Аномалия, рожденная смертью

Глава 9

Номер в гостинице был тускло освещён, будто сам воздух в нём готовился к бою.

На кровати сидел Фёдор. Он молча мотал бинты на кулаки — движения чёткие, как перед боевым вылетом. В груди гулко отдавался пульс. Не страх. Нет. Ответственность. За команду. За тренера. За то, что успел натворить за эти сутки.

Слева стоял шкаф, справа — окно с видом на утопающий в предвечернем холоде Хабаровск. Где-то там, за стеклом, его уже ждали — враги, судьи, зрители. И, возможно, смерть.

— Всё нормально, пацан, — бросил Евгений Сергеевич, в очередной раз подходя к окну, нервно отдёргивая штору. — Главное, чтобы наши парни три схватки взяли. Тогда ты выходишь и всё — домой. С победой.

Фёдор молчал. Он знал, что дело не в нём. Он был уверен: сделает свою работу. Но команда… У них не было таких рефлексов. Не было такой злости, что просыпается после клинической смерти.

— А если не победят? — невольно подумал он. — Если не дойдут до меня?

Евгений Сергеевич вдруг замер. Его ухо уловило едва различимый звук — стук в дверь.

— В ванную. Быстро, — скомандовал он, как в армии.

Фёдор без слов встал и исчез за дверью, как призрак. За секунду до того, как замок щёлкнул, он уже держал дыхание.

На пороге стояли два человека в милицейской форме. Автоматы висят на ремнях, лица спокойные, но глаза — как у охотников. Профи.

— Мы от Кириллыча, — сказал один из них. Улыбнулся сухо, по делу.

— Заходите, — Евгений Сергеевич пропустил их внутрь. Оглянулся. — План есть?

— Есть, — ответил тот же, подойдя ближе. — Зовут Стас. Это Кузя, — кивнул на второго. — Работать будем по схеме. Объект — посередине. Мы — по флангам. Вы — прикрытие. Входим в холл, выходим через центральную дверь, садимся в наш «уазик» и едем на место. Там — только раздевалка. И постоянно держать нас в поле зрения.

— Холл просматривают люди Рамиля, — добавил Кузя. — Трое. Один точно с ножом. Остальные, возможно, с пистолетами.

Тренер кивнул.

— Ясно.

Фёдор вышел из ванной. Молча. Уже в спортивной форме, с рюкзаком за плечами. Спокойствие буддийского монаха. Но в глазах — как у тигра перед прыжком.

— Пара, — скомандовал Стас. — Пошли.

Холл гостиницы. В воздухе — запах дешёвого кофе и дорогих духов.

Фёдор шёл ровно, чуть впереди Кузи. Стас смотрел по сторонам, будто ловил радиопомехи. Спокойно. Словно не идёт пацана спасать, а на завтраки выходит.

У стойки регистрации Евгений Сергеевич задержался на секунду, чтобы отдать ключ. Этой секунды хватило.

— Эй, парень! — шагнул к Фёдору один из троих в кожанках.

Губы у него были тонкие, нос сломанный, как у боксёра без титула. Но глаза — голодные, хищные.

Кузя резко шагнул вперёд и встал стеной. Передернул затвор автомата и направил на нападавшего.

— Отдай его, мусор, — процедил тот. — По-хорошему.

Кузя молча ударил прикладом автомата в солнечное. Парень согнулся, хрипя, и рухнул на одно колено. Остальные полезли в карманы.

— Стоять, ублюдки! — рявкнул Стас, уже направив дуло в сторону приближающихся.

Гости в холле резко осели. Кто сел, кто залёг за диваном. Женщина вскрикнула. Кто-то — засмеялся от шока. Фёдор просто шёл. Дальше. Прямо. Без оглядки.

— Ты за это ответишь, мусорок! — выкрикнул один из тех, что остались стоять, но это было уже в спину.

На улице ждал «уазик». За рулём сидел лейтенант, жующий семечки и слушающий "Чайф". Словно это не спецоперация, а рыбалка. Автоматы легли вдоль пола, и как только все расселись, машина тронулась.

Фёдор смотрел в окно. Позади — гостиница, кожанки, угрозы. Впереди — бой. Тот самый. Где либо всё, либо ничего.

Позади на хвосте ехал микроавтобус с командой. Рядом с ним — чёрный внедорожник. За тонированными окнами — люди Рамиля. Они уже не пытались остановить — просто ехали следом. Как тени, что ждут, пока герой оступится.

Институт. Огромное серое здание. Свет заливает ступени, как сцена. Люди у входа, флаги, таблички, бойцы в форме — всё как в кино.

Кузя и Стас выскочили первыми. Дали отмашку. Фёдор — внутрь.

Двери захлопнулись.

Внедорожник остался снаружи. В нём зазвонил старый мобильник — кирпич.

