Железное Сердце

Ferrum cor

Сердце было готово вынырнуть из груди в любой момент. Я чувствовал, как напряжение сгущается с каждым шагом. Каменная пещера, влажная, чёрная, будто сама земля решила нас проглотить, вытягивала из нас силы. Тяжёлый воздух обволакивал, будто липкая вуаль, проникая под одежду, впитываясь в кожу. Мы шли уже несколько часов в полной темноте. Ориентировались лишь по ощущению стен и редкому шороху шагов позади. Ноги гудели, мышцы ныли, и казалось, что сам мрак медленно вползает в кости.

Вест предлагала зажечь факелы. Я отказал. Свет — это смерть. Здесь, в глубине, один неверный отблеск способен выдать нас раньше, чем мы поймём, что что-то не так. В этих глубинах всё иначе: звук течёт по стенам, как вода, и любой луч может отразиться в десятке глаз, притаившихся за углом.

— И всё же, — тихо, но с нажимом произнесла Ардалин Вест за моей спиной, голос будто разрезал тьму. — Что мешает тебе прямо сейчас завести нас в ловушку и перерезать глотки, один за другим?

Я резко остановился. Повернулся. Сдерживаемая раздражённость, накапливавшаяся с первого шага в эту проклятую пещеру, вырвалась наружу вспышкой злости.

— Если бы это было мне нужно, вы бы уже были мертвы, — процедил я сквозь зубы, с трудом сдерживая раздражение. — Я иду первым не потому, что жажду доверия. А потому что, как ни странно, мне сейчас нужны союзники. Как бы мне не возненавидеть из окончательно.

В её лице не дрогнул ни один мускул. Лишь глаза сузились, как у хищника, не решающегося атаковать. Я слышал, как Лорен сзади сдавленно фыркнул, и почти уловил тень улыбки на лице Юны. Она шагала рядом — бесшумная, настороженная, точно пантера. Она ничего не сказала, но я чувствовал: она была со мной. Или, по крайней мере, не против меня. И в этих глубинах — это уже много.

Мы продолжали путь. Воздух становился тяжелее, влажнее, стены будто сужались, стирая грань между потолком и полом. Камни под ногами были скользкими, временами приходилось балансировать, хватаясь за неровности стены. Тьма была абсолютной — такой, в которой теряются мысли и границы себя. Чтобы меня больше не донимали, я позволил им зажечь факелы. С условием: я иду впереди. Если кто-то и шагнёт первым в пасть темноте — пусть это буду я. Вест нехотя согласилась.

Я сосредоточился, собирая магию в ногах. Мурашки пробежали по коже, и мышцы едва ощутимо дрогнули, будто вздрагивая от силы, которая вот-вот прорвётся наружу. Колени налились тяжестью, а ступни словно прилипли к камню — земля отзывалась пульсом, сливаясь с моей магией в одно целое. Потоки силы текли в мышцы, пронизывая сухожилия, наполняя меня лёгкостью и стремительностью. Концентрация, глубокий вдох — и я сорвался с места. Бежал, как ветер, по извивающемуся туннелю, направляя энергию в шаги. Влажный камень мелькал под ногами, стены сливались в серую тень. С каждым ударом сердца я ощущал, как пустота впереди меняется. Воздух становился холоднее, а пространство — шире.

Внезапно стены начали расходиться. Камень под ногами стал ровнее, отполированнее, как будто по нему ступали веками. Я замедлился и, когда наконец остановился, понял: пещера закончилась. Я стоял на пороге другого мира. Катакомбы.

Здесь стало просторно. Потолок поднимался вверх, по бокам появились прямоугольные арки и колонны, скользящие в тьму. Я заметил обработанную кладку, аккуратную, неестественно ровную. Всё вокруг дышало стариной и тайной. Каменные блоки покрыты пылью веков, но некоторые символы всё ещё светились — их покрывала дрожащая люминесцентная вуаль, будто сама магия оставила на этих стенах следы.

Свет был слабым, неестественным, но он исходил не от факелов — от самих стен. Я не сдержал улыбку. Это было… знакомо. Почти родное. Я чувствовал пульс под камнем, как если бы земля здесь хранила чью-то память. Или чью-то волю.

И тут — тихий всплеск. Вода рядом булькнула.

Я замер. Повернул голову. Из бокового прохода, утопающего в полумраке, выступили два высоких силуэта. Они не двигались. Стояли, будто высеченные из камня, без дыхания, без тени колебания. Их неподвижность была неестественной — не спокойствием, а преднамеренной безмолвной демонстрацией власти или ожидания. Не настороженно, не агрессивно — скорее как… наблюдатели. Как те, кто ждал.

Я медленно положил руку на рукоять меча.

— Что дальше? — выдохнул я в сторону силуэтов.

Ответом мне стал глухой рык. Второй силуэт издал похожий звук, почти идентичный, как будто слаженный с первым. Ни одного слова, ни признака разума. Только звериная жажда. Они бросились на меня одновременно.

Первый прыгнул с невероятной скоростью. Я едва успел выдернуть клинок и выставить его вперёд, как он сам наскочил на него грудью. Я почувствовал, как металл прорезает плоть, как скрежет костей отдаётся в ладонях… Но существо даже не замедлилось. Его руки вонзились мне в плечи, когти скользнули по латам, и я с трудом оттолкнул его ногой.

Второй уже был рядом. Я ушёл в сторону, ударил по нему по диагонали, пытаясь отсечь ногу. Меч вошёл в плоть с сопротивлением, как будто рассекал мокрую глину, но снова — никакой реакции, только рык и новый выпад. Лезвие чудовища просвистело мимо, зацепив моё плечо — латный наплечник заскрежетал, но выдержал.

Они сражались неумело, но яростно. Не было техники, но была скорость и сила. Мне пришлось уйти в полную оборону. Удары сыпались градом: один сверху, другой снизу, третий сбоку. Я отступал, отбивался, скользил по камню, чувствовал, как ноги подгибаются от напряжения. Один раз я оступился, и один из них налетел на меня, прижимая к стене, но я извернулся, вогнав клинок в его бок и резко вырвав его наружу.

Тело зашаталось — и снова продолжило двигаться, будто всё, что я делал, лишь отнимало время, но не приближало конец. Я сосредоточился. Вспышка ярости. Вскрик. Удар — и один из них потерял руку. Второй рванулся вперёд, но я провёл глубокий рез вдоль шеи, и, когда он попытался откусить мне лицо, я вонзил меч под подбородок и выбил лезвием голову назад. Хруст. Обвал.

Оба противника всё ещё шевелились. Я стиснул зубы, сделал два резких удара — по шее, по ключицам, и отсёк голову первому. Второму — вторая вспышка, отчаянный рывок, прыжок, перекат — и клинок снёс голову с плеч с хрустом позвонков и фонтаном густой, почти чёрной крови.

Тишина. Только моё дыхание. Я стоял, сжимая меч, пока не убедился, что они больше не шевелятся. Тела затихли. Только теперь я заметил, как они были одеты. Не звериные шкуры, не бойцовские доспехи — а потёртые дублёные камзолы, шерстяные рубахи, кожаные перевязи. На одном — длинный плащ с разрезами для свободы движения, на другом — потрёпанный жилет с заплатами, явно бывший когда-то частью городской униформы. Их обувь — простые сапоги, пропитанные грязью, но рассчитанные на городские улицы, а не на подземные тропы. Я наклонился ближе. Лица — искажены мутацией, но не звериные. Черты человеческие. Обречённые. Люди. Или… когда-то были ими.

Я понял: передо мной лежали те самые пропавшие люди, которых мы так долго искали, но не находили до этого мгновения.

Я ждал, пока остальные доберутся до меня. Дыхание потихоньку выравнивалось после боя, но в груди всё ещё пульсировало напряжение — не от усталости, а от предчувствия. В этих глубинах нельзя было расслабляться ни на секунду. Я прислушивался: эхом отдавались удалённые шаги, покрики, свист факелов. Через несколько минут впереди замелькали огоньки, и знакомый голос Лорена прорезал темноту:

— Максимус!

Я открыл рот, чтобы ответить, но прежде чем успел издать хоть звук, один из инквизиторов, едва заметив мой силуэт, среагировал первым. Слишком быстро. Слишком нервно. Он натянул лук и выстрелил.

Стрела просвистела в полуметре от моего лица. Я резко отклонился, и острие ударилось о камень позади меня, заискрив, ударившись и отлетев в сторону. Я зарычал, чувствуя, как в груди вскипает злость.

— Ещё пара таких встреч — и плодотворного сотрудничества можно не ждать, — бросил я резко, глядя на дрожащего стрелка.

Тот отступил на шаг, лицо побледнело. Он опустил лук, опуская взгляд. Никто не сказал ни слова. Вест сделала один шаг вперёд. Её лицо оставалось бесстрастным, но голос был резкий:

— Что ты нашёл?

Я выдохнул, стряхивая напряжение и пряча меч в ножны. Пальцы всё ещё дрожали.

— Пропавших, — сказал я. — Они здесь. Но… боюсь, они больше не на нашей стороне.

— В каком смысле? — Вест нахмурилась, прищурившись. Её рука чуть заметно скользнула к эфесу меча.

— Они изменены, — ответил я, глядя на неё в упор. — Живые, но искажённые. Один из сектантов, с которыми я столкнулся, называл их "сосудами". Похоже, они нужны Ордену Раздора как дополнительная боевая сила.

Лорен с отвращением поморщился:

— Этот ваш Оракул — просто псих. Садист.

— Может, и так, — сказал я. — Но если такие твари будут встречаться дальше, запомните: их не остановит боль. Им всё равно на раны. Они продолжают драться, даже с пробитым сердцем. Единственный способ убить их наверняка — отрубить голову. Быстро. Чётко.

Группа молчала. Никто не спорил. Даже Ардалин.

Мы двинулись дальше. Коридоры вокруг напоминали глотку умирающего зверя — узкие, влажные, с обрушенными сводами. Почти все ответвления были завалены или затоплены. Один единственный путь оставался открыт: широкий тоннель, уходящий вниз, к сердцу катакомб. Я шагал первым, чувствуя, как напряжение висит в воздухе, как ядовитый туман.

— Это ловушка, — пробормотала Вест.

— Разумеется —усмехнулся я. — Он сам сказал мне искать его здесь. Оракул хочет, чтобы я пришёл. Он оставил следы. Он оставил нам выбор — чтобы мы чувствовали себя вольными. Но всё уже решено. Конечно, это ловушка. И конечно, мы в неё идём.

Тишина. Потом — голос Лорена:

— Почему ты не сказал мне об этом раньше? Мы ведь договорились, Максимус. Всегда всё решать вместе. Ты же сам это предложил.

Я не оборачивался. Не мог. Слова были как удары.

— У тебя был турнир, — сказал я. — Я не хотел отвлекать тебя. Это было важно для тебя. Для твоего имени. Для твоего будущего.

— Моё будущее? — голос Лорена стал язвительным. — Город рушится, а ты говоришь о моём будущем? Ты мог просто приказать. Сказать. Мы бы пошли вдвоём, разобрались бы… и, может быть, ничего из этого не случилось бы. Но нет. Ты, как всегда, всё решил сам. Ты один. Ты вечно один, Максимус.

