Кипр – Кровь и Вера

Глава 20

Сухой ветер с пустыни нёс с собой мелкий песок, покрывающий тонким слоем всё на своём пути — здания, повозки, людей. Александрия, великий морской порт Египта, раскинувшийся на границе Средиземного моря и дельты Нила, казалась присыпанной золотистой пудрой. Даже морские волны, разбивающиеся о древние молы гавани, несли в себе частицы пустыни, делая воду мутной и тягучей.

Венецианская галера медленно входила в порт под равномерные удары вёсел. На её борту, среди купцов и дипломатов, стоял человек в простой тёмной одежде путешественника, без внешних признаков своего высокого сана. Лишь внимательный наблюдатель мог заметить особую властность в осанке, глубину взгляда, выдающую многовековой опыт, и странную, не вполне естественную неподвижность, с которой он наблюдал приближающийся город.

Кардинал Крид вернулся в Александрию. После успеха на Джербе и установления связей с берберскими племенами наступило время для более амбициозного шага — создания более надёжной опорной точки в самом Египте, жемчужине Восточного Средиземноморья.

— Мы прибываем, монсеньор, — негромко произнёс его спутник, венецианский дипломат Марко Зено. — Вижу таможенную галеру, движущуюся к нам. Чиновники будут проверять товары и документы.

— Всё готово? — так же тихо спросил Крид.

— Да. Ваши бумаги в порядке. Согласно им, вы Джироламо Вальдезе, учёный-медик из Венеции, прибывший для изучения местных лекарственных растений и обмена знаниями с александрийскими врачами.

— Превосходно, — кивнул Крид. — А наш… особый груз?

— Спрятан в двойном дне винных бочек, как вы и распорядились. Таможенники никогда не проверяют их достаточно тщательно — боятся пролить вино и навлечь гнев капитана.

Зено был прав. Таможенный досмотр прошёл без осложнений. Местные чиновники, привыкшие к венецианским торговым судам, лишь бегло просмотрели декларации и документы пассажиров. Учёный-медик не вызвал у них особого интереса — подобные визитёры из Европы не были редкостью в Александрии, славившейся своими медицинскими традициями ещё со времён античности.

Сойдя на берег, Крид и Зено направились к христианскому кварталу. Александрия, как и многие восточные города, была разделена на сектора по религиозному признаку. Христиане — в основном копты, но также греки, армяне и немногочисленные католики — жили в своём районе, примыкавшем к порту. Это было удобно для торговли с европейскими державами, но также превращало их в уязвимую мишень в случае религиозных волнений.

— В гавани много военных галер, — заметил Зено, когда они шли по узким улочкам. — Больше, чем обычно. Неужели готовится какая-то кампания?

— Возможно, — ответил Крид.

— У нас не было донесений о концентрации флота.

— Ваши шпионы, видимо, следят за другими вещами, — Крид внимательно осматривал окрестности. — Но это может играть нам на руку. Если всё внимание сосредоточено на воде, то им будет меньше дела до одинокого европейского лекаря.

Они подошли к небольшому двухэтажному зданию с внутренним двором, скрытым от улицы высокой стеной. Это был дом, заранее приобретённый венецианскими агентами для «учёного-медика». Расположенный на границе христианского и мусульманского кварталов, он был идеальным местом для человека, планирующего контакты с представителями обеих религий.

— Вот мы и на месте, монсеньор, — Зено достал ключ и открыл неприметную дверь в стене. — Внутри вас ждёт слуга, местный копт по имени Феодор. Он надёжен и предан нашему делу. Знает город как свои пять пальцев.

— Отлично, — Крид окинул взглядом улицу, убеждаясь, что за ними нет слежки. — Когда доставят наш… особый груз?

— К ночи. Грузчики принесут бочки с вином, а внутри них будут спрятаны книги, лекарства и всё остальное, что вы просили.

— Включая оружие?

— Да, хотя это было самым сложным. Пришлось дать немалую взятку капитану порта, чтобы он закрыл глаза на некоторые несоответствия в декларации.

Они вошли во внутренний дворик, где их встретил худощавый мужчина средних лет с типично коптскими чертами лица — Феодор, местный слуга и проводник. Он низко поклонился, выражая почтение к высокому гостю, о чьём истинном статусе, очевидно, был осведомлён.

