауза. Тимир налил себе рюмку водки, молча, и залпом опрокинул. Слово «подключу» ему не нравилось. Он знал, что это значит — разгребать чужую грязь.

— Ты чего хочешь? Чтобы я спросил с пацана? Или чтоб впрягся за тренера?

— Не знаю. Ситуация мутная. Сам понимаешь. Я к чему клоню: пацан этот… он не просто боксёрик. Это зверь. Я видел его бой — там Тайсон отдыхает. Такой, если правильно вложиться, будет рвать всех. Деньги, старый, миллионы. Ты понимаешь, что тебе достался самородок? Или мне повторить?

Тимир сжал челюсти. Он не любил, когда с ним разговаривали как с дедом в маразме.

— Ты, Муха, слова выбирай. Понял я тебя. Прогон пущу, разберусь. А пока — давай без давления.

— Слушай, это не давление. Это возможность. Такая раз в жизни.

— Возможности я и сам умею видеть. Кончай.

Он положил трубку, налил ещё водки — уже без тоста — и осушил рюмку.

Из-за двери показался Тунгус — крупный, лысый, с глазами, как у загнанного медведя. Верный, как сибирская зима.

— Ты занят, Тимир? Там один из центровых приехал. Ждёт уже больше часа. Говорит — дело срочное.

— Срочное, говоришь? Ну пусть входит.

В дом вошёл Матвей, костюмный, но с виду потрёпанный. Дорога, видно, была не из лёгких. Устал, но держался прямо.

— Здорово, Матвей. Присаживайся. В ногах, как говорится, правды нет.

Тимир продолжил есть, не предлагая еды. Только потом, обмакнув кусок оленины в горчицу, нехотя бросил:

— Ужинать будешь?

— Нет, спасибо, Тимир. Я по делу.

Он ждал, как положено младшему. Ворваться в речь старшего — это как войти в баню в ботинках. Несмываемый позор.

Тимир ел с наслаждением. Смаковал, будто демонстрировал — ты ждал час, подождёшь и минуту.

Наконец он обтер рот, вытер руки и посмотрел на Матвея:

— Ну? Что за спешка у тебя такая? Сорвался с места? Рассказывай.

— Проблема, Тимир. Там в Хабаровске твои знакомые, братва. Одного пацана прессуют. Тренера его на бабки ставят. Пацан, говорят, из наших. Мог бы ты замолвить словечко, что, мол, ошибка вышла? А тренер — он человек нормальный. Я бы сам долг взял, частями бы отдавал.

Тимир слушал, не перебивая. Но в голове у него уже строился план. Слова Мухи всплывали снова и снова: "Это новый Тайсон. Вложись — озолотишься."

— Ты чего так за тренера впрягаешься? Он тебе кто — брат, кум, сват?

— Нет. Просто мужик правильный. Пацана тянет как может.

— Я в курсе ситуации, Матвей. Мне уже звонили.

— Даже так? Тогда что думаешь делать? Поможешь?

Тимир поднялся. Взял сигарету, закурил. Дым стелился по комнате, как мысли в голове.

— Решу. Только есть одно "но". Привези мне этого школьника. Я должен увидеть его сам. В деле. Поставим его против нашего бойца. Показательно. Если выиграет — поговорю с братвой. Если нет — даже пальцем не пошевелю. Понял?

— Понял. Когда подъехать?

— Завтра. Вечером. Не тяни.

Он развернулся спиной — знак, что разговор окончен. Матвей, не прощаясь, вышел.

А Тимир остался у окна, глядя в осеннюю темноту. Мелькнула мысль — а не этот ли пацан станет тем, кем не смог стать он сам?

Где-то там, на дне души, заныла старая боль — восемнадцать лет строгача за поножовщину, два раза «крытая», друзья, сгинувшие в карцерах… мать, умершая от рака, так и не увидев сына на свободе…

Он вздохнул, как будто сквозь стужу.

И прошептал сам себе:

— Если у парня есть шанс — значит, надо его дать. Даже если весь мир против.

— Ты можешь мне, наконец, сказать, куда мы едем, Матвей? — Фёдор уже третий раз спрашивал, нервно постукивая пальцами по двери автомобиля. — Мы катаемся уже больше часа, ты даже слово не сказал. Что-то случилось?

