Железное Сердце

Грань. Часть 3

Сон оставил после себя привкус железа и пепла. Я проснулся в холодном поту, с глухим стоном, будто сердце не выдержало и пыталось вырваться наружу. Во сне кто-то звал меня — не голосом, а взглядом из самой тьмы, настойчивым и цепким, как рука мертвеца, тянущая из-под земли. Не было образов, не было слов. Только бескрайняя, давящая тьма и чувство, что что-то древнее и недоброе разглядывает меня изнутри. Грудь сдавило так, что я какое-то время просто лежал, пытаясь понять — жив ли я вообще. Слушал, как сердце билось — глухо, вразнобой, словно и оно само ещё не уверено, стоит ли продолжать.

Окно в спальне было приоткрыто. Ветер тащил за собой тюль, как ребёнок — потрёпанную куклу. Ткань шуршала, запутываясь в замках оконной рамы, будто тоже хотела выбраться. Утро было серым, как мокрая зола, и всё вокруг казалось усталым. Даже стены. Я поднялся с постели с тяжестью в конечностях — ноги были ватные, голова гудела от непроглядного сна. Тень этого сна всё ещё сидела в углу сознания, шевелясь, как зверь в клетке. Я знал — она не исчезла. Просто затаилась.

В купальне было прохладно, несмотря на горячую воду. Тепло разливалось по телу волной мимолётного облегчения, унося с собой остатки вчерашнего дня и кошмара, но не тревогу. Она сидела глубже. Я закрыл глаза, погрузившись в вязкую тишину и услышал — нет, почувствовал — дыхание чего-то чужого. Где-то там, в глубине, под всем привычным и рациональным, что-то смотрело на меня изнутри. Терпеливо. Как охотник, ждущий, пока его цель перестанет дёргаться.

Когда я вышел, на плечах уже лежал плащ из плотной ткани — тёмный, почти чёрный, с золотой вышивкой по краю. Его сшили на заказ, но ткань всё равно скрипела на сгибах, как будто не хотела подчиняться. Я переоделся, и шагнул в коридор.

Там я столкнулся с Хикари.

— Ох! — воскликнула она, вздрогнув, и едва не выронила поднос. Тонкие пальцы вцепились в край серебряного блюда с такой силой, будто это был спасательный круг. Глаза расширились, зрачки дрожали.

— Я не призрак, — сказал я, голос мой был хриплым.

Она опустила взгляд, неловко поклонилась. Я посмеялся про себя.

— Простите, господин Максимус… Я думала, вас нет дома. Господин Дагвелл не ночевал, а господа Эндрю и Александрис ушли на занятия ещё до рассвета.

— Значит, я один... — повторил я, подходя ближе. Поднос всё ещё дрожал в её руках. —Всё хорошо, Хикари?

— Я… Я просто подумала, что усадьба пустая. Простите, если потревожила.

Я махнул рукой и прошёл мимо, не сказав больше ни слова. Воздух за пределами дома оказался на удивление свежим. Пахло мокрой землёй. Улицы пока были пустынны, но уже чувствовалось движение: где-то хлопали ставни, вдалеке надрывалась телега. Город просыпался — нехотя, как и я.

У калитки стояла Юна.

Оперевшись плечом о каменный столб, она смотрела в сторону улицы. Ветер трепал её синие волосы. Когда я приблизился, она обернулась. Взгляд её задержался на моём лице.

— Ты выглядишь так, будто ночь с тобой дралась, — сказала она тихо. Голос — спокойный, почти ласковый. В нём не было насмешки. Только сочувствие и... что-то ещё.

— Возможно, и дрался, — ответил я. — Но мы сошлись на ничьей.

Некоторое время мы просто стояли. Никаких слов. Только ветер и шаги пробуждающегося города.

Всё внутри сжалось. После той ночи, после того, как я едва не утонул в собственном сне, в крови и грязи, её лицо казалось чем-то невозможным. Слишком чистым. Слишком живым. Я хотел что-то сказать — какую-нибудь глупость, вроде «ты хорошо выглядишь» или «что ты здесь делаешь» — но язык будто прилип к нёбу. Впервые за долгое время я не знал, что говорить.

Юна была реальностью, в которой хотелось остаться. Но рядом с ней я чувствовал себя как-то по-другому — не как сын благородного дома, и не как Призрак. Просто... потерянным мальчишкой, которому вдруг стало стыдно за то, что он сделал. За то, что он чувствует. За то, кем становится.

— Мне нужно с тобой поговорить. — наконец сказала она.

Я моргнул. Её голос выдернул меня из этих мыслей. Я посмотрел в её глаза. В них не было страха. Только решимость. И — может быть — капля того самого понимания, которого я так боялся.

— Заинтриговала. — выдавил я. — О чём?

— Пойдём.

Я кивнул. Слова были не важны. Важно было, как она их произнесла. В них звучала тень той самой тревоги, что не отпускала меня с утра. Той самой тени, что проснулась со мной.

Я пошёл за ней. И с каждым шагом казалось, что сон внутри меня не исчез. Он просто сменил облик. И стал реальностью.

Мы шли молча. И это молчание не давило, нет — оно было как старое, поношенное пальто: немного тесное, немного колючее, но до боли привычное. Юна шагала рядом. Я чувствовал себя рядом с ней чуть неуклюже — не из-за того, что был не уверен в себе, а потому что рядом с ней всё казалось более настоящим. Более ощутимым.

Я косился на неё краем глаза. Эти синие волосы, будто сотканные из замёрзшего заката, и лицо, на котором всё было просто, но ничего не было ясно. Такая, вроде, хрупкая — но что-то в ней сжималось, как не ломающаяся пружина. Что-то потаённое. Как если бы ты положил руку на воду — а под ней лёд. В её движениях было что-то, что я не мог уловить, но чувствовал кожей: невидимая сила, выдержка, которую она хранила как тайну. Она не нуждалась в защите, и это почему-то пугало больше, чем если бы нуждалась.

С тех пор как она появилась в моей жизни, всё стало только сложнее. Или — яснее? Хотя бы в том, что всё катится в тартарары, только теперь я это замечаю. С того момента как уехала Люсиль, Юна была напоминанием о чём-то правильном,или, наоборот, о том, чего никогда не будет. Она не лезла с вопросами, не цеплялась к моим тёмным углам. Просто… была рядом. А это, чёрт подери, бывает страшнее любых признаний. Как будто она знала что-то обо мне, чего не знал даже я сам ,или, по крайней мере, догадывалась. Её молчание звучало громче любых слов. И когда она смотрела на меня, казалось, что весь мой панцирь — из железа, магии, воспоминаний и выдумок — вдруг становился прозрачным.

Мы миновали площадь. Воздух звенел от напряжения, будто перед бурей. Город жил в нервной судороге: бегущие студенты, торговцы с хриплыми голосами, выкрики, скрежет тележных колёс и лязг застёжек. Инквизиторы шныряли меж людей, как чума по

Мы с Юной шли прямо. Я взглянул на неё снова. Её лицо было спокойным, почти отрешённым. Но я знал: за этой маской что-то прячется. Что-то важное. Она молчала, но это молчание скрипело, как натянутая тетива. И я знал — скоро раздастся выстрел. Позже. И, возможно, он изменит многое. Вопрос в том, буду ли я готов к этому выстрелу.

