Железное Сердце

Эхо

Возвращение в усадьбу было странным. Тишина окружала меня, словно плотно сплетённая паутина, в которой я застрял, неспособный вырваться. Хруст снега под сапогами казался неестественно громким, будто мир сам напоминал о том, что я ещё здесь, ещё не растворился в той тьме, которую оставил за порогом комнаты Лианны. Каждая тень казалась длиннее, каждый шорох — предвестником чего-то, что я не хотел услышать. И всё же именно в этой тишине скрывалась правда, от которой не уйти.

Служанки, заметив меня, поспешили навстречу. Их лица были лишены любопытства — усталость или, возможно, притворное безразличие. Одна из них тихо сказала:

— Господин Максимус, госпожа Юна уже спит в своей комнате.

Я кивнул, не удосужившись ответить. Мелочь, не заслуживающая слов, как и всё остальное в эту минуту. Порыв ветра захлопнул за мной дверь, словно подытожив этот эпизод молчаливым аккордом.

Ванные покои встретили меня паром и тишиной. Я медленно сбросил с себя одежду, словно вместе с ней мог бы снять тяжесть мыслей, но она оставалась внутри, прочно вцепившись в сознание. Вода, стекающая по телу, не могла смыть то, что сжигало меня изнутри — воспоминания, сожаления, невыраженные слова.

Горячая вода обжигала кожу, но я не отдёрнул руки, позволив этому жгучему ощущению хотя бы на мгновение отвлечь меня. Пальцы скользнули по поверхности, рисуя круги, которые быстро исчезали, как и мысли, которые я пытался вытеснить. Но они возвращались. Навязчивые, как шёпот за спиной, когда думаешь, что остался один.

Лианна.

Её слова звучали в голове, как эхо в пустом зале:

"Только одна из них поможет тебе укротить "зверя" в твоей душе."

Какого же зверя она увидела во мне? "Призрака", который прыгает по крышам Тиарина? "Тень" что убила Дракса? Или, быть может, маленького мальчика, который не смог спасти служанку? Зверь — это, возможно, сама суть, которую я так упорно прячу за маской учтивости, за титулом и долгом. Это не просто метафора — это отражение того, кем я боюсь стать и кем, возможно, уже являюсь.

Три девушки. Ева, Юна, Люсиль. Каждая оставила свой след в моей душе, каждая по-своему тянет за невидимые нити, управляя мной, хотя я упорно пытаюсь убедить себя в обратном. Кто из них сможет укротить то, что я сам едва осознаю? И хочу ли я, чтобы этот "зверь" был укрощён? Может, именно в нём моя сила, а не слабость? Или это просто удобное оправдание для тех решений, от которых я бегу?

Я закрыл глаза, позволяя себе утонуть в этом водовороте мыслей. Ева с нетипичным озорством для человека королевской крови, Юна с её прямотой и честностью, Люсиль с её тёплой улыбкой, которая теперь навсегда останется воспоминанием. Их голоса сливались в одно сплошное эхо, не давая мне покоя.

Я провёл ладонью по лицу, смывая воду вместе с мыслями, но они оставались. Глубже, чем кожа, глубже, чем память. Лианна и её тайны. Юна с её прямотой. Люсиль, чьё прощание горит на языке невысказанными словами. Словами, которые я так и не смог сказать, потому что всегда думал, что время есть. Но времени никогда не бывает достаточно.

Выбрав простую, но аккуратную одежду, я смотрел на своё отражение. Никакой брони, никакой маски. Только я. И эхо того, что не даёт мне покоя. Глаза, в которых больше вопросов, чем ответов. Сердце, бьющееся под тяжестью невысказанного. И тень зверя, притаившегося в глубине.

Пора идти. Время не ждёт тех, кто пытается спрятаться от собственных мыслей.

Я шагал к дому Люсиль, сосредоточенный на своих мыслях, не обращая внимания на дорогу и окружающий меня город. Ноги двигались по привычке, словно ведомые не волей, а инерцией. Сердце билось ровно, но за этим внешним спокойствием скрывался вихрь сомнений и сожалений. Слова, которые я хотел сказать, и те, которые боялся услышать в ответ, мелькали в сознании, как обрывки старой ткани, разлетающиеся под порывами ветра.