Я сжал кулаки, не в силах найти оправдание, которое звучало бы искренне. Только правда:

— Я скрывал это, потому что должен был. Потому что это… вынужденная мера.

— Что-то она не сработала… — буркнул Лорен, отходя назад.

На мгновение повисла неловкая тишина. И тут шагнула Юна. Её голос был спокойным, но в нём звучала усталость, как словно она догадывалась давно, но не решалась признать это:

— Теперь многое проясняется. Ты часто исчезал. Вёл себя отстранённо. Теперь понятно, почему. Ты слишком многое держал в себе, слишком долго молчал.

Я встретился с ней взглядом. В нём не было обвинений — только сдержанное сочувствие. Возможно, лёгкое разочарование. Или просто усталость, накопившаяся за всё это время.

Впереди темнота сгущалась, превращаясь в колышущиеся очертания. За поворотом были не просто враги. Там нас ожидала реальность, которую больше нельзя было игнорировать. И я уже знал: никакая магия, ни светлая, ни тёмная, не спасёт от того, что мы там найдём.

Я промолчал, не найдя подходящих слов, чтобы ответить Юне. В повисшей тишине ощущалось напряжение, словно воздух загустел от невысказанного. Я прислушался, и моё внимание привлёк едва заметный, но неестественный плеск воды. Внутри меня кольнуло тревогой, и я сразу поднял руку в жесте остановки. Вест, мгновенно заметив моё движение, повторила его, подтверждая опасность. Все замерли, напряжённо ожидая.

Пристально вглядываясь в полумрак коридора, я разглядел три странных силуэта, неестественно шатавшихся из стороны в сторону. Их движения были странными, резкими, будто кто-то извне управлял их телами, а разум уже не контролировал собственные конечности. Внезапно гробовую тишину нарушил резкий, короткий свист стрелы, прорезающей воздух. Я, не задумываясь, бросился вперёд, прикрывая Юну собственным телом. Стрела пролетела рядом, и в следующий момент раздался глухой удар — инквизитор, стоявший рядом с нами, упал замертво, стрела пробила его шею.

В одно мгновение всё вокруг погрузилось в хаос. Из темноты вырвались искажённые твари, обезумевшие и стремительные. Их искажённые тела двигались в неестественных углах, а глаза светились безумным, животным блеском, полные ненависти и голода. Они издавали хриплые, зловещие рыки, словно утратили возможность говорить и теперь выражали себя только агрессией.

Инквизиторы мгновенно построились в оборону, образуя плотный строй. Их мечи и копья мелькали в воздухе с мастерством и точностью, отражая яростные атаки тварей. Инквизиторы двигались согласованно, каждый защищал спину другого, обмениваясь резкими короткими приказами. Воздух наполнился звоном стали и криками боли.

Однако монстры не показывали страха или усталости. Их тела были покрыты рваными ранами и тёмной кровью, движения были дёргаными и хаотичными. Даже потеряв руки или ноги, они продолжали атаковать, ползли вперёд, хватаясь когтями и зубами, пока их буквально не расчленяли на куски.

Среди хаоса внезапно возникли двое людей в масках, словно тени из темноты. Один сразу же бросился на Юну, но Ардалин, двигаясь с быстротой и точностью опытного бойца, перехватила его. Их клинки со звоном столкнулись. Ардалин сражалась методично, используя чёткие, экономные движения и технику коротких быстрых выпадов, пытаясь пробить оборону противника. Масочник ловко парировал её удары, применяя ловкие увороты и быстрые контратаки, стремясь пробить защиту Ардалин.

Другой масочник, более хитрый и осторожный, двигался совершенно бесшумно, почти сливаясь с тенями. Он подбирался к Лорену, который, сражаясь с одним из чудовищ, полностью погрузился в бой, не замечая угрозы.

Сердце заколотилось в груди, и я бросился вперёд, резко оттолкнув одного из монстров, который оказался на пути. В прыжке я столкнулся с масочником, сбив его с ног. Мы рухнули на влажный, скользкий пол, сцепившись в яростной борьбе. Я мгновенно нанёс ему резкий удар локтем в лицо, пытаясь выбить его из равновесия, но он быстро ответил резким ударом колена в бок, выбивая воздух из моих лёгких.

Схватка продолжалась, мы наносили друг другу быстрые удары руками и ногами, стремясь попасть в уязвимые точки. Я увернулся от его удара кинжалом, поймал его запястье, выкрутил руку и нанёс удар головой, оглушив его. Он пошатнулся, но почти сразу пришёл в себя и бросился на меня снова, его руки пытались добраться до моей шеи.

В пылу битвы я сорвал с него маску, и моё сердце на мгновение остановилось. Лицо под маской было до боли знакомым. Это был Кайл — тот самый бродяга с опушки леса, который однажды наблюдал за моей тренировкой. Глаза его сверкнули узнаваемым огнём безумия, и я понял, что прежнего Кайла больше не существует, передо мной была лишь оболочка, движимая чужой волей.

— Что задумал Оракул?— прорычал я, сжимая его горло так, что он начал хрипеть.

Кайл усмехнулся сквозь кровавые губы, его глаза горели презрением и безумием:

— Никогда тебе не скажу.

Внутри меня взвыла Тень, заставляя мои мысли туманиться от ярости. Я резко вывернул ему руку, отчего раздался громкий, отвратительный хруст. Он закричал от боли, но всё ещё бормотал бессвязные угрозы. Внезапно Кайл выхватил спрятанный кинжал и, пользуясь моментом, ударил меня в правую руку, попав в зазор между латами. Боль пронзила меня, заставляя взвыть, но я не отступил. Собрав остатки сил, я со всей мощью ударил его ногой в голову. Его череп треснул с хрустом, тело мгновенно обмякло, и свет погас в его глазах.

— Что ты делаешь?! — закричала Вест, подбегая, в её голосе смешались гнев и шок. — Он мог быть важным пленником!

— Он бы ничего не сказал, — ответил я устало, глядя на безжизненное тело.

Я тяжело опустился на одно колено, кровь хлынула из раны, пульсируя в такт сердцебиению. Собрав остатки магических сил, я направил поток энергии на рану, останавливая кровотечение и притупляя боль. Но рука продолжала ныть, словно её раздробили молотом.

— Всё в порядке? — спросила Юна, подходя ближе. В её взгляде читалась тревога, тщетно скрытая за спокойной маской. Голос был тихим, почти шёпотом, но в нём слышалась настоящая забота.

Я на секунду задержал дыхание. Рана в руке напоминала о себе с каждой секундой. Она пульсировала, будто второе сердце, и отдавала тянущей болью в плечо и грудную клетку. Пальцы едва сгибались — попытка сжать кулак сопровождалась резкой вспышкой боли и ощущением, словно в кости вживлены ржавые гвозди. Каждое движение было пыткой.

Магия, конечно, могла бы помочь, но с такой рукой любое плетение становилось рискованным. Я мог попытаться сформировать заклинание, но даже малейший сбой, малейшая ошибка концентрации — и оно обрушится внутрь меня. В лучшем случае, просто сорвётся. В худшем — разорвёт меня изнутри. В бою, где каждая секунда решает, я не мог позволить себе сомневаться, но и переоценивать свои силы тоже было бы глупо. Ближний бой? Если меч попадёт в слабую зону брони или удар придётся в плечо — я не смогу парировать, не смогу держать клинок.

Но это были мои проблемы. Не их. Я посмотрел на Юну и слабо кивнул.

— Всё хорошо, — сказал я, стараясь говорить твёрдо, без дрожи. — Держусь.

Юна молчала, но не отводила взгляда. Её глаза были внимательны, и я знал: она мне не верит. Не потому что думала, что я лгу. Потому что знала — я просто не скажу, даже если будет плохо. Она читала меня, как открытую книгу — мы слишком давно рядом, чтобы я мог спрятать за фразой то, что у меня на душе.

Она всё же кивнула в ответ. Коротко. Почти сдержанно. Без слов — но этого хватило.

Позади нас раздались тяжёлые шаги. Кто-то переступал через труп, кто-то перезаряжал арбалет, кто-то просто смотрел в пол, пытаясь прийти в себя. Но времени на передышку не было. Катакомбы не давали шанса на паузу.

— Мы не можем останавливаться, — раздался голос Вест. Чёткий, уверенный. — Время работает против нас. Если мы медлим — он выигрывает.

Я почувствовал, как на плечи снова легла тяжесть. Не брони — выбора. Мы могли быть у цели. А могли идти в ловушку. Но выбора не было.

Я кивнул. Сделал шаг вперёд. Боль вспыхнула в боку, распространившись по всему телу, но я не остановился. Каждый шаг отзывался глухим ударом в ребрах, но я сжал зубы и пошёл дальше. Пора было двигаться вперёд. Что бы ни ждало за следующим поворотом — остановиться значило умереть.

Мы двигались вперёд, шаг за шагом, сквозь сгустившуюся тьму. Воздух становился всё более спёртым, пахло пылью, плесенью и чем-то железистым, будто ржавым металлом или кровью, впитавшейся в камень. Каждый шаг отдавался в ушах глухо, как удар в гробовую крышку. Катакомбы молчали, но в их тишине было слишком много намёков.

Через некоторое время мы вышли в более просторное помещение, которое сразу бросилось в глаза своей обустроенностью. Оно не походило на очередной тёмный тоннель — скорее, на развилку или временный лагерь. Судя по всему, это была что-то вроде казармы. По обе стороны стояли двухуровневые нары, грубо сколоченные из досок. Местами дерево прогнило, кое-где доски были сколочены гвоздями вперемешку с железными скобами. Здесь же были разбросаны старые сундуки, сбоку валялась перевёрнутая бочка, в углу — остатки очага, затушенного давным-давно. Кое-где по стенам висели цепи и крюки — возможно, для хранения оружия, а может, и для чего пострашнее.

Ходы по бокам оказались завалены. Камень, осевшая земля, оплавленные стены — здесь явно что-то произошло. Всё указывало на то, что это место использовалось недавно, но затем было оставлено или заброшено в спешке. И всё же...

Взгляд зацепился за символы. Они были везде — выцарапанные на досках, выжженные на деревянных балках, нарисованные углём на каменных стенах. Слишком аккуратные для случайного рисунка. Треугольники, глаза, кольца, надломленные линии. Узнаваемые знаки. Знаки Раздора. Я почувствовал, как внутри кольнуло. Мы были на верном пути.

— А ведь всё достаточно хорошо спланировано, — произнёс Лорен, осматриваясь. — Это не просто пещера с фанатиками. Оракул не абы какой там сумасшедший маг с безумным планом.

Я хмыкнул, проводя пальцами по одной из выжженных меток.

— Ещё бы. У этого куска дерьма — куча последователей. И вся их братия крутится вокруг какого-то божка, которого они зовут "Глашатай Раздора".

Юна при этих словах слегка нахмурилась, но промолчала. Вест оглядывала помещение с выражением, в котором смешивались настороженность и отвращение.

