Аномалия, рожденная смертью

Глава 18

Время расставило всё по своим местам. После боёв, в которых Фёдор сыграл ключевую роль, оставшихся «гостей» с Кавказа зачистили подчистую. Те же, кто за ними стоял, поспешили скрыться в глубине своих горных кишлаков и больше не рисковали соваться в Москву. Город вновь стал спокойным — на сколько это вообще возможно в таком месте — и воздух перестал пахнуть кровью.

А авторитет Рапиры, вора в законе, взлетел на такую высоту, куда даже самый борзый не рискнул бы заглянуть. После той кровавой бойни с черными, что разошлась по криминальным новостям всей страны, его имя знала каждая подворотня — от Владивостока до Калининграда. По телевизору, конечно, ни слова о нём, зато в криминальных кругах — легенда, миф, почти святое имя. Правда, про его бойца, того самого, которого звали «Школьник», обыватель ничего не знал — только слухи, да и те перебродили в басни. Но на зоне о нём говорили много и с уважением.

«Гвоздь», старый вор, сидевший в СИЗО, искренне гордился своим приёмником. Каждый раз, когда Фёдор передавал, грев — еду, сигареты, чай — на крытую, тот добрым словом поминал парня.

— Хорошо воспитал, правильно! — с довольной ухмылкой говорил он сокамерникам, отхлёбывая чифир из алюминиевой кружки.

Однако покой на криминальной сцене длился недолго. Кавказские и грузинские авторитеты роптали: мол, приехали работать, а им не дают. Начали шептаться, бурлить, и, в конце концов, решили собрать всероссийскую воровскую сходку — чтобы, как говорится, «разрулить» ситуацию и расставить всё по полкам.

Приглашение на сходку пришло и Костылю. По телефону такие дела не решаются, тем более сход — дело святое. Курьер доставил белый конверт лично, без слов. Муха, правая рука Костыля, принял письмо, не спросив разрешения, вскрыл и быстро ознакомился с содержимым.

— Москва, — бросил он, входя в комнату, где Костыль неторопливо играл с чётками, сидя на потертом диване. — На сход зовут. Курьер только что привёз маляву.

— По какому поводу? — спросил Костыль, не отрывая взгляда от стены, будто бы ему это всё было безразлично.

— Кавказцы предъяву Рапире кидают. Мол, тот под себя всю Москву подмял, работать не даёт, а уважаемым горцам, видите ли, в горах тесно стало — вот и рванули в столицу.

Костыль усмехнулся.

— У нас тоже самое было. С китайцами. И ничего, справились. Показали им, где их место. А Рапира что, сам не может вопрос решить? — голос его стал раздражённым.

— Ты телевизор-то глянь когда-нибудь, — заметил Муха, присев напротив. — Там не вопрос — там настоящая бойня была. Стрельба, взрывы, рубка. Рапира победил, да. Но там трупов — мама не горюй. И что странно — ни конторские, ни менты к нему не лезут. Как будто он невидимка.

— Да зачем мне этот ящик? — фыркнул Костыль. — Мне информация с улиц приходит быстрее, чем этим продажным журналюгам на экраны. Вижу, слышу и знаю всё. По своей земле — точно.

— Да я просто... — развёл руками Муха. — Решить надо. Курьер обратно сегодня вечером уезжает. Надо дать ответ — будем мы или нет?

Костыль на мгновение задумался. Провёл ладонью по щетине, посмотрел в окно, где за стеклом лениво ползли облака.

— Рапиру я знаю. Правильный вор. Пересекались на этапах, общались. Уважение есть. Раз уж дело до общего схода дошло, значит, не по мелочи. Поедем. Надо поддержать. За спиной у кореша постоим.

Он сделал паузу, прищурился, как будто прицеливаясь в прошлое.

— Не люблю я этих чёрных. Хоть и есть среди них уважаемые, но... не наши они. Не по нутру мне. «Какие-то они не русские», — сказал с кривой усмешкой, и сам хихикнул.

Муха не сдержался и рассмеялся в голос, искренне и громко. Смеялись они вдвоём, но за этим смехом стояла старая истина — за свои нужно стоять. Особенно если эти «свои» умеют воевать.

На следующее утро Костыль выехал из своего укрытого двора на «Чайке», цвета вороного крыла, без номеров. Машина была старая, но ухоженная — символ статуса, а не роскоши.

По пути в аэропорт, они заехали за Витей-Белым, стариком с глазами загнанного волка и руками, на которых шрамы были вместо перстней. Витя молча кивнул и сел на заднее сиденье, раскрыв папиросу и закурив не спеша, как будто ехал не на сходку, а на рыбалку.