Дом Люсиль находился в богатой части города, среди роскошных особняков с коваными балконами и витражными окнами. Каждый дом здесь словно соревновался в роскоши с соседним, демонстрируя свою власть и статус. Но её дом выделялся именно своей скромностью — простой, аккуратный, лишённый показной роскоши, которая, казалось, окружала его со всех сторон, словно напоминая о том, что даже среди золота может цвести честность. Эта скромность отражала её саму — сдержанную, но сильную, чья внутреняя стойкость не нуждалась в украшениях.

Я поднялся по каменным ступеням, чувствуя, как в груди нарастает странное волнение. Пальцы сжались в кулак, прежде чем я постучал в тяжёлую деревянную дверь. Каждый стук эхом отзывался в моей голове, будто с каждым ударом я пытался заглушить собственные сомнения.

Она открылась почти сразу. На пороге стояла служанка — молодая, с усталым, но внимательным взглядом. На ней было простое платье, изношенное, но аккуратное, как и дом, в котором она служила. Я выпрямился, приглушая волнение голосом:

— Лорд Максимус Айронхарт. Я хотел бы поговорить с госпожой Люсиль.

Служанка кивнула, отступив в сторону, пропуская меня внутрь. Внутри было тепло и тихо. Пахло воском и лёгкими нотками лаванды, смешанными с ароматом старых книг и древесины. Свет лампы отбрасывал мягкие тени на стены, создавая атмосферу уюта и покоя, которая казалась неуместной для бурного водоворота эмоций, бушующего во мне.

Она указала на гостиную, жестом пригласив меня пройти дальше. Но я остался стоять в прихожей, не решаясь переступить этот порог. Половицы под ногами скрипнули, напоминая о моей нерешительности. Я не смог переступить этот порог, словно простая граница между комнатами была отражением границы внутри меня. Барьер, который я сам же и выстроил. Не из дерева и камня — из страха и сожалений.

Я стоял, прислушиваясь к шагам за стеной. Каждый звук казался отчётливым, как удары сердца. Гулкое эхо шагов разносилось по дому, приближаясь всё ближе. В этом ритме была своя музыка — простая и честная, как сама Люсиль. И когда я наконец услышал её приближение, понял, что готов встретиться не только с Люсиль, но и с тем, что я оставил невысказанным.

Вдохнув глубже, я сжал кулаки, пытаясь собрать рассыпавшиеся мысли в единое целое. Этот разговор был важнее, чем все те речи, которые я произносил на балах или при дворе. Потому что здесь не было масок, только я и правда, которую нужно было озвучить.

Лестница заскрипела, и вот она — Люсиль. В её взгляде больше не было той лёгкости, что когда-то заставляла меня забывать о титуле и долге. Усталость, как тонкий слой пыли, покрывала её лицо, но в глубине глаз ещё теплилась искра, тень той нежности, что когда-то была для меня многим. Или я так думал? Чёрт, врать себе легче, чем другим. Особенно себе. Себе можно наврать с таким искусством, что сам поверишь.

Мы стояли молча. Я мог бы выдавить из себя дежурную фразу, что-то напыщенное и благородное, достойное лорда. Но что толку? Оправдания звучат как эхо в пустом зале. Неловкость висела в воздухе, густая, как похмелье после дешёвого вина. И пахла так же — неприятно и тяжело. Я чувствовал, как пот на ладонях превращается в липкую плёнку, хотя было холодно. Или мне только казалось?

— Прости, — выдавил я наконец. Голос звучал глухо, словно не мой. Словно я произносил его за кого-то другого, чьи ошибки было легче признавать. — Я… никогда не хотел играть твоими чувствами. Я думал… — я сглотнул, слова застревали, как кости в горле. — Думал, что так принято. Среди знати. Чувства — это просто часть ритуалов. Танец на балах, улыбки, которые ничего не значат.

Её губы дрогнули.

— Ты думал? — холодно переспросила она, сжав руки в тонкие кулаки. — Значит, ты думал, что мои чувства — это просто… условие приличия? Приложение к платью и прическе на балу?

— Нет, я… — я попытался что-то сказать, но слова утонули в пустоте. — Я не так хотел выразиться.

— Но выразился именно так, — отрезала она. — Знаешь, было бы легче, если бы ты сказал, что я была просто забавой. Что всё это было частью твоих игр. Это было бы честно. Ты просто прячешься за маской благородства, никого не впуская к своим чувствам, как будто страх быть уязвимым делает тебя сильнее. На самом деле это делает тебя пустым.