Академия встретила нас величественной прохладой. Кажется, в последний раз я появлялся здесь только для того чтобы сходить в библиотеку. Старые стены, покрытые пятнами времени и мха, казались слишком живыми.. Сквозняк гулял по широким коридорам, где-то вдалеке хлопнула дверь, и эхо прокатилось, словно кто-то шепнул моё имя. Или мне это показалось. В этом месте многое звучало, как предчувствие.

Мы с Юной миновали первый холл, где пыльные гобелены свисали с потолка, изображая сцены славы давно умерших магистров, и сразу в глаза бросилась пара, стоящая у окна. Ректор — в своей обычной мантии, и рядом с ним — она…Инквизиторша из катакомб…

Всё в ней было чётким, как лезвие: осанка, взгляд, даже складки на одежде. Чёрный мундир сидел на ней так, будто был отлит по телу. Плечи — прямые, руки сцеплены за спиной. Не дышала, казалось. Просто стояла. Смотрела. В ней не было женщины — только воля. Рядом с ней Ректор казался не старейшиной Академии, а чиновником, прижатым к стене её молчанием. Они что-то обсуждали — негромко, не жестикулируя, но с той плотностью, которая обычно предшествует казни или важному решению. Слова, превращённые в гвозди, чёрт возьми.

Я почувствовал, как живот сжался от какого-то инстинкта. Того самого, что заставляет зверя замирать, когда в высокой траве шуршит хищник. Что-то древнее внутри меня отозвалось: будь тише, не дыши, не смотри в глаза. Я хотел отвернуться, но было уже поздно. Они посмотрели.

В их взглядах не было враждебности. Только внимание. И этого было достаточно, чтобы мне захотелось провалиться сквозь каменные плиты под ногами. Я почувствовал, как вспотели ладони. Как будто взгляд был прикосновением. Как будто меня только что тронули за шею ледяными пальцами.

Я отвёл взгляд.

— Что с тобой? — тихо спросила Юна, не замедляя шага.

— Всё нормально. — бросил я.

Полуэльфийка ничего не сказала, но я чувствовал, что её взгляд не отрывается от моего лица. Её молчание было не пустотой — оно было зеркалом. И в его отражении я видел, как дрогнула моя маска. И, может быть, как под ней что-то треснуло.

Мы свернули в сторону библиотеки. Огромные двери скрипнули, как умирающий философ. Петли дрогнули, будто спрашивая тебя: "Что ты здесь делаешь?"

Внутри было тише, чем в склепе, и пахло старыми страницами, пылью, воском и чем-то ещё — лёгким запахом прошлого, которое здесь отказывалось умирать. Полки тянулись вверх, как голодные руки. Книги спали в своих гнёздах, и стоило лишь шепнуть — они бы проснулись. Свет из высоких окон ложился на пол полосами, будто кто-то резал день на части.

Здесь было безопасно. Почти. Если не считать мыслей, что теперь разгуливали в моей голове, как псы, сорвавшиеся с цепи. Если не считать ощущение взгляда, что всё ещё жёг затылок, даже здесь, за толстыми стенами из знаний, молчания и пыли.

В библиотеке было холодно, но не так, как снаружи. Здесь холод был иной — не от камня, не от сырости, а от времени. От знаний, которые остались без читателя. Стены дышали заплесневелыми откровениями. Воздух пах чернилами, воском и вещами, которые лучше было бы забыть. Велария не было. Я отметил это сразу. Не потому, что ждал — а потому что боялся, что увижу. Странно, как часто эти две вещи совпадают.

Мы с Юной прошли мимо столов, где некогда толпились ученики, а теперь царила только тишина. Я кивнул ей на свободный стол в углу, у стены, под высоким окном. Свет падал туда так, будто сам выбирал, кому сегодня позволено думать.

Она села, не говоря ни слова. Я тоже. Некоторое время мы молчали. Слова, как всегда, приходили слишком медленно — или слишком быстро, чтобы их поймать. Но молчать дальше было нельзя.

— Прежде чем ты скажешь то, ради чего привела меня сюда, — начал я, глядя на её руки, сложенные на столе, — позволь сначала мне. Просто выслушай.

Она кивнула. Едва заметно. Почти по-птичьи.

— Мне... тоскливо, Юна. С тех пор как ты начала отдаляться. — Я сжал кулак, чтобы не выдать дрожь. — Будто что-то ценное вытекло сквозь пальцы, и я даже не заметил, когда. Я не хочу настаивать, не хочу требовать, но... ты исчезала. А я не знал, как с этим быть.

Юна посмотрела на меня мягким взглядом.

— На то были причины, — сказала она. — Но это не твоя вина. Просто... мне нужно было разобраться в себе. Во всём, что происходит.

Я кивнул, чуть упрямо.

— Это из-за того эльфа?

Она моргнула. Потом чуть склонила голову — и вдруг, к моему удивлению, улыбнулась.

— Нет, глупый. Даже не близко. — Она чуть рассмеялась. — Наоборот. Благодаря тебе все начали смотреть на нас — на эльфов, полуэльфов — иначе. С уважением. Впервые за долгие годы... С того момента, как пал Эль`Дарсин, и нас начали допускать в Академию, впервые я чувствую, что могу быть собой.

Я кивнул. Что-то защемило в груди.

— В Алханроэле, знаешь ли, почти нет эльфов, — сказал я. — Но к ним относятся как к обычным людям. И за горными цепями, далеко на юге, в землях, что забыты картографами, эльфы живут бок о бок с людьми. Без обид и без этой…вражды…

Юна приподняла бровь.

— К чему ты это?

Я отвёл взгляд. Почесал висок. Чувствовал, как уши начали гореть. Дерьмо.

— Я просто... подумал. Что если однажды ты захочешь. Ну, то есть — если всё пойдёт не так, как ты планируешь. Или если ты решишь, что хочешь чего-то другого. То ты могла бы жить в Айронхилле. С отцом. С братом. Это большой город. Там найдётся место.

Она немного растерялась. Улыбка стала осторожной, как шаг по льду. Но потом она перевела взгляд на окно.

— Ты странный, Максимус. И милый. И очень, очень неловкий.

Я открыл рот, чтобы сказать что-то в ответ — может, отыграться шуткой, может, уйти в сарказм — но она была быстрее.

— Послушай. Есть кое-что, что я должна тебе рассказать. Это может показаться сказкой. Но я слышала это от отца. Много лет назад. А вот буквально пару недель назад я нашла это здесь, в библиотеке, и теперь всё чаще думаю, что это было не просто сказание.

Она вытащила из сумки свиток. Потёртый, с рваными краями и вязью, которую в Академии уже почти не преподавали.

