Баба Люба. Вернуть СССР 4 (СИ) (А. Фонд) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 15

— Рассказывайте! — прицепилась я к Пивоварову, лишь только получилось отделаться от Валентины Викторовны и остаться с ним наедине.

— Гы! — довольно осклабился тот, — хорошо же придумано, правда?

— Супер! — похвалила я и опять прицепилась, словно репей, — так как вам удалось провернуть всё это?

— И главное — как вовремя! — благодушно поднял указательный палец вверх Пивоваров и расплылся в довольной улыбке. — Теперь нашим американским братьям будет гораздо сложнее доказать вину Ефима и Фёдора.

— Ну, не томите, Пётр Кузьмич!

— Да что там рассказывать, всё просто, — объяснил Пивоваров, еле сдерживая смех. — Пришлось подключить ребят Гольдмана. Хороший такой клан у них, дружный. Точки с нужными местами дала Циля, племянница его. Ну, Циля Гольдман которая! А парни просто сделали то, что следовало сделать…

— А много точек было?

— Да уж немало, — самодовольно ухмыльнулся Пивоваров и вытащил откуда-то из внутреннего кармана замусоленную бумажку. — Вот считай: Бовери Бей, Хантс Пойнт, Тойлен Айленд, Водз Айленд, Ньютаун Крик, Норс Ривер, Оуквуд Бич, Порт Ричмонд, Ред Хук, 26-я Вод, Кони Айленд, Джамейка, Аулс Хед, Рокавей… Сколько уже насчитала?

— Тринадцать или четырнадцать, — наморщила лоб я и охнула, — ой, сбилась. Там названия такие дурацкие, ужас. Запуталась я, в общем.

— Это да, названия такие — язык сломаешь, — хмыкнул Пивоваров и добавил, — ну вот сама и оцени теперь масштаб бедствия. Это я перечислил только основные. А ведь там ещё какие-то мелкие узлы были. И на всех ребята Гольдмана похозяйничали.

— Какой же вы молодец, Пётр Кузьмич! — от чистого сердца сказала я, — такое дело провернули. И ребят наших фактически отмазали.

— Ну, это тебя благодарить надо, Любаша, — с довольным видом проговорил Пивоваров, лесть он любил, — если бы ты всё это дело не затеяла, то ничего и не было бы.

— Ну, то, что вы подключились, я ещё как-то объяснить могу, — задумчиво сказала я, — но как вам удалось Гольдмана и его родственников привлечь — ума не приложу!

— Да что их привлекать? Они настолько на местных обижены, что с превеликой радостью включились. Причем, Циля говорила, что там даже ссора была, кто пойдёт, а кто нет. Все хотели поучаствовать.

— Ого! — вырвалось у меня.

— Они же здесь — даже не второй сорт, а так, на уровне негров, если не хуже, — со вздохом развёл руками Пивоваров, — у нас Гольдманы были уважаемыми людьми. Решили эмигрировать, думали, что и тут пробьются. А оно вон как вышло…

Он на миг задумался и продолжил:

— Вон старший сын Гольдмина, художник-монументалист, он в Киеве очень востребованным в советское время был. А здесь он с сыном мебель реставрируют. Ты можешь только представить, Люба⁈ — голос Пивоварова налился металлом, — талантливый художник, а делает табуретки для толстосумов! Я, конечно, утрирую, они антикварную мебель реставрируют, в основном, но для художника-творца — это всё равно смерть!

Я ошарашенно молчала, а Пивоваров продолжил:

— А невестка его — очень неплохой врач-кардиохирург, в Одессе когда-то работала, в больнице. У нас была на высоте, люди её уважали. А здесь трудится в гериатрическом хосписе то ли медсестрой, то ли вообще санитаркой, клизмы старым пердунам ставит. Ты это можешь представить⁈

— Но ведь они сами выбрали свою судьбу, — пискнула я, а Пивоваров загрохотал:

— Какую судьбу, Люба? У нас, в СССР, образование, особенно высшее, на пять голов лучше, чем в этих ихних Америках! Они нашим специалистам в подмётки не годятся, а всё обставили так, что наши артисты, учёные, инженеры, учителя, художники, — не могут у них по специальности работать, понимаешь? Ихние приезжают к нам, и мы их чуть в попу от радости не целуем, носимся с ними, как с писанной торбой. А наши у них тут на уровне бомжей котируются, если не ниже. Специально вся система у них так построена, несправедливо! Вот Гольдманы и обиделись…

— Слушайте, Пётр Кузьмич… — мне вдруг в голову вдруг пришла прекрасная идея, — я тут вот что подумала…

— Что? Говори! — заинтересовался Пивоваров.

