Космонавт

Глава 18

Я шёл по вечерней Москве и всё вспоминал прошедшую встречу. Вокруг уже зажглись фонари, которые отбрасывали на асфальт длинные тени. Где-то впереди гудела трамвайная линия, доносились голоса молодежи из дворовых беседок. Обычный вечер. И всё же — совершенно особенный.

Я нащупал в кармане гимнастёрки тот самый значок, с датой «12 апреля 1961». Не думал, что приму такой из рук первого космонавта! А особенно вспоминался один момент возле стенгазеты, когда мы с ним остались практически один на один.

Юрий Алексеевич в тот момент подошёл вплотную к стенгазете и остановился перед фотографией 1961 года, где он сам стоял в шлемофоне, окружённый техниками, у подножия ракеты. Его лицо на снимке было сосредоточенным, совсем не таким, как сегодня. И вдруг он тихо проговорил что-то. Так, что слышал это только я.

— Эх, какие были времена… Все просто было: полетел, вернулся, работу сделал. А теперь… — он махнул рукой в сторону сопровождающих, — целое представление, с каждым шагом.

Я не знал, что ответить, поэтому промолчал. Он посмотрел на меня, понял, что я всё слышал, и спросил о другом:

— Как тебе Як-18?

— Надёжная машина, — ответил я. — Но знакомые лётчики рассказывали, что на виражах, если с углом напора промажешь…

— … заносит, как на салазках с горки! — закончил Юрий Алексеевич фразу и улыбнулся. — У нас в училище один курсант так в сугробе оказался. Жив-здоров, кстати, сейчас в Иркутске летает.

Полковник из его сопровождения сделал предупредительный жест. Гагарин подмигнул:

— Ну всё, поехали, как говорится. Экскурсию продолжать.

Тогда я увидел не парадного Гагарина, а простого лётчика, который скучает по настоящей работе.

Я достал значок, рассмотрел его еще раз. «12 апреля 1961» — дата, которая в моём прошлом была историей. Да, праздничной, торжественной, очень особенной датой, но сегодня… Сегодня я видел человека, сотворившего эту историю. И он оказался ещё проще и человечнее, чем о нём говорили.

— Главное — держите курс! — сказал он нам, когда прощался. — И не забывайте: облака тоже когда-то были для человечества мечтой!

«В этот раз всё будет иначе, — подумал я. — В этот раз мы ничего не потеряем, Юра. Уж космос точно. Ведь не зря я оказался здесь.»

Я свернул к знакомому подъезду, а там с лавочки вдруг подскочил дядя Боря, тут же приложив палец к губам. Затем он буквально схватил меня за локоть и оттащил в угол, где нас не было видно, зато мы сами видели весь двор, как на ладони.

Да что такое?

— Серёга, ты чего натворил? — прошипел он, озираясь. — Тут за тебя хмырь узнавал.

Я насторожился:

— Какой это хмырь?

— А я знаю? Вроде, из органов. Тип в сером плаще. Выспрашивал по соседям, мол, с кем общаешься, чем живешь. Якобы для характеристики какой-то надо… Но я не дурак, понимаю, что копал под тебя. Да, Серый?

— Возможно… — я задумчиво поскреб затылок. — Дядь Борь, а как он выглядел?

— Как? А никак, — он развёл крепкими руками. — Обыкновенно, на улице встретишь и не запомнишь. Вот только глазки въедливые. Нырк туда, нырк сюда. Ага, и голос, как масло льет, но тягучее… Так это. Ты чего натворил-то?

— Все нормально, дядь Борь, не заморачивайся, обычная проверка по линии аэроклуба, — улыбнулся я, а про себя отметил, что тип похож по описанию на нашего КГБ-шного куратора. Чего это он за меня взялся? Ну, ясно чего — работа такая.

— Ещё что спрашивал? — спросил я, собравшись с мыслями.

— Какие книги дома читаете, газеты какие выписываете… — дядя Боря понизил голос до шёпота.

— Спасибо, дядя Боря, — я сжал его жилистую руку. Он кивнул, понимающе щёлкнул языком:

— Береги себя, космонавт. Такие гости просто так не приходят. Как бы…

— Прорвемся!