— Пророчество. Старинное. В нём говорится о герое. Я... не уверена. Но всё слишком похоже…на тебя…

Она развернула свиток, и я увидел строки, написанные выцветшими чернилами. Она прочитала вслух:

Я молчал. Потому что в голове зазвенело. И потому что где-то внутри меня — в том месте, которое даже я боялся трогать — что-то шевельнулось и прошептало: «Она права.»

— Всё это звучит... невероятно, — проговорил я, не отрывая взгляда от свитка. — Будто сказка, написанная кем-то с богатым воображением и слишком большим запасом чернил.

Юна молча кивнула, но в её глазах теплилось что-то большее.

— Ты и правда думаешь, что это обо мне? — спросил я, почти шёпотом. — Что я... этот герой?

— Я не знаю, — честно призналась она. — Но совпадений слишком много. Ты не такой, как остальные, Максимус. Слишком быстро схватываешь. На всём континенте только один железный дом. У тебя коричневые волосы. А взгляд... он не юный. Не совсем. В нём есть что-то, что не сочетается с твоим возрастом. Словно ты уже всё это видел. Я не говорю, что это точно ты... но ты пугающе точно подходишь под описание.

Я откинулся на спинку стула, чувствуя, как стянуло плечи. Воздух в библиотеке вдруг стал тяжёлым, будто слова Юны наполнили его весом. Пророчество. Герой. Пять солнц. Тени утра. Кровь. Голоса в голове.

— А если это не пророчество? — спросил я. — Кто написал его? Кто-то, кто слышал... голоса? Откуда им знать, что будет?

— Иногда пророки не предсказывают, — мягко сказала Юна. — Они просто слышат. Что-то за пределами. Что-то, что находится за гранью нашего мира. Голоса, эхо будущего. Или прошлого. Я не уверена. Но если хотя бы часть этого правда... ты должен знать.

— Зачем?

— Чтобы был готов. Чтобы понял, что с тобой происходит. Чтобы знал, что ты не один. Что ты не сходишь с ума, если услышишь голоса.

Я вздрогнул. Пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

— Откуда ты...?

— Я догадывалась, — сказала она. — Ты разговариваешь по ночам, будто споришь с кем-то.

Я ничего не ответил. Просто смотрел в тусклое окно, за которым ветер гнал по небу мрачные тучи. Шаорн не являлся мне во снах с того момента как я убил Дракса.

— Я не герой, — наконец сказал я. — Я просто не хочу им быть.

— Может, ты и есть герой, именно потому, что не хочешь им быть, — тихо ответила Юна. — Может, в этом всё дело.

Я усмехнулся, горько.

— И как, по-твоему, должен вести себя герой? Бороться за добро? Умирать за правду? Плевать на себя ради других? А магия?

— Герой — это не титул, — сказала она. — Это выбор. Каждый день. Каждый шаг. Даже когда ты уставший. Даже когда не хочешь. Особенно — когда не хочешь. А насчёт магии… Отец говорил что магия течёт в каждом из нас...

— Я не знаю, Юна, — выдохнул я. — Я правда не знаю, кто я. Или кем должен стать. Но... спасибо, что не боишься смотреть на меня. Даже когда я сам боюсь это делать.

Она накрыла мою руку своей.

— Мы найдём ответы. Вместе.

Я кивнул. Неуверенно. В этой простоте было что-то обнадёживающее — но и жуткое. Как обещание врача, что "всё будет хорошо", когда ты уже чувствуешь вкус крови во рту.

Мы сидели молча. Словно и правда готовились к поиску этих самых ответов. А может, просто не знали, что ещё сказать. Я чувствовал, как внутри всё снова трещит. Не от злости. Не от страха. От усталости.

Я не сказал этого вслух, но мысли крутились, как чёртова карусель.

Раньше всё было намного понятнее. В том мире, до моего перерождения, я чётко знал, кто я и чем занимаюсь. Я сам построил свою жизнь: шаг за шагом, решение за решением. Мои дни проходили за работой с цифрами, переговорами и чтением отчётов. Всё было логично и предсказуемо.

Я увлекался экономикой не потому, что это было нужно, а потому что мне действительно это нравилось. Я понимал, как работают законы рынка, и знал, как на этом зарабатывать. Всё можно было просчитать и объяснить.

Теперь всё иначе. Вместо учебников по экономике я читаю трактаты по магии. Термины странные, логика часто отсутствует, и многое противоречит даже самому себе. Но у меня нет выбора. Здесь важно не то, как посчитать, а как выжить — и магия становится способом хоть как-то это сделать.

Моё прошлое окружение — корпоративные вечеринки, деловые встречи, ужины с инвесторами — сменились на балы, дворцовые приёмы и разговоры с людьми, имена которых я с трудом запоминаю. Алкоголь крепче, одежда вычурнее, а темы разговоров всё более запутанные. В прошлом я знал, кому стоит улыбаться, а кому — нет. Здесь же всё выглядит как маска. Люди улыбаются, пока точат нож за спиной.

Раньше я не особо вникал в политику. Я просто финансировал тех, кто, по моим расчётам, выиграет выборы. И знал, что при любом исходе окажусь в плюсе. Политика была просто инструментом. Власть заключалась в деньгах, а не в громких речах.

А тут всё по-другому. Политика — это часть повседневной жизни. Здесь ты либо участвуешь в игре, либо становишься жертвой. Прятаться не получится. Каждый может быть врагом. У каждого — меч или влияние. И каждый готов им воспользоваться.

Я скучаю по своему старому миру. По спокойной, логичной, структурированной системе, где всё имело свою цену, а последствия ошибок можно было просто пересчитать в цифрах.

Я поступил в Академию, чтобы снова стать собой. Спокойным, полезным, нужным. Хотел использовать то, что помнил. А магия... магия была страховкой. Вдруг пригодится. На самом деле, никогда не думал, что придётся её использовать. А теперь я стою по горло в вещах, которые не могу объяснить.

Этот мир — не тот, в который хочется верить. Он не гарантирует вознаграждение за труд и знания. Здесь всё иначе. Здесь либо ты — хищник, либо жертва Первобытные законы, обёрнутые в красивые слова. Всё, о чём я мечтал, сгорает на глазах.

И, может быть, это и есть правда. Голая. Без украшений. Этот мир не для тех, кто хочет тишины.

Я сжал кулаки, и мне показалось, что костяшки пальцев хрустнули в унисон с моими надеждами.

Юна смотрела на меня этим своим взглядом — тем, от которого хочется самому опустить глаза, но, чёрт, от неё невозможно оторваться.

— Да даже если это пророчество и говорит об Айронхарте, — сказал я. — Не обязательно же обо мне. У нас целая ветвь. Айронхартов много. Кто знает, кого оно касалось на самом деле?

Юна чуть склонила голову.

— Даже если и так, — спокойно сказала она, — это ничего не меняет. Ты здесь. Ты уже идёшь этим путём, и меняешь всё вокруг, хочешь ты того или нет.

Я хотел ей сказать. Всё. О голосах. О тени. О том, что иногда я сам себе не принадлежу. Я уже набрал воздуха в грудь, но…

Дверь библиотеки со скрипом отворилась. На пороге появилась женщина в чёрном мундире, строгом и безупречном. Волосы собраны, лицо словно вырезано из старого камня. Инквизиторша из катакомб.