Я сжал челюсть, ощущая, как пальцы дрожат. Нет, не от холода.

— Я прощаю тебя, — сказала она тихо. Тише некуда. Словно это было не для меня. Словно она говорила это сама себе. — Но теперь это не имеет значения.

Вот так. Пара слов, и сердце сжалось так, будто кто-то вырвал его голыми руками. И правильно. Заслужил. Заслужил каждую чёртову секунду этой тишины между нами. Заслужил её слёзы. Заслужил, чёрт побери, даже этот взгляд, в котором было меньше боли, чем безразличия. А это хуже. Намного хуже.

— Я уезжаю, — добавила она после паузы. — В Альтеру. Выхожу замуж за купца. Богатого, если тебе интересно.

— Купца? — переспросил я глупо, словно это имело значение. — Ты уверена, что хочешь этого?

Она усмехнулась безрадостно.

— Уверена ли? А ты был уверен, когда выбирал между мной и своим «долгом»? Наверное, это не требует уверенности. Только решения.

Неинтересно. Абсолютно неинтересно. Но я кивнул. А что ещё? Сплясать, что ли? «О, как чудесно, удачи вам, госпожа Люсиль, и пусть ваша жизнь будет полна шелка и драгоценностей!» — плевать. Только не могу плевать. Не на неё. Потому что она была больше, чем просто очередная ошибка в длинной череде ошибок. И именно поэтому я не сказал ничего.

Мы сели. Разговоры потекли, как вода через треснувший кувшин — неуместные, обыденные, про погоду, про то, как быстро летит время. От тени моей ошибки осталось только эхо, отголосок того, что когда-то казалось важным, но теперь не значило ничего. Лишь пустой звук, который исчезает, едва коснувшись стен.

— Помнишь тот вечер в усадьбе? — тихо произнесла она, отводя взгляд в сторону.

Я кивнул, мрачно улыбнувшись.

— И именно там ты представил Юну и Лиама, помнишь? — добавила она с лёгкой усмешкой. — Помню, как ты смотрел на Юну. Словно пытался разгадать тайну, которая отказывалась открыться.

Я поморщился, чувствуя, как внутри всё сжалось. Неловкость, перемешанная с раздражением, скользнула по горлу.

— И что с того? — бросил я, пытаясь звучать равнодушно.

— О, ничего. Просто любопытно. Вся Академия и Тиарин думают, что ты фаворит принцессы Евы, — сказала она с лёгкой насмешкой. — Наверное, так легче объяснить, почему ты всегда один. Легенды любят тех, кто прячет правду за масками.

Мы оба усмехнулись, но усмешка была горькой, как вчерашний чай. Ложь на ложь, приправленная воспоминаниями, чтобы не утонуть в тишине.

— Я действительно… что-то чувствовал к тебе, — выдохнул я, когда стало невыносимо. Когда ложь начала душить сильнее, чем правда. — Но долг перед домом и семьёй… Они бы не одобрили. Поэтому я отстранялся. Делал вид, что мне всё равно. Потому что так проще. Потому что я — трус.

Она кивнула. Без злости. Просто кивнула, как будто ждала этих слов. Люсиль всегда была умнее меня. Вот ещё одна истина, которую я не хотел признавать.

Часы растекались, как растаявший снег. Время тянулось и исчезало, оставляя только пустоту. Мы говорили о мелочах, как будто это могло заполнить зияющую пропасть между нами. Но нет. Не заполнило. Не могло. А когда она встала, когда я понял, что вот и всё, что больше её не будет — сердце снова сжалось. И опять правильно. Заслужил.

Заслужил с избытком. И если бы было что-то хуже этой пустоты, я бы предпочёл это. Потому что пустота не болит. Она просто есть. А я? Я просто остался. Один. И правильно.

Я не корю себя за то, что не любил её. Нет, это было бы слишком просто, слишком удобно — спрятаться за красивым словом, которое оправдало бы мою вину. Любовь? Смешно. Интерес? Возможно. Влечение? Безусловно. Я всегда был хорош в том, чтобы очаровывать и уходить. Очаровать, заставить поверить в иллюзию, подарить ложные надежды — в этом я мастер. Люсиль была умной, красивой, мечтательной. Слишком яркой для серости, в которой я привык прятаться. И именно поэтому я виноват.