— Добро пожаловать в Александрию, господин, — произнёс он на ломаном итальянском. — Дом готов к вашему пребыванию. Всё устроено согласно указаниям.

— Grazie, Феодор, — ответил Крид на том же языке, а затем, к удивлению слуги, перешёл на чистый коптский: — Надеюсь, местные власти не проявляли излишнего любопытства к подготовке дома?

— Вы говорите на языке моих предков! — изумился Феодор. — Немногие иностранцы владеют им так хорошо.

— У меня было время выучить многие языки, — с лёгкой улыбкой ответил Крид. — Так что насчёт новых властей?

— Обычные проверки, ничего особенного, сейчас они заняты постройкой новой крепости, что станет домом для кого-то ордена очередных рыцарей. — Феодор перешёл на коптский, явно чувствуя себя увереннее на родном языке. — Таможенный чиновник приходил дважды, но был доволен небольшим подарком. Соседи любопытствуют, конечно, но я говорю всем, что вы учёный врач, приехавший изучать наши лекарственные растения.

— Отлично. Это соответствует нашей легенде, — Крид обернулся к Зено. — Думаю, теперь вы можете возвращаться к своим обязанностям, друг мой. Чем меньше нас будут видеть вместе, тем лучше.

Венецианский дипломат понимающе кивнул:

— Как скажете, монсеньор. Я буду доступен через обычные каналы связи. В случае необходимости…

— Я знаю, где вас найти, — закончил за него Крид. — Передайте принцу, что начальный этап прошёл успешно. Дальнейшие отчёты будут следовать по установленному графику.

После ухода Зено Крид в сопровождении Феодора осмотрел дом. Это было скромное, но удобное жилище, типичное для зажиточного горожанина: просторные комнаты с толстыми стенами, защищающими от жары, внутренний дворик с небольшим фонтаном и садом, кухня и помещения для слуг. На втором этаже располагались личные покои хозяина и гостевые комнаты, а также небольшая терраса, с которой открывался вид на город.

— Самое ценное здесь — это подвал, — заметил Феодор, ведя Крида вниз по узкой лестнице. — Он глубокий и прохладный, с тайным выходом, ведущим к каналу. В старые времена, когда гонения на христиан были сильнее, такие проходы спасли немало жизней.

Подвал действительно впечатлял: просторное помещение с высокими потолками, поддерживаемыми древними колоннами, явно оставшимися от какого-то античного здания. В дальнем углу, за винными бочками, скрывалась неприметная дверь, ведущая в узкий туннель.

— Превосходно, — Крид удовлетворённо оглядел подвал. — Здесь хватит места для наших… собраний. И запасной выход может оказаться неоценимым.

— Вы планируете проповедовать здесь? — осторожно спросил Феодор. — Это опасно, господин. Местные фанатики жестоко карают за попытки обращения мусульман в христианство.

— Я планирую лечить больных и беседовать с теми, кто ищет истину, — дипломатично ответил Крид. — А где и как это будет происходить, зависит от обстоятельств. — Он пристально посмотрел на слугу. — Расскажи мне о положении христиан в городе. Как сильны притеснения?

Феодор вздохнул, его лицо помрачнело:

— Хуже, чем было десять лет назад, но лучше, чем могло бы быть. Нам было запрещено строить новые церкви или ремонтировать старые без особого разрешения, которое стоит больших взяток. Мы платили джизью — особый налог для немусульман. Нас не брали на государственную службу, кроме самых низких должностей. Но нас и не убивали на улицах и не разрушали наши дома, как это бывало в тёмные времена.

— А мамелюки? Каково было их отношение к христианам?

— Сложное, — Феодор задумался. — Они воины, превыше всего ценящие силу и верность. Многие из них родились христианами — черкесами, греками, славянами — но были обращены в ислам после того, как попали в рабство. Некоторые сохраняют память о своих корнях и относятся к нам с тайной симпатией. Другие, напротив, стараются доказать свою преданность исламу жестокостью к христианам.

— Интересно, — Крид кивнул, словно подтверждая какие-то свои мысли. — А есть ли среди них те, кто… сомневается? Кто не полностью принял новую веру?

— Говорят, что есть, — тихо ответил Феодор, оглядываясь, хотя они были одни. — Особенно среди тех, кто попал в Египет уже взрослым, сохранив воспоминания о христианском детстве. Но они скрывают это. Отступничество от ислама карается смертью в их среде.