Я медленно поднимался по лестнице домой, а в голове крутились мысли. Снова всплыл в мыслях отец, о котором память Сергея упорно молчит, словно его и не было. Кто он такой — и почему от одного лишь упоминания о нём люди сразу меняются? Нужно аккуратно выяснить. Ещё этот Серый, который наблюдает за мной.

Дверь в квартиру скрипнула, казалось, особенно громко. Я остановился на пороге, вдруг осознав: теперь каждое моё действие, каждое слово будет под прицелом. Но отступать не собирался. Я вошёл в квартиру, тщательно закрыв за собой дверь.

Щёлкнул выключателем, и в прихожей вспыхнула лампочка под потрескавшимся стеклянным плафоном.

— Мам, я дома! — привычно крикнул я, но в ответом мне было только тиканье ходиков на кухне.

«Наверное, у соседки чай пьёт», — подумал я, снимая сапоги. Наша соседка снизу часто звала мать «на пять минут», которые порой растягивались до вечера.

Переодевшись в домашние штаны и клетчатую рубаху, я обошёл квартиру в поисках ответов. В углу гостиной стоял сервант с хрусталём «для гостей», на стене висел ковёр с оленями. На этажерке пылится всякая всячина, среди которой я разглядел стопку пластинок.

Начать поиски я решил с комода, накрытого вышитыми салфетками. В верхнем ящике я обнаружил мамины грамоты за трудовые успехи («Лучшему работнику почтового отделения № 17»), партбилет с красной корочкой. В нижнем ящике лежали мои детские вещи: бирка из роддома, крохотные пинетки, серебряная ложечка. Ни единого намёка на отца.

Я перешёл к книжному шкафу. Там обнаружились подшивка «Крестьянки», томик Маяковского, книга «Как закалялась сталь»… Я стал брать книги в руки и листать их, но и между страниц я не нашёл ни одной закладки, никаких пометок.

Между Пушкиным и справочником почтовых индексов заметил потрёпанный фотоальбом. Я было обрадовался находке, но, когда раскрыл, меня ждало разочарование.

Страница за страницей я рассматривал снимки и не находил того, что я искал. Вот я в детском саду, вот я у парты, мать с коллегами у почтамта… А там, где должны быть семейные фото — аккуратные прямоугольные прорези. Кто-то вырезал крепко приклеенные снимки ножницами, оставив лишь подписи на пожелтевшей бумаге: «Сереже 1 год», «На море»…

Я захлопнул фотоальбом и вернул его на полку. Встал посреди зала, уперев руки в бока и задумался. Взгляд мой блуждал по комнате, пока не наткнулся на висевшие на стене три фотографии в рамках: я в пионерском галстуке, мать на субботнике и её портрет у почтового ящика с надписью «Лучшему работнику». Рядом висело старое зеркало в деревянной раме. Я подошёл и стал приподнимать по очереди зеркало и фотографии — иногда ведь люди прячут важные бумаги за ними. Форменный обыск, в общем, учинил — но и там было пусто, только пыль да паутина.

Взгляд мой снова упал на сервант. Я подошёл к нему и опустился на корточки перед нижним шкафчиком. Открыв его, я обнаружил папки с документами. Квитанции за квартиру, диплом матери… И снова никаких следов отца, будто всегда были только я и мать.

В этот момент на лестнице скрипнула дверь, послышались шаги.

— Серёжа, ты дома? — раздался голос матери из коридора. — Почему в темноте сидишь?

Я положил папку с документами обратно в шкафчик, прикрыл дверцу серванта, поднялся и вышел из комнаты, щурясь от яркого света. Мать стояла возле вешалки, снимая с шеи шерстяной платок.

— Газету читал, не заметил, как стемнело, — сказал я, подходя ближе. — Привет, мам. А ты где была?

— У тёти Кати, — вздохнула мать, пытаясь одной рукой расстегнуть пуговицы на пальто. — У неё внук из армии приехал. Полподъезда пришли к ним в гости… Такой красивый в форме, прямо орёл!