Виноват в том, что принёс столько боли тому, кто не заслуживал её. Она строила воздушные замки, а я вошёл туда с грязными сапогами и разбил всё, что могло быть хрупким. Не со зла. Просто потому что не умею иначе. Она смотрела на меня так, будто за маской лорда Айронхарта скрывается что-то настоящее. Ошиблась. Ничего, кроме пустоты. Пустота — вот что остаётся, когда я ухожу. След, который невозможно стереть, но и ценности в нём никакой.

Иногда я думаю: а что, если бы всё было иначе? Если бы я родился другим человеком, без этой вечной тени за спиной. Я мог бы прожить с ней тихую, спокойную жизнь. Может быть. В другом мире, в другой реальности, где я не был бы тем, кем являюсь. Где не нужно было бы скрываться за словами, за обязанностями и масками. Где утро начиналось бы с обычных забот, а не с тяжести решений, которые ломают людей. Но не в этом мире. Здесь это невозможно. Не для меня. Я не создан для простоты и покоя. Я слишком хорошо знаю, как всё разрушается. Я — часть этого разрушения.

Так, может, ей повезёт больше. Может, в её будущем найдётся место для кого-то, кто не оставляет после себя только пустоту и сожаления. Кто не превращает воспоминания в руины. Кто не боится чувств. Потому что я боюсь. И, возможно, это моя самая большая слабость. Боюсь чувствовать, боюсь привязываться. Ведь всё, к чему я прикасаюсь, рано или поздно рушится. И я остаюсь среди обломков, притворяясь, что это не моя вина.

Она мечтала о светлом будущем, о чём-то большем, чем я мог ей дать. Она верила в людей, в добро, в идеалы. А я? Я всегда знал, что идеалов не существует. Есть только интересы и выгода, и, может быть, редкие моменты, когда кто-то делает что-то не для себя. Но я к таким не принадлежу. Я слишком прагматичен, слишком циничен. И всё, что у меня есть — это умение красиво уходить.

Ирония в том, что я помню её взгляд. Тот самый, когда она ещё верила. Когда думала, что за моей холодностью скрывается кто-то, кто может чувствовать. А теперь это просто отражение в разбитом зеркале. Осколок прошлого, который больше не сложить в целое.

Так, может, ей повезёт. Пусть найдёт кого-то, кто не испугается её света. Кто не будет считать её мечтательность слабостью. Кто не сломает её веру в людей. А я… Я просто эхо своих ошибок, и другого мне не дано.

***

После отъезда Люсиль пустота заполнила всё внутри. Не та драматическая пустота, что заставляет рыдать в подушку, а настоящая — холодная и сухая, как старый хлеб. Пустота, которая не даёт вздохнуть, но и не душит. Просто есть. Как факт. Как я сам. Никаких острых углов, никаких слёз — только тишина внутри, такая же безликая, как стены моей комнаты.

Я побрёл в библиотеку. Может, книги знали, что делать с таким. Хотя, вряд ли. Книги — они как люди: хорошо выглядят снаружи, но редко приносят что-то полезное, когда действительно нужно. Листы шуршат, страницы пахнут пылью и старым воском, но ни одно слово не способно дать ответ. И всё же я шёл туда, потому что хоть кто-то должен был слушать, пусть даже и молча.

Веларий сидел за столом, окружённый стопками свитков, будто пытался построить из них крепость. Он поднял взгляд, и в его глазах промелькнула та самая ухмылка — едва заметная, как нож под плащом. Он всегда знал, когда что-то не так, как будто чувствовал запах разбитых надежд за версту.

— У тебя вид человека, который проиграл спор с собственной совестью, — сказал он, откидываясь на спинку стула.

— Я не спорю с совестью. Я её игнорирую, — буркнул я, усаживаясь напротив.

— Плохая тактика. Она злопамятная.

Я усмехнулся, но улыбка вышла кривой. Веларий умел говорить так, будто каждое его слово — нож, заточенный именно под твои слабости. Словно каждое замечание он вытягивал из твоих собственных мыслей, добавляя только щепотку яда для вкуса.

— Хочешь забыться? — спросил он, склонив голову набок, словно я был интересной задачей, которую можно решить парой простых уравнений.

— Есть варианты?

— Магия. Она помогает забывать. И вспоминать. Иногда одновременно.