— Понимаю, — Крид положил руку на плечо слуги. — Спасибо за честный рассказ, Феодор. Теперь я лучше представляю поле, на котором нам предстоит работать.

— Вы действительно планируете обращать этих мамелюков? — в голосе Феодора слышался страх, смешанный с надеждой. — Это… это невозможно, господин. Даже кардинал Крид не был столь самонадеян…

Первые недели в Александрии Крид посвятил укреплению своей легенды. Он действительно обладал обширными медицинскими знаниями, собранными в разных странах. Это не было притворством — он мог диагностировать и лечить множество болезней эффективнее большинства местных врачей.

Каждое утро он принимал пациентов в специально оборудованной комнате своего дома. Сначала приходили лишь немногие — в основном христиане, направленные Феодором. Но постепенно молва о талантливом венецианском лекаре распространилась по городу. Вскоре к нему стали обращаться и мусульмане, сначала из беднейших слоёв населения, а затем и более зажиточные горожане.

Крид никогда не отказывал в помощи никому, независимо от вероисповедания или социального положения. С каждым пациентом он беседовал, проявляя искренний интерес не только к симптомам болезни, но и к жизни человека. Его спокойная манера, внимательный взгляд и поразительная эрудиция производили глубокое впечатление на всех, кто с ним сталкивался.

— Вы не похожи на других франков, хаким, — заметил однажды пожилой мусульманский торговец, которого Крид избавил от мучительной подагры с помощью специального отвара трав и диеты. — В вас нет их обычной заносчивости. Вы говорите с нами как с равными.

— Перед лицом болезни и смерти все люди равны, уважаемый Ахмед, — ответил Крид, проверяя опухшие суставы пациента. — Будь ты халиф или нищий, боль чувствуется одинаково, и лекарство действует по тем же законам.

— Мудрые слова, — кивнул старик. — Разрешите спросить, вы христианин?

— Да, — просто ответил Крид. — Но я уважаю все пути, ведущие к Богу. Ваш пророк Мухаммад сказал много мудрого, как и наш Иисус.

— Вы знакомы с учением Пророка? — удивился торговец.

— Я изучал Коран, — кивнул Крид. — Как и Тору, и буддийские сутры, и труды греческих философов. Истина многогранна, уважаемый Ахмед, и ни одна традиция не владеет ею целиком.

Подобные беседы Крид вёл со многими пациентами. Никогда не проповедуя прямо, он тем не менее незаметно сеял семена сомнения в умах мусульман и укреплял веру христиан. Особенное внимание он уделял тем, кто казался неудовлетворённым своей жизнью или религиозными догмами, кто искал ответы на сложные духовные вопросы.

Вскоре его дом стал местом не только лечения, но и бесед. Вечерами, после приёма пациентов, Крид часто собирал небольшие группы заинтересованных слушателей — как христиан, так и любознательных мусульман. Он рассказывал об устройстве человеческого тела, о различных болезнях и методах их лечения. Но постепенно разговоры переходили к философским и религиозным темам.

— Что есть душа, хаким? — спросил однажды молодой студент медресе, присутствовавший на одной из таких встреч. — Наши имамы говорят одно, греческие философы — другое. А что говорит наука?

— Наука может описать тело, но душа ускользает от её инструментов, — ответил Крид. — Однако мы можем наблюдать её проявления: в способности человека любить, сострадать, жертвовать собой ради других, искать красоту и истину. — Он сделал паузу. — В моей традиции душа считается частицей божественного света, заключённой в бренное тело. В вашей, насколько я понимаю, — дыханием Аллаха, вдохнутым в человека при сотворении. Разные слова, но суть похожа, не так ли?

Такие разговоры редко приводили к немедленным обращениям в христианство. Но они создавали почву для будущего. Крид не торопился — у него было достаточно времени. Главным было найти тех, кто наиболее восприимчив к его словам, кто ищет нечто большее, чем предлагает им их нынешняя жизнь.

Особенно его интересовали мамелюки. Этот странный социальный класс военных рабов, захваченных в детстве в христианских землях, обращённых в ислам и ставших элитой мусульманского государства, представлял собой уникальное явление. Многие из них сохраняли смутные воспоминания о своём христианском прошлом, о родителях и домашних церквях. Эти воспоминания, глубоко запрятанные под слоями военной дисциплины и исламской индоктринации, могли стать точкой опоры для влияния.