Матвей стиснул зубы, не отрывая взгляда от дороги. Напряжение в его лице, как в натянутой тетиве. Он медленно вдохнул, будто копил кислород на выдох из ада.

— Я вчера говорил со своим старшим. Тимофей Платонович его зовут. Его эта хабаровская история заинтересовала. Я ж Сергеевичу пообещал — решу вопрос. Вот и решаю, — бросил он через плечо, не снижая скорости. — Только решается всё нестандартно. Придётся тебе бой провести.

Фёдор резко выпрямился на сиденье.

— Бой?

— Ага. Тимофей Платонович выставляет своего бойца. Если выиграешь — он замолвит словечко, и с хабаровскими братками будет покончено. Долг аннулируют. Если проиграешь — тридцать тонн зелени с вас не слетят. Всё по-честному. Почти.

— Я согласен, — выпалил Фёдор. Никаких сомнений.

Матвей хмыкнул.

— Согласен он… Ты, Федь, будто выбора не имеешь. Я, вот, пока рулю, думаю — а правильно ли я вообще сделал, что старшего тревожить начал? Не думал, что он решит устроить показуху.

— Не дрейфь, Матвей. Я их бойца вырублю. Если моя победа — это билет на свободу от этих чертей, я не просто постараюсь. Я уничтожу.

Матвей на секунду посмотрел на него, как отец, чьего сына ведут на дуэль.

— Он мастера спорта по боксу выставляет. Кто он такой — не знаю. Но очкую. Понимаешь? Первый раз очкую. Тимир... он якут, хитрый. Может быть сюрприз.

— В боксе нет «сюрпризов», — пожал плечами Фёдор. — Или ты, или тебя. Всё просто. Кто больше потел — тот и победил.

— Ты чё, философ? — фыркнул Матвей. — Тебя в Хабаровске по башке приложили, теперь ты буддизм исповедуешь?

Он нажал на газ, и мотор заревел, как зверь в капкане.

К зданию Дворца Спорта они подъехали без опозданий. Огромные буквы на фасаде красовались как заголовок к фильму: «Здесь будет боль».

Фёдор, вылезая из машины, задержал Матвея.

— Кстати, ты должен знать: в Хабаровске эти бандиты ни разу по мне не попали, — сказал он с гордым видом и первым вошёл в освещённый холл.

— Ну ты, «школьник», даёшь стране угля, — усмехнулся Матвей и пошёл следом.

В зале пахло потом, кожей перчаток и чем-то ещё… звериным. На скамейках сидели крепкие мужики. В центре внимания — ринг. На нём, как кот на горячей крыше, прыгал боец: высокий, сухой, с мощной шеей и взглядом, будто он ест гвозди на завтрак.

В углу, за длинным столом, сидел он — Тимир. Якут с лицом старого охотника. Он медленно жевал вяленую оленину, словно жил во времена шаманов. Он был похож на хищного медведя, которого пытались одеть в костюм — бесполезно. Животное всё равно проступало.

— Привет честной компании, — с осторожной бодростью сказал Матвей. — Мы приехали. Фёдору нужно бинты намотать, размяться.

Тимир прищурился, как будто услышал шутку.

— Это и есть тот самый "школьник"? Где пацан, Матвей? Это кто вообще, баклан какой-то?

В зале повисла звенящая тишина. Даже тот, кто на ринге прыгал — замер.

— Это он. Сукой буду, Тимир, — коротко ответил Матвей.

Тимир вгляделся в Фёдора. Его узкие, почти щелевые глаза расширились на долю миллиметра — по якутским меркам, это было почти как удивление.

— Подойди, боец.

Фёдор подошёл, не торопясь. Смотрел прямо в глаза. Без дерзости, но и без страха.

— Готов драться?

— Готов. Можно размяться?

— Ишь ты какой драчун! — захохотал Тимир. — А лет тебе сколько, шут гороховый?

— Семнадцать.

— Семнадцать?! Тебя что, в детстве комбикормом кормили?

— Сам в зеркало иногда смотрю и пугаюсь. Думаю, кто этот мужик в моей ванной.

Смех прокатился по залу, как землетрясение. Даже хмурый якут усмехнулся.

— Эй, если б не кличка «Школьник», я б тебе прозвище «Петросян» дал.

— Главное, чтобы не «Тайсон», — хмыкнул Фёдор.

— Хватит, — махнул рукой Тимир. — Разминка — пятнадцать минут. Потом три раунда или до нокаута. Без шлемов. Матвей, суди бой.