Я кивнул. Почему бы и нет? Если есть что-то, что отвлечёт от мыслей о том, как ты облажался, — это магия. Магия не задаёт лишних вопросов. Она просто есть. Сырой, неукротимый поток, который можно направить, но не полностью контролировать.

Мы вышли за город, на опушку леса. Здесь было не так, как раньше. Те недели, что мы практиковались, оставили на этом месте шрамы. Земля почернела, словно кто-то разлил чернила, и они впитались в самую суть почвы. Многие деревья были повалены — сломанные, как старые кости, с обугленными, мёртвыми стволами, торчащими к небу, будто когти. Снега не было. Вокруг простиралось чёрное, выжженное пятно, где ледяные кристаллы просто не могли удержаться. Магия пропитала эту землю так глубоко, что снег таял, не успев коснуться поверхности.

Тишина здесь была иной, чем в библиотеке. Густой, вязкой, как мёд, но без сладости. Она не пыталась утешить, не навязывала себя, просто обволакивала, позволяя раствориться в собственной незначительности. Веларий остановился, оглянулся и усмехнулся, будто это разрушение было для него не провалом, а частью какого-то великого плана.

— Вот оно. Идеальное место, чтобы почувствовать себя идиотом… и сделать вид, что так и было задумано.

— Разве для этого нужно особое место? — хмыкнул я, сжимая руки в кулаки.

— Для некоторых — да. Особенно для тех, кто думает, что всегда прав.

Веларий шагнул вперёд, рассеянно оглядывая опустошённый ландшафт. Его лицо, обычно невозмутимое, отражало лёгкое удовлетворение, как у мастера, глядящего на незаконченное, но перспективное полотно. Он провёл рукой над одним из обугленных пней, словно считывая невидимые линии энергии, оставшиеся после наших предыдущих экспериментов.

— Сегодня попробуем нечто иное, — сказал он, расправляя плечи и кивая на кучу старых свитков, разбросанных на камне. — Заклинание концентрированного импульса. «Эмбрус Калиго».

— Звучит так, будто кто-то из нас точно умрёт. — усмехнулся я, хотя смех вышел натянутым.

— Может быть. Но, согласись, смерть от скуки была бы хуже.

Он объяснил суть: слияние потоков энергии в одну точку и мгновенный выброс. Что-то вроде магического взрыва, только контролируемого. В теории. На практике — мы оба знали, что контроль над магией дело относительное. Заклинание требовало не просто силы, но и точности, умения удерживать нестабильные потоки в балансе, словно жонглировать ножами с завязанными глазами.

Мы встали друг напротив друга. Руки подняты, ладони направлены к невидимой точке между нами. Веларий начал первый — его голос звучал чётко, слова древнего языка резали воздух. Я подключился, чувствуя, как магия оживает в пальцах, пробегая электрическими разрядами по венам. Пульсация становилась сильнее с каждой секундой, проникая в кости, вибрируя в самой сути моего существа.

Сначала всё шло по плану. Энергия завихрялась, закручиваясь в плотный шар. Красные и оранжевые всполохи пульсировали, словно живые. Я чувствовал себя богом, держащим в руках ядро новой звезды. Энергия плясала между нами, рисуя узоры, похожие на древние руны, мерцая и переливаясь, как расплавленный металл.

И вот тут всё пошло наперекосяк.

Шар дрогнул, разросся, стал нестабильным. Его края начали вибрировать, словно не выдерживая напряжения. Веларий крикнул что-то, но слова утонули в нарастающем гуле. Магия вырывалась наружу, как дикий зверь, которого мы пытались удержать на цепи. Ткань реальности трещала, воздух стал густым, как вода. Сердце билось так, будто собиралось вырваться из груди, кровь стучала в висках, заглушая всё вокруг.

И потом — вспышка.

Красный свет разорвал тёмное зимнее небо, ярче, чем полуденное солнце. В одно мгновение опушка исчезла, растворилась в чистом свете. Мир сжался до одной точки, а затем взорвался бесконечностью. Ощущение было странным: смесь ужаса и восторга. Красота, от которой хотелось отвернуться, но невозможно было отвести глаз. Как смотреть на грозу с балкона, зная, что молния может ударить в любой момент. Свет танцевал, создавая иллюзии, будто сама вселенная показывала свои внутренности.