— Простите, — сказала она ровным голосом. — Надеюсь, я не помешала. Господин Айронхарт?

Я встал, кивнув. Юна тоже поднялась рядом со мной.

Инквизиторша слегка склонила голову.

— У меня есть вопросы к господину Айронхарту. Не будете ли вы так любезны, юная леди, оставить нас на несколько минут?

Голос её был вежлив. Очень. А значит — опасен.

Юна задержалась у двери, будто не желала уходить, но взгляд Инквизиторши был таким — от которого даже упрямство съёживается. Она кивнула мне коротко и, не оглядываясь, вышла. Остались мы вдвоём. Я и женщина, от которой веяло формальностью и холодом.

Я не сел. Присутствие этой дамы не располагало к комфорту.

— С кем имею честь? — спросил я. Холодно. Почтительно, но без теплоты.

— Ардалин Вест, — представилась она. — Старший инквизитор. Отвечаю за поиск и очищение еретиков в пределах Тиарина.

Хорошее имя. Почти поэтичное.

Она подошла ближе, за её спиной захлопнулась дверь.

— Расскажите, господин Айронхарт, — начала она, — что вы знаете о магических всплесках, наблюдавшихся несколько месяцев назад. И что знаете о катакомбах под городом?

— Ничего, — ответил я. Ровно. Без пауз, без ложной задумчивости. — Я — ученик Академии, не исследователь подземелий. И, к сожалению или к счастью, катакомбы — не место, где мне довелось бы бывать.

Она смотрела прямо. Как будто мои мысли выжигались на моём лице.

— Сегодня ночью была сожжена таверна "Хмельная змея", — сказала она, всё так же спокойно. — Внутри находились члены небезызвестной гильдии убийц. Вам, должно быть, знакомо их имя. Именно они организовали покушение на вас семь лет назад. А затем... напали на королевский кортеж. Покусились на жизнь вашего брата в день его свадьбы.

Я нахмурился. Кровь чуть потеплела, как вода в котле перед закипанием.

— А давно ли Инквизиция знала, что "Хмельная змея" — логово Гильдии? — спросил я.

Инквизитор даже не моргнула.

— Предельно давно.

Вот так. Ни тени сомнения. Ни попытки прикрыться. Только прямота. Такая, от которой хочется схватиться за эфес меча и рубануть кому-нибудь по шее.

— Значит, у вас были все шансы настигнуть убийц. Но вы их просто игнорировали?

— Мы ничего не игнорируем, — отчеканила она. — Солдаты Ордена вмешиваются только в дела веры. Гильдия убийц — это преступники. Грязь мирская. Мы наблюдали. Мы ждали, когда грязь потечёт в сторону духовного гниения. И тогда вмешались.

— Вы ждали, — процедил я. — Пока кто-то ещё умрёт? Или пока придёт кто-то вроде Призрака и сделает за вас чёрную работу?

Её глаза сузились, став практически ледяными. Она шагнула ближе, и голос её стал тише:

— Что вы знаете о Призраке?

Слова повисли в воздухе, как лезвие на волоске. Я не шелохнулся.

— Ничего, — сказал я. — Разве что слухи. Кто-то сильно нашумел в городе чуть больше полугода назад.

Она не улыбнулась. Только кивнула.

— Тогда советую вам и дальше знать ровно столько, будьте осторожнее.

— Я давно научился быть осторожным, учитывая события последних семи лет.

Мы стояли, словно два бойца перед дуэлью. Только оружием были слова. И каждое — с отточенным лезвием.

Я склонил голову набок, прищурившись, словно рассматривая не инквизитора, а картину, висящую не на своём месте.

— Знаете, инквизитор Вест, я тут подумал… почему такая красивая женщина, как вы, посвятила свою жизнь службе Ордену? — начал я, с ленивой тягучестью, будто размышляя вслух. — С таким лицом вы могли бы быть завидной невестой в любом знатном доме Элдории. Или, скажем, сиять в театре, играть роковых женщин и собирать цветы у подмостков. А вместо этого — еретики, костры, запах гари и бесконечные допросы. Неужели вам никогда не хотелось чего-то... мягче? Теплее?

Её лицо не дрогнуло, но взгляд стал чуть более тяжёлым. Она опустила глаза — не в смущении, скорее в воспоминании. Пальцы, до того сложенные на поясе безукоризненно, едва заметно сжались.

— Я была сиротой, господин Айронхарт, — сказала она — У меня не было знатных покровителей. Не было семьи, друзей, даже имени. Орден дал мне всё. Имя, пищу, крышу, знание. И главное — дал цель. То, ради чего жить. Я не искала мягкости. Я искала смысл. И нашла его в служении.

Я слегка наклонился вперёд, удерживая её взгляд.

— Но разве нельзя искать смысл в чём-то... менее колючем? Менее похожем на петлю? — Я чуть склонил голову, подыгрывая, будто пытался разгадать загадку. — Что, если вы когда-нибудь устанете от пепла и крови? Если вам захочется… покоя? Или даже нежности?

Она посмотрела на меня пристально, словно пыталась понять, издеваюсь ли я или серьёзен. В этом взгляде было и раздражение, и, может быть, доля чего-то более опасного — сомнения.

— Если вы когда-нибудь передумаете, — продолжил я, понизив голос почти до шёпота, — и решите, что смысл можно найти не только в кострах… скажем, в тёплом пледе, вине и хорошем собеседнике при камине… Я, разумеется, к вашим услугам. В конце концов, даже инквизиторы, как я слышал, не из камня. И иногда — очень иногда — позволяют себе отдыхать. В хорошей компании.

На этот раз она не ответила сразу. Лишь медленно вдохнула, будто боролась с чем-то внутри себя. Скулы её напряглись. Лицо осталось непроницаемым, но я заметил — она чуть медленнее моргнула, чуть дольше задержала взгляд на моём лице.

— Вы дерзите, господин Айронхарт, — наконец сказала она. — Это может плохо закончиться.

Я позволил себе усмешку, почти ласковую.

— У меня и без того всё плохо заканчивается. Хотя я вру… Не всё…

Она отвернулась, но я успел заметить: её уши покраснели. Незначительно. Но покраснели. А это, как бы ни маскировалась она холодной бронёй, означало лишь одно — попал.

Мы оба знали, что разговор подошёл к концу. Она вернулась к прежнему выражению лица — холодному, сдержанному, официальному. Я не стал прощаться первым.

— Благодарю за беседу, господин Айронхарт, — сказала она. Тон ровный, взгляд прямой, но голос чуть тише, чем прежде.

— Взаимно, инквизитор Вест. Надеюсь, у вас будет повод когда-нибудь отдохнуть от костров, — ответил я с вежливой полуулыбкой и поклоном, который был чуть более театральным, чем требовалось.

Я развернулся и вышел из библиотеки. За дверью, у стены, стояла Юна. Скрестив руки на груди, она смотрела прямо на меня. В её взгляде было всё: беспокойство, попытка прочесть моё лицо, лёгкое раздражение и, возможно, тень ревности.