Ринг. Напряжение в воздухе можно было резать ножом. Противник Фёдора — хищник, весь в мышцах и ярости. Первый раунд прошёл в разведке. Фёдор уходил, двигался, уклонялся, как будто танцевал. Соперник бил, но мимо.

Тимир зевнул. Пока не впечатлён.

Во втором раунде — вспышка. Фёдор почувствовал момент. Передней рукой зацепил соперника. Тот сблизился, повис в клинче.

— Брейк! — крикнул Матвей.

Разошлись. Бокс!

И тут — удар! Молниеносный боковой. Но Фёдор успел. Подсел. Перчатка просвистела над головой.

Но… локоть!

Запрещённый, грязный удар прилетел по носу. С треском. Фёдор сел. Кровь — фонтаном. Матвей замер. Потом — бросился.

— Удар локтем. Останавливаю бой! — закричал он.

Пока останавливали кровь, Фёдор шептал:

— Я продолжу.

— Ты дебил, Федь? Я тебе нос вправил только что!

— Мне надо. Он по мне больше не попадёт. Клянусь.

Матвей замер, смотрел в его глаза. Потом кивнул. Поднял руку.

— Бой продолжается. Но ещё капля крови — и я остановлю бой.

Соперник снова пытался жульничать: наступал на ногу, бил после команды. Фёдор был готов. Всё это — как замедленное кино.

И вдруг… апперкот.

Как пружина — снизу вверх, с хрустом в челюсть.

Противник качнулся назад.

Правый боковой. БАХ.

Тот замер. Опустил руки. И упал. Как подкошенный. Мгновенно.

Тишина. Звонкая. Гробовая.

И тут раздался голос Тимира:

— Охренеть.

Он встал. Захлопал.

— Давно я такого не видел. Это было… мать его... искусство!

Все аплодировали. Мужики — как дети на цирке. Но боец с ринга не двигался.

Матвей подошёл. Вынул капу. Никакой пульсации. Лицо побелело. Он начал сердечно легочную реанимацию. Никак.

— Он мёртв, Фёдор, — прошептал Матвей. — Ты убил его. Я тебя предупреждал.

— Ну ка ша! — выкрикнул Тимир, перекрыв зал. — Скорая не нужна?

— Нет. Он… всё.

Тимир глубоко затянулся сигаретой. Медленно выпустил дым.

— Увози пацана, Матвей. С тобой я потом свяжусь. Мы тут… сами разберёмся.

Фёдор, побледневший, смотрел на неподвижное тело. Его дыхание сбилось, руки тряслись. Он хотел сказать что-то… но не смог. Только Матвей взял его под руку и тихо, почти ласково сказал:

— Пошли, "Школьник".

И они ушли.

А за их спинами, в зале, всё ещё стоял дым от сигареты и тень человека, который ушёл с ринга уже навсегда.

Дорога домой тянулась вязкой, свинцовой тишиной. Машина Матвея ползла по ночному городу, будто сама не хотела спешить в этот вечер. Фары выхватывали из темноты клочья осеннего тумана, а в салоне воздух был натянут, как струна, готовая лопнуть.

Фёдор сидел, откинувшись в кресле, будто на виселице, с отрешённым взглядом, вперившимся в пустоту. Его лицо — теперь чужое, перекошенное болью и отёком, — с трудом поддавалось мимике. Нос посинел, под глазами разливались фиолетовые пятна. Он выглядел так, как чувствовал себя внутри: покалеченным, разбитым, вывернутым.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов, — попытался было разрядить обстановку Матвей, скосив на него взгляд.

Фёдор не отреагировал. Тишина осталась такой же вязкой.

— Мне не до смеха, Матвей… — глухо выдавил он наконец. — Я убил человека. Ты это понимаешь? Убил. Меня теперь посадят. Всё, жизни конец...

Он говорил тихо, но голос дрожал, как у раненого зверя. В нем была и злость, и страх, и бездна — беспросветная и глухая.

— Никто тебя не посадит, — отрезал Матвей. Уверенно. Жёстко. — Тимофей Платонович сам выйдет на связь. Думаю, уже на днях.

Он нажал на газ, и двигатель зарычал, будто в подтверждение — время сожалений кончилось.