— Не люблю эти сборища, — сказал он, выдохнув дым в щель окна. — Одни понты, шума больше, чем толку. А потом кто-нибудь обязательно сходит с крючка — то в багажнике уедет, то с крыши выпадет.

— Сходка — это не показуха, — ответил Костыль, не оборачиваясь. — Это ритуал. А без ритуалов мы животные.

— Да какие мы, к чёрту, ритуалисты, — проворчал Витя. — Нас же всех только одно держит — страх и выгода.

Москва встретила их неоном ночных улиц и равнодушием тысяч лиц, спешащих по своим делам. Сходку назначили в ресторане на Ленинградке — давно закрытом для простых смертных. Вывеска потускнела, вход охраняли широкоплечие парни в тёмных куртках без выражения на лицах.

Внутри — тишина. Только щёлканье чёток, ржавый запах перегретого коньяка и тяжёлое дыхание тех, кто прошёл через кровь. За столами сидели воры со всех концов страны: кто с Урала, кто с Севера, кто с юга. Золотые зубы, серые глаза, худые пальцы с татуировками. Пахло табаком, терпением и подозрением.

Рапиры ещё не было. Все ждали, как на похоронах, когда вынесут гроб.

— Ну что, Костыль, и ты здесь, — тихо произнёс седой человек с южным акцентом, протягивая руку. — Значит, и правда серьёзно.

— Серьёзнее некуда, — сухо ответил Костыль, присаживаясь. — А ты всё так же веришь, что Москва тебе должна?

— Не мне. Справедливости. Кавказские братья пришли работать, а их стреляют.

— Это не работа, брат. Это разборка. Если пришли с волками — не удивляйтесь, что вас рвут.

— Это ты так говоришь. А по понятиям?

— По понятиям, — сказал Костыль, глядя прямо в глаза, — Рапира за свою землю встал. И встал по-честному. Кто первым вытащил ствол, тот и виноват.

— Ты за него? — спросил южанин, хищно прищурившись.

— Я за порядок, — спокойно ответил Костыль. — А у него порядок есть.

Дверь отворилась без звука. Вошёл Рапира. Вместе с ним зашел «Сивый» — его правая рука и «Школьник».

Невысокий, плотный, в чёрной кожанке и с мёртвыми глазами, в которых можно было утонуть и не выбраться. Он не делал громких шагов — просто проходил между столами, как смерть по зоне: тихо, медленно, без приветствий.

Все замолчали.

Он сел, не оглядываясь.

— Кто звал? — спросил, и его голос пронзил зал, как нож сквозь мокрую газету.

Наступила пауза.

Первым заговорил тот же кавказец, что раньше трепался с Костылём:

— Брат, ты под себя подмял столицу. Наших людей давят, вытесняют. Мы же не враги тебе.

Рапира налил себе стопку, выпил, закурил. Говорил он не сразу.

— Враги? Не враги? Мне всё равно. Вы сюда не торговать пришли — вы с оружием пришли. А значит, договоров уже нет. Тут или ты, или тебя. Я выбрал — я живой.

— Но ведь можно было обойтись без крови…

— Кто первый начал? — перебил Рапира. — Кто моих людей резал в Лефортово, кто пытался моих людей ночью снять и в дом гранату кинул?

Он посмотрел в глаза каждому. Медленно. Как следователь перед приговором.

— Я никого не звал сюда. Но раз вы пришли — играем по моим правилам. Москва — моя. Кто против — вставайте. Сейчас.

Никто не встал.

— Вот и хорошо, — сказал Рапира, — а то у меня сегодня плохое настроение, и вы могли бы его сильно испортить.

Он затушил бычок в пустой рюмке и встал.

— Всё обсудили. Считаю сходку закрытой.

Он ушёл так же тихо, как вошёл.

Когда за ним захлопнулась дверь, Костыль вздохнул и сказал в тишину:

— Вот это и называется — сила без шума. Не кабан с понтами. Волк.

— А ты говорил, ритуал, ритуал, — хмыкнул Витя-Белый. — Тут всё решается одним взглядом.

Муха усмехнулся:

— А взгляд у него — как у мертвеца. С таким лучше быть заодно, чем напротив.

Все трое переглянулись. Было ясно одно — ночь будет долгой. А после этой сходки жизнь в криминальной Москве изменится навсегда.

Воздух в зале, где только что проходила всероссийская сходка, стал постепенно разряжаться. Густой дым сигарет, запах чифира, парфюма и власти медленно улетучивались в коридоры и за двери. Уважаемые люди, перемолвившись о своём, теперь расходились малыми группами: кто в сопровождении, кто под руку с телохранителем. Кто-то поехал на стрелку, кто-то — на конспиративную квартиру. И лишь двоих на выходе ждал сюрприз.