Я хмыкнул, машинально помогая матери снять драповое пальто, пока она рассказывала.

— Спасибо, сынок, — сказала она, повернувшись ко мне и поправив растрепавшиеся волосы.

Лицо её было усталым, но довольным. Я буркнул: «Не за что» и повесил пальто на вешалку.

— А у нас на почте-то сегодня скандал был, — продолжала мать, проходя на кухню и включая свет под зелёным абажуром. — Валентина Петровна опять марки пересортировала. Третий раз за месяц…

— Ну и? — спросил я, войдя на кухню и взяв со стола яблоко.

— Ну и начальник ей выговор объявил при всём коллективе. Она в слёзы, конечно, — мама достала из сетки батон и банку тушёнки. — Будешь ужинать? Я могу яичницу сделать.

— Давай, — кивнул я, садясь на стул. Он привычно скрипнул подо мной. — Кстати, тётя Катя говорила, когда её внук в часть возвращается?

Мама поставила сковороду на газовую плиту, кусок жира стал таять.

— Послезавтра, кажется. Ой, Серёжа, передай-ка мне соль, — она помешала яйца деревянной лопаткой. — Говорит, в ракетные войска его переводят. Под Свердловск.

Я протянул ей солонку с отколотым краем.

— Престижно, — проговорил я, наблюдая, как желтки растекаются по сковороде. — Только холодно там, на Урале.

— Ничего, — махнула рукой мама, — у них там, говорят, отличные казармы. С горячей водой и всеми удобствами, — она переложила яичницу на тарелку и поставила передо мной. — Ешь, пока горячая.

Я взял вилку, вдруг осознав, как странно: вот мы говорим о соседях, о работе, о яичнице — обо всём на свете, кроме самого главного.

— Спасибо, — сказал я, накалывая кусочек. — Очень вкусно.

Мама улыбнулась, вытирая руки о фартук с вышитыми васильками. Я отложил вилку в сторону, собираясь с мыслями. Надо было начинать расспросы осторожно, чтобы мать не поняла, что я по некой таинственной для неё причине совершенно ничего не помню об отце.

— Сегодня нас в аэроклубе Гагарин спрашивал про родителей… — я снова взял вилку и сделал вид, что раздумываю, сидя над яичницей. — Вот интересно, а папа-то в каком полку служил? Может, и он с Гагариным рядом был?

Мать резко отвлеклась от мытья сковороды. Её пальцы на мгновение сжали край раковины.

— Да какой там полк… — она отвернулась, включая воду посильнее. — Обычный советский человек был. Ты же сам знаешь.

Я нарочно медленно жевал, давая ей время. Потом кивнул:

— Ну да, просто вот Гагарин рассказывал про их учебную эскадрилью под Оренбургом… Может, папа там же учился?

Мать резко хлопнула шкафчиком, убирая тарелку.

— Хватит трепаться-то. Ужин остынет, — она вытерла руки о фартук с силой, слишком тщательно, хотя они уже были сухими. — Да и что вспоминать-то… Война, потом восстановление — всем тяжело было.

Я сделал вид, что задумался:

— А фотографии его где-нибудь есть? Хотел ребятам в клубе показать. Вот Володька Авдеев своего отца-фронтовика на стенд повесил…

Мать вдруг резко закашлялась. Потом подошла к буфету, достала стакан.

— Какие фотографии… — она налила воды из графина, руки слегка дрожали. — Всё утеряно было ещё при переезде. Да и некогда мне копаться в старых бумагах — на почте аврал, квартплату надо копить… — Она сделала глоток, потом вдруг спросила преувеличенно бодро: — Ты чаю хочешь? Я поставлю.

Я понял, что дальше давить бесполезно, всё равно ничего не скажет.

— Ладно, не надо, — я отодвинул тарелку. — Просто подумал… Вдруг какие-то документы остались. Для анкеты в аэроклубе просят.

Мать резко обернулась:

— Какие ещё документы? Ты что, в военное училище собрался? — Голос её стал резким, необычным для неё.

— Формальности, — япожал плечами, изображая безразличие.

Она подошла и неожиданно обняла меня за плечи, а потом заглянула в глаза.