— Если то, что вы говорите, правда, то таких обиженных, как Гольдманы, здесь пол-Америки, если не больше… — я замолчала, но Пивоваров мысль уловил и аж затрясся от смеха:

— Вот ты даёшь, Любка! А ведь ты абсолютно права! Если мы отыщем всех этих обиженных, то здесь всю систему изнутри раскачать можно!

— Но мы сейчас не успеем, времени до отъезда мало осталось, да и о ребятах больше думать надо… — расстроенно поморщилась я. — А в следующий раз, скорей всего, нас уже сюда не возьмут.

— Ничего страшного! — потирая от удовольствия руки, сказал Пивоваров, — пойду-ка я и сегодня же поговорю с Гольдманом. Пусть берут в свои руки и начинают вербовать наших. Ох мы тут им Армагеддон устроим, мама не горюй!

— А ребята…? — меня беспокоили прежде всего Кущ и Комиссаров, ведь это я их втянула во всю эту историю.

— А за них даже не переживай, Люба, — успокоил меня Пивоваров, — эти сегодняшние диверсии полностью обелили их. Так что, думаю, не сегодня-завтра их и вовсе выпустят.

— А ко мне Ляхов приходил, — наябедничала я, — вчера поздно вечером.

Я быстренько, в двух словах, пересказала наш странный разговор.

— А вот это вообще хорошо! — расцвёл Пивоваров, — я с ним прямо сейчас и поговорю. Припугну его хорошенечко. Он ради своей карьеры и тёщу родную не пожалеет. А нам нужно, чтобы он заявление о её старческом слабоумии написал. Тогда они от наших ребят уж точно отстанут.

Мы расстались на мажорной ноте, и я отправилась к себе в комнату.

Там я занялась сбором чемоданов. Скоро уезжать, потом может не быть времени. Мой жизненный опыт подсказывал, что всегда, перед самой дорогой, когда нужно идти собирать сумки, обязательно или что-то интересное случается, или какая-то неприятная неожиданность. И поэтому на сумки всегда нету времени, чтобы нормально ими заняться.

Я решительно вытащила чемодан из шкафа и принялась выгружать оттуда наспех наваленные пакеты с барахлом. Заодно и ревизию подарков проведу. Нужно точно понимать, что ещё докупить надо. И прикинуть — влезет всё или нет.

Я так увлеклась процессом переупаковки, что стук в дверь сперва и не расслышала.

Когда стук повторился, я крикнула:

— Открыто! Заходите! — а сама торопливо сунула несколько самых дорогих упаковок обратно в чемодан и прикрыла крышку (не обязательно всем знать, что нам удалось разжиться «собачьими» деньгами и так неплохо скупиться).

— Любовь Васильевна! — в комнату заглянула Сиюткина. — Я на минуточку только.

— Да что вы, что вы, что вы, Ольга Ивановна! — ответила я, — заходите!

— О! Вы уже и чемоданы складываете, — похвалила меня агрономша, — а я вот всё никак заставить себя не могу. Ненавижу сумки складывать. Прямо трясёт меня всю от этого.

— Бывает, — кивнула я, — я тоже ненавижу это дело. Но всегда стараюсь себя отвлечь какими-то мыслями, чтобы не психовать, когда складываюсь.

— Надо будет и себе попробовать, — оценила мой манёвр Сиюткина и добавила, — а я вот почему пришла, Любовь Васильевна. Помните, я говорила, что борщевик Сосновского и остальные семена не прорастают в парке?

— Ага, — я поморщилась, в свете последних событий эти чудо-сорняки совсем выпали у меня из головы, — вы меня извините, я совсем закрутилась и забыла о вашей просьбе!

Мне было ужасно неловко перед пожилой женщиной. Она так старалась, с такими сложностями провезла семена и всех этих долгоносиков контрабандой, попросила немного помочь, а я по-свински, совсем об этом позабыла! Небось за это время все долгоносики передохли.

А вслух сказала:

— И что теперь делать? Ещё как-то можно им помочь, или уже всё?