— Алё, Рамиль? Кондрат говорит. Школьник появился. В институте. Да, охраняют. С автоматами.

Понял. Ждём.

Трубку спрятал под куртку. Глаза сузились.

— Босс приказал ждать, — сказал он тихо.

Машина замерла, как зверь в засаде.

Фёдор сидел в раздевалке. Кулаки уже в бинтах. Спина — к стене. Сердце стучало ровно, будто отмеряло секунды. Тренер рядом, лицо жёсткое, взгляд — в пол.

— Тебе надо только выйти, — сказал он. — Остальное ты знаешь.

Фёдор кивнул. Он не просто знал.

Он был готов.

И если даже его ждала тьма — он вышибет ей зубы.

Павел Мухин родился на окраине Хабаровска, в районе, который еще с советских времен считался неблагополучным. Его детство сложно назвать светлым: отец, работяга, погиб на стройке, когда Мухе было всего десять. После его смерти мать медленно, но верно сползала в бездну. Сперва казалось — просто грустит, тоскует. Потом начали появляться бутылки на кухне, запах перегара, странные личности в коридоре, сигаретный дым в комнатах, грязная посуда, закрытые шторы даже днем. Всё превратилось в болото, где подросток Павел жил, как солдат в тылу врага. Каждый день — борьба за выживание.

Он рано понял, что в этом мире на себя можно положиться чаще, чем на кого-либо другого. Школа его не держала — дрался, плевал на авторитеты, прогуливал, хамил. В дворовой иерархии занял место быстро: у него был сильный удар, острый язык и то, что в блатном мире зовётся «порох в пороховницах». Он не боялся крови, а главное — не боялся проигрывать. Даже если выходил один против троих — бился до последнего.

Когда ему исполнилось пятнадцать, он окончательно ушёл из дома. Спал на чердаках, в подвалах, иногда у приятелей. Днём зависал на рынке или у вокзала, где можно было подработать или подрезать что-то с ларьков. К этому времени за ним закрепилось прозвище — Муха. Маленький, юркий, непредсказуемый. Но с каждым годом он обрастал массой и становился не таким уж и «мелким». Скорее — уже МУХА с заглавных, зловещих букв, как его шептали уважаемые люди, чьих женщин он увёл или кого разувал на бабки с жёсткой подачей.

К шестнадцати он уже держал свою «движуху» — небольшую, но сплочённую бригаду из восьми парней, каждый из которых готов был за него загрызть. Сначала крышевали киоски, потом начали заезжать на рыночных торговцев. Сперва осторожно — охрану отодвинуть, палатку перевернуть, дать понять, что можно работать спокойно, но через нас. Деньги шли. А с деньгами пришёл кайф: куртки «бомберы», кроссовки Reebok, цепи, музыка из кассетников и бабки — настоящие, не те, что с рыночной сдачи.

Но у денег один голос — громкий.

Их услышали те, кто постарше, посерьёзнее. Приехали ребята с центра города. Разговор был жёсткий. Поставили ультиматум: либо под "крышей" их клана, либо в землю. Муха выслушал, улыбнулся и на следующий день поставил одного из их «гонцов» на колени, засунув в рот его же «травмат». После этого разговоры с ним вели иначе. Он получил доступ к верхушке. Его начали замечать. А в уличных кругах — бояться.

Тогда-то он и начал задумываться о расширении. Под боком — Китай, граница, шальные деньги на транзите. У Мухи была голова. Он умел не только драться, но и считать. Через общих знакомых вышел на парней с Благовещенска, а те — на китайцев. Первый груз — спортивные костюмы, кроссовки, вся эта «фирма» на лоха. Потом пошли часы, "сигареты под брендом", а там и посерьёзнее пошло: палёная водка, химия, кое-где даже оружие. Канал работал как часы. Деньги текли рекой.

Он купил квартиру в центре, в доме, где жили раньше только партийные. Обставил по последней моде: итальянская мебель, видик с пультом. Машина — новенькая «девятка», потом и иномарка. Девки липли. Авторитеты — за руку здоровались. Все шли к нему с вопросами. Город знал — появился Муха, и он держит слово. Если пообещал — будет. Если предупредил — жди. Нарушил — хоронят.

Но 90-е не прощают расслабленных.

В один из октябрьских вечеров, когда город затянула промозглая слякоть, Павел получил звонок. Горела квартира на старом адресе. Та самая, где он родился. Где жила мать. Уже бывшая. В морге опознали троих — мать и двух её «дружков». Трупы обгорели так, что определить, кто есть кто, никто не решился. Муха стоял на холодном асфальте у морга, закуривая одну за другой. Он не плакал. Он просто не чувствовал.