— Всё в порядке? — спросила она.

Я кивнул, отводя взгляд.

— Да. Просто разговор. Не самый весёлый, но терпимый.

Юна на секунду помедлила, но потом шагнула рядом.

— Пойдём. Турнир начинается.

Мы пошли по коридору. Я чувствовал, как за мной тянется тонкая ниточка взгляда, словно Ардалин всё ещё стояла за дверью и провожала меня глазами.

***

Толпа студентов была похожа на живую стену — пёстрая, гудящая, перемигивающаяся лицами. Всё пространство перед ареной кипело: торговцы тянули руки с пирогами, дети бегали между ног, солдаты пытались сохранять порядок, но сами же вдыхали этот пульс — предвкушение крови. Обычное утро в Тиарине.

Мы с Юной пробирались сквозь гомон и тела, не спеша, но целеустремлённо. Она шла рядом, и, как ни странно, казалась спокойной. Даже весёлой. Она повернулась ко мне, её волосы трепал ветер, и сказала:

— Жаль, что ты не участвуешь в турнире.

Я усмехнулся, не оборачиваясь.

— А зачем? — сказал я. — Я, может, и не самый опытный воин, но кому-то что-то доказывать? Ниже моего достоинства. Пусть Лорен покажет себя. Ему это нужнее.

Она усмехнулась. Слегка, но искренне. Затем качнула головой.

— До сих пор не верится, что ты — сын знатного дома. Это звучит… слишком серьёзно для тебя.

— Ага, — кивнул я, — я всегда подозревал: меня подкинули. Или, может, в младенчестве перепутали с сыном пекаря. По крайней мере, это объясняет, почему мне хлеб куда ближе, чем герб.

Юна рассмеялась — негромко, по-настоящему. Смех тёплый, лёгкий... Я почувствовал, как что-то внутри на секунду оттаивает.

И тут же — шепот.

Пустая трата времени.

Не голос. Не мысль. Просто холод, впившийся между рёбер.

Мы вышли на главную лестницу, ведущую к трибунам. Над ареной уже ревела толпа студентов. Флаги, пыль, жар. Запах металла и жареного мяса. Люди сбивались в группы, искали места, спорили, смеялись, предвкушали бойню. Для них всё это — праздник. Для меня — шумная пауза перед чем-то худшим.

— Ну, я туда, — сказала Юна, указав на трибуну учеников. — Удачи тебе... в сидении рядом с королевской персоной.

— Да уж, постараюсь не уснуть от восторга, — пробормотал я.

Мы обменялись взглядами.и я пошёл в сторону первого ряда, где, как и ожидалось, меня уже ждала Ева.

Принцесса сидела с прямой спиной, лицо — маска вежливого спокойствия, натянутая с точностью до миллиметра. Но когда я подошёл, она едва заметно кивнула. Почти тепло.

— Лорд Айронхарт, — сказала она.

— Принцесса, — кивнул я в ответ, присаживаясь рядом.

Грохнул гонг. Толпа взорвалась.

Турнир начался.

Первым на арену ступил Лорен — без малейшего признака показной бравады или демонстративной важности. Его движения были спокойны, экономны и точны, как у человека, обладающего не только техникой, но и внутренним знанием. Против него вышел студент старшего курса — физически развитый, уверенный, с выраженными признаками “боевого” опыта. Однако на лице Лорена читалось скорее сдержанное любопытство, нежели напряжение.

Они заняли позиции. Поднявшаяся пыль окутала их подобно дыханию арены — символическому напоминанию о древности этой практики. После условного сигнала судьи Лорен начал движение. Оно не отличалось резкостью — наоборот, в нём ощущалась плавность, почти текучесть, напоминающая природные формы: воду, текущую вниз по склону. Он парировал первую атаку не столько усилием, сколько предвосхищением. Ловко уйдя с линии удара, он дезориентировал соперника минимальным движением корпуса, исполнил точный финт и с техникой, близкой к учебному эталону, перекинул противника через бедро. Всё произошло за доли секунды. Судья немедленно прервал поединок, а толпа взорвалась криками восхищения.

Никакой театральности. Никакой бравады. Лишь демонстрация абсолютного владения телом и ситуацией.

Затем на арену вышел Ланверн. Его появление контрастировало с предшественником во всём. Подбородок высоко поднят, походка избыточно уверенная, выражение лица демонстративно-ленивое. Он двигался, как актёр, предваряющий выход на сцену, а не как участник соревновательного поединка.

Против него был студент младших курсов, заметно менее уверенный и скованный. Ланверн начал с демонстрации вращающихся движений клинком, больше напоминающих элементы сценического боя, чем подготовку к атаке. Его первый удар был размашистым и избыточным, а реакция противника — запоздалой, но достаточной для блокировки. Когда раздались восторженные выкрики толпы, Ланверн сделал нечто поразительное — он поклонился. В рамках поединка подобное действие выглядело как сознательная пародия на честь.

Каждое его успешное действие сопровождалось демонстративной паузой, жестами в сторону трибун, неуместным самодовольством. Он не сражался — он выступал.

Это вызвало во мне волну неприятия. Не зависть — брезгливость. Всё, что он делал, не имело ни тактической цели, ни стратегического смысла. Это был спектакль, в котором противник играл заранее определённую роль.

Я поймал себя на мысли: он платит. Платит, чтобы его не трогали, чтобы проигрывали. Ни один боец, для которого результат имеет значение, не будет терпеливо дожидаться, пока противник театрализует бой.

И тогда — знакомый внутренний отклик. Холод, словно обнажённый клинок вошёл под рёбра.

Давай покажем им, кто мы. Покажем им настоящий поединок.

Это был не голос. Это был импульс. Импульс изнутри, из глубины тела, из того самого места, где стучит сердце. И этот ритм заглушал весь внешний шум. Даже пульс толпы стал тише, чем этот шёпот.

Меня накрыло. Воздух сделался плотным и вязким, а собственное тело — чуждым, словно я смотрел на себя изнутри и не узнавал. Я вцепился в подлокотники кресла, будто они могли удержать меня в реальности.

— Максимус? — голос Евы был формально ровным, но я уловил нотку тревоги. Она склонилась ближе, и её взгляд стал внимательнее. — Всё в порядке?

Я кивнул.

— Просто… душно, наверное.

Она не поверила. Это было очевидно. Но воздержалась от дальнейших расспросов. А я продолжал смотреть — на Ланверна, раскрывшего руки к трибунам, как актёришка, собирающий аплодисменты в последнем акте.

Такие люди настораживают. Их стратегия не в прямом столкновении, не в честной конфронтации, а в манипуляции впечатлением. Я знал таких — внешне обаятельные, учтивые, социально адаптированные, но внутренне подверженные трусости и склонноые к насилию, когда контроль ослабевает. Именно такие, как Ланверн, могут быть особенно опасны: они не демонстрируют агрессии до тех пор, пока обстоятельства не позволят им проявить свою истинную натуру — извращённую, лишённую эмпатии, жаждущую господства над теми, кого считают слабыми.