— Вот поэтому я и пришла! — сообщила Ольга Ивановна категорическим тоном, и по её голосу нельзя было сказать, что она расстроена.

Я с удивлением посмотрела на неё, а она пояснила:

— Понимаете, Любовь Васильевна, проблемы больше нет!

— Как нет? — удивилась я.

— А вот так! Она решилась!

— ?

— Ну, мы же затопили улицы города экскрементами… простите, конечными продуктами метаболизма… — чуть смутилась Сиюткина. — А это не только прекрасное удобрение, но и оно содержат много токсических веществ. И это стимулировало такой замечательный рост моих сорняков, что никакие дополнительные мероприятия так бы не поспособствовали…

— Погодите, — схватилась за голову я, — вы хотите сказать, что то, что мы затопили дерьмищем весь город… и теперь борщевик заколосится?

— Именно так! — рассмеялась Сиюткина. Сравнение ей явно понравилось.

— Но ведь говнища там ого-го, — забеспокоилась я, — не сожжет ли нежные молодые побеги такая концентрация дерьма?

— Так там же оно же с водой разведено. Как раз, то, что надо, — спокойно пояснила Сиюткина и мы обе с облегчением радостно рассмеялись.

Я вернулась в свою комнату и была очень довольна всем, что происходит. Если не считать проблем с Кущем и Комисаровым, то, можно сказать, всё шло не просто по плану, а даже с опережением оного.

В данный момент я сидела в вестибюле и смотрела какой-то документальный фильм. Он был на английском языке, поэтому я всё равно ничего не понимала. Но зато там были смешные картинки. И я периодически даже смеялась. Ровно до тех пор, пока в вестибюль не зашел Арсений Борисович.

Увидев меня, он остановился и прищурился.

Недавнее отравление повлияло на него не самым лучшим образом. Он был с синими кругами под глазами, и бледным. Но при этом держался бодрячком.

— Любовь Васильевна, — сказал он, — вы можете объяснить, что происходит?

Я молча пожала плечами, мол, сама в шоке.

— Происходит чёрт знает, что, — между тем продолжил он, — дисциплина падает, люди, вместо того, чтобы становиться ближе к богу, занимаются непонятно чем. Попадают в тюрьмы, где-то бродят целыми днями. Вы ничего не хотите мне рассказать?

Я не хотела.

Не знаю, до чего дошел бы наш с ним разговор, но тут в вестибюль вошла Белоконь и разговор пришлось прервать.

Не скажу, что я не была рада.

— Любовь Васильевна! — воскликнула Белоконь, — нам нужно поговорить!

Да что же это такое⁈ Сегодня все хотят поговорить со мной!

Но вслух я сказала:

— Да, конечно, Ирина Александровна.

— У меня в комнате есть очень вкусный мармелад, клюквенный, — заявила Белоконь, — пойдёмте ко мне, выпьем чаю и поболтаем между нами, девочками. Посекретничаем.

Благообразный что-то хотел сказать, но после этих слов насупился и промолчал. Хотя по его взгляду я поняла, что нам с ним предстоит долгий и очень непростой разговор.

Но хорошо, хоть не сейчас. Лучше потом. А, может, со временем всё забудется.

Вообще-то я терпеть не могу мармелад. Особенно клюквенный и смородиновый. В любом виде. Но Белоконихе я, естественно, об этом говорить не стала.

Наоборот, согласно кивнула, мол, пошли.

И мы пошли.

— Любовь Васильевна, — сказала Белоконь, когда мы устроились в её комнате за столом. — Я давно хочу вам сказать…

Она сделала паузу, но я ничего говорить не стала, чисто из вредности.

— Вы меня недооцениваете, — заявила она и требовательно посмотрела на меня.

— Почему вы так решили? — сказала я и отхлебнула пахнущего веником чаю.

— Потому что вы всё скрываете от меня! — насупилась Белоконь, — все из нашей группы при делах, даже эта дурында Ксюша. Я же всё прекрасно вижу. Только меня вы не привлекаете!

Я молчала. Ну а что тут можно говорить, если она права?

— А ведь я вам могу помочь больше всех!

— Что вы имеете в виду? — осторожно сказала я, стараясь не встречаться с нею взглядом.

— Ну, я же привела вам Гольдмана! — заявила Белоконь, — а вот если бы вы не скрывали от меня всё, Любовь Васильевна, я бы могла помочь ещё больше!