Мы были ближе, чем когда-либо. И это ощущалось в каждой тени, в каждом шаге по камню, который кто-то до нас уже топтал — с верой, с ненавистью, с целью.

— Обыскать всё, — приказала Вест, оглядывая казарму с тем же выражением, с которым люди смотрят на дохлого пса в колодце. — Проверить ящики, нары, пол, стены. Мы не можем позволить себе оставить что-то за спиной.

Я посмотрел на неё, нахмурившись.

— Это может быть опасно, — сказал я. — Здесь всё дышит западнёй.

Она не ответила, но один из инквизиторов, тот самый, что упомянул Эватскую осаду, уже подошёл к сундуку в углу. Скрежет металла, скрип петель — и в следующий миг раздался нечеловеческий вопль.

Я резко обернулся. Парень рухнул на колени, его кожа на глазах темнела, обугливалась. Он корчился, крича от боли, будто его изнутри выжигал собственный огонь. На месте замка вспыхнули алые руны — охранная магия.

— Назад! — крикнул я, бросаясь к нему. В ту же секунду я сжал кулак, вызвал в ладони заклинание. Поток воды вырвался из воздуха, хлынув на обгоревшее тело. Парня окатило с головы до ног, пар взвился в воздух. Он захрипел, его голос стал сиплым и слабым. Кожа потрескалась, обуглилась, глаза закрылись.

Он был жив — едва. И я это знал. Он больше не будет сражаться. В лучшем случае — сможет говорить. Если вообще будет в сознании.

Я встал, чувствуя, как пульс ещё не вернулся в норму. Создание воды… полезная штука. Быстрая. Не слишком затратная. Даже с одной рукой. Может, стоило бы развить эту ветвь. Веларий, как ни крути, знает куда больше, чем я. Он мог бы научить.

Я повернулся к остальным. Вест стояла с холодным лицом, но я видел, как у неё дёрнулась скула.

— И это хвалёные воины Инквизиции? — бросил я. — Как вы вообще охотитесь на магов, если не умеете им противостоять?

Слова вышли резче, чем я хотел, но я не жалел.

Вест шагнула ко мне, глаза её горели.

— Ты хочешь обвинить нас? После того, как сам привёл нас сюда? После того, как мы потеряли людей по твоей наводке?

— Я хочу, чтобы вы начали думать. — Я не отступил. — А не лезли головой в каждый сундук, будто в нём подарки от Гранд-Инквизитора или Великого Понтифика .

— У него сгорели лёгкие, — хрипло сказал кто-то сзади. — Он не выживет.

Вест молчала, но я видел, как на её лице постепенно расползается нечто, чего прежде не было. Не ярость, не раздражение — страх. Тот самый, который пробирается под кожу, ломает голос и стирает из памяти все приказы. Она стояла, будто глядя сквозь нас, глаза расширялись, а пальцы то сжимались, то дрожали.

— Это… — пробормотала она, — это не должно было быть так. Не должно…

Её голос сорвался. Один из инквизиторов, тот, что стоял у стены, шагнул ближе и мягко положил ей руку на плечо.

— Госпожа Вест… всё под контролем. Пожалуйста.

Вест дёрнулась, будто от удара, отступила назад. Её дыхание стало поверхностным, прерывистым, в глазах появилась паника. Инквизиторы начали перешёптываться. Ещё один тихо заговорил с ней, другой протянул флягу с водой. Они окружили её, пытаясь вернуть в реальность.

И, может быть, я бы что-то сказал. Может быть, я бы остановил это. Но в тот момент я смотрел на Юну и Лорена.

— Не трогайте ничего, — сказал я им тихо, но отчётливо. — Никаких ящиков, никаких дверей. Даже стены — обходите стороной. Это место жрёт глупость.

Они кивнули. Юна — серьёзно, почти безэмоционально. Лорен — с нарастающей тревогой, но сдержанно. Оба держались ближе ко мне, и это было правильно. Если Вест теряет самообладание — то кто ещё здесь будет думать?

Я перевёл взгляд на обугленное тело. Пахло палёной кожей и расплавленным металлом. Инквизитор умер.

Внутри меня что-то сдвинулось.

Сейчас, пока они слабы, мы можем убить их.

Я проигнорировал её, подошёл к Вест. Она продолжала дрожать, как натянутая струна на грани разрыва. Я медленно протянул руку — ту, что ещё могла двигаться без боли — и осторожно коснулся её виска.

Остальные инквизиторы напряглись, оружие в руках дёрнулось. Один уже делал шаг вперёд.

— Спокойно, — сказал я, не повышая голоса. — Это нужно вашему командиру.

Я закрыл глаза, пропуская через себя поток магии. Он был слабый, но чистый. Я направил его в точку касания, позволив энергии мягко скользнуть под кожу Вест, коснуться её разума, унять хаос. Её дыхание стало глубже, плечи немного опустились, руки перестали дрожать.

— Почему? — спросил я, глядя ей в глаза. — Почему ты так паникуешь?

Она сглотнула. Губы дрожали, но она ответила: — Это… это всего лишь моё второе задание. В первый раз… всё было проще. Там были мы. Были ответы. Были приказы. А здесь… здесь ничего не ясно.

Я кивнул. — Мир не должен быть ясным. Он просто есть. И он разочаровывает чаще, чем вдохновляет. Но если мы сейчас остановимся — Тиарину конец. Нам нужно идти дальше.

Крик Юны разрезал тишину, как нож по натянутой струне.

Я мгновенно обернулся. Из ближайшего тёмного прохода, словно выныривая из чёрной воды, двигалась фигура. Медленно, неуверенно, но с пугающей настойчивостью. Свет факела дрожал, отбрасывая на стены расплывчатые тени.

Он был в студенческой форме Академии. Пуговицы расстёгнуты, ткань изодрана, на лацкане всё ещё висел значок, потускневший от времени и грязи. Но я узнал его сразу. Арден.

Он был среди пропавших студентов. Один из тех, кого мы не смогли найти. Тот, кого Юна… боялась. И тот, кого я не жалел бы ни на миг.

Теперь он стоял перед нами, но в нём не осталось ни капли человеческого. Его кожа была серо-зеленоватой, как у покойника, что пролежал в сырости. Глаза — огромные, без век, с расширенными зрачками, будто впитали в себя тьму подземелий. В них не было разума. Только пустота и первобытный голод.

Он тянул руки вперёд, пальцы кривились, словно корни дерева. Из его рта вырывался хрип — не слово, не дыхание, а нечто между. Хрип, от которого по коже бежали мурашки.

— Айронхарр-р-рт… — прошипел он, и в этом звуке было всё: и ненависть, и боль.

Я шагнул вперёд, закрывая Юну собой. Она стояла позади, напряжённая. Я чувствовал, как её дыхание становится прерывистым, но она держалась.

— Арден, — сказал я, склонив голову чуть набок, — помнится, вы с Мерриком поклялись, что больше не будете вести себя как ослы. Похоже, ты нарушил обещание.

Тварь замерла на мгновение, как будто в ней зашевелилось нечто похожее на воспоминание. А потом выдохнула с шипением:

— Убь-юююю…

Из тьмы тоннеля за Арденом начали выползать новые силуэты. Сначала два, потом ещё трое, и скоро вся развилка наполнилась хрипами и шаркающими шагами. Мутированные студенты. Я узнал лица — точнее, их искажённые остатки. Все они числились пропавшими. Теперь были здесь. С глазами, в которых не было жизни.

— К бою! — закричал кто-то из инквизиторов.

И началось.

Металл столкнулся с когтями, слабо защищёнными останками пальцев. Твари двигались быстро, с дикой неестественностью. Один из них вцепился в инквизитора, прорвав защиту и вонзив зубы в шею. Кровь брызнула, закричали другие. Кто-то открыл огонь из арбалета, кто-то бросился с мечом — без команды, следуя тем самым первобытным инстинктам.

Арден тем временем зашипел и бросился вперёд — прямо на Юну, игнорируя меня. Он проскочил мимо меня, как тень, и только мой рефлекс позволил мне шагнуть за ним.

— Юна! — выкрикнул я.

Она вытащила откуда-то из-за мантии кинжал. Я перехватил Ардена за плечо, рванул назад. Он развернулся и ударил меня лбом прямо в лицо.

В носу что-то хрустнуло. В глазах вспыхнули искры. Боль резанула, кровь залила губы. Я едва не упал, но удержался — и, отшатываясь, поднял меч, собираясь ударить его в шею.

Он странно дёрнулся. Клинок прошёл мимо. Арден вывернулся, сграбастал мою руку за запястье.

Всё замерло.

Он смотрел на меня широко раскрытыми, безумными глазами. Из его горла вырвался звук — словно какой-то рык, что-то вроде утробного смешка. Потом он рванулся вперёд и с нечеловеческой силой ударил меня в грудь.

Меня бросило назад, как тряпичную куклу. Я пролетел несколько метров, ударился спиной о каменную кладку. В глазах потемнело. Боль пронзила грудную клетку.

Если бы не броня из чёрной стали, я бы уже не встал.

Арден повернулся к Юне. Его движения были резкими и судорожными, как у сломанной марионетки, но в них чувствовалась пугающая целеустремлённость, будто кто-то невидимый вёл его вперёд по нитям ярости. Из его горла вырвался гортанный, низкий смешок, который постепенно перешёл в прерывистое хрипение. Из уголков рта потекли вязкие, мутные слюни. Он шёл к ней, вытянув вперёд руки с изогнутыми пальцами, точно когтями, и напоминал хищника, заслышавшего запах крови. В его взгляде не было ничего человеческого — только мрак, бездонная пустота.

Где-то сбоку, за пределами зрения, раздался крик — резкий, пронзительный. Он был человеческим, но прервался слишком быстро, как будто его прервали на полуслове. Один из инквизиторов. Тишина после него показалась ещё громче. Всё вокруг словно отступило, потускнело. Остались только Арден, его шаги и Юна, застывшая, как статуя.

И тогда вспыхнуло воспоминание. Не просто обрывок. Целая картина, полная звуков, запахов, ощущений. Та ночь за Академией. Неровный свет факелов и фонарей, освещавший куски стены и грязный камень под ногами. Холодный воздух. Запах сырости, перегара и чего-то приторного — страха. Юна сжималась стоя на коленях, вся в грязи, глаза полны ужаса. Арден стоял слишком близко, слишком вольготно. Рядом нервно переминался с ноги на ногу Меррик, будто что-то понимал, но не решался отступить. Это не отменяло того факта что они смеялись и упивались своей властью.

Я тогда пришёл вовремя. Не позже, но и не раньше. Достаточно, чтобы остановить их, но недостаточно, чтобы забыть, насколько далеко они были готовы зайти. Я увидел их лица. Увидел намерение. Зло. Похоть. Увидел, как легко они бы сделали то, что убило бы в Юне часть души. Я вытащил её. Угрозами, статусом.. А потом… потом я назвал это иначе.

Я сказал себе, что это были просто издевательства. Студенческая жестокость на почве расовых различий. Пошлая, но не страшная. Я убедил себя, что спас её от насмешек, не от насилия. И жил с этим. Гордился собой. Думал, что поступил благородно. Но теперь — правда встала передо мной во весь рост.