Он производил впечатление человека, способного с улыбкой на лице участвовать в светском приёме, а затем — столь же непринуждённо — издеваться над пленником в подвале. Не потому что он вынужден это делать, а потому что это доставляет ему удовольствие.

Меня беспокоило не наличие в нём фальши — её много у кого. Меня тревожила лёгкость, с которой он маскировал отсутствие подлинности. Он не пытался быть настоящим. Он играл роль — и делал это слишком хорошо.

Толпа больше не просто гудела — она буквально ревела от возбуждения. Один бой сменял другой, и каждый из них становился короче предыдущего. Участники явно уставали, но зрители, наоборот, только сильнее заводились. По расписанию оставалось всего около двенадцати боёв до финального сражения. И всем было понятно, кто в итоге окажется в финале.

Лорен с трудом прошёл полуфинал. Было видно, как он устал — плечи опустились, движения стали вялыми, а в глазах появилось напряжение. Противник заметил это и решил воспользоваться моментом: пошёл в атаку с неожиданной силой. Лорен еле-еле парировал удар, и его меч случайно скользнул в щель между доспехами соперника. Если бы бой был настоящим, тот парень, возможно, остался бы без руки. Слава богам, оружие тут тупое...

Максимум, что могло случиться на этом турнире — разбитый нос или синяк. Академия не могла рисковать здоровьем студентов. Слишком много детей знатных семей, слишком много политических рисков. Если бы кто-то погиб — последствия были бы серьёзными.

А вот Ланверн даже не выглядел уставшим. Его последний противник сам бросил оружие и встал на колено, громко сказав, что Ланверн сильнее. Всё выглядело слишком театрально, но публика была в восторге. Ланверн кивнул, словно принял титул чемпиона заранее.

Семья Ланвернов — одна из богатейших в Элдории. Ходят слухи, что их влияние даже превышает власть самого короля. Хотя, если подумать, это и не секрет. Элдорией управляют не столько король, сколько Совет Великих Домов и церковь. Король — это скорее символ, а не настоящий лидер.

И в Алханроэле, если честно, всё устроено похоже. Я понял это только после того, как Грегор женился на принцессе Алиенне. Оказалось, Великие Дома Алханроэля в основном действуют самостоятельно. У каждого свои земли, свои правила, свои армии. Король нужен скорее как посредник — чтобы решать споры между домами и собирать их в случае большой угрозы извне.

Мои мысли прервал голос судьи. Он прозвучал громко и чётко, заставив всех замереть.

— А теперь — финальный поединок! — прозвучало над ареной. — Лорен из дома Дагвеллов, стяг Айронхартов...

Толпа взорвалась аплодисментами.

— ...против Альберта Ланверна из великого дома Ланвернов!

Воцарилось напряжённое ожидание. Все знали: сейчас будет решающий бой.

Я моргнул, стряхнул лишние мысли и снова посмотрел на арену.

Финал начинался. Всё шло именно так, как я и предполагал.

Лорен едва держался на ногах. Он сжал меч так, будто тот стал в два раза тяжелее. Его пальцы побелели от напряжения, а дыхание сбилось — он был на пределе.

А вот Ланверн выглядел бодрым. Он повернулся к трибуне, где сидели я и Ева, и поднял меч с самодовольной улыбкой. Похоже, он уже считал себя победителем.

Лорен не стал ждать сигнала. Он резко бросился вперёд.

Движение было быстрым, но в нём не хватало точности. Он действовал на инстинктах. Когда их мечи столкнулись с глухим звуком, я почувствовал, как у меня внутри всё сжалось. Сразу заметил ошибку: Лорен стоял неправильно, сдвинулся вперёд, не зафиксировал ногу. Один правильный приём — и он бы уже лежал. Если бы Ланверн был чуть более опытным, он бы это заметил и воспользовался шансом.

Но Ланверн, видимо, больше тренировался позировать, чем сражаться.

Это немного меня успокоило. Пока у Лорена есть хоть немного сил, он может справиться.

В этот момент Ланверн что-то сказал Лорену, снова с той же наглой ухмылкой. Я не услышал слов, но, судя по выражению лица, это было что-то вроде: "Сдайся по-хорошему". Лорен не ответил, просто оттолкнул его и вновь встал в стойку — теперь уже более уверенно.

С этого момента бой стал настоящим.

Лорен начал двигаться по кругу, заставляя Ланверна пятиться. Их мечи сталкивались с чётким звуком, будто два инструмента играли свою жёсткую мелодию. Ланверн наносил красивые, размашистые удары, но они были неэффективны. Лорен парировал каждый из них, не спеша отвечать. Он ждал нужного момента.

Когда Ланверн решил, что загнал Лорена в угол и сделал выпад, Лорен увернулся вбок, отбил меч вверх и с силой ударил по животу долом меча. Даже с трибуны было слышно, как звонко меч ударил по доспеху. Ланверн пошатнулся.

Лорен не дал ему восстановиться. Второй удар — по плечу. Третий — в бок. Четвёртый сбил его с ног. Ланверн упал на спину, а Лорен нанёс ещё один удар по грудной пластине.

— Хватит! — закричал Альберт. — Я сдаюсь!

Лорен всё же ударил ещё раз — как будто ставил точку в бою.

Судья поднялся и объявил:

— Победа! Лорен Дагвелл — победитель студенческого турнира!

Трибуны взорвались от восторга. Зрители кричали, аплодировали, кто-то даже бросал в воздух перчатки. Радость захватила всех — даже преподаватели улыбались.

Лорен стоял в центре арены, тяжело дыша.

Альберт поднялся с земли медленно, лицо у него было перекошено от злости. Он явно не ожидал, что Лорен откажется играть по его правилам — особенно на глазах у всех.

Альберт поднялся медленно, но его нерешительность быстро сменилась гневом. Лицо исказилось, глаза сверкнули. Он сорвал с себя шлем, бросил его на землю и закричал:

— Этот бой нечестный! Всё подстроено! Ни один алханроэльский выскочка не сможет победить настоящего воина из Элдории!

С трибун сразу же наступила тишина. Казалось, весь Тиарин замер, прислушиваясь.

Альберт обернулся к трибуне, где сидели я и Ева. Его взгляд был полон злобы. А потом он произнёс то, что не стоило говорить:

— И о какой чести можно говорить, если принцесса Элдории, не будучи замужем, скачет на члене своего ручного пса Айронхарта?

Толпа ахнула. Кто-то встал, кто-то вскинул руки. Атмосфера стала натянутой, как струна.

Я посмотрел на Еву. Она побледнела, словно ей стало плохо, глаза опущены, губы сжались. Казалось, даже дышать ей стало трудно. Примерно полсекунды спустя, она посмотрела на меня жалобно, с тягучей горечью в глазах.

Я огляделся по сторонам. Увидел лицо Лорена — он был напряжён, готов к действию. Юна выглядела ошарашенной, слегка качала головой. Инквизиторша следила за ситуацией внимательно, безэмоционально. Ланверн же смотрел с самодовольной улыбкой.