У калитки Фёдор вышел из машины. Матвей на прощание бросил сухо:

— Никому ни слова. Только одна версия — тренировочный инцидент. Нос тебе на тренировке сломали. Всё. И не раскисай, понял?

Фёдор кивнул. Но в душе ему хотелось только одного — провалиться сквозь землю. Исчезнуть.

В доме его ждала мать. Её крик был немым — она просто застыла в дверях, увидев сына. Тот только потупился, будто мальчишка, разбивший окно.

— Господи, Федя... — шепнула она, подходя ближе. — Что это? Кто тебя так?

— На тренировке... — прохрипел он. — Пропустил удар.

Он был послушным. Как во сне. Мама повела его в травмпункт — благо, до больницы было рукой подать. Он шёл рядом, медленно, как по трапу, ведущему не в отделение, а в зал суда. Его приговор уже звучал внутри — не пожизненное заключение, но вечное осознание.

Слова главврача тогда, после несостоявшегося утопления, теперь гремели в голове как приговор:

«В твоих руках — оружие. Эта сила может спасти, но может и убить».

И вот, убила.

Соперник лежит где-то в морге. Без дыхания. Без шанса на завтрашний день. А у него — мама, может, брат, может, дочь. И больше он их не обнимет. Никогда.

В рентгеновском коридоре больницы вдруг возникла Катя. Яркая. Настоящая. Словно из параллельной жизни, где всё было просто: свидания, прогулки, школа...

— Вот так встреча, — сказала она и улыбнулась, не зная, в какую бездну сейчас смотрит. — Что с лицом? Почему не позвонил?

— Удар пропустил… — глухо ответил он. — Пустяки. Нос…

Она засмеялась, предложила мазь, свидание, жизнь. Он хотел закричать: «Нет, я не могу! Я — убийца!» Но сдержался. Просто кивнул, отпустил её взглядом и снова провалился в мрак.

Прошли дни.

Словно в вакууме. Он не выходил из дома. Нос болел, но больше болела душа. Сны стали тяжёлыми. В каждом — тот парень. Падающий. С искажённым лицом. Молчаливый укор.

Когда возле дома он увидел знакомый автомобиль, сердце ухнуло. Матвей.

— Как дела, Школьник?

— Не называй меня так, — выдохнул Фёдор. — Это тупо. Мне семнадцать. Я школу заканчиваю. Я не «школьник». Я...

— Кто ты? — перебил Матвей. — Отморозок? Убийца?

Он усмехнулся, но в голосе уже звучала сталь.

— Ладно, садись. К Евгению Сергеевичу поедем.

Зал пах пылью, потом и прошлым. Фёдор вдохнул этот запах, и на секунду стало легче. Родное место. Дом.

— Вот это встреча, — сказал Евгений Сергеевич, качнув головой. — Наслышан. Ты, говорят, в Якутске наделал шума?

— Не по своей воле, — хрипло ответил Фёдор. — Всё как во сне. Только просыпаться не хочется.

Он сел. Опустил плечи. Потрогал пальцами нос — хрупкий, как воспоминания о спокойной жизни.

— Всё бы ничего, — сказал Матвей, потягиваясь. — Но Тимир вышел на связь. Хочет реванш. Новый бой. На этот раз октагон — известный боец. Деньги большие. Он ставит на Федю.

— Ты издеваешься?! — рявкнул Евгений Сергеевич.

— Я передаю слова. Мы в долгу. Если не выйдет — считай, всё, конец. Он уже решил.

Фёдор молчал. Глаза его стали тёмными, как омут.

— Когда бой?

— Через месяц.

Тренер сел. Положил руки на стол, как перед исповедью.

— Октагон, Матвей. Это не бокс. Это бои без правил. Партер. Локти. Болевые. Он не готов. Это гибель.

Матвей пожал плечами.

— Выбор есть? Нет. Вот и всё.

Позже, когда Матвей ушёл, и дверь за ним закрылась, Фёдор посмотрел на тренера и сказал тихо:

— Я справлюсь. Я просто вырублю его. Сразу. Пока он не успел в ноги пройти.

Евгений Сергеевич посмотрел на него долго. Будто впервые.

— Ты взрослым стал, Федя. И, может, слишком рано. Но да… это наш единственный шанс.

Он проводил его до двери, а потом — шагнул в тренерскую, достал старую записную книжку, набрал номер.

— Привет, друг. Срочно нужен ты. Тут — бои. Но на жизнь.