Первый контакт с мамелюком произошёл почти случайно. Однажды вечером, когда Крид возвращался от пациента в отдалённом районе города, на него напали уличные грабители. Это были обычные бандиты, промышлявшие в портовых кварталах — трое оборванцев с ножами, решивших, что богатый иностранец станет лёгкой добычей.

Они ошиблись. Несмотря на свою видимую мягкость и учёный вид, Крид оставался воином, сражавшимся в сотнях битв на протяжении столетий. Его реакция была мгновенной и эффективной. Двоих нападавших он обезвредил простыми, но точными движениями, не доставая даже спрятанного под одеждой кинжала. Третий, увидев неожиданное сопротивление, бросился бежать, но врезался прямо в грудь мамелюкского офицера, патрулировавшего улицы.

— Что здесь происходит? — властно спросил мамелюк, хватая грабителя за шиворот.

— Обычная попытка грабежа, господин, — спокойно ответил Крид на безупречном арабском. — Эти люди решили, что врач-иностранец станет лёгкой добычей.

Мамелюк окинул оценивающим взглядом двух бандитов, лежащих на земле, и поднял бровь:

— Для врача вы неплохо владеете боевыми искусствами, франк.

— В моих путешествиях мне приходилось бывать в разных ситуациях, — скромно ответил Крид. — Я предпочитаю лечить людей, но иногда приходится и защищаться.

— Достойный ответ, — кивнул мамелюк. — Я Баркук, офицер городской стражи. А вы, должно быть, тот самый венецианский лекарь, о котором говорит весь город?

— Джироламо Вальдезе, к вашим услугам, — Крид слегка поклонился. — Благодарю за своевременное появление, господин Баркук.

— Просто Баркук, — неожиданно дружелюбно сказал мамелюк. — Я не люблю, когда меня называют господином. Особенно те, кто умеет так обращаться с нападающими.

Он подозвал своих подчинённых, патрулировавших соседнюю улицу, и передал им задержанных грабителей. Затем, к удивлению Крида, предложил проводить его до дома.

— Александрия не всегда дружелюбна к иностранцам после заката, — пояснил он. — Даже к тем, кто умеет за себя постоять.

По дороге они разговорились. Баркук оказался необычным мамелюком — образованным, любознательным, не разделявшим общей неприязни к европейцам. Как выяснилось, он был захвачен в плен ребёнком на Кавказе, где его семья принадлежала к христианам-несторианцам.

— У меня остались лишь обрывки воспоминаний о доме, — признался он, когда они уже подходили к дому Крида. — Запах дыма от очага, песни матери, деревянный крест над входом… — Он осёкся, словно сказал слишком много. — Впрочем, это всё в прошлом. Теперь я правоверный мусульманин и слуга государства, что дозволило нам остатья.

— Конечно, — кивнул Крид, не показывая, как заинтересовали его эти слова. — Но память о детстве — это сокровище, которое никто не может отнять.

На прощание Крид пригласил Баркука посетить его в любое время, если понадобится медицинская помощь или просто беседа. Мамелюк, поколебавшись, принял приглашение.

— Вы необычный франк, хаким Джироламо, — сказал он. — Возможно, я действительно навещу вас.

Эта встреча стала первой в серии контактов с мамелюками. Через Баркука, который стал регулярно посещать дом Крида — сначала под предлогом лечения старой раны, а затем просто для бесед, — кардинал познакомился и с другими воинами корпуса. Некоторые приходили из любопытства, другие — в поисках медицинской помощи, третьи — привлечённые рассказами о необычном враче, знающем множество языков и историй из разных стран.

Крид проявлял особую осторожность в разговорах с мамелюками. Никогда не критиковал ислам напрямую, не пытался проповедовать христианство открыто. Вместо этого он рассказывал истории — притчи, легенды и просто байки, в которых тонко проводил параллели между разными верованиями, подчёркивал общие моральные ценности, заставлял задуматься о противоречиях в любой догматической системе.

— Знаете, Баркук, — сказал он однажды, когда они сидели в саду его дома, — в моих путешествиях я заметил удивительную вещь: самые благородные люди есть в любой вере. И самые жестокие — тоже. Словно не религия определяет человека, а то, как он понимает и применяет её учение.

— Мудрое наблюдение, хаким, — кивнул мамелюк. — Я видел мусульман, позорящих имя Пророка своими действиями, и христиан, живущих более праведно, чем многие правоверные.