Они хотели изнасиловать её…

И это осознание накрыло меня с головой. Грань между страхом и яростью исчезла, словно её никогда и не было. Осталась лишь ненависть. Обжигающая. Чёрная. Всепоглощающая.

Тень внутри меня не просто зашевелилась — она завопила, как зверь, сорванный с цепи, как вьючный волк, которому наконец позволили убивать. Она рвалась наружу, но я не сопротивлялся. Я хотел её. Я звал её. Потому что в этот момент мы с ней были едины.

Из моего тела начал струиться чёрный дым. Сначала тонкой полоской, потом всё гуще. Он полз по моей спине, стекал по рукам, обвивал грудь, как живое существо. Он поднимался вверх, заволакивал воздух, и я чувствовал, как каждый вдох наполняет меня другой реальностью. Я чувствовал жар, будто кожа под доспехами вот-вот загорится, но боли не было.

Я не чувствовал ни сломанного носа, ни ушибов. Я не чувствовал ничего, кроме ярости и цели.

Я ринулся вперёд. Не с криком — с рёвом. Это был рык чего-то древнего. Рывок. Удар. Мой кулак врезался Ардену в челюсть с такой силой, что тот, будто сломанная кукла, отлетел на несколько метров. Его голова дёрнулась вбок, и вместе с ней полетела кровь.

Я вскочил сверху и начал бить. Один, два, три удара — каждый сопровождался хрипом, выдохом, сдавленным рычанием. А потом пришёл смех. Он вырвался из меня неожиданно — и уже не прекращался. Хриплый, безумный, ломающийся. Смешок того, кто больше не знает, кто он.

Я бил и смеялся. Кулаки становились липкими. Камень под телом Ардена пропитывался кровью. Он пытался закрыться, корчился, но я не останавливался. Удары становились всё тяжелее. Всё сильнее.

И чёрный дым всё струился. Он становился плотнее. Он закрывал мне глаза. Он жил. Он стал мной.

Я осознал, что больше не бью человека. Мои кулаки с силой врезались в камень, разбивая в прах не лицо Ардена, а уже безликую, кровавую массу. Его череп превратился в месиво из костей, плоти и крови. Я продолжал, несмотря на это. Меня не останавливало ни осознание, ни боль.

Чёрный дым, который исходил из моего тела, теперь не просто обвивал меня — он вырывался наружу, пульсируя, словно дыхание зверя. Я вскочил на ноги, отбросив останки в сторону, и с новым приливом ярости бросился вперёд. Весь окружающий мир слился в оттенки ярости. Всё, что двигалось, всё, что дышало, казалось мне враждебным. Я не думал. Я убивал.

Я заметил двух мутировавших студентов, которые кружили вокруг Лорена. Он держался из последних сил. Его плечи тряслись, движения стали замедленными, вялые. Он уже не сражался — просто размахивал мечом, пытаясь держать существ на расстоянии хотя бы ещё немного.

Я ударил одну из тварей плечом, сбив его с ног. Второму достался мощный удар в голову — я расколол его череп так, будто мой кулак и в самом деле был стальным молотом. Развернулся — и наступил на основание черепа первого, не давая ему подняться. Его голова лопнула как арбуз. Всё происходило быстро и точно. Кровь забрызгала мои доспехи, но я не особо обращал на это внимания.

— Иди к Юне, — коротко бросил я Лорену. — Не отходи от неё ни на шаг.

Он кивнул. Без слов. Его меч дрожал в руке, но он пошёл. Это было всё, что требовалось.

Я оглянулся. В живых из инквизиторов остались только Вест и ещё один солдат. Они отступали шаг за шагом, держась друг за друга. Каждый их взмах меча становился слабее, дыхание — прерывистым. Они не сражались — они выживали.

Я замер. Просто смотрел, как они отчаянно борются.

Вест первой заметила моё бездействие.

— Помоги! — закричала она. Голос сорвался на визг. — Ради всего святого, помоги нам!

Я молчал. Развернулся. Пошёл к мечу, оставленному на каменном полу. Поднял его, покрутил в ладони. Клинок был залит кровью. Я сжал рукоять, чувствуя, как металл ложится в руку, как продолжение ярости.

— Ты… еретик, — хрипло прошипела Вест. — Монстр! Ты нас обрёк!

Я не ответил. Просто посмотрел на неё. Потом — на Юну. Она смотрела на меня с ужасом, сжалась, будто защищаясь от чего-то, что даже не приближалось. Лорен стоял рядом, его взгляд был тяжёлым, настороженным. Он всё понимал, но не знал, как реагировать.

Один из оставшихся инквизиторов закричал. Его схватила тварь. Он упал, вырываясь, зовя на помощь. Я пошёл к нему. Быстро. Без слов. Один удар — по его напавшему. Второй — по черепу. Существо содрогнулось, застыло и рухнуло мёртвым.

Но инквизитор был мёртв. Поздно.

Вест рухнула на колени. Руки дрожали, клинок выпал. Она не произносила ни слова. Только тяжело дышала, уставившись в никуда.

Кулаки пульсировали болью. Кожа на костяшках была содрана до мяса, а засохшая кровь трескалась при каждом малейшем движении пальцев. Это была не только чужая кровь — мои руки тоже не выдержали той ярости, с которой я наносил удары. Мышцы ныли, кости под кожей будто гудели от перегрузки. Дыхание было рваным и поверхностным, как у человека, только что вынырнувшего из ледяной воды — лёгкие отказывались наполняться, всё внутри будто бы сжалось в один болезненный ком.

Я трясся всем телом, словно подступающая истина не могла уместиться в моей плоти.

Чёрный дым, что клубился с моего тела, начинал рассеиваться. Он больше не обвивал меня, не жил, не дышал. Он лениво тянулся вверх, словно теряя интерес ко мне. Как будто насытился. Как будто посмотрел, на что я способен, и ушёл, оставив за собой пустоту. Но пустоту — не в воздухе. Во мне.

Я чуть пошатнулся, тело стало легче, но не свободнее. Это была не свобода, а опустошение. В голове гудело, как после удара — глухо, навязчиво. Меня качнуло, и я машинально опёрся на меч. Рукоять казалась чужой, холодной. Металл не грел ладонь, а напротив — вызывал отвращение, как если бы я держал в руке зуб выбитый из челюсти.

Подступила тошнота. Я отвернулся, но не вырвало. Только горло сжалось. Я зажмурился, но перед глазами всё равно стояло то месиво, в которое я превратил человеческое лицо.

Где-то сбоку, как в другом мире, была Юна. Я помнил её взгляд. Это был взгляд человека, который смотрит на того, кого больше не узнаёт. Страх, боль, удивление — всё это плыло в её глазах, но главное — вопрос. Тот, который она не осмелилась задать. Тот, на который я сам не знал ответа.

Лорен смотрел иначе. В нём было меньше страха, больше трезвости. Оценивающий взгляд воина. Он уже не смотрел на меня как на друга — как на силу. Сдержанную. Или потерянную. Возможно, он начал привыкать. Или начал бояться, по-своему.

Я медленно выпрямился. Позвоночник хрустнул. Рёбра болели. Плечи горели от усталости. Я чувствовал только серую, сухую пустоту. Как будто всё, что было живым во мне, выгорело до тла.

Кем я стал?

Я задавал себе этот вопрос раньше. Но сейчас он звучал громче. Я опустил взгляд на руки. Они были грязные, кровавые, искалеченные. Эти руки били снова и снова, пока от лица человека — или чудовища — не осталось ничего. Но кто наносил эти удары? Я? Или нечто, что я впустил в себя? Что использовало мою боль, мою память, мою ненависть, чтобы раскрыться во мне, как цветок из дыма?

Можно ли вернуться назад? После того, что я сделал? После того, каким я стал?

Тишина, окутавшая катакомбы, была не спасительной. Она была липкой. Она впитала в себя все крики, удары, слёзы и ярость. Она не отпускала, разбрасываясь беззвучным смехом.

Я стоял среди трупов. Камни под ногами были влажными от крови. Воздух всё ещё отдавал гарью и металлом.

Я не боялся умереть, мне не впервой. Но впервые я по-настоящему испугался того, кем могу стать. Если снова позволю себе сорваться с цепи.

Вест пришла в себя первой. Медленно, как человек, вернувшийся из глубины кошмара, она подняла голову. Руки всё ещё дрожали, но дыхание стало ровнее. Я тоже чувствовал, как злость отступает, оставляя после себя выжженную пустоту. С каждым вдохом тьма угасала, возвращая мне контроль.

— Как ты? — спросил Лорен, подходя ближе. Юна стояла рядом, её взгляд был тревожным, но она держалась.

— Всё хорошо, — ответил я, отводя взгляд. — Но времени у нас почти не осталось.

Я направился к Вест. Хотел спросить, как она, протянуть руку, вернуть хоть крупицу прежнего порядка. Но она резко вскинула голову и отшатнулась.

— Не трогай меня! — выдохнула она. — Я не собираюсь здесь оставаться. Не с тобой. Не с этим всем.

Не дожидаясь ответа, она развернулась и побежала — вперёд, в темноту. Видимо, забыв, с какой стороны мы пришли, Вест просто рванула вперёд по единственному открывшемуся проходу.

— Вест! — окликнул я. — Остановись!

Но она не слышала. Или не хотела слышать. Я бросился за ней. Юна и Лорен — следом. Мы неслись по узкому ходу, факелы плясали в руках. Прошло всего десять секунд — короткий рывок, несколько поворотов — и впереди раздался вскрик. Резкий, короткий. Затем — глухой звук тела, упавшего на камень.

Мы остановились.

Никто не говорил ни слова. Только тяжёлое дыхание. Вест… её больше не было.

Сбоку, откуда уходил боковой проход, показался свет. Кто-то нёс факел. В полумраке появился силуэт — человек в маске, его одежда была заляпана кровью. Он двигался спокойно, без угрозы. В руке не было оружия.

— Оракул просит прощения за случившееся, — сказал масочник, голос его был глухим и странно вежливым. — Он ожидал, что ты придёшь один. Не с Инквизицией. Их гибель… была ошибкой. Более никакой угрозы нет. Вы можете пройти.

Я посмотрел на Юну. На Лорена. Они молчали, но взгляд говорили за них. Подозрение. Отвращение. Тревога.

Я поднял меч и с силой прижал острие к груди масочника, прямо между рёбер. Он даже не вздрогнул. Лезвие дрожало в моей руке, но он только смотрел на меня, как будто знал, что я не сделаю следующий шаг.

— Я запросто могу убить тебя, — произнёс я, глядя ему в глаза.

— Но зачем? — сказал он спокойно. — Это ничего не изменит.

Я отстранил меч и сделал шаг назад. Масочник остался стоять.

— Ладно, — произнёс я, обращаясь к своим. — Ведём себя, как в логове чудовища. Осторожно. Но идём.

— Ты не можешь так просто согласиться, — сказал Лорен, хрипло. — Он только что убил Вест. Мы не знаем, что дальше.

— Оракул одержим мной, — ответил я. — Ему нужно что-то от меня. Если бы он хотел нас мертвыми — мы бы уже были мертвы.