— Не копайся ты в этом, сынок, — прошептала она странно надтреснутым голосом. — Живи своим умом. Твой отец… он был как все. Хороший человек. И хватит.

Потом она резко отпустила меня и засуетилась у плиты, хотя чайник ещё даже не закипел. Я видел, как она украдкой провела рукой по глазам. В коридоре неожиданно зазвонил телефон, и мать бросилась к нему с явным облегчением.

Лишь бы подальше от моих вопросов.

— Алло? Да, это я… — её голос снова стал обычным, будто ничего не произошло. — Ах это ты, Катя…

Я остался сидеть за столом, глядя на остывающую яичницу. В голове крутилась одна мысль: «Значит, не просто „вышел за хлебушком“, как говорили в будущем. Значит, что-то было не так». Из коридора доносились обрывки разговора: «Да, заходите… Нет, Серёжа дома… Да, он в порядке…»

Будильник зазвенел резко и неожиданно, вырывая меня из глубин сна. Я провёл ладонью по лицу, разгоняя остатки сна, потянулся и встал с кровати. В комнате было прохладно — батареи едва грели. Но это даже кстати. После сна хотелось бодрости, а не дремотного тепла.

Я встал, сделал несколько глубоких вдохов и приступил к зарядке. Наклоны, приседания, отжимания. Тело постепенно оживало, а мысли прояснялись. После зарядки я быстро умылся ледяной водой из-под крана (горячая не шла) и, надев спортивную форму, вышел на улицу.

Утро было свежим, с лёгким туманом, который стелился над асфальтом. Я побежал по знакомому маршруту — вокруг двора, потом через сквер к стадиону. Изредка попадались такие же, как я, любители утреннего бега. Бег успокаивал, помогал думать. В голове крутились вчерашние события: загадочный «хвост» в сером плаще, разговор с матерью об отце.

После пробежки я вернулся домой, а мать уже вовсю хлопотала на кухне. На столе исходила паром овсяная каша, рядом — хлеб и стакан чая с молоком.

— Прибежал? — только и спросила она, не оборачиваясь.

— Да, — кивнул я, садясь за стол. — Погода отличная.

Она молча кивнула. Вчерашний разговор словно повис между нами невидимой стеной.

Я кивнул и сел завтракать, машинально оглядывая кухню. Обои пожелтели, кое-где отклеились по углам. Плита у нас старенькая, с ржавыми газовыми конфорками, которые вечно перекашивались, в прихожей шкаф шатается…

— Надо бы ремонт сделать, — сказал я вслух, больше сам себе, нежели матери.

Она обернулась и вскинула брови в удивлении:

— Какой ремонт?

— Да вот… стены подкрасить, пол перестелить. Шкаф в прихожей вообще шатается — чуть дверцу не сорвал, когда пальто вешал вчера.

Она вздохнула и вернулась к прерванному занятию:

— Денег нет, сынок. Да и зачем? Живём ведь.

Я не ответил, просто решил, что нужно мне заняться поиском нормальной работы. Шабашки нерегулярные, да и денег там — не сказать что много.

Я допил чай и задумался: где можно подработать? Начать я решил с ДОСААФ. Там хотя бы можно оставаться в теме авиации.

— Я, возможно, вечером задержусь, — сказал я, вставая из-за стола. Она посмотрела на меня с лёгким удивлением, но кивнула.

После завтрака я направился в аэроклуб. По дороге размышлял, как подойти к вопросу с работой. Просто так просить «дайте подработать» — не вариант. Нужно самому предложить что-то полезное.

Когда я прибыл в аэроклуб, то застал привычное оживление. В ангарах возились с техникой механики, на лётном поле инструктор объяснял что-то группе курсантов. Не отвлекаясь, я прошёл в здание, где располагался кабинет Павла Алексеевича.

Крутов был человеком старой закалки: фронтовик, лётчик-истребитель, прошедший всю войну. Строгий, но справедливый и понимающий. Если и есть вариант с работой, он поможет.

Я постучал в дверь.

— Войдите! — раздался из-за двери хрипловатый голос.