Через неделю на него обрушился второй удар. Новое руководство в управлении внутренних дел начало зачистку города. Сперва взяли пару его мелких бойцов, потом — человека, отвечавшего за товар на границе. Через две недели накрыли весь груз. Сотни коробок, вся цепочка. Кто-то из своих слил. Слабые начали говорить. Не вывозили допросы, сидели сутками в кабинетах с лампой в глаза и криками: «Колись!». Муху сдали. Полностью.

Он пытался уйти. В ночь, на своей Toyota, на запасном паспорте. Но ментам было известно всё — номера, маршруты, выезды. Прямо на блокпосту у выезда из города его скрутили, положили лицом в снег, повязали и отвезли в отдел.

Следак был матерый. Ни угроз, ни давления — всё с холодной вежливостью. «Ты взрослый, Павел Игнатьевич. Мы тоже. Десятка. По совокупности. А может и больше. Подумаешь — облегчим». Муха молчал. Молчал на всех допросах. Ни слова, даже когда следователь кричал: «Ты думаешь, тебя кто-то вытащит? Про тебя все забыли, Муха!». И был прав. В СИЗО он был один.

Без передач, без писем, без поддержки. Кто-то исчез. Кто-то «не знал», кто-то «не при делах». За год до суда он стал тенью. Выживал. Кормился с общего котла. Иногда — даже драки за ложку каши. Суд был быстрый. Толстая судья, уставшая от жизни, прочитала приговор монотонным голосом: «Десять лет строгого режима». Павел кивнул. Даже не удивился.

Этап был тяжёлый — Хабаровск — Магадан. Четыре дня. В холоде, с криками, с цепями на ногах. Ворота колонии скрипнули, и он вошёл в новый мир.

Зона — не улица. Тут другие законы.

И именно там он встретил Костыля — авторитетного зека, которому тогда уже прочили "корону". Старше, умнее, опытнее. Увидел в Мухе не просто бойца — верного. Взял его под своё крыло. Вместе они пережили многое: драки с охраной, «шмоны», подставы, голодовки, предательства. Были на грани — когда воров сжигали кипятком и вывозили в мешках. Но выжили. Костыль стал «вором в законе» — официально, при коронации от уважаемых. Муха стал его тенью, его «правой рукой». И никто на зоне не смел даже посмотреть на него криво.

А потом пришла весть: Костыль — на освобождение через пару лет. Было решено — Муха выйдет первым. Подготовит город, расчистит путь. Вернёт позиции. Окажет прием. И Павел вернулся в Хабаровск.

Тут его уже ждали.

Гостиница, девки, водка, баня. Старые друзья — постаревшие, потертые. Но с уважением. И новые — те, кто только поднимался. Среди них был Рамиль — молодой, жёсткий, быстрый. Напоминал Мухе себя — тот же взгляд, тот же холод в голосе. Павел завел досье на всех — имена, слабости, связи, компромат. Всех выучил. Всех просчитал. Он уже не был Мухой, юрким гопником с ножом. Он стал Гроссмейстером. Человеком, который играл в долгую.

Когда Костыль вышел, город уже лежал под ним.

Муха не просто подготовил возвращение — он сделал так, чтобы все знали, кому теперь платить, кого слушать, кого бояться. И знал одно — эта история только начинается.

Ночь в резиденции Костыля пахла дорогим кубинским табаком, сухим деревом и сандалом из бани. На просторной веранде два человека молча закатывали шары по бархатному сукну бильярдного стола. Щёлк, стук, перекат — всё по законам неспешной, уверенной игры. Костыль, с прищуром зажмурившийся от дыма, сделал удар и посмотрел на Мухина.

— Не спешишь ты сегодня, Павел… — заметил он, кидая взгляд на монитор, где чередовались кадры с камер по периметру. — Или есть, что обсудить?

Павел Муха не ответил сразу. В его взгляде была не усталость, а концентрация. Он положил кий на бортик и откинулся на спинку кожаного кресла.

— Звонок был. Из города. У татарина в ресторане замес. Трое его бойцов в реанимации, сам он — с рассечением, но вроде ходит. И… всех положил один.

Брови Костыля медленно приподнялись. Он взял стакан с янтарным виски, не отпивая, покрутил.

— Один? Всех?

— Ага. Даже мастера спорта его легли как подкошенные. Лично проверял. Там не просто драка была, там будто трактор по ним проехал. — Муха почесал затылок. — Завтра утром съезжу, разузнаю. Да и вообще, с татарином надо что-то решать, Костя. Он борзеет. Уже третья жалоба за месяц. Пальцы гнёт, как будто ему всё по жизни должны.

Костыль поставил стакан, не сделав ни глотка.

— А я тебе сразу говорил. Он как змея, холодный и скользкий. Если б не тот старый смотрящий, что за него ручался, он бы уже в Амуре килькой подкармливался. — Он подошёл к окну. — Ладно. Посмотри, что за «терминатор» у нас появился. Но если татарин пойдёт в разнос — кончим. Без базара. Мне воры без тормозов не нужны.