Юна ничего не сказала.

Мы шли молча. Я первым. За мной — Юна и Лорен. Впереди нас — человек Оракула, двигающийся с той отстранённой уверенностью, как будто он на прогулке. Каждый его шаг эхом отдавался в стенах, будто коридоры давно вымерли и всё на что они могли надеяться, это ждать новых звуков.

Вест лежала на боку, её пальцы были всё ещё полураскрыты, словно в попытке ухватиться за жизнь, которая уже ушла. На лице застыла гримаса страдания и осознания. Она умерла быстро, но успела понять. Успела всё осознать. Кровь всё ещё медленно вытекала из рассечённой груди, пропитывая ткань мантии и стекая в трещины каменного пола.

Теперь свидетелей не осталось.

Мы миновали её, как проходят мимо надгробия. Без слов. Только взгляды. Юна отвернулась. Лорен — нет.

Прошло три минуты, а может три часа, а может вечность. Катакомбы сжимались вокруг нас, своды становились ниже, стены ближе. Мрак был густым, но не полным — по мере нашего продвижения он начал разряжаться, появлялся тонкий свет, струящийся где-то спереди. Зелёный, с примесью красного, словно свет пропустили через старую стеклянную лампу, в которую налили кровь.

Мы вышли в зал.

Он был огромным, куполообразным, по ощущениям — выдолбленным в сердце горы. Всё в нём дышало чем-то древним и чуждым. Люминесцентное свечение стекало с потолка, отсвечивая на знаках, выжженных на стенах: круги, глаза, изломанные геометрические фигуры. По периметру возвышались груды тел. Одни — свежие, другие — почти мумифицированные. Мутанты стояли в центре, рядами, лицами к алтарю. Они не двигались. Просто стояли. И этого было достаточно.

Воздух дрожал. Не от жара. От напряжения. От того, что было здесь. Я чувствовал, как внутри всё сжимается, булькает, словно кровь закипает.

Из света, клубящегося над алтарём, выдвинулся силуэт. Человеческий. Высокий, почти не касающийся пола. Он стоял к нам спиной. Молчал. Я знал, кто это, ещё до того, как он заговорил. По крайней мере, я так думал.

— Наконец-то ты пришёл, брат, — сказал он холодным и спокойныйм голос. И повернулся.

Это был Веларий.

Он стоял прямо передо мной, в том самом зелено-красном свечении алтаря, и у меня будто выбили землю из-под ног.

Веларий…

Губы. Линия скул. Манера держаться. Всё во мне кричало: «НЕТ», но глаза не могли отвергнуть того, что видели. Под маской Оракула всё это время был он. Мой учитель. Тот, кто вдохновлял. Кто заставлял думать, задавать вопросы. Кто казался голосом разума в Академии, погрязшей в титулованных глупцах и придворных интригах.

Всё внутри меня пульсировало. Как будто сердце билось где-то в горле, сжимаясь и отпуская с каждой новой вспышкой боли. Я чувствовал, как жар поднимается к лицу, как дрожат руки. Гнев, боль, непонимание, предательство — всё смешалось в одну удушающую волну. Я хотел закричать. Хотел ударить. Но не смог. Только стоял и смотрел.

Веларий шагнул вперёд. Спокойно. Без угрозы. Его движения были плавными, размеренными, как будто он вышел ко мне не как враг — как старший брат, вернувшийся после долгого пути.

— Всё хорошо, — сказал он. Его голос был спокойным, даже убаюкивающим. — Я рад, что наконец-то могу быть собой.

Я открыл рот. Пытался что-то сказать. Слова не рвались наружу — они ломались внутри, как кости под давлением.

— Ты… всё это время… — выдохнул я. Дальше не смог. Воздуха не хватало. Мысли разбивались о стену.

Он кивнул, будто я всё уже понял.

— Да.

— Моего отца убила городская стража, — начал он, не отводя взгляда. — Без суда, без разбирательств. Просто не тот взгляд, не то слово. Один удар — и его не стало. Мне было десять. Я стоял у входа в наш дом с кувшином в руках и смотрел, как он умирает, зажав в пальцах кусок хлеба, который не успел донести домой.

Он на миг опустил взгляд, будто заново переживал ту сцену.

— Моя мать была знахаркой, лечила бедняков в трущобах. Не за деньги — из сострадания. Но в глазах Инквизитория это было преступлением. Её обвинили в колдовстве и увели, как ведьму. С тех пор я её не видел. Когда я поступил в Академию, я думал, что нашёл выход. Шанс изменить мир, стать голосом разума. Я учился с фанатизмом. Становился первым во всём: в риторике, в философии, в законах и учении Ордена. Меня хвалили. Приглашали на закрытые ужины. Говорили: "Ты достоин. Несмотря на происхождение." — Он усмехнулся. — Знаешь, как это звучит?

Он посмотрел прямо в глаза, словно проверяя, вижу ли я глубину этого искажения.

— Пока я играл по их правилам — я был "свой". Кивал, молчал, подстраивался. Они называли это зрелостью. Уважали. До тех пор, пока я не начал задавать вопросы. Тогда всё изменилось. Их взгляды стали стеклянными. Их слова — вымученными. Меня перестали звать. Меня начали бояться.

Он сделал полушаг вперёд.

— Тогда я понял: мне не нужно их одобрение. Я никогда не был для них человеком. И в тот момент, когда я это принял, я впервые услышал голос, который не лгал. Не приказывал. Он просто задал вопрос: "А если всё разрушить, чтобы построить заново?"

Веларий замолчал на мгновение. Его взгляд не стал мягче, но и не был хищным. Он смотрел на меня как человек, уверенный в том, что говорит истину, а не уговаривает.

— Я нашёл его — произнёс он — Шаорна, Глашатая Раздора. Хотя, я вру, он сам нашёл меня.

Его голос не был ни присяжным, ни молитвенным. Это был просто рассказ. Признание.

— Я услышал его шёпот в глубине — тихий, как дыхание на границе разума. Он не требовал. Он не приказывал. Он спрашивал. Он ждал, пока я сам решусь ответить.

Он сделал шаг, но не ко мне — скорее, в пространство, словно ходил среди воспоминаний.

— Шаорн не бог. Он не требует веры. Он — идея. Движение. Хаос. Но не тот, что разрушает ради крови. А тот, что рвёт гнилые корни, чтобы на их месте выросло новое. Его не запишешь в молитвеннике. Его имя не выкрикивают из кафедры. Он живёт в каждом моменте, когда человек отказывается склонить голову. Когда говорит "нет". Когда рвёт кандалы. Он — то, что всегда было, но никто не хотел признавать.

Он вернулся ко мне взглядом.

— И он нашёл тебя. Как нашёл меня.

Я не ответил. Но внутри всё напряглось.

— Ты чувствуешь его, Максимус. Вспомни, когда ты впервые услышал. Когда кровь закипала а сердце завивалось в безудержном крике. Когда ярость вела тебя вперёд — но не ослепляла, а проясняла. Это был не ты. И в то же время — только ты. Ты менялся. Твоё тело, твоя душа, твоя воля. И ты знал: это не проклятье. Это пробуждение.

Он подошёл ближе.

— Мы — братья раздрора, Максимус. Он выбрал нас! Не за добродетель. Не за титулы. А за то, что мы — трещины в их монолите грязного порядка и тирании. Через нас проникают перемены. И с каждым твоим шагом, с каждым ударом — ты всё ближе. К нему. И к истинной свободе.

Я молчал.

Слова Велария висели в воздухе, как пепел над сгорающим дотла лесом. Они не требовали ответа. Они просто были — тяжёлые, плотные, живые. А я стоял, и всё во мне дрожало. Не от страха. Не от ярости. От чего-то, что не умещалось в груди.

Вспоминались моменты. Те, которые я не хотел помнить, но которые всплывали сами, как тела из тёмной воды.

Шаорн.

Он не навязывался. Не приказывал. Он ждал. Напоминал. В каждом слове Велария его не было — но всё это было о нём. И я чувствовал: не Веларий вызывает этот жар внутри. Не алтарь. Не магия.

Это я. Это всё — во мне. Сила. Воля. Жажда. Страх. И ещё что-то, что я не мог назвать, но чувствовал, как зов. Как будто кто-то открывает дверь в дом, который я никогда не видел, но знал, что он мой.

Голос не был добрым. Он был древним. Страшным. Но он не отталкивал.

Он звал домой.

— Подумай об этом, Максимус… — голос Велария звучал спокойно, почти интимно, как у человека, ведущего откровенный разговор не с противником, а с другом. — Вся структура этого мира держится на страхе. Люди боятся потерять фамилию, запятнать свой герб, сделать неверный выбор. Каждое их действие продиктовано не свободой, а страхом — страхом быть осуждённым. Свобода здесь — не более чем удобная иллюзия, маскирующая подчинение под добродетель.

Он сделал шаг вперёд, его голос не повышался, но в каждом слове чувствовалась сдержанная решимость. Его взгляд был спокоен, и в то же время пронзителен.

— Ты боишься быть с Юной. Потому что знаешь: в глазах твоей семьи и всей этой системы — ты опозоришь дом Айронхартов. Она — полуэльфийка, без титула, без благословения. Смешение крови. Скандал. Они могут не сказать этого вслух, но ты увидишь их взгляды, услышишь шёпот за спиной. А теперь представь: если титулов больше не существует. Если фамилии утратили власть. Если её рука в твоей — это просто акт любви, а не стратегический ход. Если любовь больше не инструмент политики, а просто выбор, за который не наказывают.

Он говорил уверенно, с той тихой силой, которая рождается из прожитого опыта и боли.

— А Лорен? Ты уважаешь его. Ты считаешь его другом. Но ты знаешь: он всегда будет в тени. Он будет тем, кто поддерживает, кто прикрывает спину. Не потому, что он слаб, а потому, что такова система. Один поднимается, другой остаётся внизу. Один получает титул, другой — долг. Но в моём мире он сможет быть твоим равным. Рядом. Без ограничений. Без лестницы, по которой кто-то обязан стоять ниже. Без необходимости доказывать свою ценность через подвиги.

Он протянул руку, как будто открывая передо мной не идею, а реальность, которую можно потрогать.

— И магия… Она живёт в тебе. Она говорит с тобой. Но ты боишься её. Боишься, потому что тебя убедили: она — проклятие. Метка Шаорна. Но это ложь. Магия — не клеймо. Это инструмент. Она не разрушение. Это созидание. Это голос твоей воли. Это язык, на котором ты можешь говорить с реальностью. Она может быть опасной — но ведь и меч может быть кистью, если вложить его в руки художника.

Он опустил руку и заговорил тише, с интонацией не приказа, а предложения:

— Я не обещаю тебе трон. Я не зову тебя к власти. Я даю тебе шанс перестать быть фигурой на доске чужого порядка. Я предлагаю тебе быть собой. Жить без страха, без оглядки. Я предлагаю тебе возможность не выбирать между любовью и долгом. Не бояться своей силы. Не быть чьим-то наследником — а стать началом.

Он замолчал.

И в этой тишине его слова звучали громче, чем любой приказ. Они не требовали ответа — они просто раскрывали передо мной дверь. И я знал: шаг за эту грань — уже не вернёшься.