Внутри меня зашевелилось нечто большее, чем просто злость. Это снова был шепот, но на этот раз он был полон крика.

ДАВАЙ ПОКАЖЕМ ИМ!!!

Сердце забилось сильнее. Я знал, что не могу оставить это без ответа. Не потому что хотел драки. А потому что молчание сейчас означало бы предательство: и королевской чести, и моей собственной семьи.

Я вскочил. В груди нарастал жар, а по арене прошёл гул. Я встретился взглядом с Ланверном и громко, на весь стадион, сказал:

— Альберт Ланверн! Ты посмел оскорбить мою принцессу и попытался унизить её честь. Я — Максимус Айронхарт, вызываю тебя на дуэль!

Наступила короткая тишина, а потом трибуны взорвались. Крики, удивление, волнение. Люди вскакивали, перешёптывались, кто-то уже записывал происходящее. Вызов был услышан.

— Ввиду твоей жалости —ты вправе выбрать оружие, — добавил я. — Но знай: за свои слова ты заплатишь. Пусть весь Тиарин придёт посмотреть, как я отсеку твою голову.

Альберт заметно побледнел. Он раскрыл рот, но ничего не сказал. Только дрожь губ выдавала его замешательство. Он не ожидал, что его слова встретят вызовом. Настоящим. Прямым.

Я встал со своего места — медленно, будто пробираясь сквозь вязкий воздух, насыщенный чужими взглядами, чужими ожиданиями, чужой яростью. Толпа всё ещё гудела, волнами катаясь по трибунам, но я не слышал её. Не слушал. Не смотрел. Я чувствовал, как внутреннее напряжение выходит наружу, как будто весь этот зал был мне враждебен, как будто я был чужим среди своих и своим среди чужих. Я спустился по ступеням, мимо сотен лиц, мимо свитков, рук, указующих пальцев. Шаг за шагом, словно иду не прочь с арены, а в самую глубину себя. Прочь от шума. Прочь от крика. Прочь от ярости.

Я вышел за пределы арены, ступил в полутень улиц, и только тогда понял, насколько грохот боя остался в крови. Я шёл, почти не глядя под ноги, как автомат. Город был шумен, но отдельные голоса сливались в фон. Прохожие расступались, кто-то косился украдкой, кто-то шептался, но никто не осмелился заговорить. Я искал не просто тишину. Я искал пустоту. Место, где никто не тронет. Где мысли смогут развернуться, как клинок из ножен. Где тишина будет говорить громче любых слов.

Когда я подошёл к усадьбе, на какое-то мгновение показалось, что она изменилась. Тёмные окна, дверь, казавшаяся тяжелее обычного. Я толкнул её, и она скрипнула, словно протестуя. Щелчок замка — и я оказался внутри.

Холод. Пустота. Ни звука. Ни служанок. Ни Лорена. Ни даже случайного шума из кухни. Только мои шаги по деревянному полу и слабое эхо. Я почти почувствовал облегчение. Один. Наконец-то.

Но стоило сделать несколько шагов внутрь, как я понял — я не один.

Шёпот. Он снова был здесь. Но не тот, что приглушённый, тонкий. Этот был... ближе. Громче.

Скоро...

Я замер.

— Кто здесь? — произнёс я. Голос сорвался, звучал как чужой.

Ты знаешь меня, — прозвучало у меня в голове, но с таким отчётливым эхом, будто кто-то прошептал это за моей спиной.

— Нет... Нет, чёрт побери, не знаю. Кто ты такой?

Я — твоя Тень.

По спине прошёл холод, как будто кто-то пролил воду. В груди стало тесно, словно воздух утратил плотность.

Ты впустил меня тогда, когда умерла Амелия. Когда боль стала больше, чем ты сам. Когда ты позволил себе сломаться. А потом... потом ты убил Дракса. В тот момент мы с тобой заключили договор.

Я пошатнулся. Не физически — ментально. Как будто под ногами качнулась земля. Я не помнил ничего подобного. Не было никакого контракта. Не было выбора.

— Я не... Я не подписывал никаких договоров.

Но ты и не отказывался. Ты позволил мне быть рядом. Ты звал меня. Я не просил. Ты сам позвал. И я пришёл.

Голос звучал спокойно. Не как угроза — как факт. Бесстрастно. Неотвратимо. Я чувствовал, как он резонирует внутри черепа.

— Что тебе нужно?

Всё просто. Я даю тебе силу. Поддержку. Ты это уже ощутил. В бою. В ярости. В решениях, которые ты боялся принять. Я не требую многого. Я лишь прошу позволения остаться. Жить в тебе. До тех пор, пока не найду другого носителя.

— И если я откажусь?

Тогда будет борьба. Настоящая. Кто-то исчезнет. Возможно, ты. Возможно, я. Но стоит ли нам тратить силы на войну, которую мы оба можем избежать?

Мои ладони сжались в кулаки. Пот стекал по спине. Я пытался дышать глубже, медленнее, но сердце билось слишком громко.

Мне нужно совсем немного. Иногда — выйти наружу. Вкусить мир. Запах крови, шум боя, ветер на коже. А ты — ты получишь всё, что хочешь. Я стану твоей тенью. А ты — моим телом.

— Кто ты на самом деле?

Я из Интерариума. Из той границы, что разделяет твой мир и тот, что ты называешь невозможным. Там, где материальное заканчивается. Где всё, что ты считал мифом, — правда. Где дух и материя сливаются в одно.

Интерариум. Я слышал это слово один раз. Кажется Веларий упоминал это в одном из наших бесчисленных разговоров.

— Почему ты здесь? Почему — во мне?

Потому что ты позвал меня. Ты был ранен, слаб, готов сломаться. И ты открылся. И теперь мы вместе. До тех пор, пока ты не откажешься... или пока я не найду кого-то лучше.

Я стоял в холле своей усадьбы, в окружении тишины, что больше походила на крик. Я чувствовал, как мир сдвинулся.

Я был готов задать Тени ещё десятки вопросов — о природе Интерариума, о других носителях, о границах между мирами. Её голос только начал звучать вновь, когда в дверь резко и громко постучали. Нет — даже не постучали, а забарабанили, как будто времени на вежливость не было.

Я не успел сделать и шага, как дверь распахнулась сама. Без приглашения, без предупреждения. В усадьбу вбежала целая группа людей, и привычная тишина моего дома тут же сменилась гулом голосов и быстрых шагов.

Лорен. Ректор Академии. Юна. Принцесса Ева со своими телохранителями, которые явно были готовы в любой момент вытащить мечи. Все они выглядели напряжёнными, обеспокоенными — как будто пришли прямиком с поля битвы.

— Максимус! — воскликнул ректор первым. — Господин Айронхарт, прошу вас! Прошу вас отозвать вызов! Прошло меньше часа, а уже весь Тиарин знает: вы вызвали Альберта Ланверна на дуэль. Это может привести к последствиям, которых мы не сможем контролировать!

Я посмотрел на него спокойно. Ни раздражения, ни страха. И ни малейшего желания уступать.