Время будто застыло. Сердце замерло в груди, и я почувствовал, как всё вокруг теряет форму. А потом мир рухнул обратно. Взрывная волна отбросила меня на обуглённую землю. В ушах звенело, перед глазами плясали чёрные пятна. Я закашлялся, пытаясь отдышаться, чувствуя вкус пепла во рту и запах серы в ноздрях. Земля подо мной была тёплой, будто не успела остыть после пожара, которого не было.

Веларий поднялся первым, отряхиваясь, будто всё это было обыденностью, не требующей ни удивления, ни беспокойства. Его лицо было покрыто пылью и сажей, словно это просто часть привычного ритуала. В глазах сверкал живой интерес, как у человека, который не впервые наблюдает, как мир едва не разрывается по швам — и для него это просто ещё один день, ещё один эксперимент, который пошёл не так… или, может, именно так, как и должен был.

— Ну, — хрипло сказал он, оглядывая новый кратер на месте, где мы стояли. Кратер, в котором земля расплавилась, обнажая слои чёрного стекла и треснувших камней. — Думаю, нам стоит затаиться.

Я медленно поднялся, ощупывая своё тело, проверяя, всё ли на месте. Сердце билось глухо, но ровно. Я посмотрел на небо — там, где был красный свет, теперь оставалась лёгкая дымка, след видимый, наверное, за много километров.

— А если кто-то это увидел? — спросил я, не ожидая ответа. В голове всплыло воспоминание, не к месту яркое. Тогда, ещё до начала учёбы, я случайно спалил дерево здесь. Какой-то бродяга стал свидетелем того зрелища.

Веларий ухмыльнулся:

— Тогда это их проблема.

Мы бежали, как загнанные звери, спотыкаясь о корни, скользя по обугленной земле, которая ещё хранила тепло магического выброса. Дыхание обжигало горло, сердце колотилось в висках, но Веларий... Веларий смеялся. Смех рвался из его груди, как будто он только что услышал самую лучшую шутку в своей жизни. Его глаза сверкали безумным огнём, отражая красные отблески ещё догорающей энергии где-то за нашими спинами.

— Ты видел это, Максимус? — кричал он сквозь смех, оглядываясь через плечо. — Это было великолепно!

Великолепно? Я чувствовал, как волосы на затылке ещё пахнут гарью, а он называл это великолепием. Моё сердце всё ещё грохотало от страха, в голове стоял гул, словно остаточный отзвук той самой вспышки. Перед глазами — чёрные пятна от слишком яркого света, в груди — тяжесть, будто я нёс не тело, а мешок с камнями. Веларий смеялся, как будто это была просто удачная шалость, а не магический выброс, который мог обернуться смертью для нас обоих. Для него это был восторг, для меня — напоминание, что мы балансируем на лезвии ножа, и одна ошибка может обрушить этот хрупкий баланс. Его смех резал по нервам, как нож по сырому канату, но, чёрт возьми, в этом было что-то заразительное — смесь ужаса и адреналина, от которой невозможно было отмахнуться. И всё же, в этой панике, в этом хаосе, было что-то завораживающее. Мы вырвались за пределы опушки, оставив за спиной клубы дыма и едкий запах обугленной земли, будто сам воздух больше не хотел помнить о том, что произошло.

Когда мы добрались до города, люди уже стояли на улицах. Толпы горожан сгрудились вдоль дорог, их лица были освещены тревогой и любопытством. Кто-то показывал на небо, где ещё тлела красная дымка, будто само небо не до конца решило, стоит ли ему забывать то, что увидело. Гул голосов сливался в неразборчивый хор, наполненный страхом и догадками:

— Это знамение, говорю вам! — кричала пожилая женщина, сжимая в руках амулет.— Близок час суда!

— Нет, это магия, чёртова магия! — вторил ей молодой парень с растерянным лицом.

Где-то сбоку кто-то бормотал:

— Видел я такое однажды, перед Великим пожаром в Серенаде...

Эти отрывочные фразы, словно осколки, впивались в сознание, создавая какофонию тревоги и суеверий.

Веларий продолжал смеяться, сдерживаясь, чтобы не привлекать лишнего внимания. Его плечи подрагивали, а губы изогнулись в ухмылке, будто мы неслись не от катастрофы, а от безобидной шалости. Я же был настороже, взгляд скользил по лицам, по стражникам, которые, к счастью, были так увлечены обсуждением вспышки, что не обращали внимания на двух запылённых молодых людей.