— Но ты ведь не один, Максимус, — сказал Веларий, переводя взгляд с меня на Юну. Его голос оставался мягким, почти обволакивающим, но в нём чувствовалась напряжённая уверенность. — Ты здесь, Юна. Ты всегда была рядом. Ты наблюдаешь. Ты молчишь. Ты хранишь в себе то, чему не даёшь имени.

Она не ответила, но её поза изменилась — плечи напряглись, пальцы слегка сжались. Я увидел это, почувствовал, как будто даже её тишина стала частью происходящего.

— Ты боишься, что он может сломаться, — продолжил Веларий, медленно шагнув в сторону, оставляя длинную тень на выжженных плитах алтаря. — А он боится, что в этом падении потянет за собой тебя. Вот почему вы оба выбираете молчание, когда надо говорить. Вот почему между вами всегда остаётся расстояние — короткое, как вдох. Но между этим вдохом — целая бездна.

Юна подняла взгляд, и её глаза на мгновение встретились с его. Но она ничего не сказала. Лицо Велария оставалось всё таким же безмятежным, словно он говорил это не в первый раз, либо же он слишком хорошо знал что говорить. Его слова не обвиняли, они обнажали горькую правду.

— В мире, который мы построим, — произнёс он тише, — вы оба сможете быть собой. Ты не будешь его слабым звеном. Он не будет для тебя угрозой. Вы будете свободны — без ограничений, без ролей, без страха.

Он повернулся к Лорену, задержав на нём взгляд дольше, чем того требовал простой интерес.

— А ты, Лорен. Всю свою жизнь ты был рядом. Ты защищал. Поддерживал. Делал шаг в сторону, чтобы пропустить другого вперёд. Ты принял, что родился не первым. Что твоя роль — быть фоном. И ты никогда не жаловался. Потому что тебя учили — так устроен порядок.

Лорен не проронил ни слова, но я заметил, как его пальцы легли на рукоять меча.

— В моём мире ты не будешь вторым. Ты не будешь чьей-то тенью. Я не предлагаю тебе подачку. Я предлагаю признание. За силу. За выбор. За самостоятельность. У меня нет корон. У меня есть равенство. Ты просто устал ждать, когда тебя заметят. Я уже вижу.

Тишина, которая повисла между нами, стала почти физической. Она сдавливала грудь, звенела в висках. Слова Велария не звучали как бред фанатика. Они были продуманными, логичными. Он не провоцировал — он предлагал. И этим делал всё страшнее.

— Вы можете отвернуться. — Он обвёл нас всех взглядом. — Или можете, наконец, стать теми, кем вы хотите быть.

Я молчал.

Слова Велария впивались не в уши — в разум. Они не несли в себе ярости, не навязывали, не давили. Но в их мягкости было что-то невыносимо твёрдое, как вода, что точит камень. Они оставались во мне, даже когда он умолкал. Каждое — как гвоздь в дерево, которое я строил сам. Я чувствовал, как трещит структура. Как что-то внутри меня сдвигается.

Я хотел возразить. Хотел крикнуть, опровергнуть, найти в его словах ложь. Но находил только правду — неприятную, неудобную, опасную. Я чувствовал, что за его словами стоит система. Логика. Страшная, как всё простое.

Тень внутри меня заворочалась, будто ощутив угрозу. Она не говорила — она рычала. Протестовала. Не против Велария — против меня. Против моей нерешительности. Против того, что я не отверг это сразу. Я ощущал её напряжение, её злость. Как хищник в клетке, она хотела вырваться и заставить меня вспомнить, кто я есть. Что я должен быть выше соблазнов.

Но я не мог. Не сейчас.

Я не мог сказать "да". Веларий предлагал слишком многое, слишком быстро, слишком спокойно. Но и сказать "нет" становилось невозможным. Как будто отказ — это тоже выбор. Как будто любое решение теперь требует разрушения.

Я смотрел на Юну — и понимал, что в этом мире я не мог её держать за руку. Слишком много взглядов, слишком много правил. Смотрел на Лорена — и видел в нём равного, но знал, что мир никогда не даст ему стоять рядом со мной по-настоящему.

Я чувствовал, как под кожей шевелится нечто. Не магия. Не гнев. Ощущение — будто во мне перестраивались кости. Как будто часть меня начала принимать то, что я считал невозможным.

Веларий молчал. Он ждал. Не торопил.

А я стоял, молча, ощущая, как меня ведут к краю не приказом — а правдой, которую я не мог опровергнуть.

Веларий стоял спокойно, будто всё происходящее было частью тщательно спланированного ритуала, которому он служит не первый год. Он поднял руку — лёгкий, почти неуловимый жест. Масочник, что до этого стоял в тени у стены, вышел вперёд, ведя за собой связанную фигуру.

Принцесса Ева.

Она шла неуверенно, ноги заплетались, лицо было бледным. Но держалась она прямо. Не опускала головы. Взгляд — прямой, даже дерзкий. Упрямство в каждом движении, в каждом шаге. И всё же… я видел. В её глазах, глубоко внутри — страх. Не паника. Не мольба. Страх осознания, что она здесь как жертва. Что никто не придёт, чтобы её спасти.

Масочник поставил её на колени у подножия алтаря. Веларий подошёл ближе, медленно, не торопясь. Посмотрел на меня.

— Остался только один шаг, — сказал он.

Я не понял сразу. Его голос был ровным, почти пустым, как будто он говорил о погоде или предстоящем ужине. Но слова резонировали внутри, разрывали тишину.

Тень внутри меня… замолчала. Я почувствовал, как она словно присела на корточки в углу моего разума, наблюдая. Напряжённо. С недоверием. Как зверь, почуявший западню.

И тогда я понял: это не просто жертва. Не просто последняя карта. Это отвлекающий ход. Трюк. Игра.

Ева была не целью. Она была инструментом. Символом. Призывом к действию.

Я напрягся. Все мускулы будто закричали. Слова Велария звучали как приглашение. Холодное. Выверенное. Он подал мне финальный элемент в его истории, в его цепи. Достаточно протянуть руку — и перешагнуть грань, после которой не будет возврата.

И я почувствовал: теперь он ждёт. Не боясь. Не прося. Уверенно. Как дирижёр, готовый начать последний акт своей чудовищной симфонии.

Веларий сделал шаг вперёд и тихо, почти торжественно, произнёс:

— Начало нового мира произойдёт здесь и сейчас. Всё, что было до этого момента, — лишь подготовка, лишь лучик света на восходе нового дня. Но с того мгновения, как Тиарин обратится в руины — начнётся настоящее. Начнётся то, ради чего мы живём, страдаем и выбираем. Конец старого порядка. И восход свободы.

— Но… — вырвалось у меня. Горло сжалось, дыхание сбилось. Я почти крикнул: — Но я же уничтожил порох!

Веларий посмотрел на меня с тем особым выражением, которое бывает у человека, уже пережившего эту сцену в голове десятки раз.

— Порох? — он чуть усмехнулся. Легко. Почти с нежностью. — Он никогда не был предназначен для взрыва, Максимус. Не физического. Он был предназначен как импульс. Сигнал. Искра, запускающая цепь очередных событий.

Он шагнул ближе, глядя в глаза.

— Ты уничтожил его — и тем самым всё началось. Паника. Подозрения. Допросы. Расследования. Преследования. Разговоры, которые нельзя было остановить. Тайны, которые вышли на свет. Ты стал элементом, который и был нужен. Всё, что ты сделал, привело тебя сюда. Именно сюда. Именно в этот момент. Всё сложилось. Всё. Как и должно было.

Он всё подстроил. Он играл мной. Он толкал меня вперёд, ведя за собой. Он манипулировал каждым моим выбором. Он использовал смерть Амелии. Он использовал меня. И он должен заплатить.

Веларий опустил руку в складки своей мантии и извлёк оттуда кинжал. Лезвие было тонким, чуть изогнутым, будто волна застывшего пламени. По поверхности металла тянулись тонкие вырезанные линии, словно древний текст, написанный не словами, а намерением. Свет алтаря отразился на клинке странным, зелёно-золотым сиянием, словно металл дышал.

Он протянул его мне.

— Возьми, — сказал он. — С этого всё начнётся. Ты запустишь новую цепочку событий. То, что было — исчезнет. То, что придёт — будет рождено твоей рукой.

Я не сдвинулся с места. Вокруг — тишина. Зал замер, как будто каждый камень в его основании затаил дыхание.

Принцесса стояла на коленях. Голова поднята. Она смотрела прямо на меня. Без ужаса. Без мольбы. Только с решимостью. Она знала, где находится. И почему.

Веларий сделал шаг назад. Он не настаивал. Он не подталкивал. Он просто предложил. Как предлагают чашу с вином — не другу, не врагу, а равному.

И тогда — вспышка внутри.

Тень взревела.

«Убей его!» — рявкнул голос, сотрясая моё сознание. — «Он устроил этот спектакль! Ты не гость здесь — ты кукла! Разруби нити! Разорви цепь! Уничтожь его!»

Я сжал челюсти. Всё дрожало — не руки и не ноги, а само ощущение окружающего меня мира. Кинжал по-прежнему был между нами, холодный отблеск металла бил по глазам. Я не касался его, но уже чувствовал, как рукоять давит на ладонь, как будто оно уже лежит у меня в руке.

Веларий не отводил от меня взгляда. Его лицо оставалось непроницаемым, даже ещё больше доброжелательным чем обычно.

А я стоял. Между ним — носителем перемен. Между нею — символом старого мира. И между голосом, что требовал крови, и тишиной, сулящей смерть этой эпохе.

Между будущим, которого я не просил, и правдой, от которой не смогу отвертеться.

Я взял кинжал. Холод лезвия отозвался в ладони, словно сама сталь узнала меня и теперь ждала — приказа, решения, крови. Перед глазами — лицо Амелии. Живое. Тёплое. Затем — Юна. Её глаза, полные страха. И передо мной — Ева. Стоит на коленях. Молчит. Не умоляет. Только смотрит. Ждёт. Как и все.

Как же внутри всё дрожит. Один шаг — и я стану тем, кем должен стать, либо точно перестану быть собой.

И я чувствую, как дрожь уходит.

Рука с кинжалом перестаёт дрожать.

Теперь он не холодный. Теперь он — часть меня.

Я сам буду вершить свою судьбу…

Я уже почти сделал шаг. Один рывок — и я бы оказался рядом с Веларием. Один рывок — и клинок, сжатый в моей руке, нашёл бы его горло.

Но он опередил меня.

Блеск — стремительный, как молния. Я едва успел заметить, как кинжал вонзается в грудь Велария. Меткий, решительный удар.

Юна.

Я понял это сразу, ещё до того, как его лицо исказила гримаса боли, прежде чем оно растянулось в неестественной улыбке. Он разжал пальцы. В его ладони покоился синий камень, мягко пульсирующий, будто живой.

Он собирался использовать его.

Нет.

Не успеет.