Рапира не был бы Рапирой, если бы отпустил таких людей, как Костыль и Муха, без знака внимания. Он прекрасно понимал, что многие прибыли издалека, оторваны от своих дел, и чувствовал за собой внутренний долг. Поэтому у входа, словно часовой, стоял его боец и вручал визитки — каждая с адресом загородного дома в Одинцове, на вельможные посиделки «для своих».

Костыль, приняв карточку, молча кивнул. Муха же прихлопнул парня по плечу, поблагодарил и усмехнулся:

— Вот это подход. По-царски, как в старые времена.

Ехать сразу не стали. Заехали в гостиницу. Муха развалился на мягком диване, раскинув руки, как будто в собственном кабинете.

— Слушай, Костыль… Ты заметил людей Рапиры? Ну, кто с ним был?

Костыль кивнул:

— Зашёл Сивый — это его правая рука. А ещё парень, молодой, но с виду не промах. Шрам у него через всю щёку. Видно, прошёл не одно пекло.

Муха притих, глядя в потолок.

— А мне вот всё лицо его каким-то знакомым показалось… Вот не отпускает, понимаешь?

Костыль фыркнул и с досадой бросил:

— Да не тяни ты кота за яйца. Вспомнишь — скажешь. А не вспомнишь — спросим у самого. Чего голову забивать?

Он встал и ушёл в уборную, а Муха остался сидеть с мутным предчувствием — будто привидение из прошлого только что прошагало мимо.

Позже за ними заехала машина. В салоне не болтали. Шофёр — сухой, вежливый, с видом монаха — вёз их в загородный особняк, по гравийной дороге, между еловыми массивами, будто везёт к самой судьбе.

На этот раз Рапира встречал гостей у дверей, не скрывая радости. Обнял Костыля крепко, как брата. Муху — чуть мягче, но тоже по-настоящему. Вёл за стол, говорил без умолку — о сходке, о проблемах, о людях, о том, как ему важно было, чтобы они приехали. Всё это звучало искренне, и потому льстило. Муха с Костылём переглянулись: на фоне московского криминального цирка, где каждый грызёт за своё, такая открытость выглядела чуть ли не старорежимной роскошью.

За длинным столом, среди бокалов, графинов и плотных блюд, сидел и Фёдор. Тот самый боец с лицом, которое терзало Муху весь вечер. И вот в какой-то момент их взгляды пересеклись.

— Что ты на меня пялишься, а? — резко бросил Федя.

Муха даже вздрогнул.

— Извини… ничего личного. Просто ты мне до боли знаком. Не можешь рассказать, кто ты и откуда?

— Фёдор, — сухо ответил он. — Погоняло «Школьник».

Муха побледнел. Кровь отхлынула от лица. Он медленно сел, словно ноги его больше не держали. Костыль нахмурился, Рапира резко обернулся.

— Что случилось, Муха? — спросил Костыль.

— Это… это он… — выговорил Муха с трудом. — Мы его нашли.

— Ты что, перебрал? Кто — «он»?

Рапира сразу почуял неладное, перешёл на жёсткий тон:

— Что происходит?

— Костыль… это Школьник, — проговорил Муха, чуть ли не шепотом, будто боялся, что если скажет вслух, то рухнет всё.

Рапира посмотрел на Федю уже иначе. Словно увидел за ним то, чего раньше не замечал.

— Вот так совпадение, — вздохнул он. — Кстати, Костыль, я ведь хотел тебя с ним представить. Именно из-за него, между прочим, и собрались. Он выбил черных из Москвы. И не один раз.

Костыль протянул руку:

— Рад знакомству. Костыль.

Фёдор кивнул. Молча. За долгие годы он научился узнавать в людях силу. Эта рука была настоящей.

Муха вдруг потянулся к рюмке, налил себе, потом Фёдору. Опрокинул свою залпом.

— Извини… но мне надо тебе сказать, — начал он. — Это не моя история, но она касается тебя.

Фёдор напрягся. Глаза сузились.

— Помнишь историю с Тимиром Железным? Якутией? Конец девяностых?

Фёдор медленно кивнул. Где-то на уровне инстинктов он уже понимал, куда всё идёт. Он видел эти лица. Они всплывали в его памяти ночами, когда он просыпался в поту.

— Тогда мы разыскивали тебя, Фёдор. Тебя и никого другого. Была малява на всю страну. Фото. Ориентировки.

Федя побелел.

— А что… с моей семьёй?