— Мы обошли город, — пробормотал я себе под нос. — Зашли с других ворот. Никто не должен ничего заподозрить.

— Никто не заподозрит! — Веларий усмехнулся, похлопав меня по плечу. — Люди любят чудеса, но боятся их объяснений. Особенно, когда объяснение может быть страшнее самого чуда.

Мы свернули в узкий переулок, где стены старых домов казались ближе, чем хотелось бы. Запах сырости и старого камня смешался с остатками магической энергии, которую я всё ещё чувствовал на своей коже, словно тонкий слой пепла. Веларий, наконец, перестал смеяться и заговорил, всё ещё тяжело дыша от бега.

— Нам нужно затаиться, Максимус. Отложим занятия до начала следующего учебного года. Эта вспышка — слишком громкое событие. Вскоре её эхо дойдёт до Инквизитория.

Он снова расхохотался, как будто идея о возможной погоне Инквизиции была для него не угрозой, а забавой. Его смех эхом отозвался в узком пространстве между стенами, звуча почти вызывающе. Я покачал головой и, наконец, не сдержался:

— Ты идиот, Веларий.

И тоже рассмеялся. Смех сорвался неожиданно, прорываясь сквозь напряжение, словно клапан, который слишком долго держали закрытым. Это был истеричный, безумный смех — смесь облегчения и осознания того, насколько глупо мы рисковали своими жизнями.

— Нам дорога только на костёр, — выдохнул я, когда приступ веселья начал спадать.

Веларий внезапно шагнул вперёд и обнял меня. Это было неожиданно и… неловко. Я замер на секунду, не зная, как реагировать. Объятия никогда не были моей сильной стороной — слишком много уязвимости в этом простом жесте, слишком много открытости. Обычно я строил вокруг себя стены, крепкие и высокие, чтобы никто не мог заглянуть за них. А Веларий просто протянул руку и пересёк эту границу, будто её никогда и не было. В этот момент я почувствовал странное тепло, не физическое, а что-то иное — смесь усталости, облегчения и чего-то похожего на благодарность. Неловко похлопав его по спине, я всё-таки ответил на объятие, удивляясь самому себе, как легко можно разрушить внутренние барьеры одним простым движением. Это было неожиданно и… неловко. Я замер на секунду, не зная, как реагировать, а потом неуклюже похлопал его по спине, отвечая на объятие. Его руки были крепкими, и в этом коротком моменте я почувствовал нечто большее — не просто дружбу, а странное, неизъяснимое чувство единства после пережитого безумия.

— До встречи, мой друг, — сказал он, отступая на шаг, его глаза всё ещё сияли от эмоций.

Я кивнул. Слова застряли в горле, но они были не нужны. Мы разошлись в разные стороны. Веларий растворился в толпе, его силуэт постепенно исчезал за рядами домов, как тень, которую уносил ветер. А я направился в усадьбу, чувствуя, как напряжение постепенно уходит, оставляя только пустоту и отголоски нашего безумия.

На улице было тихо, несмотря на скопления людей. Ветер шевелил клочья пепла, поднимая их в воздух, словно напоминание о том, что магия оставляет след не только в земле, но и в памяти. Я шёл, и каждый шаг отдавался эхом в голове, в сердце, в самой сущности того, кем я был.

Ночь встретила меня ледяным равнодушием. Тёмное зимнее небо было усеяно звёздами, как если бы кто-то раскидал осколки стекла по бархатной ткани, но моё внимание цеплялось за невидимые следы той вспышки, которая всё ещё пульсировала где-то на границе сознания. Кажется, я до сих пор чувствовал её жар под кожей, как эхо того ужаса и восторга, от которого хотелось и бежать, и вернуться одновременно. Ветер нёс остаточный запах гари и чего-то едва уловимого, будто сама ночь хранила тайну, которую не желала раскрывать.

Я был измотан. Каждая мышца болела, как после долгой тренировки, а мысли путались, словно верёвки в узле, который невозможно развязать. Усталость тянула меня вниз, будто привязав к ногам свинцовые гири. Усадьба встретила меня тишиной, но не той успокаивающей тишиной, которую ждёшь после долгого дня. Нет, эта тишина была настороженной, напряжённой. Воздух казался тяжелее, чем обычно, пропитанный чем-то невидимым, но ощутимым. Казалось, что сами стены слушают.