Я был рядом за мгновение. Мой кинжал вонзился ему в шею с глухим звуком, словно в плотную кору. Горячая кровь хлынула, заливая мне запястье и брызнув на алтарь, разметала сияние по сводам. Веларий захрипел, попытался засмеяться, но вместо этого лишь выдохнул кровь.

— Хороший выбор... — прохрипел он.

И рухнул.

В ту же секунду капище содрогнулось. Алтарь вспыхнул, своды сверху пошли трещинами. Камень в моей руке жгло. Грохот нарастал. Обвал.

Я рванулся к Еве, схватил её на руки. Пыль уже заволокла пространство, но я видел Лорена и Юну, стоящих у одного из проломов.

— Ко мне! — крикнул я. — Ближе! Все!

Они не стали спорить. Юна подбежала первой, Лорен следом. Я притянул их, прижал к себе, и камень в моей руке запульсировал с новой силой.

Я бросил его под ноги.

Мгновение — вспышка, гул, рвущий барабанные перепонки, и мир разлетелся на части.

А потом…

Мы стояли у входа на капище. Над нами серое небо. В ушах всё ещё звенело, но мы были живы. Мы выбрались.

Я крепче прижал к себе Еву, взглянул на Юну и Лорена. Мы молчали.

Всё только начиналось.

Красная вспышка озарила небо, и земля задрожала под ногами. Мы обернулись — над нами раскинулся целый каскад из светящихся узоров, похожих на гигантские трещины в небесной ткани. Они дрожали, переливались и словно шевелились, будто небо само вот-вот развалится.

Это длилось около минуты.

Мы стояли, затаив дыхание, не в силах отвести взгляда, заворожённые и напуганные одновременно. А потом — будто кто-то дал команду — эти трещины начали осыпаться, исчезать, растворяться в воздухе, оставляя за собой только следы света и пустоту.

Вскоре небо вновь стало прежним.

Я поставил Еву на землю. Она всё ещё тяжело дышала, но стояла на ногах. Я чуть отступил, дав ей опереться на Лорена. В стороне, у обломков, Юна тихо заговорила с ним — их голоса были приглушёнными, но живыми. Они были живы. Мы все были живы.

Я же сделал шаг назад, прочь от них.

— Ты сделал это. Ты отомстил! — прозвучал голос Тени, ликующий, сильный, как рев ветра. — Он мёртв. Ты победил.

Слова будто били по внутренностям. Вместо радости — только опустошение. Вместо торжества — звенящая слабость, как будто всё, что держало меня на ногах, исчезло вместе с Веларием.

Я упал на колени.

Не от боли. Не от ран. От пустоты.

Всё тело затряслось. Сердце билось глухо, будто в другом ритме. В голове — ни одной связной мысли. Только одно: он улыбнулся мне. Когда умирал — он улыбнулся.

— Эй, — голос. Я узнал его сразу. Лорен. Он подбежал, остановился рядом, опустился на корточки. — Что с тобой? Максимус?

Я поднял на него взгляд. Тяжело. Будто под водой.

— Он… — выдохнул я. — Он улыбнулся. Когда умирал.

Лорен побледнел. Его рука сжалась в кулак.

— Нужно… нужно проверить город… — прошептал я и попытался подняться.

Ноги не слушались. Всё поплыло. И прежде чем я понял, что падаю — сознание исчезло…

***

Я проснулся не сразу. Меня разбудил не звук, не движение — нет. Я проснулся от ощущения, что живу. Первым было дыхание. Затем — боль. Она вернулась вместе с телом. Сразу и везде. Противная, глухая, упрямая.

Я попытался пошевелиться, но тело тут же взбунтовалось. Рёбра — как будто срослись неправильно. Грудная клетка словно натянулась изнутри, отзываясь колючей ноющей волной на каждую попытку вдохнуть слишком глубоко. Я выдохнул — медленно, осторожно, с хрипом. Жив. Болит — значит, жив.

Темнота была почти абсолютной. Небо над головой — без единой звезды, словно чернила, разлитые по всему горизонту. Лишь дрожащий свет костра отбрасывал хрупкие языки огня, рисуя на стволах деревьев пляшущие тени. Я увидел её.

Юна сидела ко мне полубоком. Молча. Её лицо освещалось всполохами пламени — одно из тех лиц, что не теряют силы в тишине. Она подбрасывала в костёр тонкие веточки, как будто боялась, что, если он погаснет, исчезнет нечто важное, едва удерживаемое между жизнью и сном.

Вокруг было так тихо, что слышно было, как хрустят сучья. Где-то вдалеке крикнула ночная птица, и её голос тут же утонул в бездонной темноте леса. Воздух пах дымом, мокрой листвой и чем-то ещё… чем-то человеческим. Присутствием. Её присутствием.

Я не сразу заговорил. Просто лежал, глядя на то, как огонь играет на её волосах, превращая их в синий металл. Каждый её жест был будто отрепетирован сотнями вечеров одиночества — неторопливый, точный, будто сама она была частью этого леса, этой ночи, этого молчания.

Я не знал, сколько прошло времени. Минуты, может быть, час. Но я не хотел торопиться. Потому что впервые за долгое, очень долгое время — тишина не давила. Она была рядом. И этого было достаточно, чтобы ночь не казалась такой чёрной.

— Ты уже проснулся? — Юна увидела как я ворочаюсь и с искренним интересом уставилась на меня.

— Где Лорен? — голос вышел хриплым, как будто я выговорил эти два слова ржавым гвоздём изнутри. Гортань отозвалась болью, как будто давно отвыкла говорить. — И Ева?

Юна не ответила сразу. Она сидела неподвижно, как тень, стиснув колени руками. Веточка в её пальцах медленно превратилась в уголь, и лишь когда он рассыпался на части, она шевельнулась. Подбросила в огонь другую, уже заранее подготовленную, и только потом ответила — коротко, без лишнего.

— Отправились в город. За помощью. Вдвоём. Я сказала им, что останусь.

— Сама? — переспросил я. Больше потому, что нужно было что-то сказать. Звук собственного голоса придавал телу вес, делая происходящее менее... хрупким.

— Не оставлять же тебя одного, — она сказала так, будто это само собой разумеющееся. Как будто сидеть рядом с полумёртвым человеком в лесу, среди тишины и следов боя — это привычно. Как будто так должно быть.

Повисло молчание. Не тяжёлое, не обидное — нет. Оно было тонким, как прозрачная ткань, натянутая между двумя людьми. Её можно было разорвать. Или оставить в покое, пусть развеется сама. Я не хотел рвать. Я просто смотрел на неё.

Она сидела вполоборота, и свет костра выцарапывал из темноты линии её шеи, щёк, волос, словно художник, рисующий неугасающим углём. Юна не смотрела на меня. Смотрела на огонь.

Я хмыкнул, голос по-прежнему шершавый, как щебень под подошвами:

— Для застенчивой девушки ты неплохо метаешь кинжалы.

Она не засмеялась. Только уголки губ чуть дрогнули, будто костёр тронул её кожу, и это было не больно, а просто неожиданно.

— Лиам и отец. Они... всегда говорили: "Если не можешь сказать — сделай." Так и научили. Словами ведь многое испортишь. А лезвие — оно честнее.

Слова упали в ночную тишину, как ветка в огонь: с лёгким треском, но без искр. И остались. Застыли между нами.

Я кивнул. Не из вежливости — потому что понял. Потому что это было правильно. Иногда лезвие действительно честнее. Я бы сам сейчас многое отдал за одно острое, чёткое движение, вместо всех этих неясных, жгучих слов, которые роятся под кожей.

Снова тишина. На этот раз теплее. Уже не стекло, а шероховатая ткань, к которой хочется прижаться лбом. Юна сидела, поджав ноги, спина чуть сутулилась, и было в ней что-то совсем не героическое, не возвышенное — обычное, человеческое.

В тот момент, между треском дров и глухим шорохом листьев, я подумал, что, может быть, не стоит больше ничего говорить. Не сейчас. Потому что иногда молчание — самое честное из всех признаний.

Я смотрел на неё долго. Слишком долго. Настолько, что окружающий мир начал растворяться в темноте, становясь чем-то второстепенным. Огонь трещал, словно вспоминал о себе через равные промежутки, ночь дышала глухо, ритмично, как огромное существо, спящее где-то поблизости. Лес — привычный, живой — казался теперь чужим. Даже боль в боку, напоминание о том, что я ещё не умер, казалась далёкой, словно не моей.

Осталась только она. Юна. Сидящая в тени, неподвижная, почти статуэтка. Почти богиня. Как немой вопрос, который боишься задать, потому что знаешь: один неверный звук — и всё рухнет. Вся тишина, которую вы с таким трудом выстроили между собой, станет пустотой. А в этой пустоте уже не спрячешься.

А если она уйдёт? Станет силуэтом, точкой в темноте, пятном на пламени. Если скажет, что это всё — временное. Что она осталась, потому что совесть велела. Потому что кто-то должен был остаться.

Я сглотнул. Горло саднило. Внутри — пусто, будто я сгорел изнутри, а пепел осел где-то в груди. Руки не дрожали, но только потому, что лежали на земле. Мозг подбрасывал воспоминания — обрывки фраз, взгляды, касания — как будто хотел убедить меня: «Ты не выдумал это. Она рядом. Она настоящая». И всё равно было страшно. По-настоящему.

Я не знал, зачем вообще открываю рот. Я был хорош в тишине. В одиночестве. Знал, как быть камнем. Как не пускать людей за линию. Как отвечать так, чтобы тебя не спрашивали снова. Но с ней… всё выходило не так. С ней я всё забывал. Даже страх.

— Что ты… — начал я, и слова сразу застряли в горле. Потому что голос дрожал. Потому что сердце билось в груди не как у бойца — как у мальчишки, впервые открывшего дверь в чью-то душу.

Я закрыл глаза. Один вдох. Один выдох. Короткий момент — и снова тишина. А потом — тише, чем шёпот, ровнее, чем лезвие:

— Что ты чувствуешь ко мне?

Она не пошевелилась. Даже не вздохнула. Только глаза. Глаза, в которых отражался огонь. Будто не она смотрела на пламя, а наоборот — пламя на неё. Словно сама ночь прислушивалась, затаив дыхание. Пламя дрогнуло. Свет лег на её скулу, поймал тень в уголке губ.

Тишина вокруг разрасталась, как мороз по стеклу — не ломая, а покрывая всё тонкой, хрупкой коркой. Пламя костра трепетало, как бы не уверенное в том, стоит ли освещать лица, где сказано больше, чем хотелось бы. Огонь, казалось, улавливал её дыхание и отражал в пламени внутреннее колебание. Она не смотрела на меня. Только в огонь. Туда, где плясали образы чего-то далёкого. Или слишком близкого.

Она будто разговаривала с собой. Или с прошлым. Или с будущим, которое всё никак не наступало.

Когда Юна наконец заговорила, голос её был неуверенным. Но чистым. Как вода, пробившаяся сквозь глину:

— У нас... — она сглотнула. — У полуэльфов это не совсем так, как у людей. Мы чувствуем долго. Очень долго. И если любим — то навсегда.

Она замолчала, будто каждое слово отзывалось во внутренних стенках её грудной клетки эхо. Потом, совсем чуть-чуть, поджала плечи, словно защищаясь от чего-то не физического. Пальцы дрогнули, на секунду вцепились в ткань плаща, будто это могло удержать её в настоящем.