— Я действовал согласно законам, — сказал я. — Вызов был сделан официально. Я готов его отозвать, но только при определённых условиях.

Ректор явно предчувствовал, что будет дальше. Он сжал губы и кивнул, словно позволяя продолжить.

— Ланверн может избежать поединка двумя способами, — сказал я. — Первый: он публично извинится. На коленях. Передо мной и перед принцессой Евой. Без оправданий и насмешек. Второй: он отрежет себе язык и вручит его мне. Любой из этих двух вариантов — и я отзову вызов. В противном случае — дуэль.

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Даже охранники Евы ослабили хватку на рукоятках мечей.

Я перевёл взгляд на Лорена.

— Лорен Дагвелл, поздравляю с победой, — произнёс я. — Прошу вас, окажите мне честь и станьте моим секундантом.

Лорен выпрямился, словно эта просьба была для него важнее всех титулов. Он кивнул твёрдо.

— Считайте, что это уже решено, Максимус.

Я повернулся к ректору.

— Все вопросы, касающиеся дуэли, теперь идут через Лорена. А сейчас, господин ректор, пожалуйста, покиньте мой дом.

Ректор колебался, хотел что-то сказать, но сдержался. Он развернулся и вышел, его шаги гулко отдавались по полу.

Жалок... — прозвучал у меня в голове голос Тени. Я проигнорировал, хотя уголки губ чуть дрогнули. Сам не понял, от злости или от усмешки.

Ко мне подошла Ева. Юна хотела было сказать что-то, но Лорен аккуратно дотронулся до её локтя и мягко увёл в сторону. Я проводил их взглядом и повернулся к принцессе.

Мы прошли в кабинет — небольшую комнату с книжными полками и письменным столом, где обычно сидел Эндрю. Здесь всегда пахло бумагой и чернилами. Сейчас — напряжённой тишиной.

Ева молча смотрела на меня. В её глазах не было страха. Только непонимание и лёгкое разочарование.

Я нарушил молчание первым.

— Я не мог иначе.

— А я не просила спасения, — сказала она тихо. — Я могла бы постоять за себя. Ты своей импульсивностью подставил под угрозу отношения между Элдорией и Алханроэлем. Сам вызов ещё можно объяснить. Но ты собираешься убить его. А он — единственный наследник своего рода.

— Я поступил по чести, — ответил я, стараясь сохранять спокойствие.

Она усмехнулась. Не весело.

— По чести? По чести было бы просто ответить ему тем же. Тогда он бы вызвал тебя, и если бы ты убил его — это была бы его вина. А теперь вся ответственность на тебе. Все последствия — на тебе.

Я не ответил. В голове было много слов, но ни одно не подходило.

— С уважением, принцесса, — сказал я наконец, — мне нужно побыть одному. Завтра всё решится.

Она смотрела на меня ещё несколько секунд, будто надеялась услышать что-то другое. Потом кивнула.

— Хорошего вечера, Максимус.

Когда дверь за ней закрылась, тишина снова вернулась. И голос внутри тут же ожил — с лёгкой ухмылкой, будто только этого и ждал.

А твоя принцесса — горячая штучка…

— Заткнись… — прошипел я с раздражением.

Когда я вышел в коридор, Лорен и Юна уже ждали меня у входа. Я шёл к ним медленно, будто каждое движение требовало усилий. В голове пульсировали обрывки мыслей, обрывки голоса Тени, и всё казалось каким-то неестественно тихим.

— Ты ведь не собираешься действительно убивать его? — первой заговорила Юна. В её голосе была тревога и что-то, похожее на отчаяние. — Максимус, я понимаю, что он перешёл все границы. Но убийство… это уже не честь. Это месть.

— Он заслуживает пощады? — спросил я.

— Он не заслуживает ничего, — вмешался Лорен. — Ланверн — законченный мерзавец. Но ты — не он. Марать руки об такого, как он... это не победа. Ты уже поставил его на колени. Дальше — дело за тобой.

Нет, его нужно сделать примером. Показательно. Медленно. Пусть каждый удар говорит за себя. Пусть он поймёт, что значит вызывать на себя гнев Тени.

Я вздрогнул. Почувствовал, как что-то внутри сжалось, как будто рядом со мной встал кто-то другой. Кто-то, кто теперь жил во мне. Мне стало не по себе от осознания того, с кем я теперь делю разум.

Юна всё ещё смотрела на меня. Я отвёл взгляд.

Прошло пару часов. Вечер опускался на город, когда в дом вернулись Наоми и Хикари. Обе были с корзинами, полными продуктов, лица взволнованные, шаги быстрые.

— Мы слышали, — сказала Наоми с порога. — Все говорят о дуэли.

Хикари кивала, но смотрела на меня с беспокойством. Я лишь поблагодарил молча.

Ближе к ночи Лорен вышел в холл. Его лицо было серьёзным.

— Приходил оруженосец Альберта, — сказал он. — Он будет секундантом. Ланверн согласен биться любым оружием, в любой броне. Дуэль — завтра, на рассвете. Прямо на территории Академии.

Я кивнул.

— Судью назначили? — спросил я.

— Ректор отказался, — ответил Лорен. — Но вызвалась старший тиаринский инквизитор Ардалин Вест.

Я замолчал на пару секунд.

— Инквизиция... Хм. Они хотят поймать меня на ошибке.

Эти слова вырвались как-то сами собой. Слишком отчётливо, слишком громко.

— Ну и глупцы. — добавил я. Но голос звучал чуть... чужим.

Лорен нахмурился.

— Что ты сказал?

— Ничего, — ответил я, качнув головой. — Неважно.

Я повернулся к нему.

— Лорен... прости меня. Я знаю, это был твой день. Турнир. Победа. А теперь все смотрят только на меня.

Он улыбнулся, но без веселья.

— Ты не виноват. Это Ланверн всё испортил. Но завтра ты должен победить…

***

Ночь выдалась тихой. Подозрительно тихой. Ни шагов за окнами, ни лая стражевых псов. Только шелест листьев за пределами усадьбы, да редкие всхлипы старого дерева у входа, словно дом сам дышал, готовясь к утру. Я сидел в кабинете, глядя в темноту, не в силах сомкнуть глаз. Передо мной лежали перчатки, что я носил в Тиарине, и меч, с которым должен был выйти.

Внутри всё ещё ворочалась Тень. Молчаливая, напряжённая, как зверь в клетке. Она не вмешивалась, не подталкивала, просто... присутствовала. Я чувствовал её, как чувствуют холод сквозняка на коже — вроде бы ничего, но всё время рядом.

Я встал. Провёл рукой по гладкой поверхности меча. Лорен и Юна уже ушли туда.

Сквозь щель в занавеси начал пробиваться тусклый свет. Первые следы рассвета. Небо пока ещё серое, будто мир всё ещё думает — начинать ли этот день. Но для меня он уже начался.

Я оделся молча. Надел свои доспехи из чёрной стали. Натянул плащ. Пристегнул меч.

Перед дверью я остановился. Провёл рукой по косяку.

Покажи им, кто ты есть.

Я промолчал.

И шагнул в утро.