Шагнув внутрь, я увидел Крутова, который сидел за столом, заваленным бумагами, и что-то писал. Заметив меня, он отложил ручку и прищурился:

— А, Сергей. Что-то случилось?

— Нет, товарищ майор. Хотел посоветоваться с вами насчёт подработки.

Крутов нахмурился, но кивнул, указывая на стул:

— Садись.

Я сел и коротко объяснил ситуацию: хочу заработать, но так, чтобы это не мешало занятиям в аэроклубе. Учёба должна быть в приоритете, но и матери помочь нужно.

Крутов задумался, постукивая пальцами по столу. Он то и дело бросал на меня взгляды — явно он о чём-то усиленно размышляет, будто сомневается. Но через минуту Павел Алексеевич всё же решился:

— Формально у нас штатных вакансий нет, — начал он. — Но… — он прищурился, — есть один вариант.

Я наклонился вперёд.

— Какой?

— Видишь ли, — Крутов понизил голос, — у нас тут есть особый склад — старые учебные пособия, списанные приборы, кое-что из трофейного оборудования. Всё это нужно разобрать, каталогизировать, что-то отправить в музеи, что-то — на переплавку. Работа кропотливая, но платят по ставке лаборанта.

— А почему не штатные сотрудники?

Крутов усмехнулся:

— Потому что половина этого хлама ещё под грифом. После войны-то много чего осталось. И немецкие авиационные приборы, и наши экспериментальные образцы. Всё это десятилетиями пылилось, а теперь вот решили разобрать. Но официально привлекать людей — лишняя волокита. Так что берём проверенных.

Я задумался. Если эту подработку совмещать с шабашками, тогда выйдет вполне неплохо. Тем более, старый склад… Там ведь действительно можно отыскать что-нибудь интересное.

Я понял, что мне это интересно не только как источник приработка.

— Я согласен, — сказал я.

— Вот и славно, — Крутов тут же достал из стола пропуск и протянул мне. — Начинаешь завтра. Работаешь с 18:00 до 21:00, три раза в неделю. Зарплата — сорок пять рублей в месяц.

— Спасибо, товарищ майор.

После разговора с Крутовым я направился в ангар. Нужно было уточнить расписание занятий для группы. Внутри царила суета: механики копошились вокруг учебного Як-18, кто-то громко спорил о зазорах в клапанах, а из радиорубки доносились хриплые аккорды какой-то незнакомой мне песни.

Я уже хотел пройти дальше, как вдруг услышал громкое:

— Да какого чёрта!

Из-под самолёта выполз коренастый мужик в промасленном комбинезоне. Лицо у него было красное от напряжения, в руках он сжимал какой-то искорёженный болт.

— Опять этот штифт срезало! — рявкнул он в пространство, словно ожидая, что самолёт ему ответит.

Я подошёл ближе.

— Проблема?

Механик резко обернулся, оценивающе оглядел меня.

— Ты кто такой?

— Сергей. Учусь здесь.

— А, из новеньких, — он хмыкнул и ткнул пальцем в болт. — Видал? Тридцать минут мучился, выковыривал, а он — бац! — и сломался. Теперь весь узел разбирать.

Я наклонился, осмотрел повреждение.

— А если высверлить?

— Где тут сверлить? — механик фыркнул. — Доступ хуже, чем к сердцу девственницы.

Я ухмыльнулся:

— Давайте вместе попробуем. Может, пролезу.

Механик на секунду задумался, потом махнул рукой:

— Ладно, давай попробуем. Только смотри, ничего не оторви.

Мы провозились около часа. Занятия у нашей группы сегодня позже обычного начинались. Я, как мог, поддевал остатки штифта тонкой отвёрткой, а дядя Витя (так он представился) руководил процессом, периодически сплёвывая в сторону и ругаясь на «космические технологии». В конце концов, штифт поддался.

— Ну ты даёшь! — дядя Витя хлопнул меня по плечу. — А я думал, ты, как все пацаны, только в небо смотреть умеешь.

— Отец в детстве учил, — сказал я.