Я просто вошёл. В усадьбе горел свет множества свечей, их мягкое пламя наполняло комнаты тёплым, золотистым светом, создавая ощущение уюта, которому я не мог поверить. Свет был слишком ярким для того, что кипело внутри меня. Бросив быстрый взгляд на Хикари, стоявшую неподалёку, я попросил её подготовить ванную. Мне было необходимо смыть с себя пепел и въевшийся запах гари, который казался не просто следом недавних событий, а чем-то более глубоким, как напоминание о том, что не сотрётся так просто. Хикари молча кивнула и поспешила выполнить приказ, исчезая в одном из боковых коридоров.

После ванной я чувствовал себя чуть легче, хотя горячая вода не смогла смыть того, что сидело под кожей — усталости и тревоги. Обернувшись в халат, я налил себе кубок вина, надеясь, что хотя бы горький вкус поможет притупить беспокойство. Направился в гостиную, где ожидал найти тишину и одиночество, но вместо этого увидел Юну.

Она уже не спала. Сидела у окна, её лицо освещал мягкий свет свечей. Взгляд тревожный, настороженный, словно она ждала не меня, а кого-то другого, кого-то, кто мог бы дать ответы.

— Ты вернулся, — сказала она, не задавая вопросов, но голос её был полон недосказанности.

Я кивнул, хотя она не смотрела прямо на меня. Я сделал несколько шагов вперёд, чувствуя, как тяжесть в груди становится невыносимой. Вздохнув, я заговорил, слова с трудом находя дорогу наружу:

— Юна… Я хотел бы извиниться. За последние дни. За свою грубость, за то, что был… не таким, каким должен был быть.

Она медленно повернулась ко мне, и в её взгляде не было ни гнева, ни упрёка — только усталость и лёгкая тень сожаления.

— Ты был другим, — тихо сказала она. — Но, думаю, у тебя были причины.

Я кивнул снова, чувствуя, как узел в горле стягивается ещё сильнее.

— Были, но это не оправдание. Я был не прав. Иногда… я сам не знаю, почему веду себя так. Думаю, это страх. Или глупость. Или и то, и другое. Мне казалось, что так проще, что если не впускать никого слишком близко, то и боль не заденет. Но правда в том, что это лишь делает хуже.

Юна вздохнула, отводя взгляд к окну. Её силуэт был подчеркнут мягким светом лампы, создавая иллюзию хрупкости, хотя я знал, что за этой внешней хрупкостью скрывается стальная воля.

— Я принимаю твои извинения. Но это не меняет того, что я всё ещё не понимаю, что происходит. Ты видел вспышку? — её голос стал тише, но в нём звучало напряжение, как струна, натянутая до предела.

Я замер на секунду, подбирая слова. Нужно было говорить осторожно, не вызывая подозрений. Каждое слово казалось потенциальной ловушкой.

— Да, — наконец выдавил я. — Видел. Издалека. Это было… устрашающе-впечатляюще. Словно небо решило напомнить, что оно сильнее нас всех.

Она кивнула, но её взгляд остался настороженным.

— Что, если это знак? — спросила она, глядя в темноту за окном.

Я пожал плечами, подходя ближе.

— Может быть. А может, просто странный природный феномен. Люди любят находить знаки там, где их нет. Мы всегда пытаемся объяснить необъяснимое, потому что правда пугает нас больше, чем любые легенды.

Юна медленно повернула голову ко мне, её глаза встретились с моими. В них было что-то, что я не мог понять, что-то, что было сложнее любых слов. Они были как зеркало, в котором отражались не только мои страхи, но и мои ошибки.

Мы стояли в этой тишине, наполненной невысказанными мыслями и чувствами, которые нельзя было выразить. Словно каждое слово могло разрушить хрупкий баланс, который держал нас на грани.

Я вздохнул и добавил:

— Спасибо, что выслушала. И… за всё остальное. За терпение. За то, что не отвернулась.

Она снова кивнула, но на этот раз в её взгляде было что-то мягче, теплее. Может быть, прощение. Или, возможно, понимание того, что иногда даже самые сильные ломаются.

Мы больше не сказали ни слова. Я развернулся и ушёл, оставив за спиной тишину и ту вспышку, которая, казалось, всё ещё горела где-то в глубине моего сердца. Но в этой тишине было что-то новое — не тяжесть, а лёгкость, как после дождя, когда воздух наполняется свежестью и надеждой.