Муха положил руку ему на плечо, наклонился и начал шептать. Голос у него дрожал. Говорил быстро, но чётко. Федя слушал, не двигаясь. И вдруг что-то внутри него сломалось — прямо за столом, перед этими крепкими, бычьими мужиками, его прорвало. Он закрыл лицо руками, но слёзы всё равно пробились. Тихие, тяжёлые, настоящие.

— Я не был там… — прошептал он. — Меня похитили. Кириллыч. Повар, мать его. Он меня увёз в Китай.

— Матвей Кириллыч? — изумился Муха. — Он?

— Он. При мне говорил, чтоб убили моих, если я не соглашусь на бои. И потом — дал отбой. Но уже поздно было. Всё случилось.

— Это серьёзно… — Муха налил ещё. — А знаешь, где он теперь? В Хабаре. Открыл сеть бистро и один приличный ресторан.

Федя встал, кулаки дрожали.

— Выяснили, кто конкретно стрелял?

— Нет, — ответил Муха. — Но походу Кириллыч точно был заказчиком.

— Тогда я еду в Хабаровск. И валю эту мразь.

Костыль и Рапира подошли, услышав последние слова. Муха сдержанно объяснил им суть.

— Не кипятись, — тихо сказал он Феде. — Сейчас Кириллыч — не просто бизнесмен. Он депутат. У него охрана — ФСО, федералы. Убьёшь — сам сгинешь.

Фёдор посмотрел на него так, как смотрят те, кому уже нечего терять.

— У меня нет ничего. Никаких «если». Он забрал у меня всё. Я заберу у него жизнь.

— Не горячись, — сказал Муха, наклоняясь ближе. В голосе зазвучала сталь. — У меня возникла хорошая идея. Мы сделаем из Кириллыча нищего депутата. Уничтожим его не пулями, а цифрами. Отберём у него всё, что он нажил за эти годы — ресторан, бистро, сети, активы, поддержку, влияние. Оставим его одного. Пусть побудет в твоей шкуре. Один против мира.

В глазах Мухи вспыхнул тот самый блеск, который Костыль помнил по старым делам. Блеск хищника, который понял, как пробраться к сердцу добычи, не пролив ни капли крови — пока.

Фёдор молчал. Он смотрел на него внимательно, будто сканировал. Сердце колотилось, словно в спарринге, когда ты на грани — сломать или быть сломленным. Потом медленно кивнул.

— Хорошо. Но потом... я всё равно его убью.

Они переглянулись. Ни тени эмоций — только железо. И пожали друг другу руки. Не просто по-мужски, а как скрепляют клятвы. Старые, кровавые. Такие, после которых дороги назад нет.

Рапира выдохнул. До этого момента он наблюдал за разговором, будто за тонкой хирургией. Один неверный шаг — и взорвётся. Но теперь понял: союз состоялся.

— Всё правильно, — сказал он, наливая четверым по рюмке. — Бизнес — тонкая материя. А мстить — надо с умом.

Они выпили. Без тостов. За дело. За память. За возмездие.

— Кто бы мог подумать, что к убийству Тимира мог быть причастен Вайсман, — сказал Костыль и посмотрел на Муху.

— Завтра с утра я скину вам досье, — добавил Муха, уже деловой, собранный. — У меня есть вся информация на местных депутатов. Кириллыч засветился на поставках оборудования в муниципалитеты, на подставных лиц всё оформляет, думает, что так он себя обезопасит. Деньги через Уфу гоняет. Девочек держит в Чите под видом PR-агентства. Мы его обнажим, как варёную креветку. Отвечаю. Наши дела с ним не пересекались, слишком мелко для наших масштабов, но раз вскрылись такие карты, то ему хана.

— А заодно вытащим наружу всё, что он за эти годы прятал, — добавил Костыль. — Я подключу пару людей, они поднимут по архивам старые хвосты. Его "проблемы" в девяностых ещё никто не вычищал.

Фёдор медленно встал из-за стола, будто тяжелел с каждой секундой. Но лицо уже было другим — не просто злым, не просто разбитым, а холодным. В нём появилась цель.

— Мне не нужно ничего. Ни денег, ни власти. Только одно: чтобы он почувствовал, каково это — быть беззащитным. Каково — просыпаться с криком. Каково — знать, что смерть где-то рядом, и ты её заслужил.

— Почувствует, — хмуро пообещал Муха. — Я тебе это гарантирую.

Они разошлись поздно. Фёдор вышел на крыльцо, вглядываясь в ночной лес. Тихо. Только где-то вдалеке ухнула сова. Он стоял и думал: странно, как быстро меняется жизнь. Вчера ты — солдат чужой войны. Сегодня — исполнитель собственного приговора.

— Жди меня, Кириллыч… — прошептал он. — Я иду и тебе не поздоровиться.