— Именно так, — Крид улыбнулся. — Возможно, истинная вера живёт в сердце человека, а не в словах, которые он произносит, или обрядах, которые он исполняет.

Такие разговоры постепенно подготавливали почву. Крид никогда не торопил события, позволяя сомнениям и вопросам появляться естественным образом.

Параллельно с индивидуальной работой Крид развивал и другое направление деятельности. В подвале своего дома, надёжно скрытом от посторонних глаз, он организовал нечто вроде тайной школы. Сюда приходили местные христиане — копты, греки, армяне, немногочисленные католики — жаждущие знаний, недоступных в официальных учебных заведениях. Крид обучал их не только основам медицины, но и философии, истории, языкам.

Особенное внимание он уделял молодым коптам, принадлежавшим к древнейшей христианской традиции Египта. Именно их он видел будущими помощниками в своей миссии — людьми, которые могли общаться с местным населением без языкового или культурного барьера.

— Вы должны помнить, — говорил он своим ученикам, — что все христиане, несмотря на различия в обрядах, — братья во Христе. Католики, православные, копты — все мы ветви одного древа. И наша задача — не спорить о теологических тонкостях, а нести свет веры тем, кто живёт во тьме.

Это было смелое заявление в эпоху глубоких разделений между христианскими церквями. После Великого раскола 1054 года и последующих конфликтов многие христиане считали представителей других конфессий еретиками, почти столь же далёкими от истинной веры, как и мусульмане. Но Крид, с высоты своего многовекового опыта, видел картину иначе. Для него все эти разделения были временными, несущественными перед лицом вечности.

— Но разве католики не считают нас, коптов, монофизитскими еретиками? — спросил однажды молодой ученик, сын местного священника.

Но Крид лишь мягко подталкивал их всех к нужной мысли.

Спустя какое-то время Крид покинул своё укромное место и вернулся к должности кардинала-протектора. Затем, пользуясь дарованной властью, он ввёл множество льгот для принявших католичество. А после уже принимал в ряды Рассветных рыцарей свежеобращённых братьев, что к своему чуду узнавали в кардинале того самого лекаря.

Вернувшись на Кипр после завершения строительства крепости, Крид провёл тайную встречу с Изабеллой, что стремительно переросла в ночь, а затем и утро в столь приятной компании. Но копьё жаждало новых свершений и войн, и посему звало Виктора в бой…

ЭПИЛОГ

Во чреве Эфиопии, где иссохшие ветры веков оплакивали павшие империи, а пески хоронили предания о богоравных царях, зиял древний иудейский храм. Покинутый богами и забытый людьми, он стоял немым укором былому величию Соломона и утраченным тайнам Ковчега. Веками лишь ледяное безмолвие владело этими стенами, прерываемое заунывным воем ветра в провалах рухнувшей кровли. Но в ночь, когда обагренная кровью луна пала в чернильную пасть туч, сон веков дрогнул.

Из сердцевины святилища, из омута, где когда-то покоился Ковчег, восстала тень, сотканная из самой сути тьмы. Не человек, не демон — нечто, превосходящее смертное разумение. Кожа его — не просто черная, но светопоглощающая бездна, в которой мерцали два угля неземного пламени. Глаза — клинки из ада, пронзающие мрак.

В руках — фолиант, чьи страницы дышали серой и забвением. Переплет из кожи зверя, чье имя стерто из анналов времени, испещрен знаками, прикосновение к которым обращало разум в прах. На обложке, выжженное кровью золото, пылало: «Демоны Гоэтии». Под ним — клеймо: «Соломон». Книга пульсировала силой, от которой содрогались камни.

Тень подняла лик, и мрак сгустился, повинуясь его воле. Взгляд скользнул по фрескам, где ангелы тщетно молили о пощаде, и замер на ране в куполе, открывающей беззвездное небо.

И голос — скрежет костей, подобно шёпоту змей — разорвал безмолвие:

— Время пришло…

Фолиант распахнулся, и храм содрогнулся в предчувствии конца. Земля взвыла, небеса разверзлись, изливая тьму. Гоэтия пробудилась, и её шепот, эхом из преисподней, заполнил руины. Какую плату потребует тень? И кто встанет на пути владеющего ключом от ада и всех его демонов? Вопрос…