— Ирина Александровна, вы уже и так нам очень сильно помогли, — осторожно ответила я, — огромная благодарность вам за Гольдмана. Вы даже не представляете, что вы для нас сделали, когда свели нас с ним.

— Но почему вы тогда от меня прячетесь?

— Понимаете, Ирина Александровна, — замялась я, — мы делаем такие вещи, что не очень надо, чтобы все знали. И с этими вещами можно попасть… эммм… как Кущ и Комиссаров. И лучше, если вы будете не в курсе всего этого…. Тогда и врать не придётся…

— Но я всё же хочу быть полезной! — настойчиво сказала Белоконь, — вы даже меня не взяли в компанию по экономии денег на еде! Рыбину взяли. А меня — нет.

Я смутилась. Крыть было нечем.

А Белоконь выдала:

— Поэтому я составила свой собственный план!

Я обалдела:

— Что за план?

— План по дестабилизации обстановки в Америке.

Я чуть чаем не подавилась.

— И в чём же выражается ваш план, Ирина Александровна? — стараясь, чтобы в моём тоне не проскользнуло ехидство, спросила я.

Ответ меня убил:

— Я предлагаю не заниматься ерундой, как делаете вы. Я имею в виду подрыв канализаций и водопровода. Они его рано или поздно так или иначе починят. Или сделают новый. Так что это все… эммм… как Дон Кихот против ветряных мельниц. Чепуха!

— А что же вы предлагаете? — растерянно спросила я (не ожидала от неё такой аналитики).

— Я предлагаю нормальный план, — тихо сказала Белоконь и не знаю почему, у меня аж мурашки по спине пробежали.

— Какой план?

— Чтобы уничтожить Америку, нужно вычленить всех её главных финансистов. Ну, тех, которые двигают экономику и все внешние войны… и грохнуть их! — заявила Белоконь.

— Ого, — только и смогла, что сказать я, — удивлена вашими познаниями, Ирина Александровна.

— А у меня свёкр в КГБ работал, — спокойно ответила она, — он с коллегами часто обсуждали дома… всякое… вот я и наслушалась.

Я икнула.

К счастью, или к сожалению, нормально договорить нам помешали.

Время близилось к вечеру и нас позвали на вечернюю молитву, как было принято в «Союзе истинных христиан».

Не пойти было нельзя. Поэтому мы пошли.

Я по дороге думала, что часто мы сами не знаем, кто нам поможет, а кто навредит. И грань эта очень тонкая. Белоконь нам очень помогла, но при всём при этом, я почему-то довериться ей не могла.

Может быть, здесь играла роль пресловутая бабья дурь, или её вредный характер. Но как бы то ни было, невзирая, на её старания, серьёзно воспринимать я её не могла.

Ту же Ксюшу, почти ребёнка, я принимала, как взрослую, как крепкую помощницу. А вот Белоконь — не могла.

Как и Рыбину.

На вечернюю молитву сегодня собрались все наши. Стояли группками, обособленно. Калиновские и областные разделились, словно между ними была натянута струна. Стояли, стараясь не встречаться взглядами.

Атмосфера была напряжённая, я бы сказала, даже враждебная.

Казалось, щёлкни пальцами и всё рванёт.

Не помню подробностей, всё прошло словно в тумане.

Арсений Борисович о чём-то рассказывал, вроде как проповедь. Спроси о чём — не вспомню.

Затем вроде как все пели. Что интересно, я тоже пела, вместе со всеми В общем, всё как всегда.

Но то, что тучи сгущались, ощущали все. Возможно именно поэтому, не стали, как обычно, задерживаться, чтобы поболтать. А сразу после молитв все разбежались по комнатам.

Я тоже хотела убежать, но Благообразный остановил меня:

— Любовь Васильевна, задержитесь, пожалуйста, — велел он.

— Что случилось? — спросила я.

— Да вот, пришла телеграмма.

— Что за телеграмма? — удивилась я.

— Он Петрова, — как-то даже растерянно сказал Арсений Борисович и посмотрел на бланк телеграммы.

Я вообще его впервые видела в таком состоянии.

— Прошу прощения за незнание, — саркастически ответила я, — но кто такой этот Петров.

— Секретарь Жириновского, — поджал губы Поживилов и посмотрел на меня, как на дурочку.

— Ого, — опешила я, — важная шишка, значит. И что же он хочет от нас?

— Запрос прислал.

— Какой?