— Правильно учил, — механик одобрительно кивнул и продолжил травить байки из своего прошлого, что рассказывал всё это время. — Лет десять назад, в пятьдесят каком-то, уж не помню точнее, у нас тут один лётчик был — Сашка Белов. Ну и лихач! На Як-11 мог такое вытворять, что инструкторам дурно становилось. Как-то раз он поспорил, что пролетит под мостом у Киевского вокзала.

Я присвистнул, встал и отряхнул руки:

— И?

— И пролетел! — дядя Витя засмеялся. — Только вот шасси зацепил, оторвал. Приземлился на брюхо, сам цел, самолёт, конечно, в хлам. Его потом на ковёр вызывали, хотели из аэроклуба выгнать. Нехорошо оно, так вот с техникой.

— И что, выгнали?

— А хрен его знает, — механик затянулся сигаретой. — Через неделю его забрали куда-то. Говорили, в спецгруппу. Больше я его не видел.

Я задумался. История звучала как обычная байка, но что-то в ней было… знакомое.

— А фамилия его точно Белов?

— Точно, — дядя Витя прищурился. — А тебе зачем?

— Да так, интересно, — я пожал плечами.

— Ладно, хватит болтать, — механик встал. — Ещё полсамолёта разбирать.

Мы продолжили работу. Вскоре я уже знал всех местных механиков по именам и запас баек на целую книгу, если вдруг вздумаю написать такую.

Когда я добрался до своего района, улицы уже почти опустели — редкое какие прохожие спешили в этот час по своим делам, да пару раз проезжали машины. Я свернул в переулок, который был короче, хоть и темнее.

И уже почти вышел на освещённый участок, когда из тени отделились три фигуры.

— Эй, парень, постой-ка! — раздался хрипловатый голос.

Я замедлил шаг, но не остановился.

— Чего надо?

Фигуры вышли на свет. Трое парней, чуть старше меня, в кепках, заломленных на затылок, и в мешковатых пальтишках. Типичные «гопники» — городская шпана, промышлявшая мелкими разборками и вымогательством.

— Да вот, курить охота, а спичек нет, — сказал самый крупный из них, широко ухмыляясь. — Дашь прикурить?

Я покачал головой:

— Не курю.

— А деньги у тебя есть? — второй, потоньше, сделал шаг вперёд.

— Есть, — я спокойно посмотрел ему в глаза. — Но вам не дам.

Третий, молчавший до этого, фыркнул:

— О, паря! Да ты, я смотрю, борзый очень. Умный, что ли?

— Умнее вас троих — это точно, — я пожал плечами.

Крупный нахмурился, а тонкий внезапно рванулся вперёд, пытаясь схватить меня за грудки.

И тут сработала память. Я вспомнил приёмы из прошлой жизни: резкий уклон в сторону, захват запястья, бросок через бедро. Тонкий грохнулся на асфальт с глухим стуком.

— Ах ты тля! — крупный ахнул и бросился вперёд.

Я пропустил его удар, блокировал второй и ответил точным апперкотом в солнечное сплетение. Он сложился пополам, хватая ртом воздух.

Третий замер, оценивая ситуацию.

— Ну что, продолжим? — я развёл руки в стороны.

Третий медленно отступил, злобно глядя на меня, поднял своего товарища, и они, бормоча что-то невнятное, потащили крупного прочь.

Я с минуту постоял, глядя им в спины, затем развернулся и пошёл домой, думая о том, что всё закончилось быстро и, в общем, удачно. Ну а в понедельник меня ждал сюрприз.

День начался как обычно. Я приехал в аэроклуб, переоделся в форму и направился к ангару, но у входа меня остановил старшина Борисов.

— Громов, тебя к Крутову вызывают. Срочно, — сказал он, хмурясь.

— В чём дело?

— Сам узнаешь.

В кабинет майора Крутова дверь была закрыта. Я постучал, услышал сухое «Войдите» и переступил порог.

Павел Алексеевич сидел за столом, и лицо его было каменным. Кажется, таким я пока вообще его не видел. Рядом стоял незнакомый мне капитан милиции с холодными серыми глазами.

— Громов, — Крутов отложил папку. — Садись. Будем решать вопрос с твоим отчислением.