— Вот почему я боялась, — продолжила она чуть тише. — Я знала, что человек... ты… ты уйдёшь раньше. Быстрее. Что если позволю себе больше — потом уже не смогу отдать назад. Не смогу забыть. Я буду жить дольше, Максимус. Возможно, в три раза. Или в десять. А ты — ты исчезнешь. А я останусь. Останусь с этим чувством. С лицом, которое будет приходить во снах. С голосом, который не получится стереть.

Она смотрела в пламя, будто именно оно могло понять и не осудить. Глаза её блестели, но не от света. Огонь отразился в зрачках, и мне показалось, будто в них зажглись звёзды, которых не было на небе. Она всё ещё не смотрела на меня. Не могла. Или не хотела, потому что знала: один взгляд — и её разорвёт. А может, меня.

— Влюбиться в человека — значит обречь себя на вечную потерю. На боль, растянутую на столетия. Я пыталась... быть рядом. Пыталась быть полезной, незаметной. Смотреть, но не трогать. Оставаться в поле зрения, но на краю. Но всё равно…

Голос её дрогнул, сорвался, осел. Она закрыла глаза, и на миг показалась ещё моложе, хрупкой, как та самая девушка, которой не дают жить не чувства, а время. Она выдохнула. Долго, медленно, будто сдаваясь самой себе:

— Я влюбилась, в тебя, Максимус.

Слова эти прозвучали не громко, но я чувствовал, как от них сотрясается воздух. Как будто всё вокруг — деревья, тени, даже пламя — затаили дыхание. Мир, замерев, слушал только её.

Пауза. Короткая. Но в этой паузе — всё. Вся правда. Вся хрупкость. Весь страх. И что-то ещё — то, что едва-едва появилось, как первый луч перед рассветом.

Я смотрел на неё, и видел, как дрожат её губы. Как тень слезы блеснула у края ресниц, и тут же исчезла, будто боясь, что я замечу.

А я заметил.

И не отвёл глаз.

— Моё полное имя… — Юна выдохнула, скомкав воздух в лёгких. — Юна Сил’вариан.

Имя упало в тишину, как камень в стоячую воду. Без всплеска. Но волны разошлись далеко.

Сил’вариан.

Слово, от которого по позвоночнику прошёл ледяной ток. Имя, вписанное в старые хроники с золотыми чернилами и вымаранное кровью, чтобы никто не вспоминал, как всё было. Род эльфийских королей. Старших. Тех, кто вёл первый Дозор. Тех, кто когда-то говорил с богами — или хотя бы притворялся, что говорит.

А один из них — один из них пал от меча Айронхарта.

Я не смотрел в её глаза. Не сразу. Потому что в них — вопрос, на который нет честного ответа. Она сидела, чуть опустив голову, будто в её пальцах был не подол плаща, а канат над пропастью. Она не знала, держаться ли за него или отпустить.

Я чувствовал, как всё внутри сжимается. Как старые слова дедов и прадедов, сказанные у костров, теперь оживают и скалятся из темноты. Это был не просто разговор о любви. Это был разговор между потомками врагов. Живых и мёртвых.

Как ей жить с этим? Как мне?

Я открыл рот, но слов не нашёл. Зачем говорить, если каждое из них может стать клинком? Зачем дышать, если с каждым вдохом ты всё больше предаёшь память предков или чувства в настоящем?

Как сказать ей?.. Что неважно, чья кровь в её венах. Что мне не плевать на историю. Но плевать на ярлык. На судьбу, которую для нас придумали мёртвые.

— Я… — выдохнул я. Горло будто стянули проволокой. — Я помню, как умер.

Она чуть вскинула взгляд. Почти незаметно. Я всё же посмотрел на неё.

— Помню, кем был… в другой жизни.

Голос мой был низким. Сухим. Не потому, что я хотел звучать трагично. Просто всё внутри уже выгорело, и осталась только зола.

— Это была совсем иная реальность. Мир… чужой. Грязный. Я прожил там жизнь, которую выбрал сам. Я потерял её. Потерял всё. А потом проснулся — здесь. С именем, которого не выбирал. С прошлым, которое мне не принадлежало. И я не знал, кто я. Пока…

Я чуть наклонился вперёд. Тень от огня качнулась между нами.

— Пока ты не появилась. С тобой я… стал кем-то настоящим, живым.

Слова упали между нами, как раскалённые угли.

— Я не откажусь от тебя, Юна. Даже если за нами тысячи мёртвых, и каждый из них требует возмездия.

Я ожидал, что Юна отстранится. Сделает шаг назад, посмотрит в сторону, скажет что-то нейтральное — как это часто бывает, когда не знаешь, что сказать. Всё-таки я только что раскрыл перед ней всё: страхи, боль, свою прошлую жизнь, признания в том, что ношу в себе груз, даже если он не совсем мой. Всё, что я привык скрывать за сдержанностью и отточенными фразами. Я был уверен, что перегнул.

Но она не отвернулась. Не ушла.

Юна встала с места и неспешно подошла. Без слов. Каждый шаг — сдержанный, аккуратный, как будто она боялась разрушить хрупкое равновесие между нами. Как будто я был раненым зверем, и любая поспешность могла отпугнуть. Но она подошла и села рядом.

Она просто взяла меня за руку. Без давления, без слов. Её прикосновение было тёплым и спокойным. Будто она говорила: «Я здесь». Как будто хотела убедиться, что я настоящий, что не исчезну, как всё остальное в её жизни исчезало раньше.

— Ты носишь в себе столько боли, — тихо сказала она.

Голос дрогнул. Она попыталась сдержать эмоции, но не смогла. Слёзы появились не сразу, не громко — просто тихо стекали по щеке. Она говорила, будто каждое слово давалось с усилием.

— Теперь я понимаю, почему ты держался в стороне. Почему был отстранён. Даже с Лореном. Даже со мной.

Она вытерла слёзы, не отводя от меня взгляда. В её глазах не было ни упрёка, ни жалости — только сочувствие и принятие. Она действительно поняла.

— Я не могу всё изменить, Максимус. Не могу сделать так, чтобы всё плохое исчезло. Я не могу заставить тебя забыть. Или перестать чувствовать. Я не могу избавить тебя от всех воспоминаний, от тех теней, что преследуют тебя.

Она наклонилась, прислонилась лбом к моему плечу. Дыхание затаилось. Будто этот миг был слишком важным, чтобы его спугнуть.

— Но я могу быть рядом. Я могу идти рядом с тобой. Даже если ты не хочешь говорить. Даже если ты молчишь.

Она смотрела на мои руки, будто они были тем, за что она держалась, чтобы не утонуть. Может, действительно так и было. Может, для неё это был единственный способ остаться на поверхности.

— Я хочу быть с тобой. Даже если всё против нас. Даже если время против. Даже если ты пока не веришь, что это возможно.

Внутри меня что-то отозвалось. Не боль. Не страх. А что-то совсем другое. Тёплое. Настоящее. Настолько живое, что я даже не сразу поверил, что оно моё

Она продолжала держать мою руку. Не крепко, не из страха. Просто — спокойно. Как будто это было естественно, как будто ей не нужно было ничего объяснять. И мне этого было достаточно. Я не хотел нарушать момент. Хотел просто сидеть рядом с ней в тишине.

Я взглянул на неё. Она не смотрела на меня. Просто ждала. Не слов, не оправданий. Она ждала, чтобы мы оба позволили тишине между нами стать чем-то важным.

Я медленно протянул руку. Без спешки. Сдержанно. Как человек, который давно не позволял себе быть уязвимым. Я обнял её.

Это не было стремительным движением. Не было страстью. Я просто притянул её ближе. Она немного замерла — не от испуга, а потому что поняла: в этом жесте не утешение. Это — правда.

Юна ответила на объятие. Тихо. Осторожно. Так, будто хотела сказать этим всё, что невозможно выразить словами. Её руки не сжимали. В них не было давления или ожиданий. Только спокойное присутствие. Мы просто были рядом. Просто дышали. И этого хватало.

Я закрыл глаза.

Я не знаю, сколько мне суждено провести в этом мире. В этом теле. В этой жизни. Но теперь я точно знаю, ради кого хочу остаться.

В памяти вспыхнул образ Амелии.

Столько времени я носил её с собой. Сколько ночей я просыпался с этим лицом перед глазами. Искал виновных, мстил, упрямо держался за эту боль. Она была моим единственным ориентиром, моей причиной. Но теперь...

Теперь всё изменилось.

Я знал — она отомщена. Всё, что я мог сделать, я сделал. Всё, что должен был — выполнил. Я могу отпустить её. Не забыть. Но отпустить. Перестать жить ради прошлого и начать жить для настоящего. Для себя.

Я крепче обнял Юну. Она не возражала. Её дыхание оставалось ровным. Спокойным. Уверенным.

Я больше не был один. Я больше не был пустым. Теперь у меня была цель. Была причина не уходить. Быть здесь. Сражаться, если потребуется. За неё. За нас.

Костёр медленно догорал, выплёвывая искры в ночное небо, словно хотел дотянуться до звёзд, которых по-прежнему не было. Они скрывались, как будто сами боялись стать свидетелями того, что происходило здесь, у огня, среди сломанных деревьев и несложенных слов.

Юна лежала у меня на груди. Её дыхание было ровным, спокойным. Она не говорила ничего, да и не нужно было. Не сейчас. В этой тишине, в этом едва уловимом ритме нашего совместного дыхания и мерного треска углей — было всё.

Я гладил её волосы. Медленно. Пальцами, в которых ещё хранилась память о мече, о боли, о прошлом. Сейчас они были мягкими. Сейчас они принадлежали только ей. Каждое движение — как обещание: я здесь. Я рядом. Я никуда не уйду.

Ветер шептал что-то сквозь кроны. Низко, чуть слышно. Пытался пробраться к нам, но не мешал. Он был просто частью фона, как и ночная прохлада, как и пепел, оседавший на камнях.

Я закрыл глаза.

Впервые за долгое время — внутри было тихо. Не безмолвно. А именно — тихо. Как в храме, где больше никто не молится, но стены всё ещё помнят каждое слово.

И ночь больше не казалась пустой. Моё железное сердце забилось с новой силой.

—----------------------------------------------------------------------------------------------

Если вы добрались до этой страницы — вы невероятный человек.

Спасибо, что были со мной и с Максимусом до самого конца этого тома. Не знаю, сколько вас — тех, кто прочитал «Железное сердце» от начала до конца, но если хоть один человек дочитал — значит, всё это было не зря.

Впереди ещё много. Я уже работаю над следующими томами, дополнительными эпизодами и, возможно, другими историями в этом мире. Мне очень хочется сделать его ещё глубже, интереснее и живее.

Если вы хотите поддержать моё творчество и облегчить мою студенческую жизнь: 2200 7001 1809 3151

А если хотите помимо этого следить за прогрессом работы в реальном времени, заглядывайте на мой Boosty: 👉 []

Спасибо за то, что были здесь. Это был Дарков, у меня пока всё.