Следующее утро началось с визита Мухи в ресторан при гостинице. Он узнал всё: и про драку, и про Фёдора. Правда, о том, как сам вмазал татарину, предпочёл умолчать.

— Думаешь, отпустит пацана? — спросил Костыль, когда Павел вернулся и отчитался.

— Да ни за что. Он его на выходе с соревнований брать будет. Поэтому вечером сам поеду в зал, проконтролирую.

— Молодец, что соображаешь. — Костыль щурился, словно прикидывал мысленно чью-то судьбу. — Обещал тренеру месяц — будет месяц. Татарин ослушается — в расход. Сразу. Пока гнида не выросла в осу.

— Принял, — коротко бросил Муха.

Вечером в институтском спортзале негде было яблоку упасть. Запах пота, фанатского перегара и дешёвой парфюмерии бил в нос. Муха вошёл незаметно, сел на трибуну повыше. Его люди растеклись по залу, не подавая виду.

Татарин вошёл с понтом. Окружение крепкое, лица злые. Устроились у самого ринга. Татарин нервно вертел головой, будто кого-то искал.

На ринг вышла команда Фёдора. Два мента в форме, с автоматами. Тренер явно что-то заподозрил и решил не рисковать.

— Сообразил. Молодец, — шепнул себе под нос Муха, наблюдая за действиями татарина. Тот попытался подойти — мент встал перед ним стеной. Татарин развернулся, осел на месте.

Муха тихо хмыкнул и стал ждать.

Команда Фёдора проиграла первый бой, затем взяла два выигрыша. Остался решающий. На ринг вышел Фёдор. Высокий, сдержанный. Без мышц-бутафории, но телосложение — как у статуи античного воина. Противник — типичный подставной. Слишком взрослый для школьника. Очевидно, команда из Благовещенска решила "подкрутить".

Бой начался.

Фёдор не просто уворачивался. Он предугадывал удары. Двигался, как будто танцевал с ветром. Ни одного пропущенного. Второй раунд — то же самое. Татарина в зале уже не было. Муха понял: будут брать на выходе. Нахрапом. В зале с автоматами не рискнули, а вот у машины — запросто.

— Федор! — крикнул тренер.

И тогда началось.

Один удар в солнечное сплетение, второй — в челюсть. Противник завис в воздухе, как марионетка с перерезанными нитками, и рухнул. Без движения. Муха приподнялся. Гул зала затих. Шум ушёл, как будто весь зал на секунду перестал дышать.

Победа. Трибуны рвали глотки. Муха наблюдал за Фёдором, вглядываясь в лицо. Молодой. Умный взгляд. Спокойствие — как у ветерана спецназа.

— Везёт же тренеру, — подумал Муха.

— Готовят ловушку, — доложил один из бойцов Мухина. — У выхода три джипа. Окружили мента с автоматом. Татарин ждёт. «Школьнику» не уйти.

— Сделаем спектакль, — усмехнулся Муха. — Найди тренера, объясни всё. Пусть «школьник» передаст свою одежду моему человеку.

Через десять минут один из людей Мухи в спортивном костюме, бейсболке и с автоматом вышел из здания в сопровождении двух милиционеров. Всё как по учебнику. Татарин клюнул. Его бойцы подбежали, наставили стволы.

Рамиль вышел из-за джипа. Без разговоров — удар в живот. Человек в спортивном костюме согнулся… и с головы слетела бейсболка. Татарин побледнел. Это был не Фёдор.

Из-за угла с рёвом выскочили три джипа. Чёрные, с затонированными окнами. Двери распахнулись. Люди Мухи, вооружённые до зубов, в считанные секунды взяли бойцов татарина в кольцо. Разоружили, заставили лечь.

— Татарин! — голос Мухи, как удар хлыста. — Я же говорил — не трогай пацана. Ты не понял по-хорошему.

Рамиля подвели к нему. Муха спокойно докуривал сигарету, глядя в глаза бывшему «союзнику».

— Ты себе жизнь сам загубил. Не соображаешь, когда надо остановиться. Всё. Игра закончена.

— Паш… — попытался выдавить Рамиль, но удар прикладом в спину заставил его согнуться.

— В расход его, — коротко бросил Муха. — Закопать настолько глубоко, чтоб даже шакалы не нашли.

— Принято, Павел Игнатьевич, — кивнул один из бойцов и жестом подозвал остальных.

Через минуту машины растворились в темноте. Муха остался стоять, глядя на пустой вход спортзала. На душе было спокойно. Он защитил пацана. Но понимал — за этим «Фёдором» тянется что-то куда более серьёзное, чем просто удар в челюсть.